"Мария Семенова, видимо, угадала потребность массового читателя в национальном мифологическом герое."

У дочки моей приятельницы в школе "Хранителей" и "Хоббита" включили в обязательную программу.

- Ну, и какие они теперь будут писать сочинения? - удивляется приятельница. - "Образ Бильбо как типичного представителя хоббитов"? Или "Гоблины как лишние люди Средиземья"?

Фэнтези - жанр благодарный; он легко адаптируется, присваивается и интерпретируется многочисленными поклонниками или, вернее, фанатами именно потому, что близок к "первородной" структуре мифа. Потому и англичанин Толкиен прижился у нас настолько, что по Нескучному саду бродят эльфы и гоблины.

И не будем забывать, что фэнтези пишется в расчете в основном на читателя молодого. Там, где нормальный подросток взахлеб будет пересказывать того же Толкиена, нормальный взрослый скорее всего лишь недоуменно пожмет плечами. А отсюда и идеальный герой, и боевые сцены, и странствия, и магия - то, что на заре человечества было всеобщим достоянием, сейчас помогает юному читателю удовлетворить свою жажду испытать "ужасные опасности и страшные приключения", а возможно, пройдя "мифологическую стадию развития", гармонизировать свои отношения с реальным окружающим миром. Традиция-то весьма почтенна, и уже одно это требует отнестись к предмету нашего разговора всерьез.

Да, любовь подростков к фэнтези вполне естественна. Другое дело, если фэнтези получает массовую популярность среди взрослых людей. Это уже симптом тревожный, признак неблагополучия в обществе. Его инфантильности, декомпенсации. И фэнтези, как и в свое время миф, берет на себя психотерапевтическую функцию. Толкиен стал бешено, неадекватно популярен именно в кризисное для нашей страны время.

Но для нас и Бильбо, и Конан - все же иностранцы. А нынче российскому читателю, быть может впервые, понадобился национальный мифологический герой. Раньше нам хватало и Толкиена - европейский миф противостоял советскому. Но когда советский миф рухнул, массовое сознание принялось искать - а литераторы предлагать - новые ориентиры. Поиски "национальных первоначал", "исторических корней" - вообще обычное для смутных времен дело. Но вот незадача: с исконной мифологией дело обстоит не лучшим образом. До наших дней не дошло ни одного целостного мифологического сюжета, а героический эпос представлен немногими былинами, записанными в XIX веке, да еще "Словом о полку ...", аутентичность которого все же не бесспорна. Разве что еще сказки - сниженный, десакрализованный миф... Сохранились, правда, летописи... Но - ни своих Эдд, ни "Истории Бриттов", ни даже "Сида". А потому, когда писатель берется за славянскую мифологию, ему приходится просто-напросто творить ее заново. А читатель - что ж, он отлично понимает, что перед ним всего лишь новодел, но он готов в него поверить. Лишь бы сам автор относился к своему изделию всерьез. Ирония, пародия, соприкоснувшись с мифом, разрушают его.

Не удивительно, что именно семеновский "Волкодав" снискал такую популярность.

Потому что если ее же "Валькирия" относит нас к реальному историческому пространству-времени (девятый век, побережье Балтийского моря), "Волкодав" при всем своем славянском антураже внеисторичен. Герой действует в подобии Говардовской Хайборийской эры, Средиземья Толкиена или Земноморья Урсулы Ле Гуин, только переделанном на псевдорусский лад.

Семенова предлагает нам условно старославянскую этнографию, стилизованный под "сказ" язык и национального героя, помещенного в универсальное мифологическое пространство. В "Новой газете" "Волкодаву" однажды порядком досталось именно за то, что обеспечило ему такой успех, - за традиционный для мифа (а еще вернее - для волшебной сказки) сюжетный набор. За мужественного героя и женственную героиню.

Человек без имени по прозвищу Волкодав действительно герой русского мифа. Он, как и велит литературная традиция, изначально несет на себе печать безвинного страдания. И если англичанину хоббиту, чтобы пуститься в странствие, потребовалось покинуть свою уютную норку, а американец Конан встревает в приключения, будучи авантюристом по натуре, Волкодав, можно сказать, герой поневоле. Он - мститель; единственный уцелевший из своего рода. И неудивительно, что он согласно той же "Новой газете" "суров, дик и нежен душой". Поскольку он - зэк. Каторжник, в бою добывший себе свободу. А насколько прочно лагерная субкультура вошла в наш обиход, не стоит и говорить. И кто таков романтический тюремный сиделец - тоже. Как и положено идеальному герю, он целомудрен - сопровождая молодую княжну ("кнесинку") к жениху, не поддается минутной слабости, несмотря на то, что девица влюбилась в своего сурового телохранителя. Стяжательство, даже просто практичность Волкодаву неведомы. При таком-то умении владеть мечом ну что бы ему не податься в наемники? Нет, претит ему это, и все тут. Последнюю рубаху с себя снять готов, если она кому нужнее. Он, в общем-то, и человек не воинственный - сражаться его вынуждают обстоятельства. Следуя все той же российской литературной традиции, он искренне пытается наладить быт и зажить своим домом. Только вот почему-то все время не получается. И еще одно - Волкодав вынослив, молод, блестяще владеет любым видом оружия, в качестве профессионального телохранителя даст сто очков вперед любому Кевину Костнеру, но здоровьем похвастаться не может. Подорвал в рудниках. Физическое совершенство киммерийского варвара приятно глазу американского читателя, но нам как-то непривычно. Человек здоровый, крепкий, моложавый и с полным набором зубов, встретившись нам на жизненном пути, скорее всего окажется иностранцем.

Что касается женских персонажей Семеновой, то тут, пожалуй, одним "Волкодавом" не обойдешься. Придется обратиться к "Валькирии". Собственно, если присмотреться, то не такие уж они нежные да беспомощные. И, в общем, вполне могут за себя постоять. И "кнесинка" Елень, и Зимка-Валькирия. Кнесинка берет у Волкодава уроки рукопашного боя, а Валькирия - та вообще воин, что называется, профессиональный. Кметь. Но то, что востребовано модным нынче в России феминизмом, вполне укладывается в традиционный сюжет русской сказки. Фольклористы уже отмечали, насколько активны и независимы сказочные женские персонажи. И когда героиня "Валькирии" с молчаливого согласия родичей уходит в варяжскую дружину искать свою судьбу, то, собственно, чем она отличается от той красной девицы, которая с благословления отца отправилась искать своего Финиста-Ясна Сокола, прихватив с собой "три пары башмаков железных, три посоха железных, три хлеба каменных"? И недаром те же жизненно необходимые предметы уже в символическом контексте поминает и героиня "Валькирии" - автор вполне четко обозначает ее литературную родословную. Можно вспомнить и еще один персонаж русского фольклора - богатыршу Марью Моревну, способную в одиночку положить целое войско. Героини Семеновой, правда, с войском вряд ли справятся, но меч в руках удержать могут. Но этим их достоинства не исчерпываются - они, как и женские персонажи русских сказок, наделены особым знанием, позволяющим общаться с одушевленными природными силами; а о тяге современного человека к такому идиллическому единению с окружающей средой тоже говорено не единожды.

Но вот что интересно - ни в "Валькирии", ни в "Волкодаве" нет образа Врага. Так уж повелось, что создатели подобных новоделов предпочитают строить свой миф на жесткой оппозиции "мы и они" ("они" могут быть кем угодно - татарами, византийцами, тевтонами и т.п., но они одинаково коварны, злобны, строят козни и мечтают сгубить на корню молодое славянское племя), как будто ощутить себя единым народом можно, лишь сплоченно дружа против кого-то. На деле политические интересы делали былых врагов союзниками, а бывшие друзья вступали в кровавые территориальные схватки. Для средневекового русича врагом был не какой-нибудь змей-тугарин, который и не забредал в глубинку, а ближайший сосед, оттяпавший плодородные земли. Да еще безличные силы природы, с которыми, впрочем, мифологическое сознание умело поладить. В "Валькирии" осевшие на Балтике варяги то воюют, то замиряются с датчанами и новгородцами, да и в "Волкодаве" нет четкого разделения на Хороших и Плохих парней - сын кровного врага героя - "людоеда" Винитария оказывается толковым и трезвым правителем, многочисленные родо-племенные боги разношерстного населения выдуманной земли спокойно соседствуют бок о бок и каждому отдается своя дань уважения. Действие движется не противоборством абсолютных Добра и Зла, но политическими интригами властителей, разными - праведными и неправедными - поступками отдельных людей; и даже те немногие элементы магии (фэнтези есть фэнтези), которые все же наличествуют в романах Семеновой, не в состоянии ни помочь, ни помешать каждому отдельному человеку принимать решения и нести ответственность за их последствия. То, что именно такой миф оказался столь широко востребован, является, на мой взгляд, все же добрым знаком.

А в целом нам предлагается мир, сотканный из множества универсальных мифологем. Здесь и "зверек-помощник" героя, и обряд инициации - освобождение героя из мрачных подземелий Самоцветныз гор, после которого следует символическое вознесение (контакт с неземными созданиями-виллами), и последующее перерождение (возрождение), и традиционные сюжеты потерь и обретений, и даже утерянный рай - образ некоей "блаженной страны", доступной лишь избранным. Довершает дело стилизованная под "сказ" манера изложения. О языке романа следует сказать особо - судя по этнографическим деталям (а этнограф Семенова весьма дотошный), мир Волкодава условно можно отнести к VIII - X веку. Разговорный язык того времени до нас не дошел. А если бы дошел - вряд ли был бы нам понятен; англичане, даже читая Шекспира, и то испытывают определенные затруднения. В такой ситуации стилизация возможна не за счет словаря, а за счет ритма - и эту задачу Семеновой удалось выполнить. Другое дело, что "сказовый" ритм может замедлять динамику повествования, но перед нами все-таки "русский квест". А изобилие старославянских и диалектных слов и выражений можно считать пережимом, а можно - маркером той самой "русскости" мифа.

Хотелось бы, кстати, отметить, что заметных и ярких авторов-женщин, работающих в жанре фэнтези, больше, чем, скажем в "жесткой" НФ (у них - У. Ле Гуин, М. Стюарт, Э. Маккефри, А. Нортон; у нас - та же М. Семенова, Е. Хаецкая, Ю. Латынина). Причина, вероятно, в том, что в отличие от мужчины - поисковика и экспериментатора на женщину возложена ответственность за стабильность человечества - и как биологического вида, и как сообщества мыслящих существ. Компенсация социальных неврозов, психотерапия - задача именно женщин-писательниц, а потому миф, сконструированный ими, изначально неагрессивен, лишен жесткой поляризации, фиксированных ролевых функций. Рассказчицы и хранительницы преданий, они вводят нас в мир, где человечность и способность сострадать не менее важны, чем умение разить врага мечом, где идеальный герой - не просто жизнеспособный авантюрист, а защитник и целитель; где женщина - не коварная ведьма, а мудрая ведунья; именно они помогают (хотя бы на часы, проведенные за книжкой) вернуть нашему невротизированному современнику воспоминания об утерянном рае. А уж какой именно мифологический мир предпочтет для временного проживания российский читатель... Ему жить, значит, ему и выбирать..