5 лет назад в издательстве "Детская литература" вышла книга Дж.Р.Р. Толкиена "Хранители"^[1], первая часть трилогии "Властелин Колец". Это можно считать действительным началом "русского Толкиена". Книга получила прекрасные неформальные рецензии в солидных журналах (которые в ту пору вообще-то вполне сохраняли предписанное академическое спокойствие духа и "диалектическое" отношение ко всему), она нашла и породила свои читательские контингента (от невинных малышей до искушенных литературоведов, от "плюралистов" до "конфессионалов") и произвела, как уж водится, ряд маргинальных последствий (от разработки соответствующих компьютерных игр и до самобытных продолжений повествования).

В общем, повторилось то же самое - в тех масштабах, которые были у нас возможны в первой половине восьмидесятых, - что имело место и на родине писателя, и в других странах, где выходил "Властелин Колец" и примыкающие к нему книги. (За рубежом, особенно в англоязычных странах, Толкиниана получила миллионные и миллионные тиражи, десятки монографических исследований, десятки докторских диссертаций, сотни клубов и любительских объединений и т.д. О Толкиене и его произведениях говорят литературоведы и теологи, психологи и историки, педагоги и социологи - и так далее, и так далее).

Одни люди просто упоенно погружались в мир эльфов и гномов, рыцарей и странствований, искушения и жертвенности, где "безбрежные моря и бесчисленные звезды, зачарованные красавицы и опасности повсюду, радость и печаль, острые, как клинок" (Толкиен). Другие люди начинали ставить много вопросов, сводящихся, по сути, к одному: "Что это?" Высказались специалисты. Рецензент "Иностранной литературы" дал внешне суховатую, но вполне продуманную и живую статью под многозначительным названием "Открытие мира". Там, в частности, читаем:

"Зарубежную литературу в России всегда переводили много и щедро. Однако же на географической карте наших переводов до сих пор имеются "белые пятна", в том числе и по классике XX века. Правда, они постепенно исчезают, и каждый раз, когда закрывается очередное "пятно", это становится не только подарком читателю, но и заметным явлением литературной жизни.

"Властелин колец" - книга из ряда таких произведений, как "Робинзон Крузо", "Приключения Гекльберри Финна", "Дон Кихот", "Тартарен из Тараскона" или повести Л. Кэррола о приключениях Алисы. То есть произведений, входящих в классику равно "взрослого" и "подросткового" чтения.

"Властелин колец" - синтез глубоких знаний автора и богатой фантазии. - Толкиен создал не только целый мир, но мироздание, совершенно потрясающее по своей законченности" (Д. Гротта). Многие трактовали рассказанную Толкиеном историю о столкновении сил добра и света с силами зла и мрака, как завуалированную притчу о второй мировой войне. Однако, Толкиен не собирался строить параболы к современности. - Толкиен: "Я искренне не люблю аллегории во всех ее формах и никогда не любил..." - Слишком широка для аллегории и историко-философская концепция Толкиена.

Это - хрестоматийный текст большой литературы, книга, которая учит смотреть в лицо смерти, памятуя обо всем прекрасном в жизни" (В. Скороденко. Открытие мира. - Иностранная литература, 1983, ╧ 5, с. 237-239).

Свой акцент сделал другой обозреватель:

"Эту книгу читаешь так, как подростком читал разве что "Три мушкетера" или "Айвенго": проглотив целиком, но затем снова и снова обращаясь к любимым эпизодам, да и просто открывая на любой странице и заворожено втягиваясь в дальнейшее чтение. В результате книга становится воистину "обжитой", воистину твоей. И, только отстранившись от нее, начинаешь понимать всю сложность и обширность замысла, действительно попытку создать эпос, миф, историю придуманного писателем мира: в пространстве - на много стран и народов, и во времени - на много веков.

Вот это чувство простора, пространства, свободного дыхания составляет одну из особенностей эпопеи. Движение героев в романе Толкиена, их блуждания полями, лесами, горами, когда им приходится то подниматься на высокие вершины, то опускаться в мрачные пропасти земли и под землю, оставляют, несмотря на напряженный драматизм этих странствий, ощущение света и духовной радости, потому что движение - это и вправду жизнь, оно оптимистично, оно говорит, что у человека еще есть силы, и, значит, еще есть надежда.

Это сказка, но очень ясна та общекультурная и не только фольклорная традиция, которой она принадлежит, ее исток - классическая английская литература, в которой понятие свободы, чести, личного достоинства являются мерой человеческих отношений. Но именно эта мера есть у Толкиена. Ведь, говоря о непрестанной и непримиримой борьбе добра и зла, Толкиен добро понимает, прежде всего, как свободу, а зло - как рабство.

И пусть перед нами сказка, но именно сказка может так открыто обратиться к вечным ценностям человеческого бытия, невзирая на их кажущуюся уже решенность, на когда-то уже случившуюся победу сил добра над силами зла. 06 извечной готовности человеческого духа, о необходимости этой готовности на борьбу со злом, и повествует недопереведенная пока эпопея". (В.Кантор. Мир сказочный и реальный. - Литературное обозрение, 1983, ╧ 3, с. 64-66).

В журнале "Детская литература" появились интересные, в хорошем смысле слова "взрослые" размышления, должным образом противостоящие возможным (и совершенно неуместным) "ювенильным" интерпретациям Толкиена:

"В 1937 году Дж.Р.Р. (так зовут Толкина сейчас во всем мире) выпустил детскую книжку "Хоббит"; В 1950-51 годах - ее продолжение, трилогию "Властелин Колец", С выходом трилогии в свет имя Дж.Р.Р. Толкина навечно вписано в историю английской фантастической литературы.

О чем же речь идет там, в этой книге? Попробуй ответь...

О героическом путешествии, сказочной "одиссее", богатой приключениями? О мире Средьземелья? О маленьком человеке, простом "винтике" судьбы, ее же волею вознесенном к "рычагам", управляющим мирозданием? О коррумпирующей сущности Власти или о Власти, низвергнутой с трона? О вечной философской битве Добра и Зла или о более "приземленной" моральной ответственности за совершенное деяние?

В какой-то мере, да - обо всем этом. Но и о многом другом. Фантазия, мифопоэтика, аллегория, эпос, символическая проза - также романтическая, религиозно-назидательная, просто сказочная. Называйте как хотите - все будет верно.

Это не преувеличение. Адекватного литературоведческого термина творению Толкина не найти, хотя бы потому, что не было еще в литературе ничего подобного.

... Последнее фото писателя сделано незадолго до смерти, 9 августа 1973 года. Старый профессор одной рукой опирается на трость, а другой держится за богатырский ствол огромной "черной сосны" (это одна из диковинок оксфордского Ботанического сада, по свидетельствам знавших Толкина - любимое дерево писателя). Ствол действительно могуч - под такими древами сиживали странствующие рыцари, отдыхая после схваток с драконами, а путешественники рассказывали случайным попутчикам легенды и предания былых времен. И кажется при взгляде на фотографию, что, коснувшись рукой исполинского дерева, старик Толкин сам ушел в сказку, которую когда-то придумал.

И не старомодный пиджак с вязаным жилетом на нем, а грубый дорожный плащ с капюшоном. А в руках вместо изящной палочки с закругленной ручкой - увесистый сучковатый посох. Старый добрый волшебник, неутомимый бродяга Гэндальф остановился в тени могучего дерева, чтобы передохнуть, собраться с силами. Много пройдено за день, а впереди еще - долгий путь...

Добрые волшебники живут долго". (Вл. Гаков. Сказка-жизнь профессора Толкина. - Детская литература, 1983, ╧ 7, с. 30-35).

Итак, специалисты кое-что сказали, и сказали по-доброму, но было очевидно, что сказано, тем не менее, очень мало и что самое важное, сущностное пока не только не раскрыто, но даже не затронуто. Что? - поди, ответь. Но некая интуиция, которая у многих начинала пробиваться и формироваться в субстанции пережитого удивления и восхищения, тихо, но твердо порой говорила, что это -не только "литература", что это - не выдумка и не "фантастика", не Конструкция" ученого-кельтолога и не "аллегория" моралиста. И что, говоря по большому счету, если бы это была только мастерская "фантастика", то и говорить, было бы не о чем. Мы сейчас не утверждаем безоговорочную истинность этой мысли. Но дело в том, что она была, и не будь ее, вряд ли бы люди, далекие от сферы факультетских филологических диссертаций и издательских гонораров, взяли бы на себя труд многосотстраничных переводов или проработки в библиотеках вопроса о кардинальном различии эльфов лесных и преображающихся.

После выхода "Хранителей" обнаружилось, что уже несколько лет назад в Ленинграде был издан "Хоббит"^[2], пролог к "Властелину Колец". Но это издание как-то прошло мимо, и вряд ли его даже теперь, ретроспективно, можно считать началом отечественной "толкинианы". Почему? Трудно дать исчерпывающий ответ, но многие сходятся в том, что в лениздатовском варианте получился "совершенно не тот", не настоящий, чуть ли не дурашливый и безнадежно пуэрилиэованный Толкиен (puer - дитя, лат). По тону своему это было нечто смешанное из Винни-Пуха, А. Барто и Незнайки, - та литература, к которой дети иногда относятся как к интересной, но всегда - как к фальшивой, а взрослые - как к заведомо "детской". Ничего не может быть противоположнее вкусам, мыслям и, дару Толкиена и, соответственно, основному тону его произведений (про-из-ведений), -пронзительному, безусловно серьезному, чистому и твердому. Но даже если отвлечься от того перевода "Хоббита", то, очевидно, что одни картинки издания могли наповал убить любой перевод. Суть дела такова, что в этом издании "Хоббита" была реализована та "концепция" волшебной сказки, которая сегодня (и вчера была) крайне распространена. Эта "концепция" и причины ее распространения весьма интересовали Толкиена, тем более, что сам он отвергал ее нацело, как и всю "длинную линию сказок с цветочными феями и стрекозиными эльфами с усиками-антеннами, которые я так ненавидел мальчиком и которых, в свою очередь, не переносят мои дети", тех сказок, в которых "маленький мальчик или девочка идут гулять и встречают сказочных существ в нарциссах, в гардении или в дивной яблоне" (Толкиен. О Волшебных сказках, разд. I). И далее: "В любом случае, сущностным признаком настоящей волшебной сказки является некоторая "подлинность", "истинностность"" (там же).

Дело не в непосредственной критике лениздатовского "Хоббита", - это бесцельное дело, - но не будет лишним еще раз сказать о том, что к Толкиену, в принципе, не относится. А теперь оставим это.

Люди прочли "Хранителей" и ждали продолжения, ведь это была только первая часть трилогии. Год, другой, третий... - продолжения нет. Но импульс был дан, и по Москве, Ленинграду, Иркутску и т.д. загуляли разные слухи... и разные переводы. Складывались группы заинтересованных людей, где-то ставили спектакли про Фродо и Гэндальфа и т.д. Госиздательства в своих планах Толкиена не объявляли. (К настоящему моменту "Радуга" объявила, что выпустит все три тома "Властелина Колец" за 1988-89-90 гг., в год по тому, но, судя по некоторым сведениям из издательства, не следует все это понимать так уж буквально; а еще остаются, как минимум, "Сильмариллион", "Незаконченные предания Нуменора", "Книга утраченных легенд" и "Похождения Тома Бомбадила"). Правда, мы на сегодня уже имеем три небольших перевода: "Лист paбoты Мeлкинa"^[3], "Фермер Джайлс из Хэма"^[4] и "Кузнец из Большого Вуттона^[5].

Отметим, что автор первого из этих переводов уже в 1981 г. пытался проанализировать "жанровую природу" "Повелителя Колец" Дж.Р.Р. Толкиена^[6]. Этой статье мы обязаны высокопробным, высоко научным определением жанра "Повелителя Колец" (это есть "фантастический роман с элементами волшебной сказки и героической эпопеи"), но и - следующим переводом на русский размышлений старого хоббита:

"Я часто думаю о том,
Что было до меня,
О людях, что придут потом,
Когда исчезну я.
Но, погружен в былые дни,
Услышу я в конце
Стук возвращающихся ног
И голос на крыльце".

Ю. Нагибин сказал в маленьком предисловии к переводу "Кузнеца..." несколько слов о том, что поймет тот, кто поймет эту сказку:

"... Вы поймете, конечно, что тот, у кого горит во лбу волшебная звезда, должен идти за ее путеводным лучом, оставив уютный дом и милую семью, не боясь ни Большого, ни Малого Лиха... - идти сквозь леденящий ужас и непосильные человеческому сердцу очарования, чтобы один раз станцевать на зеленом лугу с девушкой, под ногами которой расцветают цветы, чтобы узнать истину добра и укрепиться в том, что счастье и правда у того, кто кует людям радость, а не смертоносное оружие. Вы узнаете и другое: что в какой-то момент надо уступить дорогу идущим следом за вами, когда в их горле зазвучит песня более чистая и звонкая, нежели в вашем, уже усталом, и что нельзя вечно жить в сказке, в мире волшебных поисков, надо когда-то повесить звездный плащ на гвоздь и все скопленное в пути отдать своим близким и своему народу. Но счастлив тот, кто поверил в Страну Чудес и не побоялся вступить в нее...

/И еще:/ Счастья достоин только тот, кто не вступает даже в крошечную сделку с совестью. Толкиену присущ нравственный максимализм, вот почему он будет особенно близок вам, истинным его читателям, ибо таковы вы сами, во всяком случае, лучшие из вас.

.... Мы живем в суровое, даже страшное время, которое, как никогда, требует от человека душевной силы, чистоты, преданности идеалам и стойкости перед Лихом. Не в сказке, а в действительности, уподобившейся аду, под Чернобылем в огненном смертоносном столбе раздался голос молодого пожарного лейтенанта Правика: "Уходите отсюда быстро! Я закончу здесь сам! Мне уже все равно!" Нет сомнения, что во лбу самоотверженного лейтенанта горела хрустальная звезда".

Данный сборник состоит из двух разделов. В первом помещены переводы некоторых текстов Толкиена, во втором - материалы аналитического и обзорного характера.

Мы предлагаем вниманию читателя перевод одной из важнейших повестей Средиземья - историю о Берене и Лучиэнь, которая входит в корпус "Сильмариллиона". Далее следует перевод заключительной части важной статьи Толкиена "О волшебных сказках", одна из тех очень немногочисленных работ, в которых Дж.Р.Р.Т. проговарива- ется "концептуально" о своих литературных и иных идеях и ценностях (Толкиен, разумеется, не очень-то любил строить разные "теории", в том числе и теории самого себя). Затем идет перевод заметок Д. Сванна, композитора, написавшего музыку для цикла стихов, принадлежавших миру Средиземья; (тем самым был создан (или проявлен для нас? -) песенный цикл "Дорога уходит вдаль" (вариант перевода: "Дорога вдаль и вдаль идет"), В заметках описан ряд интересных обстоятельств, сопутствующих написанию цикла, в т.ч. непосредственно связанных с Толкиеном. Завершают первый раздел переводы и комментарии Толкиена некоторых важнейших песен Средиземья. В качестве приложения даны факсимиле двух страниц эльфийской записи "Намариэ" и ее перевода на английский, выполненные рукой Толкиена.

Во втором разделе представлены две статьи аналитического плана, в них предпринята попытка осмыслить некоторые фундаментальные, сущностные истоки "феномена Толкиена". Также в разделе дан обзор "Инклингов", того оксфордского кружка, который не один год связывал Толкиена, Льюиса, Барфилда, Ч. Уильямса и других достойных мужей.

Излишне говорить, что данный сборник ни в какой мере не заявляет некую единую для всех его участников "платформу", "концепцию", "конфессию" или что-либо подобное. Впрочем, читатель это и сам поймет, внимательно прочтя все материалы, Что реально собрало разных участников сборника под одной обложкой - это действительный, живой интерес к Толкиену и своего рода общее внутреннее ощущение, говорящее о том, что его произведения несут в себе некоторые нужные сегодня чувства, импульсы, мысли. По крайней мере, таково частное мнение составителя, и он использует отведенное ему место, чтобы высказать именно это, оставив все более концептуальные концессии (и vice versa) на личной ответственности каждого из авторов. А собственно Целое - пусть оно обретет себя как Таковое в простом сердце и непредвзятом уме любезного читателя, в зависимости от его благоволения.

A.П.