Последний год - это не только
триста и шестьдесят пять.
В этих днях и неделях все,
что должны подытожить.
Если скажут, что год последний,
то это трудно понять,
но если понял, то должен стараться,
чтоб он был
достойно дрожит.


"Этот год - последний".
Этот тихий, но явственный звук
растекается холодом в теле,
хоть был незаметным сначала.
В этой битве со страхом
я должен бороться за двух,
я должен его одолеть
и выйти из дома,
как ни в чем не бывало.
Веет холодом ветер,
промерзшие ветки качая,
диск оранжевый солнца
цепляется за синеву,
до стального сиянья
небо зимнее раскаляя...
Мне остался последний.
Не во сне.
Это - наяву.


Что б вы делали, люди,
если б знали по счету минуты,
что осталось прожить?
Неужели считали бы дни
и часы?
Не хочу,
чтобы плечи были согнуты!
Что минуты, часы?
Ими жизнь не мерят.
Ничего не значат они.


Я б не стал,
как смельчак,
что заботится о показухе,
в петлю лезть головой,
перед смертью стихи накропав:
"Мол, что сделаешь тут,
если люди ко мне были глухи?
Остается уйти
от березок, былинок и трав!"
Я не стал бы,
как трус,
упрятав лицо в ладони
и от страха трясясь,
через слезы на мир глядеть,
и, отчаянно злясь,
не стал бы тоскливо долдонить,
что наш мир - просто гад,
если он посылает мне смерть.
Я не стал бы,
как франт,
распузыривши плащ по бульвару,
каждый вечер опять
направляться в один ресторан,
чтобы мысли глушить
разухабистым водки угаром,
а наутро, ругаясь,
лезть с похмелья затылком под кран.


Год остался?
Пускай!
Год остался, а год это много.
Я бы жил, как живу.
Не хочу ничего изменять.
Я бы жил еще лучше.
Были б радости, горе, тревоги.
Я бы все написал,
что еще не успел написать.
Я б дружил, потому
что нам в жизни без близкого тошно.
Враждовал, потому что
много есть подлецов.
И опять
я б любил, потому что
мне прожить без любви невозможно,
я б писал, потому
что сейчас не могу не писать.


Даже если б сказали:
"Мы за это неделю отнимем
и останется лишь
триста пятьдесят семь",
я бы это условье,
не раздумывая, принял:
если так мне не жить,
так уж лучше не жить совсем.


Презирал бы я пошлость,
не сильнее, чем раньше,
Я вставал бы с рассветом,
как до этого года вставал,
я бы землю любил -
дождь, закаты и ветер ранний,
я стихи бы писал,
только лучше, чем раньше писал.


Написал бы о мире,
о людях и розовых веснах,
ливнях, грозах, рассветах,
обо всем, что я увидал,
о высоких - до неба! -
корабельных коричневых соснах
и о море, ревущем
у подножья утесов и скал,
о бездарностях, гениях,
гадах, героях, мещанах,
о борьбе и о счастье,
о том, чего вовсе и нет.
И никто этот стих
не посмел бы назвать
прощальным:
в нем не будет тоски.
Только радость
и солнечный свет.


Я хочу, чтобы год
был таким, как столетья бывают,
чтоб никто не узнал
что так скоро мне умирать,
чтоб никто не поверил,
даже если об этом узнают.
Чтобы, если поверят,
предпочли бы об этом не знать.
Этот мир не отнять
у меня.
Даже смерть не изменит
то, что было и есть.
Я останусь здесь после нее.
Я останусь навек.
Жизнь и смерть -
это только ступени,
по которым шагает:
вниз не глядя,
бессмертье мое.


А свое завещанье
на последний день я оставлю.
Завещаю людям
все, до последней строки,
плохие, хорошие, средние
новые, старые,
много и ничего не значащие
мои стихи.


Вот и все.
Я готов.
Пусть приходит за мною старуха.
Завтра я, может быть,
не увижу веселый восход...
Но узнав это все,
я уверен,
смерть охнет глухо,
вдруг отступит назад
и даст мне
еще один год.

Из семейного архива О.Неве.