Звон будильника требовательно ворвался в сон Сергея. Он с трудом разлепил глаза: в комнате было темно, родители мирно спали, им вставать еще было рано. Ладонью по столу - "Да замолчи ты наконец!"... Как хочется спать...
      Ощупью собрав вещи, Сергей потащился в ванную. Из мутного - лень было вымыть, а кроме него кому это надо? - зеркала выглянула опухшая со сна физиономия. Ничего нового, те же крупные губы, разноцветные - сейчас карие с прозеленью - глаза, лохматые темные волосы.

      Под ногами путалась и ныла кошка, он положил ей корм. Грохнул на плиту чайник, сел на табурет, пустым взглядом уперся в окно. Там было темно-сизое небо, неуютные крыши с коробками лифтов и торчащими во все стороны антеннами, грязный снег - ничего, что могло бы привлечь внимание.
      На завтрак была опостылевшая овсянка.

      Сергей натянул недосохшие ботинки, взвалил на плечо тяжеленный рюкзак - "Ты что, там кирпичи таскаешь?", - стараясь не греметь зашел в комнату, шепнул на ухо матери: "Я пошел" - и закрыл за собой дверь.

      Ночью шел снег, теперь назойливо скрипевший под ногами. Осталась за спиной помойка - первый ориентир для знакомых, которым объясняли дорогу к его дому, - а в голове крутились идиотские, с детства знакомые слова: "Осторожно, переходя улицу, посмотрите налево, дойдя до середины - направо".

      - Елки-палки, скорее бы весна!
      - Вот и я что говорю.
      - А я вот вчера нажрался, как свинья...
      - Нашел чем хвастаться, герой! С белым другом обнимался?
      - Типа того...
      - Серый, а сегодня контроша.
      - Почем?
      - Химия.
      - Абалдеть! Отпад! Нет, я тащусь на химичку, хоть бы предупредила! Лего, дай Кузьменку, подучить...
      - На, бери, только верни быстрей, самому повторять надо.
      - Гы. Блин, задрало!
      - Что тебя на сей раз?
      - Все.
      - Всех все. Ладно, Серый, вот будет лето....
      - Смеешься?! Поступать летом!
      - И не напоминай... Ладно, не хрусти, все ништяк будет.

      Сергей был странным парнем. Поначалу совершенно не похожий на других, он всю жизнь за эту непохожесть бывал бит - огрызался, отбивался, замыкался в себе. Сходил с ума, удирал в книги... Потом, случайно даже, нашел друзей, которые были на несколько лет старше и теперь все жили в других городах своей, взрослой жизнью... Но он привык, стал вести себя, на первый взгляд, как все - вырос, обнаглел. И то и дело ему говорили - "странный ты парень..."

      - Ну че, Дашка?
      - Ой, Серый... Помог бы вторую решить, а?
      - О'кей, ща все будет.
      - Ой, спасибо, Серый!

      Его подташнивало, разболелась голова, воспаленные глаза слипались. На плече, в такт широким и некрасивым шагам, подпрыгивал рюкзак, в мозгах звенел неумолкаемый рефрен:

-Хэй, хэй, хэй, южные страны....
Даль морей....

      Щербаковский голос поет и поет, бормочет надоедливые, но такие правильные, слова -

Ах, где-то мы опять ошиблись
И что-то снова сделали не так...
А это жаль...

***

      Сергей прислонился лбом к холодному стеклу, оперся о подоконник. Ему захотелось убежать, вырваться из этой клетки обреченности, от неугомонной болтовни внутри, трепа "для всех", апатии, лени, дурного смеха, непонятых интонаций, глупых шуток, ссор с отчимом, уныния, тоски, душной и промозглой школы, толпы, переполненного автобуса... Куда?
      За окно? Если выйти в него - пожалуй костей не соберут, но он слишком любит мать, себя, своих "дышащих легко" друзей.

Бесы! Бесы все злей и злей!
Бесы! Бесы в душе моей!...

      - Эй, Серый, все в порядке?
      - Да все хорошо!
      - Ушел в себя, вернусь не скоро?
      - Да типа того...
      - Ну, смотри....
      Все о'кей, всегда о'кей, а если не так - значит не с ним, дурь, блажь, подростковый возраст - пройдет! Как трудно сказать что-нибудь стоящее. Словом оформить мысли, выразить все, что внутри варится каждый день - доспехи цинизма, болтливости и напускной бравады, прикрывающие ранимость, детскость, усталость. "Ты много трепешься, но так мало говоришь!" - не раз ему сообщали это. А что он мог делать? Или молчать, или болтать, а третьего не дано.

      Сергею пора было уезжать на курсы, он ушел с пятого урока - как всегда, это стало привычным даже для настырной и вредной литераторши, - вышел на морозную улицу. Пижонство с осенней курткой не прошло даром, он жался и мерз в ней, жалко втягивая в ворот тонкую шею.
      Рядом стояла симпатичная девушка в рыжей дубленке, может, удастся завязать разговор?
      - Не подскажете, сколько времени?
      - Без десяти час.
      - Ой, блин, опаздываю... Холодно, нынче!
      - Холодно... - девушка оборвала беседу, равнодушно скользнув по нему таким же холодным взглядом.
      Еще через полчаса подошел автобус, он втиснулся в него. За проезд платить, естественно, не стал - скроил морду кирпичом, мол, я здесь уже давным-давно, что вы от меня хотите? Платить 12 рэ за удовольствие 45 минут стоять на одной ноге, получить пару синяков и много возмущенных взглядов бабок... Нет, это слишком дорого. Кондуктор протолкалась мимо.

      В переходе на Выхино нищие привычно облепили стены. Ну как понять, кого гонит в переход, к магазинам, в поезда нужда, болезнь близких, голод, старость - а кого жадность, желание нажиться на чужом сострадании? А народ идет кругом, каждый в непробиваемом доспехе своего мирка, кто-то читает Пелевина, кто-то перебирает четки, кто-то вспоминает вчерашнюю пьянку на работе... Сергей слился с этой толпой, стал одной из ее частиц, натянул на физиономию привычно безразличное выражение, пошел своей дорогой. Что он может изменить? Да ничего...

      - Эй, постой, подожди! - его окликнула какая-то девчонка...
      - Да, я слушаю, - ей лет восемь, из-под косой светлой челки сверкают темные глаза, и она доверчиво тянет ему ладонь.
      - Слушай, ты, кажется, потерял это! - на узкой ладошке поблескивает кусочек зеленого стекла. И Сергей внезапно неловко улыбнулся, сам не зная почему, протянул руку, взял его.
      - Знаешь, это не мое, точно... Может, его кто еще потерял? - а стекло гладкое, обкатанное, как будто морем, довольно большое, плоское...
      - Ну... Ты все равно возьми! Знаешь, - ее глаза улыбнулись, а мордашка посерьезнела - мне кажется, если ты когда-нибудь загадаешь желание, и очень сильно захочешь, чтобы оно исполнилось - ты сожми его в руке, так, чтобы оно разбилось, и тогда оно исполнится!
      - Ладно, если ты так хочешь, я возьму его! Спасибо... А тебя как зовут-то?
      - Меня? Света. Ладно, давай! - она улыбнулась ему и побежала по своим делам, растворилась в толпе. Но Сергею долго еще было тепло на душе...

      А под вечер его вновь скрутила тоска. И без того близорукие глаза устали и слезились на морозе, в нос бил запах сигарет, людского пота, дешевых духов...
      Он протолкался в электричку одним из первых: старушки и женщины с маленькими детьми из чувства самосохранения не катаются вечерними электричками. Стекло в кармане холодило пальцы. Он достал его.
      Что он забыл здесь? Здесь, в этом дурном сне сумасшедшего, в этом чужом ему мире, в котором нет ни смысла, ни толка... Вернуться туда, где весна, растет на теплотрассе щавель, светит солнце, небо голубое, а не оранжевый дым... И где свежий воздух, и, самое главное, где люди любят людей, жизнь обретает смысл, где всегда ясно, где друг, а где враг и где царит справедливость... Нет, не в утопию, не в сахарный мир, но пусть в голод и войну, в год бедствий всегда друзья останутся друзьями, будут близко, рядом; враги не будут бить из-за угла, а если будут - то рядом будет тот, кто поможет, спасет, поддержит...
      Уйти, так хочется уйти! Но даже если бы и мог, как он может оставить семью: хрупкую мать, пьющего отчима, серую наглую кошку... Друзей? Книги? Встречи? Имеет ли он право?
      Но и жить так, в череде бесконечных, похожих один на другой, дней?.. Сергей едва не проехал свою остановку.

      В свете фонарей блеснули кресты придорожной церкви. Сергей на дух не переносил той системы, что церковь, на его взгляд, насаждала среди верующих людей, но в Бога, наверное, верил. Пусть изредка, пусть эгоистично...
      Он остановился, посмотрел на эти кресты, огни фонарей, и вдруг едва не закричал - шепотом - "Господи! Да если ты есть на этих проклятых небесах! На тебя уповаю!..." Рука, до того судорожно сжимающая стекло, вдруг заболела - он посмотрел на нее - стекло было раздавлено, и осколки порезали ладонь. Серый загадал желание... и пошел домой.
      Дома, улегшись носом к стенке, баюкая изрезанную руку, слушая разговоры родителей на кухне и работающий вхолостую телевизор, он пытался заснуть... Но мысли все время крутились вокруг этого стеклышка. Изменится ли хоть что нибудь в этой жизни? Он не знал. Но он верил.