Реклама в Интернет

Андрей Юрьев
Конвой
скафка

      Первая партия прибыла утром, ранним утром, когда заря на цыпочках кралась сквозь город, затаив дыхание. Вначале послышался звук, тихий-тихий, словно маленький колокольчик слегка качнуло ветерком. ╚Синь╩ - был первый звук; следом на площадь вступили другие: ╚винить-винись, винить-винись╩... Рассветный сон - самый тяжелый - придавил горожан к постелям: некому было вскочить, броситься к окнам, чтобы за судорожно задернутыми шторами скрыться от назойливого звона - звона множества колокольцев, нашитых на одежды заполнявших площадь невольников.
      Первую партию составляли одни дети: угрюмые, с изможденными личиками. Ступая затекшими ногами по битым бутылочным стеклам, спотыкались и падали. Тогда один из них, выделявшийся живостью (видимо, мало утомившийся и не унывший за время долгого путешествия), оборачивался ко всей колонне и что-то выкрикивал. Тотчас упавших поднимали, подхватывая под локти, и волочили - обессилевшие ноги загребали пустые сигаретные пачки, бутылки, вороха пестрых лент и афиш, сорванных со стен разнаряженных во флаги и цветы домов; целые охапки афиш, на которых кроваво-красным по белому возвещалось о случившемся вчера (╚Впервые в истории города!╩) празднике - Дне Любви.
      Белокурая девочка лет двенадцати наклонилась, преломив чахлое тельце, подобрала обрывок бумаги, и, прочитав, хрипло рассмеялась. Бродячая собака, догрызавшая труп своего сородича, вскинула острую морду и, пятясь, глухо зарычала на нее. Скуластый мальчик, шедший впереди колонны, направлявшейся в мою сторону, молча пнул зверину; выхватил у своей спутницы бумажку, и, досадливо морщась, разодрал в мелкие клочья; сделал еще один шаг и остановился.
      Ни шум, ни крик, ни звуки песни не смогли бы заглушить шорох множества шаркавших ног, заливший площадь. Шлепали босые ноги по шершавому асфальту, шелестели высохшие руки; памятник основателю города за моей спиной ладонью накрывал волны режущих слух звонцев. Задние ряды невольников постепенно подтягивались ближе; старшие несли на руках младенцев: и еще не рожденных, и уже не воскресших, и тряпичные свертки с той непонятной смесью Жизни и Смерти, о которой мэр Черношут любил говорить: ╚Дупло долбишь - щепки летят╩. Мальчишка, которого я мысленно окрестил Первенцем, шагнул ко мне:
      - Извините, где мы находимся?
      Я ответил.
      - Зачем вы здесь? Вы Свидетель?
      Я молчал.
      - Я выколю вам глаза. Не бойтесь - говорят, умеющий отвратить взор от мира пьет от Чаши Жизни, не проливая ни капли.
      В подтверждение его слов дети закивали головами. Девочка скользнула взглядом по моему лицу, враз похолодевшему; тонкими пальцами потянула вязь ветхой кофточки, высвободив грудь; ╚ляг╩ - шелохнулся ее колокольчик; вдруг взвизгнула. Бросилась, сбив с ног, выхватив из-под моей стопы смятую фату; примерила и прильнула к Первенцу, преданно заглядывая ему в глаза. Он молча отстранил ее и вновь беззвучно шевельнул губами:
      - Ты мог бы нам помочь.
      Поскальзываясь на лужах, я добежал до здания мэрии. На четвертом этаже выбил дверь кабинета. Выволок из-за стола перепуганного толстяка, выпихнул в окно. Над вдребезги размякшим телом затряслись колокольцы: ╚кхаль-кхаль-кхаль-кхаль╩. Смешливая Тоска закашлялась над городом, разметав по окнам косматую тень. Жители проснулись. В единственной на весь город церкви звонарь повесился на колокольной веревке.

      * * *

      К полудню не осталось никого, кто не взобрался бы на крыши в надежде первым упредить о приближении второй партии; никого, кто не вышел бы на улицы, ведущие к площади, на всякий случай прихватив с собой ружье или хотя бы кухонный нож. Солнце пекло немилосердно; второй такой жаркой осени старожилы не могли припомнить. Город кишел личностями (в не по мерке пошитом штатском), подбивавшими стрелять безо всякого предупреждения. Тело звонаря, при жизни ненавидевшего свое искусство, клевал одноглазый ворон.

      Ветер ищет жертв; несется тесными улочками; вспархивают полы рваных плащей. Задыхаются пылью, слепнут живущие в городе; жар пронизывает, в лихорадке трясет идущих. ╚Душно мне, душно!╩ - вскричал кто-то посреди толпы, рванул ворот рубахи. Подрубил ветер ноги - прикованные к земле испуганно таращились на проходившую мимо вторую партию.
      Надвинулся громадой Первенец, грохнул: ╚Что за время?╩ Страхом свело живот; ползая в пыли, прошептал я: ╚Не знаю╩. ╚Вот видишь! Ищите щит против времени! Вам положено Время: на лопатки, но не овладеете Ее туловом, рохли...╩ - тоскливым всхлипом кончилось его шипенье; вал воздуха вынес его на площадь.
      Кто-то втащил меня в мутный темнотой подъезд, залопотал: ╚Хлопает, хлопает по полу-то! Хло-па-ет, ети его мать! Дай закурить. Что? Как - нет? Жаль. А то: пишет. Все пишет, пишет. Или поет. Замолчит, сядет, прислушается. Нееет, говорит, вас ничем не заглушить. И - хлоп! Чего бормочешь? Конечно пробовали. И дом поджигали. И жену его под окнами оттрепать хотели. Сынка его - соседские дети с крыши спихнули. А он уперся, ты подумай, а! Ноль внимания! ╚Отшибу я ей нахер башку!╩ - орет. И - бац! - ножом по полу!!! И пишет. Как, рррвать, Последний Ангел с книжкой - сядет, листки выставит - читайте, мол, мое откровение! О! Ты доктор. Потому что взгляд пристальный. И весь ты, я гляжу, какой-то въедливый такой. Пошли. Пошли-пошли╩.
      За руки-за ноги четверо занесли меня на восьмой этаж, бросили у двери, ткнули носом в замочную скважину.
      - Не видно ж ничего.
      - Ты-щща-ссука-пполучишь-нне видно!
      Увертываясь от пинка, я ввалился в квартиру. В ней не было Стен: выдумки чужаков, не понимающих моего языка. В ней нет и Дверей - и светлые птицы не ищут выхода; лишь кукушка Бессилье и сорока Покаяние с выводком отпущенных Неловкостей застят крылами горизонт. В ней вряд ли что-нибудь будет, кроме безлюдной пустоши; время от времени тут и там возникают горящие кусты, но некому затеять вокруг них пляску Мысли.
      Содержат меня хорошо. Я получаю положенную каждому порцию небесной манны. Иногда идет дождь - можно напиться, даже захмелеть; иногда я не выдерживаю - начинаю танцевать посреди этой комнаты, не имеющей ни Стен, ни потолка. Под ногами земля в прожилках трещин: начнешь копать - уткнешься в слой бетона. Нет стен, только огромный купол: голубеющее птицами и сизой дымкой полушарие. Можно добежать до края круглой площадки земли, прорваться сквозь податливую плоть неба; можно. Эту возможность я предоставляю наивным детям, ищущим скорого спасения.
      Для большей достоверности я танцую на носочках: отдергиваю ноги от земли, словно выпутываясь из клубка змеенышей. Пусть считают меня кем угодно, хоть бы даже и сумасшедшим. Я оставлен ими под этой нервущейся пленкой, имитирующей небо: в ней отражаются очи Памяти, нагло ощупывающие меня. Здесь: в тишине, прерываемой лишь моим дыханием; в пустоте, заполняемой лишь моим телом; здесь место для дуэли: я и прошлое; здесь время разглядеть, как пресмыкалась Жизнь.
      Иногда возникает и движется (ближе и ближе) он, Толкователь Законов. Мне кажется странным его появление здесь - на этой земле, ограниченной небом. Меньше всего хочется думать, что он: порождение голодного бреда - да, голода - ведь я уж отощал душой в этом заточении - и вот он без труда мне стискивает горло - и я сиплю - и выдыхаю тайны:
      - Вдохновение - что затмевает свет - в поисках глубинных озарений - я дожидался этой пытки - и в невнятных криках за окном различил: ╚Утоли мои печали!╩ - вот: короновано: Любовью - от нужды? - в прихотливых извивах времени - кто обнаружит преизбыток Сердца - от семени его пусть - жаждущая понесет Первенца - и...
      Иногда он исчезал скорее.
      Иногда меня выводят на прогулку четверо дюжих молодцев: одноглазый, лихо приплясывающий на единственной ноге; заика, западающий на левый бок всем своим перекореженным телом; бледный, закутанный в хлопья тумана; вихлястый смугляк, нечленораздельно шепчущий: ╚Шиснь, самеи, самея, шиснь╩. Однажды, проходя мимо околицы одной из выжженных Конвоем деревень, мы встретили старуху, некогда белокурую, на вопрос: ╚Бабушка, где мы?╩ - прошамкавшую беззубо: ╚Не мешайте, я шту маево Пелвенса╩. ╚Иди к ней, иди╩, - подтолкнули меня конвоиры, - ╚свободен╩. Кто-то втащил меня в мутный темнотой подъезд. Торопливо прошумело по лестнице в подвал белеющее платье. Схвачен за локоть дрожащей от нетерпения рукой, я барахтался, увлекаемый спешившей тенью, в бархате тьмы. С набрякшего влагой потолка - клик! клак! клок! - сорвались капли в мелкие лужицы. Я упал на отсыревшую землю, придавленный тяжестью ее затрясшегося тела. ╚У меня там так мокренько - почему? Да, так, еще, еще, так теплее, хоть чуть-чуть, средь их сердец╩. Над лицом раскрылись складки материи. Я виновато улыбнулся и шагнул в прореху на площадь.

      * * *

      Город - шелудивый пес - издыхал от вошек - факелов. Иногда он вздрагивал, и недовольное урчанье, клокоча, бурлило в запруженных толпою улочках. И только там, на площади, где разверзался зев этой змеящейся между притихших домов ленты - там ожидание стыло в почтительном молчании.
      Единственный оставшийся в живых из третьей партии, Первенец: ╚Здесь, однако, я более не улавливаю волнующих фантазию звуков и красок╩, - так он подумал, со старческой самоуверенностью прибавил: ╚Что ж, им больше нечем жить╩, - и произнес:
      - Ну, как хотите. Нарекаю этот календарный период Днем Любви.
      Захлопали выстрелы. Рухнула ночь. Город пылал.




{Главная страница} {Наши авторы} {Детский сад} {Птичка на проводах}
{Камера пыток} {Лингвистическое ревю} {Ссылки}
{Творческий семинар} {Пух и перья}