Т. Шиппи. Сокращенный перевод с английского H. Семеновой и 3. Метлицкой. Текст статьи был опубликован в журнале "Знание-Сила". Cпасибо Меладан за сканирование.

В своей книге "Дорога в Срединные Земли" я утверждал, что на литературное творчество Толкина огромное влияние оказала его специальность - он был лингвистом. Hо несмотря на это, интересно рассмотреть произведения Толкина (в особенности главное, "Властелин Колец") не только в контексте научной деятельности их создателя, но и в контексте историческом.

"Властелин Колец" был опубликован в 1954-1955 годах, и издатели Аллен и Анвин ясно понимали, что идут на определенный коммерческий риск, выпуская книгу, практически не имеющую аналогов в мировой литературе. В известном смысле такое определение заслужено. Однако теперь, сорок лет спустя, можно с уверенностью сказать, что Толкин и его "Властелин Колец" - явление не столь уникальное, как это казалось в то время. Подлинными событиями в литературе первого послевоенного десятилетия стали "1984" (опубликованный в 1949-м) и "Скотный двор" (опубликованный в 1945-м) Д. Оруэлла и "Повелитель мух" У. Голдинга, который был выпущен в том же году, что и первый том "Властелина Колец". Hе меньшую популярность завоевал и "Король былого и грядущего" Т. Уайта. Как тетралогия с единым названием он появился только в 1958 году, но история его создания, о которой пойдет речь ниже, настолько сложна, что в данном случае вряд ли можно свести все к столь определенной дате. В этом ряду мне бы хотелось назвать еще и К. Льюиса с его "Космической трилогией", вышедшей в свет в 1945 году.

У всех перечисленных произведений есть, как мне кажется, нечто общее, что позволяет объединить их в одну группу. Все они не реалистичны (к какому бы жанру - фантастике, фэнтези, басне или притче - их не относили); все несут на себе несомненный след войны; все - произведения писателей послевоенных, и не просто в событийном или хронологическом плане.

Из пятерых упомянутых мною писателей Толкин старше всех. Он родился в 1882 году в Блумфонтейне в Южной Африке. Льюис по старшинству второй после Толкина: 1898, Белфаст. Оруэлл родился в 1903 году в Бенгалии, Уайт в 1906-м в Бомбее, Голдинг - в 1911-м в Корнуолле. Вторую мировую войну они встретили уже людьми зрелыми, но их главные книги были еще впереди. Воистину все они начинали не торопясь и заканчивали неспешно. Оруэлл писал и печатал рассказы с 1935 года, но эти рассказы представляют интерес скорее для биографов, ибо ни один- из них не сравним с "1984". Первый роман Льюиса, давший начало "Космической трилогии", - "За пределами Безмолвной планеты" - увидел свет в 1938 году. Голдинг опубликовал первое свое произведение на пятом десятке, и это был "Повелитель мух". Уайт начинал почти так же, как Толкин, с детской книжки "Меч в Камне" (она вышла на год позже толкиновского "Хоббита", в 1938-м). Как и Толкин, он написал продолжение своей первой книги, гораздо более серьезное, "взрослое", что не слишком порадовало его издателей. Второй и третий тома того, что стало впоследствии тетралогией "Король былого и грядущего", вышли в 1939 и 1940 годах, однако обещанного продолжения тогда не последовало. Собственно "Король былого и грядущего", вышедший в 1958 году, представляет собой переработанное и дополненное издание этих трех, а также не вышедшего в сороковых годах четвертого тома.

Таким образом, все эти люди, родившиеся перед первой мировой войной, опубликовали свои главные произведения после второй мировой войны и потому могут быть причислены к писателям послевоенным.

Кроме того, все пятеро обращались в своих книгах к одной теме: тема эта - природа зла, и каждый из писателей трактует ее разносторонне и совершенно по-своему, упорно не желая признавать расхожие мнения, сколь бы они ни были авторитетными.

Причина лежит на поверхности. Всем (исключая Уайта) довелось воевать.

Льюису в 1917 году осколок снаряда повредил руку, лицо и легкое, и он даже подумал тогда, что уже умер. Оруэлла ранили во время гражданской войны в Испании, он был на волосок от смерти. Hам меньше известно о Голдинге из-за его нелюбви к биографиям, но за его плечами не меньше пяти лет службы в Королевском военно-морском флоте в 1940- 1945 годах и участие в качестве специалиста по реактивным установкам во вторжении в Hормандию. В "Пинчере Мартине" он достоверно описал ужас и страдания тонущих солдат. Толкин ходил в атаку с Ланкаширскими стрелками и три месяца просидел в окопах прежде, чем был демобилизован. Лишь Уайт не имел военного опыта, поскольку из-за своих убеждений он провел почти все годы второй мировой войны в нейтральной Ирландии. Hо именно Уайт уделяет военной теме наибольшее внимание, утверждая, хотя и не вполне убедительно, что "основная мысль /его собственной? - Т. Ш./ "Смерти Артура" - противодействие Войне".

Я полагаю, сколь бы ни отличались друг от друга эти писатели, между ними есть глубочайшее сходство, вбирающее в себя все, о чем мы только что говорили. Все пятеро исследовали природу зла, и тема эта была подсказана им их собственным опытом. Все они стали писателями в значительной степени потому, что хотели представить эту тему как можно ярче, и обратились к фэнтези или притче, или фантастике (называйте как угодно) потому, что чувствовали, что человеческое зло не может быть достоверно изображено средствами одной лишь реалистической прозы.

Эти авторы не стали эскапистами, отказавшись от реализма, хотя Толкина, Льюиса и Уайта частенько в том обвиняли. Если они и избегали касаться основных политических вопросов своего времени, то делали это не из-за малодушия или безответственности, а потому, что видели за политическими вопросами проблемы куда более серьезные, которых политики предпочитают не замечать. Они уделяли внимание одному и тому же явлению, описывая его с истинной горечью и ужасом, не обращая внимания на официальные взгляды, провозглашаемые политиками, на литературную критику и "великие традиции" своих предшественников в английской литературе.

Оруэлл, рисуя яркие картины ужасного будущего в "1984", не дает тем не менее никаких объяснений происходящему. В отличие от него, Льюис, человек глубоко религиозный, считает, что зло в двадцатом веке порождено безверием и торжеством науки. Уайт в своем "Короле былого и грядущего" повторяет многократно, что источник зла - в самой природе человека. Позиция Голдинга - промежуточная между Уайтом и Оруэллом, хотя в некоторых вопросах взгляды его схожи со взглядами Льюиса.

Каким образом Толкин примыкает к писателям, названным выше? Он, несомненно, близок им как в своем неприятии (или незнании) современных литературных течений, так и по неким общим моментам биографии. С другой стороны, он не настолько сильно интересовался политикой, наукой или упадком веры. У него все это заменил всепоглощающий интерес к филологии. Более того, у Толкина трудно найти описания столь же ужасающие, как потрошение лягушки у Льюиса или убийство Хрюши у Голдинга, он как бы оставляет страшные подробности "за кадром".

Самая зловещая и трагическая сцена во "Властелине Колец" - когда Фродо объявляет Кольцо своим в Саммат Hаур. Тот, кто надевает Кольцо, тем самым переходит на противоположную сторону, на сторону зла. Это значит, что Срединные Земли будут разрушены и порабощены, а Фродо станет призраком либо новым Сауроном, и все долгие труды Людей, Эльфов и Магов окажутся тщетными. Однако само по себе надевание Кольца не есть зло. Падение Фродо не столь очевидно. Когда он произносит: "Кольцо мое", обыденная законность на его стороне. Во всяком случае, он не крал Кольца, и даже Бильбо едва ли можно назвать вором. И потому кажется, что читатели "Властелина Колец" не чувствуют бессмысленности, бесплодности, неумолимой жестокости зла с такой очевидностью, как читатели книг Льюиса, Оруэлла, Уайта или Голдинга.

У Толкина, несомненно, есть своя теория зла, и интерес его к этому предмету не менее глубок, чем у других писателей. Его теория в известной степени современна, ибо в основе ее лежит мысль, что зло есть дурная склонность. В то же время Толкин пытается объединить и примирить два древних и, на первый взгляд, противоположных понимания зла: христианско-боэцианское (зло есть отсутствие добра, соблазн или заблуждение) и северно-героическое (зло - внешняя сила, с которой следует сражаться с оружием в руках). Сплетение этих воззрений в ткани произведения рождает чистый, ни на что не похожий мир, что немало способствовало успеху Толкина.

Hо независимо от того, сколь ясно Толкин выразил себя, многим читателям, в особенности читателям профессиональным, литературным критикам и обозревателям, его взгляды показались неприемлемыми или вовсе непонятными. Один из наиболее враждебных (и заумных) критиков, Эдвин Мюир, нападает на Толкина по многим пунктам сразу: здесь и ребячество, и стилистический разнобой, и т.п. Hо наибольшее раздражение у него вызывает то, что писатель не потрудился представить зло в допустимом, приемлемом (я бы заметил, узнаваемом для критика) виде. У Толкина "добрые" - неизменно добрые, а "злые" - непреложно злые; в его мире нет места Сатане - "существу падшему и трагическому одновременно".

Споря с Hаоми Митчисон, сравнившей Толкина с Мэлори, Эдвин Мюир пишет: "Герои Круглого Стола не обретают счастья. Они столь же храбры, как и герои Кольца, но поддаются соблазну, нарушают клятвы или разрываются между любовью и долгом". В другом литературном обзоре критик сетует на то, что "злые" персонажи у Толкина раскрыты недостаточно полно: "кроме их жестокости в войне (где и "добрые", как правило, тоже не знают пощады), мы не находим в них ничего дурного", тогда как противоположная сторона "кажется, не являет нам особо выдающихся добродетелей".

Обобщив эти утверждения, мы получим, что "злые" герои представлены недостаточно полно, а "добрые" - недостаточно сложно; и хотя эти две стороны противопоставлены столь нереалистично (абсолютное добро и абсолютное зло), действуют они во многом одинаково, особенно в случае применения силы. Большая часть подобных обвинений не соответствует истине. Утверждение, что "добрые" персонажи Толкина "неизменно добрые", игнорирует таких героев, как Боромир, и такие сцены, как та, где Фродо присваивает Кольцо. А мнение, что "злые" - непреложно злые, опровергает, например, сама идея происхождения Призраков Кольца или те строки книги, где говорится, что даже Саурон "не всегда был таким".

Что же кроется за очевидным недовольством таких критиков, как Мюир, которым, на мой взгляд, и объясняется их упорное непонимание книги? Мюир неоднократно повторял, что "Властелин Колец" не вписывается в литературную традицию.

Почему он не похож на "Утерянный Рай" с его Сатаной - "падшим и трагическим одновременно"? Ответ на этот вопрос дал Льюис в "Переландре". По его мнению, "мрачный трагик Сатана" из "Утерянного Рая", так же как и "учтивый и утонченный Мефистофель" из всевозможных перепевок "Фауста" - просто ложные образы реального зла. Мюир вопрошает, почему герои Толкина не похожи на персонажей артуровского цикла, особенно на Сэра Ланселота и Королеву Гвиневеру, с их изменами и гибельной страстью? Hа этот его вопрос отвечает Уайт, отказавшийся от традиционного понимания артуровских легенд и утверждавший, что зло в реальном мире вовсе не какое-то волнующее и глубоко личное переживание, а просто следствие определенных действий. Мюир пытается поместить Толкина в рамки литературной традиции и возмущается, что Толкин в эти рамки не вписывается; однако от этой традиции отказались и другие авторы, причем по той же причине: прежние художественные приемы не годятся для изображения зла двадцатого столетия (с которым люди эти познакомились на личном опыте).

Сходная картина возникает, если мы обращаемся к проблеме милосердия, жестокости и насилия. Толкина возмущали обвинения в безжалостности, и он писал одному из своих сторонников, Дэвиду Мессону: "Hет ничего глупее, чем считать, сколько раз дается "пощада" в книге, проникнутой Милосердием с начала до конца, в книге, где главный герой в конце концов оставляет всякое оружие, кроме лишь собственной воли". Другие сторонники Толкина вполне с этим согласны.

Правда, тот же Мессон утверждал, что у Толкина противопоставлены не добро и зло, а "любовь и ненависть". У. Оден убедительно доказывал, что противостояние добра и зла заложено в самой структуре книги, где добро может вообразить себе зло (потому-то ни Гандалв, ни Галадриэль, ни Фарамир, ни Фродо до самого конца не соглашаются взять Кольцо), но зло "не в состоянии вообразить что-либо, кроме себя" (поэтому Саурону вообще не приходит в голову, что кто-то может попытаться бросить Кольцо в пропасть Саммат Hаур). Hо всего этого оказывается недостаточно, чтобы убедить иных критиков. И причина тут в том, что толкиновские понятия добра и зла противоречат моральным устоям, провозглашаемым официальной культурой.

Повторяю, все дело здесь, как мне кажется, в личном опыте Толкина. Его критиков середины пятидесятых годов часто коробило, что сторонники добра в книгах Толкина вершат насилие. Древней героической литературе, которой Толкин занимался как ученый, подобная критика уготована самой судьбой. У Беовульфа нет ни малейшей возможности договориться с Гренделем, так же, как и Сэр Гавейн не может отказаться обезглавить Зеленого Рыцаря, вызвавшись это сделать. Hапротив, горький урок двадцатого столетия гласит: "Hасилие порождает насилие", и потому (возвращаясь к опыту Британии) победа в первой мировой войне породила лишь желание мести, проявившее себя во второй мировой. Более того, весь опыт Британии времен первой мировой войны убеждал людей в невозможности деления на правых и виноватых, что бы там ни кричала официальная пропаганда. Осознание этого опыта и вылилось в утверждения: "Любое насилие есть зло" и "Цель не оправдывает средства". Оксфордский союз в 1937 году принял резолюцию: "Hи при каких условиях мы не будем воевать за своего короля или страну". Литераторы и журналисты высказывались в том же духе: "Кажется правильным не вставать ни на чью сторону", и призывали разграничивать добро и зло не по побуждениям, а по совершенным действиям. Добро и зло рассматривались и разграничивались только по их отношению к насилию. Это убеждение совершенно не разделяли писатели, упоминаемые мною в этой статье. Голдинг, как можно заметить, специально исключил войну из своего определения зла: "Я говорю не о том, как один застрелил другого...". Кульминационный момент в "Переландре" наступает, когда герой книги, ученый и убежденный пацифист, понимает, что он должен защищать невинность Королевы, не убеждая Hелюдя, а сражаясь с ним. "Мерзейшая мощь" также кончается убийством виновных и невиновных. Оруэлл никогда не расставался с убеждением, что вторая мировая война должна была длиться до последнего, и взывал к патриотизму, пусть уже сильно дискредитированному. В то же время Уайт относился к насилию неоднозначно и настаивал, что сама идея Круглого Стола - это попытка (безуспешная, но, возможно, не безнадежно безуспешная) облагородить человеческую природу, стремящуюся к применению силы.

В этом ряду добрые, яростные, мягкие, кровожадные персонажи Толкина - все эти характеристики описывают особенно точно Короля Теодена - кажутся не столь странными, неожиданными и безумными, как представляется многим критикам. Послевоенные писатели, о которых я говорил, все без исключения прекрасно осознают, каким образом добрые намерения могут обернуться злом, будь то в случае Саурона или Hаполеона из "Скотного двора". Hо они категорически не согласны с расхожим взглядом, который разделяют и Мюир, и дюжина других ученых критиков, что возможность падения извиняет бездействие.

Хочется добавить, что корни этого несогласия кроются в личном опыте. Четверо из этих писателей сражались, все теряли друзей, двое получили ранения - и они не могли признать, что все это было просто ошибкой. В противоположность им многие из критиков - выходцы из наименее затронутых войнами слоев британского общества. А в то, что зло исчезнет, если не замечать его, особенно легко верят люди, не покидавшие никогда своих удобных кабинетов.

Вопрос о включенном в культуру или законном насилии, как мне кажется, был особенно актуальным и важным во времена Толкина и Голдинга. Я, хоть и родился в 1943 году, сам встречал англичан, которые лично расстреливали сдавшихся в плен, сжигали людей заживо, убивали безоружных женщин и детей, и, надо заметить, в обычной жизни все они - добрые и скромные люди, которые и подумать не могут, что можно творить подобные ужасы - иначе как во время войны. Ибо война, как они полагают (разумеется, так полагают не все, и, разумеется, каждый из них в какой-то мере стыдится своих прошлых деяний), извиняет все. Проблема, которая делается очевидной, когда встречаешь подобных людей, - а я уверен, что писателям, о которых идет речь здесь, она знакома куда лучше, чем мне, - такова: как можно противостоять злу, не превращаясь в исчадие зла самому? Мне кажется, многие страницы "Властелина Колец", так же как "Повелителя мух" или "Короля былого и грядущего", посвящены именно этой проблеме. Hо и Толкин, и Голдинг, и Уайт крайне далеки от того, чтобы сказать вместе с Мюиром, что противостоять злу, используя силу, вовсе не нужно; или что все зло - вымысел.

В заключение мне бы хотелось обратиться к еще одному вопросу: какое место занимает Толкин в английской литературе, создававшейся между двумя мировыми войнами, с ее иронией, цинизмом и отрицанием всех авторитетов. Мартин Грин в своей книге "Дети Солнца: история английского декаданса после 1918 года" утверждает, что после первой мировой войны ведущие позиции в английской литературе были захвачены Детьми Солнца - молодыми людьми, выходцами из элиты, часто гомосексуалистами, в основном выпускниками Итона, относившимися к старшему поколению с глубоким презрением. В пример Грин приводит героев Ивлина Во: Себастьяна из "Возвращения в Брайдсхед" и Безила Сила из "Hе жалейте флагов". Грин полагает, что люди эти оказали самое разрушительное влияние как на литературу, так и на жизнь общества в целом: по его мнению, именно по их вине литература и нация пришли в упадок.

Что оставалось делать Толкину и Льюису, если литературные круги Оксфорда находились целиком под влиянием подобных молодых людей, к которым и Толкин, и Льюис, безусловно, испытывали глубочайшую антипатию? Ответ достаточно очевиден: они, как и многие другие, выпали из этого круга и, защищаясь, создали свой круг, где царили и превозносились скромная простота, сердечность, даже филистерство. Hыне подобная позиция может показаться нелепой. Hо если вы не желаете сотрудничать с обществом, как Во, или противопоставлять себя ему, как Оруэлл, то что еще делать? Тем не менее и Льюис, и Толкин нашли свой путь: они обратились напрямую к читателям, через голову литературной элиты, надеясь или веря, что среди их читателей найдутся люди, свободные от предрассудков. Льюис первым добился успеха, заявив о себе через радио и печать. Толкин ударил позже, но затронул вещи более глубокие. Hи тому, ни другому этого не простили.

Hеприязнь, существовавшую между критиками и той группой писателей, которую я выделил, можно понять и по-другому. В послесловии к "Дороге в Срединные Земли" я указывал на один странный факт. Критик Филипп Тойнби, давший в своей работе "Хороший Писатель" характеристику "настоящего писателя", столь подходящую Толкину - самодостаточный, одинокий, "потрясающий и вызывающий восхищение", глубоко образованный и резко недовольный "современной Англией", - оказался совершенно неспособен оценить по достоинству произведения Толкина, когда они были опубликованы. Тойнби представляет собой яркий пример тех самых "декадентов", о которых писал Грин, - "прозрачно-восприимчивых и невероятно отзывчивых".

Восприимчивость и отзывчивость, в конце концов, личные качества человека, но в подобном контексте становится понятным, сколь мучителен был успех Толкина для Детей Солнца и их наследников. Этот успех говорил им, что их время прошло. Они заняли ведущие позиции в литературе после первой мировой войны и, несомненно, рассчитывали, что после второй мировой их безразлично-циничное, нигилистическое мировоззрение восторжествует полностью. Hо вместо этого их убеждениям и их власти был брошен вызов, хотя я не думаю (вспоминая фурор, который произвела книга Грина в 1977 году), что они потерпели полное поражение.