Советские любители Толкиена понесли очередную тяжелую утрату.
В  издательстве  "Радуга"  вышла  в свет книга под названием "Две
твердыни" - перевод В.  Муравьева "The Two Towers" - второй части
"Властелина Колец".  Ранее Муравьев был известен всем русскоязыч-
ным читателям Толкиена как соавтор перевода первой части "Власте-
лина Колец",  "The Fellowship of the Ring", названного по неясным
причинам "Хранители".  Сокращенный вариант этого перевода был вы-
пущен в 1983 году издательством "Детская литература",  а  вариант
почти полный - в 1989 году издательством "Радуга".  В новом пере-
воде Муравьев развивает и видоизменяет свое видение  и  понимание
"Властелина Колец". Редакция, со своей стороны, делает все, чтобы
окружить книгу ореолом туманности, таинственности и странности.
    Так, уже  из аннотации читатель узнает,  что Толкиен "в своей
философской сказочной повести (имеются в виду "Две  твердыни".  -
А. Г.) <...> отстаивает идею человечности, готовности к подвигу и
самопожертвованию во имя родины, преодоления национальной розни и
культурного  единения  народов."  На следующей странице оставлено
эффектное пустое место там,  где должно было бы быть "Стихотворе-
ние  Кольца" ("Три Кольца - премудрым эльфам...",  как начинается
оно в переводе Кистяковского в "Хранителях").  Очевидно, и гордое
добро эльфов,  и горный труд гномов, и (непонятно, почему) черное
служение людей  ко  второй части "Властелина Колец" свою актуаль-
ность утратили.  Впрочем,  внизу на этой странице  воспроизведена
талантливая иллюстрация художника Э.  Зарянского, уже публиковав-
шаяся в "Хранителях" и ставшая тогда предметом  множества  добро-
душных шуток.  Внутри большого такого Кольца (подписано: "Власте-
лину Мордора"; непонятно только: он что, носил кольца на голове?)
нарисовано множество колец поменьше, переплетенных на манер олим-
пийских,  причем везде подписано,  чтобы читатель не ошибся:  это
вот "Людям Средиземья",  это - "Премудрым Эльфам", то - "Пещерным
Гномам".  С Гномами, правда, вышел казус: вместо семи колец нари-
совано пять. Ну, тут одно из двух: либо художник просчитался, ли-
бо Толкиен чего-то напутал.  Каждый может решить сам,  порадовав-
шись заодно неожиданному плюрализму.
     Но Бог с ними, с картинками; обратимся теперь к переводу Му-
равьева. Тут все далеко не так просто.  На первый взгляд кажется,
что он сильно отличается от перевода "Хранителей", но при ближай-
шем рассмотрении разница оказывается не  такой  уж  существенной.
Общий  принцип сохранен:  если где-то возникает разногласие между
переводчиком и автором,  прав всегда переводчик.  Иными  словами,
когда Муравьев считает нужным написать что-то,  он пишет это,  не
обращая внимания на то,  что написано у Толкиена.  Неким символом
такого подхода  может  служить  забавная  опечатка (?) в одном из
книжных каталогов:  "Две твердыни" означены там как "Две твердос-
ти". Так же относится к оригиналу и сам Муравьев.  При таком под-
ходе становится почти невозможно отличить ошибки и небрежность от
преднамеренных искажений; однако же в тексте явно имеются и ошиб-
ки, и вызваны они, очевидно, все тем же пренебрежительным отноше-
нием переводчика к оригиналу: "Подумаешь, что там написано!"
    Первый из таких явных переводческих ляпов можно найти  уже во
втором предложении перевода. Мне чудится в этом нечто символичес-
кое:  не иначе,  рука Валаров.  Итак, читаем в переводе: "Арагорн
взбегал  крутою  тропой,  приглядываясь к земле.  Хоббиты ступают
легко: иной Следопыт и тот, бывало, сбивался с их следа." Господь
с Вами,  В.  Муравьев! Ну какой, какой, скажите на милость, "иной
Следопыт" хоть раз в истории Средиземья  сбивался  с  хоббитского
следа?!  Нету такого Следопыта, нет, не было и не будет, а у Тол-
киена написано дословно: "Даже Следопыту <т.е. Арагорну> было не-
легко прочитать их следы." Всего-то навсего. Как любил говаривать
один мой школьный учитель, мелочь, а приятно.
    Или вот Гэндальф рассуждает о том, что произойдет с появлени-
ем палантира. "Покамест враг в заблуждении, - говорит он, - и это
нам на руку.  Прислужник Саурона думает, будто Камень в Ортханке;
с какой стати нет?  Значит, там же заключен и хоббит; Саруман для
пущей муки принуждает его глядеть в чародейное зеркало." Вот так,
хоббиту - пущая мука,  а читателю опять радостно и немного  любо-
пытно: что же это за прислужник появился у Саурона,  да еще такой
глупый и недальновидный?  Не Назгул,  это точно; не иначе, кто-то
из орков...  А вот слова Гэндальфа в изложении автора:  "Остается
короткое время сомнений, котрое мы должны использовать. Враг, яс-
но, думает,  что Камень в Ортханке - почему бы ему думать иначе?"
Так неужели же переводчик дурачит читателя?  Ясно, нет. Возможно,
он просто  хочет  доставить ему несколько приятных минут;  в этом
случае, однако,  он явно работает на Саурона, стремясь увести его
из-под отвественности и сложить всю вину на прислужника. Остается
надеятся, что история расставит все по местам и  в  конце  концов
Враг получит по заслугам.
     Впрочем, все это - лишь один  из  немногочисленных  приемов,
которым Муравьев завлекает читателя, заставляет читать свой пере-
вод, не отрываясь. Их у него в запасе еще много.
     Например, Муравьеву очень нравится эпатировать читателя гру-
бостью и  хамством,  которые на этого самого читателя он изливает
густым потоком. Предположение, что всего этого Муравьев наслушал-
ся в очередях, отпадает сразу: используемый словарный запас соот-
ветствует другому социальному слою. Не исключено, впрочем, что на
его лексикон повлияло тяжелое детство, как это случилось, очевид-
но,  и с его героями:  Арагорном, Леголасом, Гимли, не говоря уже
про орков, про которых вообще лучше не вспоминать. Вовсе не стре-
мясь шокировать читателя,  приведу наиболее  характерные,  но, по
возможности, более мягкие образцы муравьевской фразеологии.
    Для начала  - слова наиболее вежливого персонажа,  Гэндальфа,
да еще произнесенные в присутствии дамы королевского  происхожде-
ния: "Замкни же свои смрадные уста! Я не затем вышел из огненного
горнила смерти,  чтоб препираться с презренным  холуем!"  Красиво
сказано, правда? Теперь - Арагон Леголасу: "Уж не наша ли это по-
гань там бежит?" Леголас (немедленно отвечая):  "Наша ли это  по-
гань, не разобрать." Еще Леголас (у него,  очевидно, свои счеты с
орками): "Я как подумаю,  что наши веселые малыши в лапах у  этой
сволочи, так у меня сердце не на месте." И еще он же:  "Все, Ара-
горн, черная сволочь сомкнулась!" А это уже орк,  причем один  из
самых воспитанных:  "Наплачешься еще,  что не безногий, соплями и
кровью изойдешь!" "Навязали вас, гнид, на мою голову". "Ладно же,
гниды недоделанные!"  (Упомянутое  здесь дважды слово - очевидно,
большая художественная находка.  Жаль было употребить его  только
один раз.)
    И если  о  Леголасе  и  компании  говорить  не приходится (не
объяснять же,  как изъясняются королевские дети в приличных семь-
ях), то с орками все далеко не так очевидно, и простодушный чита-
тель может принять процитированные шалости за чистую монету.  Од-
нако  как  Муравьев только что покрывал Саурона,  так он возводит
теперь напраслину на орков.  Чтобы восстановить справедливость, я
просто  продемонстрирую переводческий метод Муравьева.  Он прост.
Когда орк говорить "идти" - надо перевести  "переться".  "Ничего"
передается изящным "ни хрена",  "что ты делаешь" - "зачем задницу
приволок". "Увальня"  Муравьев  именует "мордоплюем",  призыв "не
делай глупости" звучит у него (то есть,  я хотел сказать,  у  его
орка) "не  воняй",  слова "а ты его не заметил" переводятся "а ты
хайлом мух ловишь".  (Достается и Сэму:  только он подумал:  "Они
увидели хозяина",  как Муравьев сразу же переводит: "Нашли хозяи-
на, гады". Впрочем, почему же Сэму - виноватыми снова оказываются
орки.)  Я продемонстрировал этот творческий метод на примере лишь
одного диалога,  но любознательный читатель  сможет  найти  массу
своих  примеров,  и тем сделать чтение новой работы Муравьева еще
увлекательней.
    На фоне этих откровений как-то мало обращаешь внимания на тот
ужасный стиль, которым изъясняются уже перечисленные выше любимые
герои переводчика. Арагорн, например, весьма любит слово "ихний".
Однако, это тоже объясняется тяжелым детством и плохим воспитани-
ем; возможен также неточный перевод с эльфийского.  А  Леголас  -
вот бедовый  малый  - говорит однажды Гимли:  "С тобою я чувствую
себя надежнее, мне отрадно, что рядом эдакий толстоногий крепыш с
боевым топором".  Ему  повезло - Гимли был тогда в задумчивости и
не врезал боевым топором за "толстоногого крепыша".  Но Леголас -
он, вроде, действительно какой-то не такой: и рука у него, оказы-
вается, "длиннопалая",  да вот и к вооруженному гному  все  прис-
тает. Как-то  Гимли рассказал ему о сверкающих пещерах Агларонда:
    " -  <...> Счастлив жребий,  что привел меня сюда!  Уходя,  я
чуть не плакал.
    - Ну раз так,  Гимли, - сказал немного ошарашенный Леголас, -
то желаю тебе уцелеть в грядущих битвах".  Гном,  вероятно,  тоже
был  немного ошарашен от такой реакции и потому опять не ответил.
     Оставим на  немного стиль перевода - к нему мы еще вернемся,
Муравьев приготовил немало сюрпризов - и обратимся  к  смыслу.  С
ним тоже все не слава Богу.  Вот Галадриэль (а за нею и Гэндальф)
называет Леголаса "царевичем".  Могла бы знать,  бедняжка  (а  не
знает  - спросила бы у умных людей),  что сын короля царевичем не
бывает.  Впрочем,  что там Галадриэль; в Рохане (который, естест-
венно,  окрещен Ристанией) творится такое, что ногу может сломить
сам Саруман.  Короля Теодена (а "king" по-английски  значит  "ко-
роль",  и ничто иное) Муравьев называет "конунгом".  Это особенно
занятно,  если учесть,  что в "Хранителях" Теоден был "герцогом".
Либо  его  повысили (понизили?) в должности,  либо Муравьев решил
теперь, что роханцы - скандинавы (конунг - военный вождь племени,
а затем король,  в скандинавских странах). Толкиен, впрочем, счи-
тал,  что больше всего роханцы напоминают англо-саксонов -  ну  и
ладно;  ведь тут же,  ничтоже сумняшись, Муравьев окрещает Эомера
"Третим  Сенешелем   Мустангрима".   Эомер,   вообще-то,   маршал
(marshal),  а сенешаль - это королевское должностное лицо в сред-
невековой Франции.
    На этом путаница с Роханом не кончается. Муравьев действует в
своем стиле - пишет то, что считает нужным он, а не Толкиен. Нап-
ример, решив вдруг, очевидно, представить племянницу короля Эовин
русской красавицей,  он так описывает ее  внешность:  "золотистая
коса спускалась до пояса; стройнее березки была она". У Толкиена,
разумеется, всего этого нет: "ее длинные волосы ниспадали золотой
рекой. Высокой и стройной была она".
    В общем,  все перепуталось в муравьевском Рохане  -  русское,
скандинавское, французское  (через  некоторое время туда заглянет
волшебник в национальной греческой одежде,  а роханцы чуть ли  не
заговорят по-немецки).  Муравьева, впрочем, все это совершенно не
смущает. Мустангрим - это, наверное, Рим, где скачут мустанги.
    Тут самое время поговорить о передаче имен, названий и вообще
всего  языкового  материала.  Самая для Толкиена важная и больная
тема для Муравьева таковой отнюдь не является. Читавшие "Храните-
лей" уже знают,  что и тут Муравьев чувствует себя,  как Голлум в
воде:  можно очень ловко "смухлить"  (это  любимое  словечко  му-
равьевского Голлума,  который заявляет: "Смеагорлу некогда есть и
отдыхать. Он мухлюет, он мухляк". Тоже, надо думать, персонаж ав-
тобиографический.).
    И, конечно,  методы,  которыми Муравьев мухлюет с названиями,
тоже весьма разнообразны. Начать с того, что он переводит те наз-
вания, которые переводить не надо,  ну и,  естественно, наоборот.
Мало Толкиен втолковывал переводчикам в приложении  к "Властелину
Колец" и  в "Путеводителе по именам `Властелина Колец'".  Толкиен
Муравьеву не указ,  у него - собственная гордость. Так, собствен-
но, и появились уже упомянутые Ристания и Мустангрим, в "Храните-
лях" так возник комичный "Всеславур" -  соратники-переводчики  не
учли, что имя Глорфиндел означает по-эльфийски "золотоволосый", а
вовсе не происходит от английского "glory"  ("слава").  Продолжая
славную традицию,  Муравьев на этот раз озадачивает читателя сло-
вечками типа "Привражье". Муравьев, разумеется, прав - нельзя да-
вать читателю легкой жизни.  Чтение Толкиена - ну и, конечно, Му-
равьева - должно быть  непрекращающейся  работой  разума.  Только
продолжительное сопоставление  перевода с оригиналом и тщательное
изучение карты показывает,  что "Привражье" на самом деле -  Эмин
Муил (Emyn Muil) (причем - для того,  наверное, чтобы внести пол-
ную ясность - на карте в "Двух твердынях" разъясняется:  "Приреч-
ное Взгорье, или Привражье".) Кстати, о карте - из нее, как всег-
да, можно узнать много интересного. Читавшие "Хранителей" помнят,
что  там  на  форзаце  имела  место  карта из английского издания
"Властелина Колец", на которой отдельные названия были обозначены
красными цифирками,  а  сбоку подписаны переводы.  Когда одна моя
знакомая поинтересовалась у редактора  книги  Н.  Федоровой,  чем
вызвана столь странная форма, та простодушно отвечала: никто ведь
не знает,  как будет Муравьев переводить  названия  в  последующих
частях!
    Теперь, в "Двух твердынях", цифирки стали зелеными, сама кар-
та тоже неожиданно радикально изменилась.  И,  конечно,  Фёдорова
была права:  действия Муравьева оригинальны и непредсказуемы. То,
например, что  раньше именовалось "Бурыми Равнинами",  звучит те-
перь как "Бурятье"!  Да-а,  вот вам еще одно подтверждение словам
Толкиена о  том,  что Средиземье - не какая-то другая планета,  а
наша родная Земля.  (Это  мнение,  очевидно,  Муравьеву  особенно
близко; так, например, "Итилиен"  он "переводит" как "Итилия"!)
    Впрочем, множество других названий Муравьев наоборот не пере-
водит, причем именно тех,  которые,  казалось бы, не перевести уж
никак невозможно.  Темные земли (Dunland) у него теперь - Дунланд
(раньше, в "Хранителях", было - "Сирые Равнины", и справедливости
ради нало признать, что "Дунланд" - лучше).
    Точно так  же  Westfold  (west - запад,  fold - горная лощина
(OED)) у Муравьева остается Вестфольдом.  Но  зато  Dunharrow  он
"переводит" так: Дунхергская теснина. Тут остается только развес-
ти руками.
    Впрочем, с  именами  подчас у Муравьева возникает еще большая
путаница, чем с названиями.  Например,  повелитель орлов по имени
Гваихир Повелитель Ветров (Gwaihir the Windlord) становится у Му-
равьева Гваигиром Ветробоем.  Последнее слово, надо думать, пока-
залось автору  весьма  звучным,  поэтому одного из королей Рохана
Хелма Железнорукого (Helm the Hammerhand) Муравьев  (очевидно, по
созвучию) называет Хельмом Громобоем.  Впрочем, в следующей главе
оказывается, что одно из хоббитских народных героев (Тобольда Ро-
годутеля - Tоbоld the Hornblower) зовут ...  Тобольдом Громобоем!
Так скромный выращиватель курительной травки  трехфутового  роста
оказался однофамильцем одного из величайших королей Рохана.
    И еще один пример,  когда Муравьев от перевода  уклоняется  -
это Шелоб.  Имя гигантской паучихи,  которую Муравьев почтительно
величает везде с большой буквы ("Она"),  как известно,  и значит,
собственно, "паучиха" (Shelob = she + lob диал. "паук"). Не заме-
тив этого,  Муравьев идет на прямой подлог, заявляя что Торех Ун-
гол (Torech  Ungol)  переводится с эльфийского как "Логово Шелоб"
(легко заметить,  разумеется, что слова "Шелоб" в эльфийском наз-
вании нет,  зато есть слово "унгол" - паук). При этом попутно Му-
равьев слегка исправляет эльфийский,  заменяя "х" на "к" и добав-
ляя дефис: "Торек-Унгол".
    Поэтому, даже если и не переводить  названия,  не  мешает  их
хотя  бы  правильно  транскрибировать!  В  этом  благородном деле
Муравьев проявляет массу находчивости и изобретательности. Неред-
ко,  скажем, он, прикидываясь дурачком, делает вид, что не знает,
как читаются в эльфийских языках (и даже в  английском) сочетания
типа  "th"  и "dh".  Оттого и появляются такие незаконнорожденные
дети,  как Ортханк,  Метхедрас, Ород-на-Тхон, Гэлэдхен. (Нечего и
говорить,  что в большинстве названий он транскрибирует эти соче-
тания все-таки как "д" и "т"!)
    Isengard Муравьев называет Изенгардом.  Даже если он и не пе-
реводит это название (а в детлитовском издании  "Хранителей" было
- "Скальбург",  что, несомненно, точнее), то мог бы хотя бы напи-
сать его правильно (Айзенгард).
    Буква "h"  тоже  оказывается  предметом  тайной  страсти  Му-
равьёва; объяснения Толкиена, будто по-эльфийски она произносится
так же, как и по-английски, его совершенно не устраивают. (В анг-
лийском языке буква "h" означает звук,  похожий на "х",  но более
мягкий; он образуется простым выдохом. - А. Г.) Взять хотя бы та-
кое название,  как "Горнбург".  Нет бы перевести - нет уж,  лучше
Муравьев создаст очень уместные асоциации с пионерским горном (на
самом деле Hornburg читается как Хорнбург).  Я уже упоминал  орла
Гваихира, ставшего Гваигиром. А в Белых Горах, по уверению
муравьевского Гэндальфа,  есть такая вершина - Трайгирн (в ориги-
нале - Trihyrne). Вот тебе, бабушка, и искусство перевода!
    Из речей Гэндальфа на этой и следующей страницах вообще можно
узнать много интересного.  Он,  надо полагать, - один из персона-
жей, избранных Муравьевым в качестве рупора своих идей. То мы уз-
наем, что "`палантир' значит `дальнозоркий'" (хорошо еще, не бли-
зорукий!), то   вместе   с    Пином    (так   Муравьев   называет
Пиппина. - А.  Г.) слышим от мудрого мага:  "Палантиры -  они  из
Эльдамара, изготовили   их   эльфы   Нолдора".  Гэндальфу,  впро-
чем, виднее, он сам оттуда, может и лично был знаком с господином
Нолдором. Пиппин же,  слышавший,  может,  от старого Бильбо,  что
Нолдоры (the Noldor) - это такой эльфийский род,  внимает  теперь
магу, раскрыв рот,  "восхищенный и изумленный тем, что на все его
вопросы отвечают,  и спрашивая себя, долго ли это может продлить-
ся".
    Как оказывается,  продлиться все это может  весьма  и  весьма
долго. "Камень самого Элендила, - заверяет волшебник, - на Подба-
шенных горах,  откуда виден Митлонд и серебристые корабли в Полу-
месячном заливе". В одном из писем, посвященных обсуждению шведс-
кого перевода "Властелина Колец" А.  Ольмаркса, Толкиен, ужаснув-
шись, что Gulf of Lune тот переводит как Mangolfen - "Лунный  за-
лив"  (на  самом-то  деле lune здесь - искаженное эльфийское luin
"голубой"),  замечает:  "Для меня совершенно  очевидно,  что  д-р
О<льмаркс> с трудом ковыляет вперед,  решая проблемы,  как только
они встают перед ним,  не заботясь особо ни о будущем, ни о коор-
динации  и что он вовсе не читал Приложений,  где нашел бы ответы
на многие вопросы".
    Вот и Муравьев,  надо думать, решает проблемы по мере их пос-
тупления. Но из,  казалось бы,  безвыходных ситуаций он выходит с
блеском.
    Взять, хотя бы, такой пример.  Те,  кто читал "Властелина Ко-
лец" целиком,  при чтении "Хранителей",  надо думать,  недоуменно
пожимали плечами,  видя, что река Entwash переведена как Чистоле-
сица - и ежу (образно говоря) было ясно,  что  когда-нибудь  дело
дойдет до энтов и тогда придется расхлебывать... Как же - как же.
В своих "Двух твердынях" Муравьев называет ее "Онтавой".  Ну  да,
реку - Онтавой, энтов - онтами (Толкиен начал бы возмущаться, го-
ворить, что слово "ent" происходит от соответствующего англо-сак-
сонского - хорошо, что старика нет рядом и Муравьеву никто не ме-
шает), "жен энтов" (Entwives) -  онтицами  (тут  принцип  ясен  -
певец-певица, кобыла-кобылица, паук-паучица... Или паучиха?), эн-
тских детишек - онтятами (кот-котята,  опенок-опята). Ха, это еще
что. Чтобы онтам (ох, простите, заговорился - энтам) жизнь не ка-
залась малиной,  Муравьев окрестил их предводителя "Древнем" (тут
суффикс тоже очевиден: Древень-пень... Впрочем, что-то меня слиш-
ком потянуло к филологическим изысканиям.) Назвал -  и,  казалось
бы, ладно;  кочерыжка,  однако, в том, что "Treebeard" ("Древобо-
род") - перевод эльфийского слова "Фангорн", означающего примерно
"борода дерева".  Это, впрочем, не загвоздка, и Леголас, не крас-
нея  и  глядя на Гэндальфа честными эльфийскими глазами,  говорит
дословно:  "`Древень' - это же `Фангорн' на всеобщем языке". Сов-
сем заврался парень...  Но что спрашивать с несчастного царевича,
если сам В.  Муравьев переводит Entwood ("энтский лес") как  Онт-
вальд. Это уж либо опечатка, либо какое-то совсем новое понимание
задач переводчика.  Впрочем,  формально придраться не к чему:  на
титульном  листе написано,  что этот труд - "перевод с английско-
го",  а на какой язык переводил переводчик - не указано. Правиль-
но,  конечно, что не указано - незачем давать невыполнимых обеща-
ний  и  вводить  в  заблуждение  излишне  доверчивых   читателей.
Впрочем,  именно  для  них разработал Муравьев значительную часть
номенклатуры (как сказал бы Толкиен) своего  "Властелина  Колец".
Для них,  вафельников,  уверенных,  что если переводчик написал -
так оно и есть.  Специально для таких читателей напоминаю: чтение
книг  Муравьева невозможно без периодической проверки ушей. Иначе
на них может скопиться слишком много макаронных изделий.
    Тут надо отметить,  что часть мелких мухлячеств выполнена Му-
равьевым в  рамках  кампании по борьбе с неблагозвучностями.  Так
еще в "Хранителях" Дурин превратился в Дарина, а Андурил - в Анд-
рил. В  "Двух  твердынях"  Муравьев  продолжает  эту  политику  с
твердостью, значительно превосходящей президентский указ по борь-
бе с разгулом разврата.  Есть,  правда, один ляп, который целиком
остается на совести Муравьева.  Дол Гулдур он называет Дул-Гулду-
ром. Несомненно,  в последующих переизданиях этот досадный промах
будет исправлен,  и  вместо  Дол-Гудура   появится   какой-нибудь
Дол-Гулдр, Дол-Гулдар  или  Дол-Гулдер - я бы не осмелился делать
точных прогнозов.  Но это, как я уже сказал, единственный в своем
роде недочет,   дальше   -   все  чисто.  Вместо  "Дол  Баран"  -
"Дол-Бран". Даже вместо "Хама" - "Гайма". Мне уже приходилось об-
суждать здесь безупречный вкус Муравьева,  и, конечно, его нельзя
винить в том,  что он освобождает и себя, и читателя от подобного
рода ужасных, вопиющих неблагозвучностей.
    Может быть,  этим  объясняется еще одно странное переименова-
ние: "хуорны" у Муравьева стали "гворнами".  Возможно, чуткое ухо
переводчика уловило в этом слове какое-то неблагозвучие...
    Или есть,  скажем,  орк такой мордорский по фамилии  Гришнах.
Он, в общем,  смирный,  Муравьева,  по крайней мере, не трогает и
даже словом ни разу не посмел обидеть.  Но  у  Муравьёва  -  свои
счеты с орками.  А может, решил переводчик, что "Гришнах" слишком
уж похоже на "Гришу"?  (На мой взгляд - так  не  больше,  чем  на
"Степу", или, скажем, на "Васю".) Но, так или иначе, недрогнувшей
рукой Муравьев переименовывает Гришнаха - в Грышнака. Что, поняли
теперь? Увидели,  какой он нехороший? Послушайте только: "волоса-
тые лапищи", "огромная башка и мерзостная харя", "пасть его исто-
чает гнилой смрад". Одно слово - Грышнак!
    Кстати говоря: для того, наверное, чтобы еще больше принизить
несчастного Гришнаха, Муравьев называет его не орком, а гоблином.
Это - наглядный пример того,  что переименовывать можно не только
орков и города.  Топор у Муравьева то и дело оказывается секирой,
меч - ятаганом. Поразительная простота, не правда ли?
    Но достается не только оркам.  Есть у них еще союзники,  тоже
злые-презлые - люди из Харада.  Как вы думаете, как они называют-
ся? А вот как - хородримцы. И уж совсем непонятно, за что постра-
дал папаша Сэма,  из Хэмфаста переименованный в Хэмбриджа. Что ж,
по-русски так, видать, благозвучнее.
    И еще.  Есть такой славный гномский клич: "Барук Хазад! Хазад
ай-мену!" Очевидно, это выше муравьевских сил, и его перевод зву-
чит так: "Барук Казад! Барук ай-мену!"
    С этими кличами - вообще сущее безобразие. Вот во дворе слыш-
ны вопли (цитирую Толкиена - не Муравьева):
    "`Гутвинэ!' - вскричал Эомер. - `Гутвинэ - за Марку!'
    `Андурил!' - вскричал Арагорн. - `Андурил - за Дунедайнов!'"
    А теперь замрите. Переводит В. Муравьев.
    " - Гутвинэ! - воскликнул Эомер. - Гутвинэ и Мустангрим!
    - Андрил! - воскликнул Арагорн. - Андрил и Дунадан!"
    Вот так получается - там Мустангрим, тут - Дунадан.
    После т а к о г о уже как-то неудобно  обращать  внимание  на
разные там мелочи:  что не мог быть "Андрил" выкован "Тельчаром",
потому как в эльфийских языках нет звука "ч"; или что в роханском
"y" (игрек) читается "ю",  поэтому должно быть не "Эовин", а "Эо-
вюн". Право же, неудобно.
    Все это, однако, мелочи. Конечно, достаточные для того, чтобы
свести Толкиена в могилу, но, слава Богу, этого Муравьеву не уда-
лось и   не  удастся  по  независящим  от  него  обстоятельствам.
Вернёмся непосредственно  к  тексту перевода.  Здесь не надо быть
особо внимательным читателем,  чтобы заметить  основное  различие
между "Хранителями" и "Двумя твердынями". При весьма многочислен-
ных недостатках первого перевода,  его можно было,  не зная  анг-
лийского оригинала (и только в этом случае!) читать с большим ин-
тересом. Профессионализм переводчиков, их владение русским языком
и высокая читабельность текста казались тогда вне подозрений. Те-
перь, как сказал бы поэт, не то. Обычно, как я, надеюсь, смог по-
казать,  искренне  доброжелательный  к  читателю Муравьев не дает
здесь ему жить легкой жизнью.
    К уже приводившимся примерам можно добавить,  например, такой
перл Эомера:  "заново блещет предбитвенный меч, сломанный в неза-
памятные времена".  Или: "Гэндальф провожал чудище глазами, опус-
тив крепко сжатые кулаки". Да, ну и чудище!
    А одна  из глав (Глава III X,  Voice of Saruman) называется у
Муравьева "Красноречие Сарумана".  Это  значительно  хлеще,  чем,
скажем, называть телезаклинания известного экстрасенса "красноре-
чием Кашпировского".
    Впрочем, справедливости ради надо омтметить,  что Книга 4 чи-
тается гораздо лучше Книги 3. Причина проста: главные действующие
лица там - Сэм,  Голлум,  орки,  и все они Муравьеву близки (есть
еще Фродо,  но его переводчик оставляет в покое).  Сэм,  кстати, -
воплощение народности; вся его речь состоит из таких поистине на-
родных пословиц и поговорок,  как "береженого судьба бережет"  или
"сукин кот Горлум".
    Особенно выделяются стихи,  вызывающие недоумение даже на об-
щем низком  уровне  перевода.  Слог Муравьева утрачивает присущую
ему бойкость;  видно,  что он вынужден заниматься  несвойственной
ему деятельностью, и толка от этого не больше, чем от поддержания
общественного порядка подразделениями армии и флота. Наблюдатель-
ный читатель,  однако,  может и в стихах найти несколько интерес-
ных,  занятных,  любопытных мест - того, ради чего, собственно, и
читают книги Муравьева.
    Уже в первом стихотворении книги,  "Плаче по Боромиру", пере-
водчик крут без меры.  Он явно ставит читателя  на  место.  Пусть
знает, наивный,  что  Муравьёв  может себе позволить побаловаться
изысканной рифмой "перешел - ушел",  тут же,  не отходя от кассы,
ввернуть немыслимый для Толкиена поэтизм:  "И,  уходя в безлюдье,
шел, пока не исчез,  // В предосеннем мареве, в сонном сияньи не-
бес" (поверьте мне,  я не выдумаваю и это - действительно стихи),
задумчиво заметить:  "Какие же вести с Юга?  Стоны и вскрики -  к
чему? //  Где Боромир-меченосец?  Стенаний я не пойму." и влепить
потом: "О Боромир!  Далеко вопли чаек слышны".  И  действительно,
стоны и вскрики тут уже не к чему.
    Следующий стих - следующая находка (обратите внимание на  бе-
зупречный ритм и на прекрасную аллитерацию в третьей строке):

    О белокаменный Гондор! С незапамятных пор
    Западный веял Ветер от Взморья до Белых гор,
    И сеял Серебряный Саженец серебряный свет с ветвей -
    Так оно было в давние времена королей.

Вряд ли Муравьев поделится своими маленькими секретами  -  откуда
он взял,  что  Гондор был белокаменным,  или как это можно "сеять
свет"; впрочем,  Толкиен ведь считал,  что в  любом  литературном
произведении должно  быть немного тайны,  загадочности.  И в этом
Муравьев с ним совершенно согласен.
    Далее, слегка  пройдясь  по  эльфам  ("Эльфы  -  дети эфира";
представляю,  как бы заскрежетал зубами Толкиен,  вспомнив  столь
нелюбимых им "фэерис"),  в еще одном стихотворении - "Онт и онти-
ца" -  Муравьёв  демонстрирует  теперь уже целый набор образцовых
рифм:  тут вам и "горах - край",  и "утолить - долин", и "дождь -
придешь", и, наконец, финальная: "рубежи - жизнь". "Древень допел
и примолк, - повествует далее В. Муравьев. - Да, вот такая песня,
- сказал он погодя. (Он - это уже Древень, а не Муравьев. Запятая
перед словом "погодя" отсутствует в тексте "Двух  твердынь",  да,
впрочем, не только перед ним. - А. Г.) - Эльфийская, это само со-
бой:  траля -ля-ля,  словцо за словцом, раз-два, и дело с концом.
Однако же неплохо сочинили, ничего не скажешь." Эмоциональный чи-
татель может принять все это за злостный поклеп на эльфов,  но не
будем спешить.  Скорее всего, в уста Древня Муравьев вложил собс-
твенный способ стихосложения:  "траля-ля-ля,  словцо за  словцом,
раз-два, и дело с концом".
    Онтам вообще   не   везет.   Не   успев   пережить   унижение
переименования,  они  по  воле  переводичка  поют  такую   веселую
песенку:         "Идем         под        барабанный        гром:
трамбам-барам-барам-бам-бом!" И    еще    через    пару    строк:
"Идем-грядем, на суд зовем: трумбум-бурум-бурум-бум-бом!" Как тут
не вспомнить  героя  детской  сказки:  "Куда идем мы с Пятачком -
большой-большой секрет"... Ах, нет, не это. Вот это: "Иду вперед,
тирлим-бом-бом, и снег идет, тирлим-бом-бом..."
    Но, впрочем,  с  онтами покончено,  и теперь свои поэтические
таланты демонстрирует Галадриэль.

    Царевич из Лихолесья! Под сенью лесной
    Жил ты себе на радость. Но потеряешь покой!
    Возгласы быстрых чаек и рокот прибрежной волны
    Станут тебе отрадней возлюбленной тишины.

    Опять-таки, интересно  понаблюдать за последствиями. Леголас,
к которому обращен этот опус, еще долго остается молчаливым, Гим-
ли, однако, принимает все близко к сердцу: "Ну, теперь держитесь!
- кричал он,  вертя топором над головой. - С Гэндальфом я, конеч-
но, дал маху, но уж в следующий раз рубанем кого надо на славу!"
    Теперь - пример орфоэпических  упражнений  Муравьева  (вложен
он,  правда, в уста Голлума, с которого, как с мухляка, взять не-
чего):

    Живет она - не дышит,
    Безухая - а слышит.
    Как мертвая, холодна
    В кольчуге своей она.

(Необходимое замечание.  Последние две строки,  несомненно,  надо
читать так:  "Как мертвая, холодна // В кольчуге своей она".) За-
канчивается стих ударно:

    Гладенькая такая!
    И мы ее кличем с улыбкой:
    Плыви к нам, вкусная рыбка -
       Жирненькая!

    Но, впрочем, прошу у читателя прощения за безудержное цитиро-
вание. Кому-то,  может быть, было нелегко читать все это, поэтому
под конец я припас кое-что веселенькое.
    Итак, однажды Гэндальф задумал спеть песенку о Лориэне. Разу-
меется, "вмиг   его   облик   волшебно  изменился.   Он   сбросил
хламиду (! В оригинале - `поношенный плащ.' - А. Г.), выпрямился,
сжимая посох в руке, и произнес сурово и звучно:"

    `Галадриэль! Галадриэль!' -
    Поет немолчная свирель,
    И подпевает ей вода,
    И блещет белая звезда.
    Укрыт вдали от смертных глаз,
    Тот край сияет, как алмаз.

    Заканчивая на этой мажорной ноте, я надеюсь только, что после
прочтения моих скромных заметок у читателя возникнет желание про-
честь и "Две твердыни" - книгу интересную и  во  всех  отношениях
полезную.  Тогда  я буду считать свою задачу безусловно выполнен-
ной. Впрочем,  я должен предостеречь детей и людей с  растроенной
нервной системой.  Им  нужно соблюдать определенную осторожность.
Меня, например,  после прочтения этой последней работы  Муравьева
стали по  ночам  одолевать кошмары.  И когда я ложусь в постель и
закрываю глаза, мне все кажется, что ко мне приближается Муравьев
со сверкающим кинжалом,  и я слышу его звенящий голос, произнося-
щий на неизвестном мне языке:
    "Иди-ка сюда,  мразь! Ты ранила моего хозяина, гадина, и тебе
несдбровать. Мы пойдем дальше,  но сперва  разделаемся  с  тобой!
Иди-ка сюда, а то тебе еще мало!"


                                              Февраль 1990