Некоторые определяют жанр "Властелина Колец" как миф. Мне это представляется неверным. Во-первых, миф - это не жанр, а вид сюжета, который может послужить основой практически любого жанра: от трагедии до эпоса, от сказки до романа.

Во-вторых, даже сюжет "ВК" не мифологичен, а историчен. Утверждение, что "ВК" - это миф, основано на большом количестве мифологем в романе (не буду их перечислять, желающие могут обратиться к соответствующим работам). Но сами по себе мифологемы ничего не доказывают. Они встречаются и в судьбах исторических личностей (даже если считать, что герои мифов - такие, как король Кормак или король Артур - личности неисторические). Не говоря уже об Александре Македонском, Генрих IV, например, воспроизводит (по-видимому, намеренно; и не только в народной легенде, но и в официальной истории) мифологему "доброго государя"; а судьба Наполеона (до поражения в России) повторяет всем известный сказочный сюжет о бедняке (младшем сыне, и т.д.), ставшем царем. [Именно поэтому оба эти персонажа были так любимы народом; а судьба Наполеона вызывала не столько удивление, сколько желание подражать (Мы все глядим в Наполеоны..."): мы как бы "ожидали" такого развития событий. Бедный и незаметный юноша должен был сделаться императором, и хотя здравый смысл и опыт говорят нам, что большинство бедных и незаметных юношей так и остаются бедными и незаметными, наше "мифологическое чувство" противоречит этому - и судьба Наполеона оправдывает наши ожидания].

К тому же дело не в мифологемах, а в общем развитии сюжета. А оно не мифологично, а исторично. Чтобы понять разницу, надо вспомнить рассуждения Сэма Скромби на пороге Кирит-Унгола, когда он говорит, что герои "историй" могли бы ведь и отказаться участвовать в событиях, и, наверно, были и такие, что отказались - но о них в "историях" не говорится. Он рассуждает совершенно справедливо - но, если вдуматься, можно заметить, что случай Фродо и Сэма - не совсем тот же, что случай Берена (или Ивана-царевича).

Мифологический герой мог бы отказаться участвовать в событиях - но он не откажется, потому что он Герой. Раз о нем говорится в мифе, значит, он сделает все, что положено по сюжету. Эдип мог бы никогда никого не убивать и ни на ком не жениться (и тогда он не убил бы собственного отца и не женился бы на собственной матери) - но он поступит иначе, потому что он Эдип. Иван-царевич мог бы спокойно взять Жар-птицу, не прикасаясь к клетке (и тогда он не получил бы ни коня, ни Василисы Прекрасной) - но он поступит вопреки запрету, потому что он Иван-царевич. Персонажи мифа обладают свободой выбора для себя (ибо они могли бы поступить иначе), но с нашей точки зрения они свободой выбора не обладают - ибо мы всегда знаем, как они поступят на самом деле (например, если перед героем сказки, даже неизвестной нам, поставлен запрет, мы заранее знаем, что он его нарушит - если он поступит иначе, он не оправдает наших ожиданий, и это будет уже не сказка). В детстве мы по-настоящему тревожимся о судьбе героев сказки и волнуемся, видя предстоящий им выбор; но это только потому, что мы еще недостаточно знакомы с мифами. Все взрослые знают, что Иван-царевич обязательно отпустит щуку в море, и женится на Василисе Прекрасной, и все кончится хорошо - и что иначе и быть не может. Именно поэтому Бернарду шоу понадобилось сочинить эпилог к "Пигмалиону", где он сообщает, что Элиза вышла замуж за Фредди - иначе все были бы уверены, что она вышла за профессора Хиггинса (или, скорее, женила его на себе) - и именно поэтому в фильме "Моя прекрасная леди" этого эпилога нет и быть не может: потому что Элиза должна была выйти замуж за Хиггинса (голливудское кино вообще мифологично).

Но, читая "ВК", мы далеко не так уверены в выборе героев. Их выбор заранее неизвестен не только им, но и нам. Они действительно могут сделать неправильный выбор, и они не всегда знают, какой выбор правилен. Они колеблются перед выбором. Фродо действительно мог (и не один раз) отказаться принять Кольцо. Галадриэль могла согласиться принять его (и очень даже могла - с ее-то характером). Арагорн мог сделать неправильный выбор на Парт Галене. Боромир - сделал неправильный выбор. И если его ошибка в конце концов оказалась важной ступенью на пути к победе (ибо она заставила Фродо наконец решиться отправиться в Мордор, а Арагорна - отправиться в Минас-Тирит), то не потому, что это заложено в сюжете мифа, а потому, что злые дела становятся орудиями в руках Провидения, действующего во благо. Разницу между мифологической и исторической свободой выбора проще всего проследить на примере Арагорна (ибо он одновременно и Герой, и такой же человек, как мы): он мог бы отказаться от условия, поставленного Элрондом (стать Королем Арнора и Гондора), и спокойно жениться на ком-нибудь из девушек дунэдайн - но не сделал этого (и мы заранее знали, что он этого не сделает), ибо он Герой. И он мог броситься догонять Фродо, вместо того, чтобы отправиться выручать Мерри и Пина - и не сделал этого лишь после долгих раздумий и колебаний (а мог бы и сделать). Он не сделал этого не потому, что так диктовала ему сюжетная канва мифа, а потому, что его разум подсказал ему иное.

Эта фраза заставляет предположить, что персонажи мифа - некие марионетки, дергающиеся на ниточках согласно указаниям сюжета; это не так, но я просто не знаю, как выразить это иначе. Могу лишь еще раз сказать, что выбор персонажей мифа заранее неизвестен только им самим, в то время как выбор исторических героев заранее неизвестен и им, и нам. Здесь можно еще сказать, что выбор Христа предпределен в том смысле, что, если бы он мог выбрать иное - он не был бы Христом. Это как раз то, о чем говорил Сэм Скромби: Герой, свернувший с полпути, перестает быть героем; собственно, если он свернул с полпути, он уже не Герой, "и о нем не будет речи в этой саге"; стало быть, Герой свернуть не может. В известном смысле, выбор каждого исторического персонажа предопределен: мы знаем, что Наполеон пошел на Москву (хотя мог бы и не пойти). В том же смысле предопределен и каждый поступок любого человека: ибо Бог знает, что мы выберем в том или ином случае. Различие между мифологическим и историческим выбором очень тонкое, и, возможно, это вообще только моя собственная иллюзия, но мне кажется, что оно все-таки существует: читая исторический роман, мы узнаем что-то новое; читая сказку, мы вспоминаем, узнаем старых знакомых.

Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что "историческим прототипом" "мифологического" выбора был выбор Христа, который мог бы поддаться искушению диавола, но не поддался, ибо был Сыном Божиим, а "исторического" выбора - мы с вами, которые можем поддаться искушениям - и ежедневно и ежечасно поддаемся им.

Думаю, сам Толкиен с этим не согласился бы. Мне кажется, для него миф был частью истории.

Толкиен понимает миф иначе, чем я. Для него мифотворчество - это подражание (искаженное и замутненное в силу испорченности человеческой натуры) высшей Истине; миф бывает плохим или хорошим настолько, насколько он приближается к этой Истине; миф противостоит не реальности, а реализму, то есть попыткам воспроизводить реальность "такой, какая она есть", "ничего не выдумывая". Заметим, что мы предъявляем различные требования к реальности "настоящей", первичной, и реальности художественной, вторичной. Например, если кто-то станет рассказывать вам свою биографию, как-то чересчур укладывающуюся в рамки какого-нибудь известного сюжета, вы, наверное (если не слишком увлечетесь - т.е., не обретете вторичной веры), подумаете, что он привирает - и, скорее всего, будете правы. Но к реальности художественной (т.е., воспринимаемой как таковая - скажем, в отличие от саг) люди былых времен, не заразившиеся еще ересью реализма и, в наше время, дети и малоразвитые люди, не успевшие или не сумевшие заразиться ею, относятся совсем по-другому. Такие люди, как правило, предпочитают детективы, приключенческие романы, любовные романы, сказки (если им не внушили, что сказки - "это для малышей"), и терпеть не могут всяких "реалистических" произведений. Если вы их спросите, почему, они, помимо "скучно", "длинно" и т.п., скорее всего, ответят: "Эта книга неправильная", "Конец плохой", или что-нибудь в этом духе. Реалистические произведения обманывают, не оправдывают требований, предъявляемых к вторичной реальности. Надо заметить, что при этом подобные люди, если они действительно любят читать, как правило, обожают исторические романы, научно-популярную литературу, а в древности они обожали еще и саги. Именно потому, что такая литература воспринимается ими не как художественная, то есть миф, а как первичная реальность - и они резко протестуют, встречая в ней то, что воспринимается ими как выдумка ("лживые саги" и т.п. Надо также заметить, что, если они берутся читать реалистическое произведение, то только на том основании, что это все "по правде", "это жизнь", и не менее резко протестуют, когда им сообщают, что это все тоже выдумано писателем).

Миф по-своему "реалистичнее" реальности, ибо в мифе все происходит так, как должно происходить. Он не подвержен случайностям жизни, которые сбивают с колеи известный сюжет. Миф подобен гамме: услышав "до-ре-ми-фа", мы уже ожидаем "соль-ля-си-до". Реальность - это современная музыка, прихотливо скачущая от ноты к ноте. Поэтому так трудно слушать Шнитке и читать современные романы - они не оправдывают ожиданий.

Реальная жизнь беспорядочна и полна случайностей. Мы привыкли к этому и миримся с этим - но нам это не нравится. И в мире фантазии мы, помимо всего прочего, находим еще и порядок. Там может быть и дракон, и зеленое солнце, и чудеса в решете, но этот мир обладает внутренней упорядоченностью. Сказочный персонаж не может, как реальный человек (или как Николенька Иртеньев) быть сейчас героем, а к вечеру негодяем - сказочный персонаж внутренне целен и предсказуем. Если он страдает раздвоением личности (как дочь болотного царя в сказке Андерсена), эта раздвоенность также закономерна и предсказуема, и является частью сюжета. Поэтому Горлум - уже не мифологический, а реалистический персонаж.

В повествовании о реальном мире (автобиографии, судебном очерке) мы ищем прежде всего правду, то есть рассказ о том, что было на самом деле. А мифологемы в нашей реальной жизни попадаются настолько редко, что, встречая их в таком повествовании, мы либо не верим, либо, если не можем не верить, очень удивляемся - и восхищаемся, и радуемся: радуемся тому, что сказка стала правдой, "вторичная реальность" преобразилась в "первичную", настоящую. Принц женится на студентке; мойщик посуды становится миллионером; лейтенант-корсиканец становится императором - и мы радуемся этому, вопреки зависти, не только потому, что надеемся, что и с нами случится что-то подобное (хотя, конечно, это дает нам основания надеяться), но прежде всего потому, что сказка становится былью. В мифе же, как я уже сказал, мы ищем упорядоченность, не реальную правду, но высшую Истину. А истина в том, что униженные возвысятся, а последние станут первыми. И в замутненном зеркале сказки это отражается в истории о том, как младший сын мельника, которого братья обделили и из всего наследства оставили ему одного кота, стал маркизом и женился на принцессе. Быть может, поэтому идеи марксизма так опьяняли людей - в них виделось воплощение мифа, торжество Истины - здесь, на земле. Да, миф, как и все существующее, оружие обоюдоострое, и его тоже можно обратить во зло - огонь тоже может обжечь, но это не значит, что нельзя разводить костров. Вещи не плохи и не хорошо - это люди используют их во зло или во благо. Толкиен подарил нам Средиземье, как Прометей огонь - наше дело не подпалить амбара.

Так вот, возвращаясь к тому, с чего я начал: с моей точки зрения, мифы - это традиционные сюжеты и сюжетные ходы, существующие с незапамятных времен и более или менее известные всем (архетипы?)...

(не окончено)

1997