Поэт - это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным, и не будет в нем больше рассудка; а пока у человека есть этот дар [рассудок - Р.], он не способен творить и пророчествовать. Платон, "Ион"

      Мне предложили обсудить вопрос, чем писатель отличается от глюколова, а глюколов - от обычного психа.

      Мнение Платона нам уже известно. Правда, выводы он из этого делает несколько нетривиальные. В другом своем произведении, диалоге "Государство" (или это было в "Законах"?) он советует правителям идеального государства увенчать поэтов почетными лавровыми венками и выслать их за пределы государства, дабы они своим неуправляемым творчеством не смущали души законопослушных граждан. Что-то мне это напоминает...

      Но речь не об этом. Речь о том, что с древнейших времен бытует мнение, что поэт, художник, музыкант - вообще, любой творец - творит в порыве некоего безумия; что его замыслы приходят к нему извне. И, на первый взгляд, смутные упоминания Толкиена о том, что свою книгу он написал как бы не совсем сам, или утверждения наших глюколовов, что они сами ничего не выдумывают, а только "видят" нечто, от них не зависящее, ничем принципиально не отличаются от удивленных рассуждений А.С.Пушкина о том, что Татьяна взяла и выскочила замуж, когда он, автор, этого совсем не ожидал. В таком случае, в чем же различие? Почему понадобилось новое слово "глюколов", когда вполне хватило бы старых добрых "писатель", "поэт", "художник"?

      Дело в том, что, несмотря на все рассуждения о божественной природе искусства, и о том, что замысел является художнику извне, практически никто не сомневается в том, что, откуда бы ни явился этот самый замысел, честь создания произведения принадлежит художнику, и главное в произведении - его искусство, то есть мастерство. Слово "поэт", употребляемое в эпиграфе, по-гречески означает, собственно, "мастер", "творец"; "делатель, изготовитель, фабрикант", как гласит мой греческий словарь; человека, чье мастерство связано именно со словом, оно стало обозначать уже значительно позднее; а в сущности, "поэт" означает "ремесленник". И это не случайно. В порыве божественного вдохновения можно создать разве что эпиграмму - и то, если ты уже в достаточной мере владеешь поэтическим мастерством. Для того, чтобы написать хотя бы сонет, вдохновения уже мало - нужно как следует потрудиться. Я уж не говорю о какой-нибудь эпической поэме! Итак, поэт (ремесло писателя-прозаика сделалось искусством значительно позднее), конечно, был чтим за ту искру божественного огня, которую он носил в себе и передавал людям, но восхваляли его именно за искусство, умение сопрягать простые, грубые прозаические слова в божественные гекзаметры или веселые ямбы.

      В наше время тем более любой понимает, что вдохновение для писателя - это еще не все. Нужно немало поработать, чтобы замысел воплотился в жизнь. Поэтому писатель, поэт - это не просто проводник "божественного глагола", но человек, который создает произведение словесного творчества, и тем гордится. Современный писатель о наитии, внушающем ему его замыслы, предпочитает не упоминать (обращения к Музе давно сделались условностью, и устарели еще в прошлом веке) - возможно, именно поэтому так поразительно звучит скромное замечание Толкиена.

      Вот в этом и состоит отличие глюколовов от нормальных писателей. Глюколов может обращать свои глюки в стихи, в многотомные романы, в рисунки или в песни, он может даже гордиться своим искусством и оскорбляться, когда нарушают его авторские права, но главным для него все же остается не собственное творчество, а эти видения, пришедшие неизвестно откуда, и иногда означающие неизвестно что. (Кстати, вот еще чем оскорбляет правоверного толкиениста Ник Перумов - тем, что Толкиена и его Средиземье он считает не более, чем "подпоркой" для своего собственного "творчества"). Как бы мы ни восхищались живостью художественного произведения, мы всегда помним о том, что это не более чем вымысел (хотя сделать свое произведение реальностью - мечта многих поколений писателей. Но мечта недостижимая). Глюколов же верит - или изо всех сил хочет верить, так, что в конце концов убеждает себя, что действительно верит, - в то, что его глюки реальны. Фантазии фантазиями - но что, если к вам в один прекрасный день подойдет некто и спросит: "Парень! (или "Девушка!") Хочешь в Средиземье?" Многие ли из нас - положа руку на сердце - сразу пожмут плечами и скажут: "Мужик, ты псих!"? (При условии, конечно, что некто будет выглядеть достаточно убедительно, и что это не будет всем известный Вася из Нескучника, который везде и всюду рассказывает о том, как его астрально изнасиловали). Если мы раз и навсегда скажем себе, что Средиземье - это красивая выдумка Профессора, половина прелести его произведений пропадет. Толкиен - хороший писатель, но я знаю многих, кто превосходит его в писательском мастерстве. И сюжеты Толкиена, в общем и целом, не так уж захватывающи. Не будем говорить в "ВК" - но, скажите пожалуйста, ну что такого особенного в истории прихода Туора в Гондолин из "Неоконченных преданий"? Да, красиво написано; но разве ради этого стал бы я в десятый раз перечитывать историю о том, как некий человек после долгого и трудного пути пришел в некий город, где его появление было давно предсказано? А я перечитываю ее - ради сцены явления Ульмо, и фразы "Но как же сияли нам звезды там, на краю света, когда ветер ненадолго отдергивал завесу облаков на западе!", - но, главное, потому, что надежда эльфов и людей, незримая самому Туору, - это и моя надежда тоже, и каждый шаг Туора исполнен для меня великого смысла, ибо в тот час, в тех пустынных землях, вершилась и моя судьба. Величие и неповторимость Толкиена - в том, что он создал мир, который стал нашим миром. И нас действительно всерьез занимают проблемы, актуальные только для того мира - скажем, проблема бессмертия эльфов. И бессмертия вообще. Если смотреть с нашей, здешней точки зрения - подумаешь, проблема! Тут не знаешь, как бы так исхитриться, чтобы прожить на пяток лет подольше... А вот этих психов волнует вопрос: каково это - быть бессмертным?

      Но я опять уклоняюсь в сторону. Итак, еще раз сформулируем вывод: глюколов отличается от "нормального" художника, поэта и т.п. тем, что для него в его произведениях (если таковые наличествуют - но, как правило, наличествуют: почти любой глюколов рано или поздно свои глюки пытается передать, и чаще всего - путем словесного творчества, поскольку здесь меньше сопротивление материала) первично не собственное искусство/творчество, а то, что является сюжетом произведения - его глюки. Квинтэссенцией подобного отношения представляется мне достопамятная фраза "Зеленой Галадриэли", сказанная в ответ на замечание, что ее песня о Финголфине была исполнена недостаточно красиво: "Разве об этом можно петь красиво?!" Если оставить в стороне комичность высказывания, и разобрать его логику, мы получим следующее, достаточно закономерное рассуждение: главное в данном случае - не сама песня, а то, о чем в ней говорится; "красиво" предполагает "искусно"; "искусно" значит "искусственно"; таким образом, красота может повредить песне, ибо подавит звучащую в ней искренность. Как видим, рассуждение достаточно логичное; звучит оно комично лишь потому, что доведено до логического завершения, то есть до абсурда. А один мой друг, очень хороший художник и весьма неглупый человек, в ответ на замечание, что его рисункам не хватает профессионализма, совершенно серьезно ответил, что не хочет учиться рисовать профессионально, потому что боится, что это убьет в его рисунках искренность. Как видим, логика абсолютно та же самая; и основана на том же. Главное - не исполнение, а содержание: не будете же вы требовать от солдата, принесшего донесение с поля битвы, чтобы он изъяснялся языком шекспировской трагедии? Это не значит, что исполнением всегда пренебрегают; но оно стоит на втором месте; на первом же - потребность выразить "увиденное", "услышанное", короче - "наглюченное".

      Здесь, наверное, стоит сказать о том, насколько верю в истинность глюков я сам. Не могу сказать, что верю в это на сто процентов - это было бы попросту глупо. Но, рассуждая на средиземские темы, я всегда предполагаю, что глюки - реальность (конечно, все в разной степени), иначе было бы просто неинтересно. В конце концов, математические аксиомы - тоже условность. Полагаю, что большинство нормальных - нормальных, а не окончательно двинутых крышей - представителей тусовки относятся к этому примерно так же. Хотя, конечно, все колеблются в каких-то пределах. Утром, когда ты, толкаясь в метро, едешь на работу или в библиотеку, Средиземье кажется значительно менее реальным, чем в три часа ночи, когда ты сидишь с друзьями на кухне, плавая в табачном дыму, и вместе с ними докапываешься до очередного изумительного открытия.

      Кстати, о двинутых крышей - пожалуй, пора перейти ко второй части наших рассуждений - об отличии глюколова от обычного психа. В принципе, все и всяческие глюки являются признаком одного - или нескольких? - из психических заболеваний. По крайней мере, шизофрении точно. Но отличие глюколовства от психического заболевания состоит в том, что последнее действительно является заболеванием и сопровождается органическими изменениями (гормональными сдвигами, и чем-то еще - не помню точно), Вопрос в следующем: возможно ли намеренно развить у себя шизофрению? Потому что ловить глюки можно научиться. А можно научить другого. И явление сие широко распространено. Но никто не гарантирует, что человек, которого вы "загоняете в глюки", не окажется настоящим шизофреником, и что ваша "дружеская помощь" не подтолкнет развитие заболевания, или не помешает распознать его на ранних стадиях. Глюколовство действительно занятие опасное, в том смысле, что занимающийся им постоянно балансирует на грани безумия. А человека, склонного к психическим расстройствам, это может в два счета довести до психушки. Но людей, стремящихся что-то "увидеть", это останавливает не больше, чем страшные плакаты с "легкими курильщика" останавливают любителей курения. Единственный выход, который я здесь вижу - это то, о чем я писал в предыдущей статье, "Три этапа глюколовства". Структурирование пространства глюка, а попросту говоря - заключение глюков в разумные рамки. Правда, это иногда мешает - но зато делает процесс глюколовства намного безопаснее. Возможность в опасный момент сказать себе или товарищу (глюки, как правило, лучше всего ловить вдвоем): "Стоп! Давай разберемся", сильно прочищает мозги, и не дает переступить ту самую тонкую грань, отделяющую глюколовство от безумия. В остальном на тему отличия больного от глюколова - см. статью Лены Шестаковой.

декабрь 1997, опубликовано в "Талисмане"