Идеальный общественный строй всегда был предметом мечтаний человечества. В мифе о "золотом веке", известном со времен первобытности, мы уже находим черты древнейшей из утопий¹. Произведения Дж.Р.Р. Толкиена, столь близкие мифу и волшебной сказке, также легко продуцирует социально-утопические представления.

     Характеристику Толкиена как мыслителя стоит начать с определения его политических взглядов. Ответ, казалось бы, однозначен. Толкиен - традиционалист, яркий представитель консервативной философии³. Подчеркнутый традиционализм толкиеновского мира действительно бросается в глаза. Эльфы Средиземья вечно тоскуют о невозвратимом прошлом⁴. Жители королевства Гондор считают лучшей эпохой своей истории ее начало, оценивая дальнейшее развитие государства как движение к упадку. Хоббиты свято хранят законы давно погибшего королевства Арнор, в которое некогда входил их край, поскольку считают их "столь же справедливыми, сколь и древними" (ВК, I, 31). Примеры можно с легкостью умножить.

     Толкиен принадлежит к числу мыслителей, глубоко и трагически прочувствовавших хищническую, дегуманизирующую суть буржуазной цивилизации, которая "знает цену всего и не знает ценности ничего"⁵. Это парадоксальным образом роднит его с Ж.Ж. Руссо, но также и с Э. Бёрком. Он вполне мог бы повторить вслед за Бёрком: "Век рыцарства окончен. Век софистов, экономистов и счетчиков пришел ему на смену, и слава Европы затмилась навсегда"⁶.

     Ориентация на традицию, идеализация прошлого, понимание истории скорее как регресса, чем как прогресса - все это характерные черты ментальности традиционных обществ, средневековой культурной парадигмы, которая господствовала в Европе до XVII-XVIII вв⁷. Недаром принятая в литературе точка зрения гласит, что и текст "Властелина колец" воспроизводит традицию героического эпоса, т.е. европейского раннего средневековья⁸.

     Однако вопрос этот не так уж прост. Если ряд государств, созданных воображением Толкиена, которые соотносятся с "героической" традицией (Гондор и Рохан), действительно воспроизводят характерные реалии и способ мышления, свойственные эпосу, то Хоббитания живет в совершенно ином временном плане. Это - идеализированная сельская Англия, куда более близкая к нашему собственному времени. Она напоминает больше всего идеал аграрной, замкнутой в собственных границах, мирной и счастливой республики, созданный т.наз. классической республиканской традицией XVII-XVIII вв.⁹ У хоббита Бильбо Бэггинса на каминной полке стоят часы, что предполагает наличие современного чувства времени¹⁰. На вопрос главного героя "Властелина колец" Фродо волшебник Гэндальф с легкостью отвечает: "Уже почти одиннадцать... Сегодня утро 24 октября, если желаешь знать" (ВК, I, 329). Между тем в подлинном эпосе понятие даты появиться не может: оно глубоко чуждо традиционному мироощущению¹¹. Таким образом, толкиеновскому миру отнюдь не чужды элементы современного мышления, рожденного научной революцией и Просвещением.

     В отношении политической философии Толкиен также демонстрирует неожиданную "современность". Консерватизм Толкиена отнюдь не идентичен консерватизму Ж. де Местра, Л. де Бональда, Э. Бёрка. Основная антитеза европейского консерватизма та же, что и у традиционного мышления: порядок/хаос¹². В средневековом сознании порядок был атрибутом Небесного Иерусалима и самого рая. Крушение порядка, под которым подразумевается Старый режим, и необходимость его восстановления после ужасов революции - вот лейтмотив сочинений Бёрка или де Местра. Бональд раскрывает сущность этого порядка: "сословные различия, наследственные и вечные", и абсолютная монархия¹³.

     Весь этот комплекс идей чужд Толкиену. Склонность к неограниченной монархии уживается в системе его взглядов с резким антиэтатизмом. Темная сторона власти беспокоит его много больше, чем его предшественников. Идеальный монарх в его представлении - тот, кто возможно меньше вмешивается в сложившийся порядок жизни своих подданных. Империи вызывают у него столько же недоверия, сколько восхищения. Прекрасной иллюстрацией к этому положению может служить история перерождения Нуменора на пике могущества в настоящую деспотию. Его консерватизм направлен не против Великой французской революции, но против кошмара его собственного времени - против фашизма. Мордор - царство зла в его книге - является очевидной аллюзией "третьего рейха". Слово "порядок" в системе его взглядов оценивается скорее отрицательно, напоминая о гитлеровском "neue Ordnung"; именно так (Знание, Закон, Порядок) формулирует свою цель склонившийся к злу маг Саруман (ВК, I, 388; также: ВК, II, 254). Такова же конечная цель Саурона. Антитеза, на которой строится собственная политическая философия Толкиена, совершенно иная. Это противопоставление свободы и тирании, господствующее в европейской политической философии со времен Просвещения. Антитеза эта служит основанием как "Властелина колец", так и "Сильмариллиона". Народы, противостоящие Мордору - царству зла - характеризуются автором прежде всего как свободные народы; подданные мордорского владыки Саурона - как рабы.

     Самая отталкивающая черта Саурона в глазах автора - деспотизм, абсолютная власть. По своей политической и социальной структуре - насколько можно об этом судить - Мордор является чем-то наподобие утрированной восточной деспотии, где все материальные ценности, равно как и вся земля, принадлежат правителю, а все жители являются его рабами¹⁴. Мордор также является теократией, и Саурон претендует на роль царя-бога. Чудовищные подданные Саурона - орки - ненавидят своего господина и подчиняются ему лишь из страха¹⁵. В этом утверждении Толкиена легко угадывается знаменитая формула Ш.Л. Монтескье: основой деспотического государства является страх. Еще одно эхо, слышащееся в описании Мордора, √ мрачные отголоски "Левиафана" Т. Гоббса. По Гоббсу, люди от природы ненавидят себе подобных и истребили бы друг друга, если бы их не сдерживала жесткая узда государства¹⁶. Именно так ведут себя мордорские орки. Стоит ослабнуть деспотической власти Саурона над ними - и они сражаются между собой (ВК, III, 243-245). "Вражда - это суть Мордора. Ею тут все насквозь пропитано", - говорит Фродо (ВК, III, 274). Подобный образ деспотического государства, иррационально агрессивного, бесплодного, основанного на страхе, восходит все к тому же Просвещению¹⁷. Однако у Толкиена он заметно модернизирован. Орки, что вполне естественно в какой-нибудь современной антиутопии, но и в голову не могло прийти ни Монтескье, ни Гоббсу, имеют номера (ВК, III, 274, 281), и этот момент снова напоминает о некоторых реалиях "третьего рейха".

     В образе Мордора осмысливаются также многие современные проблемы. Если политическая структура его архаична, то технологическая оснащенность, напротив, поразительно современна. Не случайно один из определяющих признаков Черной Страны - индустриализм¹⁸. Типичные мордорские местности живо напоминают изуродованные хищнической промышленностью пейзажи наших дней: "В эти края весне и лету путь был заказан навсегда. Тут не было никаких признаков жизни √ даже грибков плесени, питающихся гнилью, здесь не водилось. Всюду дымились ямы, полузасыпанные пеплом или заполненные тяжелой полужидкой грязью какого-то нездорового бело-серого оттенка, словно горы извергли к собственному подножию скверну своего чудовищного чрева" (ВК, II, 329).

     Итак, Мордор воплощает страх своего автора перед фашизмом, перед деспотической властью и техническим прогрессом, уничтожающим землю. Образ Сарумана, в свою очередь, является персонификацией еще одного кошмара современного мира - политики, построенной на манипуляции сознанием (ВК, II, 234, 248-249). Эти страхи отнюдь не идентичны ужасу консерваторов XIX в. перед хаосом и анархией, перед народом и непостижимой для них стихией революции. Толкиена подобные проблемы просто не занимают. После этого уже не удивительно, что мы не находим у него наиболее уродливых элементов европейского консерватизма: преклонения перед абсолютизмом и ненависти к народным низам. Само определение его как консерватора требует некоторых оговорок.

     Об утопизме Толкиена тоже можно говорить лишь с известной осторожностью: автор отнюдь не намеревался предложить миру "Властелина колец" или "Сильмариллион" в качестве проекта идеального общества. Такого проекта в его книгах, в общем, и нет. Однако элементы утопического там, бесспорно, присутствуют.

     Исследуя народную утопию в России, К.В. Чистов выделил три основных ее сюжета: легенды о "золотом веке", о "далеких странах" и об "избавителе"¹⁹. У Толкиена легко обнаружить все три этих мотива. Первые два из них сочетаются в описании королевств благороднейшего из народов Средиземья - эльфов.

     В "Сильмариллионе" кульминацией утопического является Валинор и описание эльфийского "золотого века" в этой стране бессмертных. В характеристике Валинора по контрасту с остальным миром просматривается целый ряд оппозиций: сверхъестественное/естественное, свет/тьма, бессмертие/смертность, добро/зло. Валинор при этом подан как полюс всего положительного, как абсолют Света, Красоты и Добра. Более того, в толкиеновской мифологии свет, равно как добро и красота, изначально пребывает только там: еще до создания Солнца и Луны там растут волшебные светоносные деревья, в то время как Средиземье озарено лишь звездами (С, 25-26). Во "Властелине колец" подобную же функцию выполняет эльфийское королевство Лориэн [I]. Близость образов Лориэна и Валинора подчеркнута как названием²⁰, так и уже знакомым нам мотивом противопоставления озаренной светом страны и затененного мира за ее пределами. Вот как видит столицу Лориэна главный герой книги: "От этого холма - или рощи - исходил почти неразличимый для глаза свет... Фродо внезапно понял, что ему хочется превратиться в птицу и полететь в этот зеленый город, обещавший сердцу мир и покой. Он перевел глаза на восток и увидел лориэнские леса, а за ними - светло блестящую ленту Андуина. Но за рекой свет мерк; там лежали обычные, знакомые земли" (ВК, I, 517).

     Дихотомии утопия/не-утопия в первом случае соответствует оппозиция Валинора и Белерианда, во втором - Лориэна и Хоббитании. Второй элемент оппозиции в обоих случаях представляет "обыденное", "наше" пространство. Таков Белерианд, где протекает повседневная жизнь эльфов; такова Хоббитания, представленная автором с нарочитым подчеркиванием ее обыденности.

     Очевидно, что Валинор, где обитают полубоги-валары, куда "уходят в плавание эльфийские корабли, уходят и никогда не возвращаются" (ВК, I, 81), - это "иной", потусторонний мир [II]. Давно замечено, что мотив "иного мира" присутствует и в описании Лориэна²¹. Уже золотые волосы королевы Лориэна, Галадриэль, напоминают о символическом значении золота в мифологии и волшебной сказке, где все, что окрашено в золотой цвет, выдает тем самым свою принадлежность к потустороннему миру, Солнечному Царству²². Здесь есть также мотив принадлежности к иному миру, относящийся к собственно толкиеновской мифологии: волосы Галадриэль "будто впитали свет Лаурелина" - золотого древа Валинора (С, 51).

     Подобно тридесятому царству волшебных сказок, толкиеновские утопии надежно заперты в собственных границах. На пути к Валинору надо преодолеть неведомые моря с зачарованными островами, полными опасностей, и непроходимые горы Пелори (С, 24, 98, 312-313). Не так-то просто попасть и в прекрасный Лориэн. Вначале героев встречает эльфийский дозор, а затем им приходится пересечь бурную реку по натянутой веревке (ВК, I, 503, 509-510). Путь в другое эльфийское королевство, Ривенделл, где мотив "иного мира" заметно ослаблен, все-таки затруднен. В "Хоббите" путники пробираются туда через бездонные пропасти и коварные трясины (Х, 56-57). Во "Властелине колец" Фродо попадает в Ривенделл, переправляясь через реку (опять мотив переправы!) на белом эльфийском коне (ВК, I, 323-326). В этом случае для сказочно-мифологического мира характерен не только сам мотив переправы, но и ее способ. Белая масть коня ясно указывает на его потустороннюю природу: белый - цвет существ, потерявших телесность²³.

     Здесь приемы построения сюжета, свойственные волшебной сказке, смыкаются с мотивами классических утопий. Для них также характерна замкнутость, неприступность. На знаменитый остров Утопия можно попасть лишь через его центральный залив, а между тем "вход в залив очень опасен из-за мелей с одной стороны и утесов с другой... Скалы скрыты под волнами и губительны. Проходы между ними известны только утопийцам, и поэтому не зря устроено так, что всякий иностранец может проникнуть в залив только с проводником от них"²⁴.

     Итак, Толкиен балансирует где-то на грани волшебной сказки и политической утопии. Что же характеризует его утопические построения?

     Первая и неизменная примета утопического у Толкиена - сверхъестественная красота как самого места, так и обитающих там существ. Прекрасны эльфы; прекрасно все, созданное их руками; завораживающей красотой обладают Ривенделл и Лориэн. К этому мотиву прибавляется мотив бессмертия, отсутствия болезней и старости. О Валиноре говорится: "В этом укрепленном краю валары собрали свет и то прекрасное, что сумели спасти от разрушения; и многое еще более прекрасное было создано заново... Ничто не увядало и не сохло в том краю, цветы и листья были незапятнаны; ибо в самых камнях и водах жил благой дух" (С, 24; ср. также описание Лориэна: ВК, I, 515). Почти то же говорится о Ривенделле: "Провести хоть несколько дней в Доме Элронда значило исцелиться от усталости, страха и печали" (ВК, I, 338).

     Давно замечено, что утопия - "вневременное царство", ибо ее статичность исключает развитие, историю²⁵. В эльфийских королевствах Толкиена этот мотив усилен. "Время здесь как будто остановилось", - говорит о Ривенделле один из героев (ВК, I, 347). Еще ярче эта черта проявляется в Лориэне, где "прежние времена смешивались с нынешними, и живущие здесь воочию лицезрели давно ушедшие дни" (ВК, I, 513; также: ВК, I, 516, 568-569). Эльфы пребывают в неподвижном мифическом времени, времени первотворения (Urzeit), которое в мифах предшествует реальной истории²⁶.

     Еще одна важная примета утопии - изобилие, царящее в Валиноре. Утопическое у Толкиена ассоциируется прежде всего с изобилием материальных ценностей, с россыпями золота и драгоценных камней. Вот как описывает свое прибытие в Валинор герой его стихотворения "Колокол моря"²⁷:

И вдруг белоснежным видением нежным
Предстал предо мною сияющий брег -
Блистали утесы, и пенные косы,
И скалы, каких я не видел вовек.
И тек под рукою волшебной рекою
Жемчужный песок, и подобьем огня
Горели кораллы, сверкали опалы,
И яхонтов грани слепили меня.

     Дороги эльфийского города Тирион в Валиноре покрыты алмазной пылью (С, 276).

     Описание гор золота и самоцветов - мечта, навеянная, возможно, Великими географическими открытиями и грабежом сказочных сокровищ ацтеков и инков, - издавна присутствует в европейской утопии. Так, в вольтеровском Эльдорадо дети играют золотыми самородками, рубинами и изумрудами, валяющимися на улицах²⁸.

     При этом для Толкиена очень важно то, что никто не стремится к накоплению этих сокровищ: эльфы Валинора гранят алмазы лишь ради их красоты и находят особое удовольствие в том, чтобы дарить их друзьям (С, 50).

     Отсутствие нужды и алчности, отсутствие властолюбия отличает жизнь эльфов в Валиноре. Эльфийские королевства Белерианда, описанные в "Сильмариллионе", такой роскоши уже не ведают; они вообще почти не наделены чертами утопии. Еще одна роскошь, недоступная эльфам в Средиземье, - это состояние ничем не нарушаемого мира, которое также отличает "золотой век". Создание оружия означает его конец.

     Характерно для утопии и отсутствие тяжелого, изнурительного труда. В Валиноре нет необходимости пахать и сеять. На волшебных полях Йаванны сами собой вырастают злаки и другие плоды земли; их остается только собирать (С, 67). Это несколько напоминает страну киклопов у Гомера:

Там беззаботно они, под защитой бессмертных имея
Все, ни руками не сеют, ни плугом не пашут; земля там
Тучная щедро сама без паханья и сева дает им
Рожь, и пшено, и ячмень, и роскошных кистей винограда
Полные лозы...³⁰

     На первый взгляд, эльфийские королевства также могут показаться вариантом страны Кокейн из английского фольклора, где с сырных гор текут молочные реки и никто не трудится³¹. В конце концов, основное занятие, за которым мы застаем эльфов в "Хоббите" или во "Властелине колец", - веселый пир, пение и смех (Х, 58-62, 161-163; ВК, I, 350-356 и др.). В любом случае, изобилие, которое мы там наблюдаем, является результатом не труда, а сверхъестественных сил.

     Однако на деле это все же не вполне Кокейн. Эльфийские короли - искусные кузнецы и ювелиры, резчики по камню и дереву. Они создают множество прекрасных и волшебных вещей, начиная с Сильмариллов и кончая Кольцами Власти. Королевы эльфов √ умелые ткачихи и швеи³². О Мириэль Сериндаэ, например, говорится, что "никто из нолдоров не умел шить и ткать чудесней ее" (С, 53). Галадриэль со своими дамами ткет плащи для Братства Кольца (ВК, I, 544). Вообразить в подобной ситуации гондорскую аристократку невозможно.

     Что касается политического строя, то здесь мы встречаем только одну его форму: наследственную монархию, которая явно воспринимается автором как "нормальная" модель государственности.

     Весьма характерно для консервативной утопии, что все эти красоты - в прошлом. "Золотой век" эльфов в Валиноре быстро заканчивается. Его гибель связана с появлением страсти к сокровищам и стремления к власти. Эльфийский князь Феанор невольно разрушает утопию соперничеством со своим сводным братом Финголфином и любовью к творению своих рук, волшебным алмазам Сильмариллам, которые становятся для него дороже общего блага. Когда гибнут волшебные деревья Валинора, лишь свет Сильмариллов может вернуть их к жизни. Но Феанор отказывается отдать алмазы. Ради Сильмариллов он идет на бунт против валаров, на братоубийство и предательство. Светлая безмятежность первых веков Валинора утрачивается (С, 60-85).

     Лориэн и Ривенделл, в свою очередь, обречены на исчезновение: с завершением войны с Сауроном эльфы покидают Средиземье. Вместе с ними уходит сверхъестественное и чудесное. Наступает Четвертая Эпоха, эпоха владычества людей.

     У большинства писателей античности и Возрождения гибель "золотого века" была следствием появления жадности и раздела владений на "твое" и "мое"³³. Этот мотив, следовательно, традиционен. Однако Толкиен ставит и совершенно новые проблемы, неизвестные традиционной утопии: проблему властолюбия и еще более специфическую для современности проблему утраты "золотого века" под влиянием неизбежного исторического прогресса.

     Совершенно иной характер носит утопия, связанная с Гондором и его королем Арагорном. Она ближе к привычным нам утопическим образцам. Уже правильная планировка гондорской столицы Минас-Тирита напоминает скорее о Городе Солнца, чем о Лориэне, близком к естественной, неупорядоченной стихии леса. Гондор также настолько далек от первозданной мифологической вневременности "золотого века", что имеет реальные исторические прототипы. Толкиен, а за ним и критики сопоставляют его с Византией и Римской империей³⁴.

     С точки зрения современных критериев (наследственный и пожизненный характер власти), Гондор, каким мы его видим во "Властелине колец", остается государством монархическим, хотя формально наместники на титул короля не претендовали. В формационном отношении Гондор конца Третьей Эпохи, пожалуй, ближе всего к европейскому феодализму. Мы видим здесь могущественных сеньоров, подобных Имрахилю, князю Дол-Амрота. В случае военной угрозы Гондору каждый из них является на призыв наместника или короля со своей дружиной [III] (ВК, III, 49-50). Свои наделы они получают от монарха: так Арагорн, став королем, отдает область Итилиэн под власть Фарамира (ВК, III, 338, 439). Здесь господствует рыцарская этика; статус человека в обществе определяется благородством его происхождением и воинской доблестью³⁵ [IV].

     Однако этот феодализм сильно идеализирован: в Гондоре, в отличие от реальных государств европейского средневековья, по-видимому, нет ни крепостной зависимости, ни феодальных повинностей, ни феодальной раздробленности. Хотя знатное происхождение здесь ценится очень высоко, но полной замкнутости сословий нет; во всяком случае, крестьянин в гондорском обществе может стать воином, т.е. попасть в традиционно привилегированное сословие [V] (ВК, III, 125, 218). Примечателен также царящий в Гондоре абсолютный социальный консенсус, больше, чем что-либо другое, придающий ему черты утопии.

     Гондорская утопия воспроизводит третий сюжет, выделенный К.В. Чистовым, - легенду об "избавителе". Он часто встречается в утопиях Нового времени (таков Утоп у Т. Мора, Севарис у Д. Вераса и др.³⁷). Соответственно, в отличие от истории эльфийских королевств, обреченных на исчезновение, история Гондора оптимистична. Она заканчивается восстановлением прерванной королевской династии, приходом к власти "истинного" короля Арагорна, сменившего "неистинного" властителя Дэнетора.

     Такое противопоставление "истинного" и "неистинного" монарха весьма характерно для традиционного мышления. Сразу же бросается в глаза различие в их статусе. Арагорн - король, Дэнетор, хоть и обладает поистине царственным величием, - всего лишь наместник. Столь же различно и их правление. Дэнетор, без сомнения, мудр, горделив, не способен ни на компромисс с Мордором, ни на капитуляцию перед ним. Долгие годы он был одним из главных противников Саурона. Казалось бы, наместник обладает всеми качествами идеального государственного деятеля. Но Толкиен (и, может быть, не вполне справедливо) видит главным образом оборотную сторону его достоинств. Дэнетор правит на грани деспотизма; он страстно привязан к своей власти; он считает, что лишь его страна и его правление имеют какое-то значение в истории (ВК, III, 31-32). В итоге, поверив в смерть своего сына Фарамира и в конец своего рода, он сходит с ума, бросает Гондор на произвол судьбы и кончает жизнь самоубийством (ВК, III, 126 и др.).

     Дэнетор воплощает современную политику, отделенную от морали, ориентированную на интересы государства и при этом часто безразличную как к остальному миру, так и к отдельным людям. Его цель выражается в макиавеллистских идеалах сохранения государства, его военной мощи и славы. Недаром сам автор, прибегая к сопоставлению с печально известным фашистским лозунгом, пишет о своем герое: "Дэнетор сделался "политическим лидером" - т.е. взял себе за девиз слова "Гондор превыше всего""³⁸. В образе Дэнетора, пусть и более мягко, чем в образе Сарумана, отражается толкиеновское неприятие современной политики.

     Арагорн производит совершенно иное впечатление. Модель его политики в большей мере ориентирована на внимание к нуждам людей, хотя это не демократическая, а патерналистская модель. Его политика также пронизана этическими смыслами. Не забота о возвышении Гондора, даже не попытка спасти именно это отдельное государство, а борьба с мировым Злом во имя торжества Добра во всем Средиземье - вот чему отдана жизнь Арагорна. Он справедлив и милосерден. Он способен отказаться от власти. Впервые он появляется в Гондоре под чужим именем, в роли победоносного полководца, но после самой блестящей своей победы неожиданно исчезает, вместо того чтобы пожать плоды триумфа и предъявить свои законные права на престол (ВК, III, 468-469, 476-477). Большую же часть своей жизни он проводит в скитаниях, в обличье простого следопыта; обыватели Средиземья считают его попросту бродягой (ВК, I, 244-245), и это придает его истории своеобразный налет демократизма.

     В биографии Арагорна повторяются многие устойчивые элементы народных легенд об "избавителе": странствования в неузнанном виде, отстраненность от законной власти; соперничество с правящим монархом (Дэнетором); узнавание "избавителя" по определенному предмету (меч его предка Исильдура) и т.д. Те же элементы легко обнаружить во многих легендах о справедливых королях: Тесее в Древней Греции, Артуре в средневековой Европе и многих других³⁹. К характеристике Арагорна как "истинного", "народного" короля много прибавляет сцена его коронации, некоторые комментаторы (правда, без особенных на то оснований) сопоставляют с прямой демократией⁴⁰ [VI]. Вот как это происходит:

     "Тогда Фарамир встал и воскликнул так, чтобы все слышали:

     - Выслушайте, гондорцы, своего наместника! Се, в город наш явился человек, который предъявил права на королевский трон... Признаете ли вы его своим королем? Войдет ли он в Город, дабы остаться здесь навсегда?

     Войско и горожане в один голос громко прокричали:

     - Да!" (ВК, III, 335).

     Обладает Арагорн и традиционными положительными качествами легендарного монарха. Он наделен чертами идеального рыцаря: воинской доблестью, благородством, поистине рыцарской верностью прекрасной даме - Арвен.

     Еще один, более архаический пласт его характеристики составляют черты, выдающие его причастность к сакральному. Сакральность вообще является одним из фундаментальных признаков гондорской монархии. Король воспринимался там как посредник между людьми и Богом-Творцом (Эру); он играл ведущую роль в календарных религиозных обрядах⁴¹. Арагорн, подобно "священным царям", так детально описанным в классическом труде Дж.Дж. Фрэзера, обладает магическими способностями. Он исцеляет больных наложением рук, причем именно это и воспринимается как неоспоримое доказательство его королевского происхождения (ВК, III, 180, 188). Ему подвластны силы иного мира: он проходит Тропой Мертвецов, которую стерегут злобные призраки умерших, и подчиняет этих духов себе (ВК, III, 71-78, 201-203)⁴².

     Его роль "избавителя" выражена в архаических формах. Ибо для традиционного мышления личные качества короля непосредственно обусловливают процветание страны, урожайность полей, благоприятную погоду и сохранение миропорядка в целом⁴³. Именно так и происходит в Гондоре. Если в правление Дэнетора столица Гондора, Минас-Тирит, постепенно хирела и приходила в запустение, то при Арагорне она становится краше прежнего. Исчезают пустые дворы, всюду звенит детский смех, и расцветает Белое Древо, символизирующее стабильность государства и его связь с благим Валинором⁴⁴. Не случайно комментаторы сравнивают этот новый Гондор с Царством Божиим на земле⁴⁵.

     Все рассмотренные ситуации архетипичны, впаяны в самые глубокие пласты человеческой ментальности. Стереотипы "золотого века" и "избавителя" вновь возникают на каждом крутом повороте истории, возрождаются, как естественный протест против нищеты, голода, болезней, несправедливости. М. Элиаде недаром объясняет интерес к утопиям "ностальгией по земному раю"⁴⁶. В том же отчасти состоит секрет непреходящего очарования произведений Толкиена, создающего новые мифы, в которые так хочется верить изверившемуся человечеству XXI века.

Примечания автора.

1. Володин А.И. Утопия и история. - М., 1976. - С.31; Токарев С.А. Золотой век // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. - М., 1980-1982. - Т.1. - С.471-473; Гуторов В.А. Античная социальная утопия. Вопросы истории и теории. - Л., 1989. - С.16-19.

2. См.: Баталов Э.Я. Утопия и утопическое сознание в США. - М., 1982. - С.290, сн.70.

3. Бонналь Н. Толкиен. Мир чудотворца. - М., 2003. - С.36-39.

4. См., напр., песню Галадриэль: Толкин Дж.Р.Р. Властелин колец / Пер. М. Каменкович, В. Каррика. - М., 1994-1995. - Т.1. - С.31. (Далее: ВК. Римская цифра в скобках означает том, арабская - страницу).

5. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. - М., 2000. - С.108.

6. Burke E. Reflections on the Revolution in France. - Harmondsworth, 1968. - P.170-171.

7. См.: Baumer F. Modern European Thought: Continuity and Change in Ideas. - N.Y., 1977. О культурных парадигмах см.: Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Смена культурных парадигм и ее внутренние механизмы // Философия языка: в границах и вне границ. - Харьков, 1993. - Т.1. - С.13-36.

8. Shippey T.A. The Road to Middle-Earth. - L., 1982. - P.54.

9. См. об этом: Fink Z. The Classical Republicans: An Essay in the Recovery of a Pattern of Thought in 17th-Century England. - Evanston (Ill.), 1949; Pocock J.G.A. The Machiavellian Moment. Florentine Political Thought and the Atlantic Republican Tradition. - Princeton, 1975 и др.

10. Толкин Дж.Р.Р. Хоббит, или Туда и обратно / Пер. Н. Рахмановой. - Новосибирск, 1989. - С.37. (Далее: Х).

11. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М., 1990. - С.77; см. также: Le Goff J. Temps de l'eglise et temps du marchand // Annales: Economie. Societe. Civilisations. - 1960. - No 3.

12. Freeman M. Edmund Burke and the Critique of Political Radicalism. - Chicago, 1980. - P.78-79, 218-234; Топоров В.Н. Космос // Мифы народов мира. - Т.2. - С.9-10.

13. Дюби Ж. Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о самом себе. - М., 2000. - С.61; Dinzelbacher P. Klassen und Hierarchien im Jenseits // Soziale Ordnungen im Selbstverstandnis des Mittelalters. - Bonn, 1979. - S.35-40; Бёрк Э. Правление, политика и общество. - М., 2001. - С.347-424; Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. - М., 1997. - С.136-151; Bonald L.A. de. Theorie du pouvoir politique et religieux. - P., 1966. - Passim.

14. На эту мысль наводит упоминание об "обширных полях, возделываемых рабами Мордора" (ВК, III, 270).

15. Толкин Дж.Р.Р. Сильмариллион. Эпос нолдоров / Пер. Н. Эстель. - М., 1992. - С.39. (Далее: С); ВК, II, 487, 490; III, 274. Ср. также: Толкин Дж.Р.Р. Явление Туора в Гондолин // Приключения Тома Бомбадила и другие истории. - СПб., 1994. - С.156.

16. Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. / Сост. В.В. Соколов. - М., 1989-1991. - Т.2. - С.93-98, 129-133.

17. Монтескье Ш.Л. О духе законов. - М., 1999. - С.32-34; Он же. Персидские письма. - Элиста, 1988. - С.49, 117.

18. Spacks P.M. Power and Meaning in The Lord of the Rings // Tolkien and the Critics. - Notre Dame - London, 1968. - P.85; Moorman Ch. The Shire, Mordor, and Minas Tirith // Ibid. - P.207.

19. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. - М., 1967. - С.15-16.

20. Лориэном называется также одна из областей Валинора (С, 15-16).

21. Толкин Дж.Р.Р. Властелин колец. - Т.1. - С.699-700, прим.; Shippey T.A. The Road to Middle-Earth. - P.165.

22. Пропп В.Я. Морфология [волшебной] сказки. Исторические корни волшебной сказки. - М., 1998. - С.363-364.

23. Там же. - С.262, 294.

24. Мор Т. Утопия. - М., 1939. - С.107-108; ср. также Эльдорадо у Вольтера: Вольтер. Кандид, или Оптимизм // Вольтер. Философские повести. - М., 1978. - С.192.

25. Баталов Э.Я. Утопия и утопическое сознание в США. - С.50; Он же. В мире утопии. Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. - М., 1989. - С.84.

26. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. - М., 1976. - С.173-176.

27. Толкин Дж.Р.Р. Приключения Тома Бомбадила... - С.275 (пер. С. Степанова).

28. Вольтер. Кандид, или Оптимизм. - С.186.

29. Толкиен Дж.Р.Р. О лембасе.

30. Одиссея, IX, 105-115.

31. О стране Кокейн см.: Мортон А.Л. Английская утопия. - М., 1956. - С.17-32; Il paese di Cuccagna. - Torino, 1956; Graus F. Social Utopias in Middle Ages // Past and Present. - 1967. - No 38. - P.3-19; Чиколини Л.С. Социальная утопия в Италии. XVI - начало XVII вв. - М., 1980. - С.262-269; Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. - М., 2000. - С.172-177.

32. Толкиен Дж.Р.Р. Законы и обычаи эльдар.

33. Чиколини Л.С. Социальная утопия в Италии. - С.260. Ср. также знаменитое описание происхождения частной собственности у Руссо: Руссо Ж.Ж. Трактаты / Отв. ред. А.З.Манфред. - М., 1969. - С.72.

34. Bofinger D. Sources for the History of the Numenorean Realms in Exile.

35. Ср.: Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. - М., 1987. - С.81-84.

36. Толкиен Дж.Р.Р. Письмо 244. См. также: Kingship and Government in the Third Age of Middle-Earth.

37. См. об этом: Баталов Э.Я. В мире утопии. - С.89.

38. Толкин Дж.Р.Р. Властелин колец. - Т.3. - С.614, прим.

39. Ср. также в России: Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. - С.30-31.

40. Kocher P.H. Master of the Middle-Earth. The Fiction of J.R.R. Tolkien. - Boston, 1972. - P.158-159

41. Толкиен Дж.Р.Р. Описание острова Нуменор. См. также: Coulombe Ch.A. Kingship in the Work of the Inklings. Ср.: Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. - М., 1986. - С.50-51.

42. Ср.: Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь. - М., 1998. - С.96-101; Блок М. Короли-чудотворцы. - М., 1997; Брагинская Н.В. Царь // Мифы народов мира. - Т.2. - С.614-616.

43. Дюби Ж. Трехчастная модель. - С.93; Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь. - С. 96-101; 282-291; Мартынов А.С. Конфуцианская утопия в древности и средневековье // Китайские социальные утопии. - М., 1987. - С.27-28; Гуторов В.А. Античная социальная утопия. - С.67; Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. - С.116-126.

44. Белое Древо было привезено эльфами из Бессмертных Земель и подарено нуменорским королям - предкам гондорской династии: ВК, I, 366-367; С, 290; Толкиен Дж.Р.Р. Альдарион и Эрендис.

45. Moorman Ch. The Shire, Mordor, and Minas Tirith. - P.210.

46. Eliade M. Paradise and Utopia: Mythical Geography and Eschatology. Utopias and Utopian Thought. - Boston, 1966. - P.261.

Примечания хранителя.

I. Нет, не всё так просто с Лориэном и эльфами и не всё так положительно, если не сказать сильнее:

     "В первом представлено что-то вроде второго падения или по крайней мере "заблуждения" эльфов. По сути не было ничего дурного в том, что они задержались вопреки совету... Однако ж им хотелось один пирог да съесть дважды. Им хотелось наслаждаться миром, блаженством и совершенной памятью "Запада" - и в то же время оставаться на бренной земле, где их престих как высшего народа, стоящего над дикими эльфами, гномами и людьми, был несравнимо выше, нежели на низшей стуени иерархии Валинора. Так они стали одержимы "угасанием" - именно в этом ключе они воспринимали временные изменения (закон мира под солнцем). Они сделались печальны, искусство их (скажем так) обращено в прошлое, а все их старания сводились к своего рода бальзамированию - даже при том, что они сохранили древнее стремление своего народа к украшению земли и исцелению её ран" [Письма, 131].

     "Но эльфы не всецело благи и не всегда правы. И не столько потому, что заигрывали с Сауроном, сколько потому, что с его ли помощью, или без таковой, были "бальзамировщиками". Им хотелось один пирог да дважды съесть: жить в смертном историческом Средиземье, поскольку эльфы прониклись к нему любовью (и, может статься, потому, что там они пользовались преимуществом высшей касты), так что они попытались остановить процесс перемен и ход истории, остановить его рост, сохранить его как декоративный садик или даже по большей части как глушь, где сами они могут быть "художниками", - и притом их тяготила печаль и ностальгические сожаления" [Письма, 154].

     "Но слабость Эльфов - в их печали по прошлому, в том, что они потеряли волю к переменам: как если бы человек, ненавидящий очень длинную всё продолжающуюся книгу, хотел остановиться на любимой главе. Потому они до некоторой степени пали на коварство Саурона: они возжелали некоторой "власти" над другими как они есть (что совершенно отлично от искусства), чтобы сделать действенной их собственную волю к сохранению: предотвратить перемены и сохранять всё вокруг свежим и прекрасным. "Три Кольца" были "чисты", потому что их предназначение было в ограниченном смысле добрым; в него входило исцеление нанесённого злобой вреда наравне с простым предотвращением перемен; кроме того, эльфы не желали подчинить себе волю других и завладеть миром ради собственного удовольствия. Но с падением "Власти" все их слабые усилия сохранить прошлое рассыпались в пыль. В Средиземье для них не осталось ничего, кроме усталости. Потому Элронд и Галадриэль ушли" [Письма, 181].

II. Дж. Р. Р. Толкиен отмечал: "Уход за Море - это не Смерть. Данная "мифология" эльфоцентрична. Согласно ей, изначально подлинный Земной рай, дом и королевство Валар, существовал как физическая составляющая земли" [Письма, 181].

III. Насчёт "близости европейскому феодализму" - сомнительно. Абсолютная монархия Гондора имеет с ним мало сходства. То, что мы наблюдаем в конце Tретьей эпохи - это полный развал Гондора. Те же князья Дол-Амрота стали, как отмечает автор, практически независимыми владетелями: "After the ending of the kings they became virtually independent princes, ruling over Belfalas (HoME XII). Впрочем, подобные явления наблюдались и в поздней Византии (Трапезунд, например).

IV. И это - нехарактерная, позднегондорская черта, черта времён упадка и варваризации державы:

     "Ныне, однако, мустангримцы во многом уподобились нам: нравы их смягчились, и ремесла стали искусствами; мы же, напротив, сделались им подобны и Вышними больше именоваться не можем. Мы опустились в Средний Клан, мы теперь Люди Сумерек, сохранившие память иных времен. Ибо, как и мустангримцы, мы ценим превыше всего воинскую доблесть и любим бранную потеху; правда, и сейчас воину положено знать и уметь многое, помимо ремесла убийцы, но все же воин, а не кто другой, у нас в особом почете. Да в наши дни иначе и быть не может. Таков и был брат мой Боромир: искусный и отважный военачальник, и высший почет стяжал он у нас в Гондоре. В доблести он не имел равных: давно уж в Минас-Тирите не было среди наследников престола столь закаленных, могучих и неустрашимых ратников. И впервые так громозвучно трубил Большой Рог.

     Фарамир вздохнул и замолк".

V. В отличие от "классического" европейского средневековья высокая вертикальная социальная подвижность весьма характерна для "классической" Византии:

     "Западноевропейское общество классического Средневековья предстаёт перед нами пронизанным принципом иерархичности - византийцев эта иерархичность удивляла. Иоанн Киннам специально останавливается, словно на чём-то невиданном, на иерархии крестоносного войска, где титулы, подобно ступеням, нисходили от персоны государя вниз, и каждый нежестоящий по самой природе явлений подчинялся и повиновался высшему.

     Византийской общественной мысли свойственна была иная конструкция, отвечавшая традициям раннехристианского демократизма. В начале Х века константинопольский патриарх Николай Мистик трактовал Византийскую империю как общину, все жители которой связаны общностью судьбы. Законодатели обращались к подданным как к равно любимым детям общего отца - императора. Кекавмен подчёркивал, что все люди - потомки одного человека, будь они царями, начальниками или живущими подаянием нищими. Как известно, аналогичная формула в Англии XIV в. стала лозунгом крестьянского восстания.

     ... в Византии длительное время существовал принцип вертикальной подвижности: сословной корпоративности здесь не было, и правящая элита составляла открытый общественный слой, доступ в который обуславливался не наследственностью, а личными достоинствами человека. Принцип "открытости" элиты был подробно обоснован императором Львом VI, который писал: "Подобно тому, как животных по их собственным делам и нравам мы разделяем на благородных и безродных, и о благородстве людей нужно судить не по их предкам, но по их собственным делам и успехам"". (А.П. Каждан, Византийская культура, СПб, 1997)

VI. Cовершенно верно. Церемония коронации Арагорна весьма напоминает византийскую: императора "утверждают" народ, войско и синклит. "Если при коронации ставшая традицией теория "божественного выбора" не находила воплощения в формальной церемонии согласия на царство со стороны синклита, войска, церкви и народа, оппозиция могла сделать это "упущение" знаменем борьбы против "незаконного" василевса" (Г.Г. Литаврин, "Как жили виантийцы", СПб, 1997).