Это отрывки из моего перевода - для сравнения.
К.Кинн

Nаrn i'Hin Hurin
Повесть о детях Хурина

                Детство Турина

       Хадор Золотоволосый был властителем эдайн, и эльдар любили его.
Он жил, пока длились его дни, под властью Финголфина, который даровал
ему обширные земли в той части Хитлума, что звалась Дор-ломин. Дочь
Хадора Глорэдэль вышла замуж за Халдира сына Халмира, вождя Людей
Бретиля. И на том же празднестве его сын Галдор Высокий взял в жены
Харет, дочь Халмира.
        У Галдора и Харет было два сына, Хурин и Хуор. Хурин был
тремя годами старше, и был он ниже ростом, чем прочие мужчины
его рода; этим он был схож с родней своей матери, но во
всем остальном был он подобен Хадору, своему деду, - красотою
лица и золотом волос, мощью тела и неистовым нравом. Но пламя
души его было постоянным, и сила воли его была велика. Среди
Людей Севера он знал больше всех о намерениях нолдор. Хуор,
брат его, был высоким - выше всех эдайн, кроме лишь
собственного сына Туора, и быстрым бегуном. Но если состязание
было долгим и тяжелым, Хурин мог опередить его, ибо бежал в
начале состязания и в конце одинаково быстро. Братья очень
любили друг друга и редко разлучались в юности.
        Хурин взял в жены Морвен, дочь Барагунда сына
Бреголаса из Дома Беора, которая была через то родней Берену
Однорукому. Морвен была темноволосой и высокой, и за свет ее
взгляда и красоту лица звали ее Эледвен, Эльфийская Краса. Но
была она сурова и горда. Беды Дома Беора омрачили ее
сердце, ибо она пришла изгнанницей в Дор-ломин из Дортониона
после разорений Браголлах.
        Турин было имя старшегo из детей Хурина и Морвен, и 
родился он в тот же год, в который Берен пришел в Дориат и
повстречал Лютиэн Тинувиэль, дочь Тингола. Морвен родила
Хурину и дочь, которой дали имя Урвен, но все, кто знал ее в ее
короткой жизни, звали ее Лалайт, что значит Смех.
        Хуор обвенчался с Риан, двоюродной сестрой Морвен,
которая была дочерью Белегунда сына Бреголаса. Жестокой волей
судьбы родилась она в те времена, ибо у нее было нежное сердце,
и она не любила ни войны, ни охоты. Любовь ее была отдана
деревьям и диким цветам, а еще Риан пела и слагала песни. Лишь
два месяца была она замужем за Хуором, когда он ушел с братом
своим на Нирнаэт Арноэдиад, и она никогда не увидела его
снова.(1)

        В годы после Дагор Браголлах и гибели Финголфина тень страха
перед Морготом удлинялась. Но в четыреста шестьдесят девятом году
после возвращения нолдор в Средиземье надежда воскресла среди эльфов
и людей, ибо слух прошел о деяниях Берена и Лютиэн и о посрамлении
Моргота на самом его троне в Ангбанде, и кое-кто говорил, что Берен и
Лютиэн все еще живы - или восстали из мертвых. И в том году великие
приготовления Маэдроса были завершены, и обновленной силой эльдар и
эдайн продвижение Моргота было остановлено, и орки были изгнаны из
Белерианда. Тогда кое-кто начал поговаривать о грядущей победе и об
отмщении за Битву Браголлах, когда Маэдрос поведет объединенные
войска, и загонит Моргота под землю, и запечатает врата Ангбанда.

        Но более мудрые оставались недоверчивы, опасаясь, что Маэдрос
открывает свою возросшую силу слишком рано, и что Морготу было дано
времени довольно, чтобы придумать что-нибудь против него. "Всегда
будет втайне измышлено некое зло, какого не дано предусмотреть ни
эльфам, ни людям," - говорили они. И осенью того года, подтверждая их
слова, пришел ветер болезни с Севера, под серым небом. Дыханием Зла
был он назван, ибо нес заразу, и многие заболели и умерли к концу
года в северных землях, что граничат с Анфауглитом, а были то по
большей части дети и подростки в домах людей.
        В тот год Турину сыну Хурина было лишь пять лет, а Урвен, его
сестре, исполнилось три в начале весны. Ее волосы были как желтые
лилии в траве, когда она бегала в полях, и смех ее был как звон
веселого потока, что бежал, поющий, из холмов мимо стен дома ее отца.
Нэн Лалайт называли его, и все, жившие в доме, звали дитя Лалайт, и
их сердца радовались, когда она была среди них.
        А Турина любили меньше, чем ее. Он был темноволос, как и его
мать, и обещал стать похожим на нее и характером, ибо он не был
веселым и говорил мало, хотя научился говорить рано, и всегда казался
старше своих лет. Турин медленно забывал несправдливость или
насмешку; но пламя его отца тоже пылало в нем, и он мог быть
непредсказуем и неистов. Однако он был скор на жалость, и раны и
скорби всего живого могли вызвать у него слезы. В этом он тоже был
подобен своему отцу, ибо Морвен была сурова с другими так же, как и с
собой. Он любил свою мать, и ее речи, обращенные к нему, были
прямы и просты. А отца своего он видел редко, потому что Хурин
часто и подолгу уезжал с войском Фингона, которое охраняло восточные
границы Хитлума, и когда он возвращался, его быстрая речь, полная
странных слов и шуток, и полупонятная, смущала Турина и делала его
застенчивым. В то время весь жар его сердца был для Лалайт, сестры
его, но он редко играл с нею, ему больше нравилось охранять ее
незримо и смотреть, как бегает она в траве или среди деревьев,
распевая те песни, которые дети эдайн слагали давным-давно, когда
речь эльфов была еще свежа в их устах.
        "Прекрасна, как эльфийское дитя, Лалайт," - говорил Хурин
Морвен, - "но недолговечней их, увы! И тем прекрасней, может быть, -
или дороже". И Турин, слыша эти слова, дивился им, но не мог понять
их. Ибо он не видел никогда эльфийское дитя. Никто из эльдар в то
время не жил в землях его отца, и лишь однажды Турин видел эльфов,
когда король Фингон со многими своими лордами проезжал через
Дор-ломин и они пересекали по мосту Нэн Лалайт, сверкая в белом и
серебре.
        Но еще до конца года открылась истина слов его отца, ибо Дыхание
Зла пришло в Дор-ломин, и Турин заболел и долго лежал в лихорадке и
темных сновидениях. А когда он выздоровел, - ибо таковы были его
судьба и сила жизни, - он спросил о Лалайт. Но его нянька ответила:
        - Не говори больше о Лалайт, сын Хурина. Но о сестре своей Урвен
ты должен спрашивать у своей матери.
        И когда Морвен пришла к нему, Турин сказал ей:
        - Я уже не болен, и я хочу увидеть Урвен. Но почему не должен я
теперь говорить о Лалайт?
     - Потому что Урвен умерла, и смех смолк в этом доме, - ответила
она. - Но ты жив, сын Морвен, и знай, что ее смерть - деяние Врага.
     Морвен не нашла для сына большего утешения, чем для себя, ибо она
встретила свое горе молчанием и холодом сердца. Но Хурин горевал
открыто, он взял свою арфу и хотел сложить песнь плача, но не смог, и
разбил свою арфу, и, выйдя из дому, воздел руку к Северу, воскликнув:
"Осквернитель Средиземья! Желал бы я встретиться с тобой лицом к лицу
и ранить тебя, как мой повелитель Финголфин!"
     А Турин горько плакал по ночам, хотя Морвен он никогда не сказал
больше имени своей сестры. К одному лишь другу обратился он тогда, и
ему сказал о своей печали и пустоте дома. Этим другом был Садор,
слуга в доме Хурина. Он был хромым, и с ним мало считались. Раньше он
был лесорубом, и по несчастной случайности - или неловкости -
разрубил топором правую ногу, и без ступни нога усохла. Турин прозвал
его Лабадал, что значит "Прыгоног", но прозвище не обижало Садора,
ибо дано было из сочувствия, не в насмешку. Садор работал в усадьбе,
делая или исправляя не слишком ценные вещи, нужные в доме, ибо он
умел работать с деревом, и Турин, жалея его ногу, бывало, приносил
ему тайно какой-нибудь инструмент или кусок дерева, найденный им
бесхозным, если думал, что его друг нуждается в них. Тогда Садор
улыбался, но просил его вернуть эти дары на место. "Дари щедрой
рукой, но лишь свое собственное", - говорил он.  Он вознаграждал, как
мог, доброту ребенка и вырезал для него фигурки людей и зверей; но
Турину больше нравились рассказы Садора, ибо тот был юношей во дни
Браголлах и любил теперь возвращаться к коротким дням своего мужества
перед увечьем.
     - То была великая битва, как говорят, сын Хурина. Меня призвали
от моих трудов в лесу ради нужды того года, но я не был в Браголлах -
или я получил бы свою рану с большей честью. Ибо мы пришли слишком
поздно - разве что принести назад тело старого владыки Хадора,
который пал, защищая короля Финголфина. Я стал воином после этого и
пробыл в Эйтель Сирион, великой крепости эльфийских королей, много
лет, - или так мне видится теперь, а безрадостные годы, прошедшие с
той поры, оставили малый след. Я был в Эйтель Сирион, когда Черный
Владыка напал на нее, и Галдор, отец твоего отца, держал ее от
имени короля. Он был убит в том бою, и я видел, как
твой отец принял его власть, хотя тогда он едва достиг возраста
мужества. Огонь был в нем, от которого меч делался горячим в его
руке, как говорят. Он вел нас, и мы гнали орков в пески, и те не
осмеливались более появляться перед стенами. Но увы! - моя страсть к
битвам была утолена, ибо я видел довольно пролитой крови и ран, и мне
разрешили вернуться в леса, к которым я стремился. И там я получил
свою рану, ведь тот, кто бежит от своего страха, рискует обнаружить,
что он лишь избрал кратчайший путь для встречи с ним.
     Так беседовал Садор с Турином, а тот рос и вскоре начал задавать
много вопросов, на которые Садор с трудом находил ответ, думая, что
другие, близкие родичи, должны бы учить мальчика. И однажды Турин
спросил его:
     - Вправду ли была Лалайт похожа на эльфийское дитя, как говорил
мой отец? И что значили его слова, что она недолговечней их?
     - Очень похожа, - ответил Садор. - Ибо в своей ранней юности
дети эльфов и людей кажутся близкой родней. Но дети людей растут
много быстрее, и их юность скоро проходит - такова наша судьба.
     Тогда Турин спросил его:
     - Что такое судьба?
     - Что до судьбы людей, - сказал Садор, - ты должен спрашивать
тех, кто мудрее, чем Лабадал. Но все могут увидеть, что мы быстро
устаем и умираем, и, по несчастью, многие встречают смерть еще
раньше. А эльфы не устают, и они не умирают, кроме как от страшных
ран. От ранений и горестей, которые убьют человека, они могут
исцелиться, и даже когда тела их гибнут, они могут вернуться, как
говрят некоторые. С нами не так...
     - Так Лалайт не вернется? - спросил Турин. - Куда она ушла?
     - Она не вернется. Но куда ушла она, никто из людей не знает; по
крайней мере, я не знаю.
     - Всегда ли было так? Или мы несем какое-то проклятие злого Властелина,
может быть, похожее на Дыхание Зла?
     - Я не знаю. Тьма лежит позади нас, и из нее дошли до нас
немногие рассказы. Отцам наших отцов, может, и было, что рассказать,
но они не рассказывали. Даже их имена забыты. Горы лежат между нами и
той жизнью, из которой они пришли, убегая от того, чего не знает ныне
никто из людей.
     - Они боялись? - спросил Турин.
     - Может быть. Может быть, мы бежали от страха Тьмы только для
того, чтобы найти его впереди, и некуда больше бежать, кроме Моря.
     - Мы не боимся больше. Не все из нас. Мой отец не боится, и я не
буду. Или, на худой конец, я буду бояться, но не покажу этого - как
моя мать.
     Показалось тогда Садору, что взгляд у Турина совсем не детский,
и он подумал: "Горе - точильный камень для сильной души". А вслух
сказал:
     - Сын Хурина и Морвен, что будет с твоим сердцем, Лабадал не
может предвидеть, но редко и немногим откроешь ты его.
     Тут Турин сказал:
     - Наверно, лучше не говорить о том, чего хочешь, если не можешь
этого получить. Но я хочу, Лабадал, быть одним из эльдар. Тогда
Лалайт могла бы вернуться, и я мог бы дождаться ее - даже если бы она
была очень далеко. Я стану воином эльфийского короля, как только
смогу - как и ты, Лабадал.
     - Ты можешь многому научиться у них, - сказал Садор. - Они
прекрасный народ и удивительный, и властны над сердцами людей. И еще
я думаю временами, что, может, было бы лучше, если б мы никогда не
встречали их, а шли бы путями пониже. Ибо они владеют древним
знанием, они горды и долговечны. В их свете мы меркнем или сгораем
слишком быстро, и бремя нашей судьбы сильней тяготит нас.
     - Но мой отец любит эльфов, и он несчастлив без них. Он говорит,
что мы узнали почти все, что знаем, от них, и стали более благородным
народом. И он говорит, что те люди, которые недавно пришли через
горы, ненамного лучше орков.
     - Это верно, - ответил Садор, - по крайней мере, для некоторых
из нас. Но восхождение мучительно, а с высоты легко упасть вниз.


     В месяц Гвайрон по счету эльдар, в тот год, который не будет 
забыт, Турину исполнилось восемь лет. Среди взрослых ходили слухи о 
большом смотре и сборе войск, о чем Турин не слышал ничего. Хурин, 
зная храбрость и осторожность Морвен, часто говорил с ней о планах 
эльфийских королей и о том, что может случиться, если все пойдет
хорошо - или плохо. Его сердце было полно надежды, и он мало
страшился поражения в битве, ибо казалось ему, что вряд ли какая сила
в Средиземье может одолеть мощь и величие эльдар. "Они видели Свет
Запада, - говорил он, - и в конце Тьма должна бежать пред лицами их."
Морвен не спорила с ним, ибо рядом с Хурином надежда была
предпочтительней. Но и в ее роду передавались предания эльфов, и
себе она говорила: "А разве не покинули они Свет, и разве не сокрыт
он от них? Может ли быть, чтобы Владыки Запада оставили их своими
помыслами? И как могут даже Старшие Дети одолеть одного из
Могуществ?"
     Ни тени таких сомнений не было у Хурина Талиона, но однажды
весенним утром он проснулся как после тревожного сна, и тень лежала
на его веселье в тот день, а вечером он вдруг сказал:
     - Когда я буду призван, Морвен Эледвен, я оставлю твоему
попечению наследника Дома Хадора. Жизнь людей коротка и превратна
даже в дни мира...
     - Так было всегда, - ответила она. - Но что скрыто за твоими
словами?
     - Осмотрительность, не сомнение, - сказал Хурин, но выглядел он
обеспокоенным. - Тот, кто глядит вперед, должен понять, что ничто не
останется прежним. Грядет великое столкновение, и одна сторона должна
пасть. Если окажется, что падет сторона эльфийских королей, беда
должна прийти к эдайн, а мы живем ближе всех к Врагу. Но если и
случится так, я не скажу тебе: "Не бойся!" Ибо ты боишься лишь, что
можешь быть испугана, и только этого, и страх не смутит тебя. Но я
скажу: "Не медли!" Я вернусь к тебе, как только смогу, но не жди! Иди
на юг, так быстро, как сможешь, а я пойду следом, и я найду тебя,
хотя бы мне пришлось обыскать весь Белерианд!
     - Белерианд широк и бесприютен для изгнанников, - сказала
Морвен. - Куда пойду я, со многими или немногими?
     Тогда Хурин задумался в молчании.
     - В Бретиле - родня моей матери, - сказал он. - Это около
тридцати лиг полетом орла.
     - Если и вправду придут столь недоброе время, какая помощь может
быть от людей? Дом Беора пал. Если великий Дом Хадора падет, в каких
норах укроется малый Народ Халет?
     - Они немногочисленны и необразованны, но не сомневайся в их
доблести. На что же еще надеяться?
     - Ты не говоришь о Гондолине.
     - Нет, ибо никогда не произношу этого имени. Но слух, что дошел
до тебя, правдив: я был там. Хотя я скажу тебе ныне честно, как не
говорил еще никому и не скажу - я не знаю, где он.
     - Но ты предполагаешь, и близко, думаю я.
     - Может быть. Но пока Тургон сам не освободит меня от клятвы, я
не могу сказать, что предполагаю, даже тебе, и потому догадки твои
напрасны. Но даже скажи я это, к стыду моему, - и ты в лучшем случае
придешь к запертым воротам, ибо пока Тургон не пойдет на войну (а о
том ни слова не было слышно, и надежд нет), никто не войдет туда.
     - Тогда если у твоей родни нет надежды, а твои друзья отказывают
тебе, я должна решать сама, и мне ныне приходит мысль о Дориате.
Последней из всех защит будет разрушен Пояс Мелиан. И Дом Беора не
будет презрен в Дориате. Не родня ли я королю? Ибо Берен сын Барахира
был внуком Брегору, как и мой отец.
     - Не лежит у меня сердце к Тинголу, - сказал Хурин. - Никакой
подмоги не будет от него королю Фингону. И не знаю почему, но тень
ложится на мою душу, когда говорят о Дориате.
     - При имени Бретиль в моем сердце тоже темнеет, - возразила
Морвен.
     Тогда Хурин внезапно рассмеялся и сказал:
     - Вот мы сидим и рассуждаем о том, что за пределами нашего
разумения, о тенях, пришедших из сна. Дела не пойдут так плохо, а
если и пойдут, то все будет доверено твоей храбрости и
рассудительности. Делай тогда то, что прикажет тебе сердце, но делай
быстро. А если мы выиграем, то эльфийские короли решили восстановить
все владения рода Беора для его наследников, и высокое наследство
придет нашему сыну.
     В ту ночь в полусне Турину показалось, что отец его и мать
стояли у его постели и смотрели на него в свете свечей, которые
держали, но он не мог видеть их лиц.

     В утро дня рождения Турина Хурин вручил ему дар - нож эльфийской
работы, рукоять и ножны которого были из черненого серебра, - и
сказал:
     - Наследник Дома Хадора, вот дар этого дня. Но будь осторожен!
Это опасный клинок, а сталь служит лишь тому, кто может владеть ею.
Он может разрубить твою руку так же легко, как и все остальное.
     И, подняв Турина на стол, Хурин поцеловал сына, сказав:
     - Так ты выше меня, сын Морвен, а скоро будешь столь же высок,
стоя на ногах. В тот день многие могут испугаться твоего клинка.
     Потом Турин выбежал из комнаты и ушел один, и в сердце его было
тепло, подобное теплу солнца на холодной земле, пробуждающейся от
зимнего сна. Он повторял про себя слова отца - Наследник Дома Хадора,
но и другие слова приходили ему на ум: "Дари щедрой рукой, но лишь
свое собственное." И он пошел к Садору и воскликнул:
     - Лабадал, сегодня мой день рождения, день рождения наследника
Дома Хадора! И я принес тебе подарок - отметить его. Это нож, как раз
такой, как тебе нужно, он разрежет все, что ты захочешь, так же
легко, как волос.
     Садор встревожился, ибо он знал, что Турин сам получил этот нож
сегодня в подарок, но люди считали достойным сожаления отказ от
свободного дара из чьей бы то ни было руки. Он заговорил с Турином
серьезно:
     - Ты из рода великодушных, Турин сын Хурина. Я не сделал ничего
равного твоему дару и не могу надеяться сделать лучшее в те дни,
что остались мне, но что я смогу - сделаю.
     И когда Садор вынул нож из ножен, он сказал:
     - Вот это воистину дар, клинок эльфийской стали. Долго я избегал
прикосновения к ней.
     Хурин скоро заметил, что Турин не носит нож, и спросил его, уж
не испугался ли тот предупреждения. Тогда Турин ответил:
     - Нет, но я подарил нож Садору-резчику.
     - Так ты презрел дар отца? - спросила Морвен, и снова Турин
ответил:
     - Нет, но я люблю Садора и жалею его.
     Тогда Хурин сказал:
     - Все три дара, что дал ты, были твои собственные, Турин:
любовь, жалость и нож.
     - Но я сомневаюсь, что Садор заслужил их, - сказала Морвен. - Он
сам искалечил себя, и он медлит с работой, ибо много времени тратит
на ненужные игрушки.
     - Пожалей его, тем не менее, - ответствовал Хурин. - Честная
рука и верное сердце могут ударить неверно, и такая рана может быть
тяжелей, чем нанесенная врагом.
     - Но теперь ты должен подождать другого клинка, - сказала
Морвен. - Тогда дар будет и вправду даром, и за свой счет.
     И после того Турин увидел, что к Садору стали относиться мягче,
а тот начал делать большое кресло для хозяина, в котором тот восседал
бы в зале.

     Было ясное утро в месяце Лотрон, когда Турин был разбужен
внезапным пением рогов и, подбежав к дверям, увидел во дворе великое
множество народу, пеших и конных, в полном вооружении, как для войны.
И там стоял Хурин, он говорил с людьми и отдавал команды, и Турин
понял, что они собираются идти к Барад Эйтель. Там были дружинники и
домочадцы Хурина, но призваны были все люди его земли. Многие ушли
уже с Хуором, братом его отца, а прочие должны были приоединиться к
Лорду Дор-ломина по дороге и последовать под его знаменем на
королевский сбор.
     Морвен простилась с Хурином без слез, сказав:
     - Я буду хранить то, что ты оставляешь мне - и то, что есть, и
то, что будет.
     И Хурин ответил ей:
     - Прощай, Госпожа Дор-ломина. Мы выступаем ныне с надеждой
большей, чем знали до того. Будем надеяться, что в середине зимы
праздник будет веселей, чем во все наши прежние зимы, и потом придет
весна - без страха!
     Потом он поднял Турина на плечо и крикнул своим воинам:
     - Пусть наследник Дома Хадора увидит свет ваших мечей!
     И солнце заблистало на полусотне клинков, выхваченных из ножен,
и двор огласился боевым кличем эдайн Севера:
     - Лахо калад! Дрего морн! Вспыхни, Свет! Исчезни, Тьма!
     Тогда Хурин вскочил в седло, и развернулось его золотое знамя,
и снова пропели рога, и так Хурин Талион выступил на битву Нирнаэт
Арноэдиад.
     А Морвен и Турин остались стоять в дверях, пока издалека не
услышали они слабый звук одинокого рога, донесшийся по ветру: Хурин
миновал уступ холма, за которым он больше не мог увидеть свой дом.

             Речи Хурина и Моргота

     Много песен поют и много сказаний рассказывают эльфы о Нирнаэт
Арноэдиад, Битве Несчетных Слез, в которой пал Фингон и увял цвет
эльдар. Если пересказывать их все, то человеческой жизни не хватит,
чтобы выслушать их (2), но здесь рассказано лишь о том, что случилось
с Хурином сыном Галдора, Владыкой Дор-Ломина, когда у потоков Ривиля
был он взят в плен по велению Моргота и приведен в Ангбанд.

     Хурина привели к Морготу, ибо Моргот узнал через искусство свое и
своих шпионов, что Хурин в дружбе с королем Гондолина, и он хотел
устрашить его своим взором. Но не мог он устрашить Хурина, а тот не
поддавался Морготу. Тогда Моргот велел заковать его и подвергнуть
медленной пытке, но немного погодя пришел к нему и предложил выбирать
- уйти свободно, куда захочет, или принять власть и чин главного
военачальника Моргота, если тот всего лишь пожелает открыть, где
твердыня Тургона, и то, что известно ему о намерениях короля. Но Хурин
Стойкий высмеял его, сказав:
     - Слеп ты, Моргот Бауглир, и слеп будешь вечно, видя одну лишь
тьму. Ты не знаешь, что правит сердцами людей, а если узнаешь, то не
сможешь дать этого. Но глуп тот, кто принимает то, что Моргот ему
предлагает. Ты сначала возьмешь цену, а потом откажешься от обещания, 
и я получу лишь смерть, если скажу тебе то, что ты спрашиваешь.  
     Тогда засмеялся Моргот и сказал:
     - Смерти ты можешь еще просить у меня, как милости.
     И привел он Хурина на Хауд-эн-Нирнаэт, а тот был лишь только
сложен, и запах смерти витал там. И Моргот возвел Хурина на его
вершину и велел смотреть на запад, в сторону Хитлума, и подумать о жене, и
сыне, и прочей родне.
     - Ибо они живут теперь в моем царстве, - сказал Моргот, - и они в
моей власти, и зависят от моего милосердия.
     - У тебя нет его, - ответил Хурин. - Но ты не придешь к Тургону
через них, ибо они не знают его тайн.
     Тогда гнев овладел Морготом, и он сказал:
     - Однако я могу прийти к тебе и ко всему твоему проклятому дому,
и вы будете сломлены по моей воле, хотя бы вы все были сделаны из
стали.
     И он взял длинный меч, лежавший там, и сломал его перед глазами
Хурина, и осколки поранили тому лицо, но Хурин не отступил. Тогда
Моргот простер свою руку к Дор-Ломину и проклял Хурина и
Морвен, и их потомство, сказав:
     - Смотри! Тень моих мыслей ляжет на них, куда бы они не пошли, и
моя ненависть будет преследовать их до конца мира.
     Но Хурин ответил:
     - Ты говоришь впустую. Ибо ты не можешь ни видеть их, ни править
ими издалека: нет, пока ты сохраняешь этот облик и желаешь быть
королем, зримым на земле.
     Тогда Моргот повернулся к Хурину и сказал:
     - Глупец, невеликий среди людей, ничтожнейших среди
говорящих! Видел ли ты валар, или измерил могущество Манвэ и Варды?
Знаешь ли ты предел, достигаемый их мыслью? Или ты думаешь, возможно,
что их мысли обращены к тебе, и что они могут защитить тебя издалека?
     - Я не знаю, - ответил Хурин. - Но так может быть, если они
пожелают. Ибо Извечный Король не будет свергнут, пока Арда
существует.
     - Ты сказал это. Я - Извечный Король, Мелькор, первый и
могущественнейший из всех валар, тот, кто был до начала мира и
сотворил его. Тень моих намерений лежит на Арде, и все, что есть в
ней, склоняется медленно и верно перед моей волей. Но на всех, кого
ты любишь, моя мысль будет давить, как тень Рока, и приведет их во
тьму и отчаянье. Куда бы ни шли они - там восстанет зло. Что бы ни
говорили они - их слова будут дурным советом. Что бы ни свершили они
- все обернется против них. Они умрут без надежды, проклиная и жизнь,
и смерть.
     Но Хурин ответил:
     - Ты забыл, с кем ты говоришь? То же ты говорил давным-давно нашим
отцам, но мы избежали твоей тени. А ныне у нас есть знание о тебе.
Ибо мы узрели лица видевших Свет и услышали голоса говоривших с
Манвэ. Ты был до начала Арды - но были и другие, и не ты сотворил ее.
И ты не самый могущественный, ибо ты потратил силу свою на себя самого
и расточил ее в свою пустоту. Ныне ты - не более, чем сбежавший раб
валар, и их цепь по-прежнему ожидает тебя.
     - Ты заучил уроки своих хозяев наизусть, - сказал Моргот. - Но
эти детские сказки не помогут тебе, теперь они все развеялись дымом.
     - И последнее скажу я тебе, раб Моргот, и это идет не от преданий
эльдар, но так говорит мне сердце в этот час. Ты не Повелитель людям
и не будешь им, хотя бы все - и Арда, и Менель, - стали твоим
владением. За Кругами Мира ты не сможешь преследовать тех, кто
отверг тебя.
     - За Кругами Мира я не буду преследовать их, - сказал Моргот. -
Ибо за Кругами Мира - Ничто. Но в Кругах Мира они не избегнут меня,
пока не уйдут в Ничто.
     - Ты лжешь, - сказал Хурин.
     - Ты увидишь, и ты поверишь, что я не лгу, - ответил Моргот. И,
вернув Хурина в Ангбанд, он посадил его в каменное кресло на вершина
Тангородрим, с которого можно было увидеть землю Хитлума на западе и
земли Белерианда на юге. Там удерживала его власть Моргота. И Моргот,
стоя рядом, проклял его снова и силой своей сделал так, что он не мог
ни покинуть этого места, ни умереть, пока Моргота не освободит его.
     - Сиди теперь здесь, - сказал Моргот, - и смотри на те земли,
куда беда и отчаяние придут к тем, кого ты оставил мне. Ибо ты посмел
насмехаться надо мной и сомневался в могуществе Мелькора, Хозяина
Судеб Арды. Отныне моим зрением будешь ты видеть, и моим слухом
будешь ты слышать, и ничто не будет сокрыто от тебя.

     ["Silmarillion": И так случилось. Но не говорят, что Хурин
когда-либо просил у Моргота милости или смерти, для себя или для кого
из родни своей".]





             ТУРИН СРЕДИ ИЗГОЕВ




     Но когда пришла весна, для Гаурвайт стало опасно задерживаться
так близко от домов Лесных Людей, которые могли собраться и устроить
облаву на них, и потому Турин удивлялся, почему Форвег не уведет их
прочь. На Юге, где не осталось людей, было сытнее и больше дичи, и не
так опасно. Как-то Турин обнаружил, что Форвег и с ним его друг
Андрог отсутствуют, и он спросил, где они, на что сотоварищи его
рассмеялись.
     - Занимаются своими делами, думаю, - сказал Улрад. - Они скоро
вернутся, и тогда мы двинемся. Может быть, в спешке, потому что они
будут счастливчиками, если не приведут за собой пчелиный рой.
     Солнце сияло и молодая листва была зелена, и Турина раздражал
жалкий лагерь изгоев, и он ушел один в лес. Против воли он
вспоминал Сокрытое Царство, и казалось ему, что он слышит названия
цветов Дориата - словно эхо древнего наречия, почти забытого. Но
внезапно он услышал крики, и из орешника выбежала молодая женщина. Ее
одежда была изодрана колючками, она была в ужасе и, споткнувшись,
упала, задыхаясь, наземь. Турин, бросившись к кустам с поднятым
мечом, поверг человека, который ломился через орешник, преследуя ее,
и только в миг удара увидел, что это был Форвег.
     А пока он стоял, глядя в изумлении на кровь, пятнающую траву,
подошел Андрог и тоже остановился, удивленный.
     - Плохо дело, Нэйтан! - воскликнул он и поднял меч. Но Турин уже
успокоился и сказал Андрогу:
     - Где тогда орки? Ты что, опередил их, чтобы помочь ей?
     - Орки? - спросил Андрог. - Дурак! Ты зовешься изгоем. Изгои не
знают другого закона, кроме своих нужд. Ищи своего, Нэйтан, и оставь
нас думать по-своему.
     - Я так и сделаю, - сказал Турин. - Но сегодня наши пути
пересеклись. Ты оставишь эту женщину мне или присоединишься к
Форвегу.
     Андрог расхохотался.
     - Ну коли так, делай, как хочешь. Я не собираюсь соперничать с
тобой в одиночку, но наши парни могут плохо подумать об этом
убийстве.
     Тут женщина поднялась на ноги и положила руку Турину на плечо.
Она взглянула на кровь и она посмотрела на Турина, и в глазах ее была
радость.
     - Убей его, повелитель, - сказала она. - Убей и его тоже! А
потом пойдем со мной. Если ты принесешь их головы, Ларнах, мой отец,
не будет недоволен. За две "волчьи головы" он хорошо награждает.
     Но Турин спросил Андрога:
     - Далеко ли до ее дома?
     - Миля или около того, - ответил тот. - Это вон там, в
укрепленном поселении. Она бродила неподалеку.
     - Тогда иди быстрее, - сказал Турин, обращаясь к женщине. -
Скажи своему отцу, чтобы он лучше приглядывал за тобой. Но я не желаю
рубить головы моих товарищей, чтобы покупать его благосклонность или
что-нибудь еще.
     И он вложил меч в ножны.
     - Идем! - сказал он Андрогу. - Мы возвращаемся. Но если ты хочешь
похоронить своего предводителя, ты должен сделать это сам. Поспеши,
пока не поднялись суматоха и крики. Принеси его оружие!
     И Турин пошел обратно без лишних слов, а Андрог проводил его
взглядом, и нахмурился, как озадаченный некоей загадкой.

     Когда Турин вернулся в лагерь изгоев, он увидел, что те
беспокойны, ибо они оставались на одном месте слишком долго,
поблизости от укрепленных поселений, и они роптали против Форвега.
"Он рискует за наш счет, - говорили они, - за его удовольствия
придется заплатить другим."
     - Так изберите нового предводителя, - сказал Турин, подойдя к
ним. - Форвег не может больше вести вас, ибо он мертв.
     - Откуда ты знаешь? - спросил Улрад. - Ты что, искал мед в том
же улье? И его зажалили пчелы?
     - Нет, - отвечал Турин. - Одного жала оказалось довольно. Я убил
его. Но я пощадил Андрога, и он скоро вернется.
     И он рассказал все, что случилось, упрекая тех, кто поступает
подобным образом, и еще пока он говорил, вернулся Андрог, неся оружие
Форвега.
     - Гляди-ка, Нэйтан! - воскликнул он. - не поднялось никакой
тревоги. Может быть, она надеется снова встретиться с тобой.
     - Если ты собираешься шутить со мной, я раскаюсь, что пожалел
для нее твоей головы, - сказал Турин. - Теперь рассказывай, и будь
краток.
     Тут Андрог довольно правдиво изложил все, что случилось.
     - Что за дело было там у Нэйтана, я удивляюсь, - сказал он. -
Сдается, не наше. Потому что когда я подошел, он уже убил Форвега.
Женщине это понравилось, и она предложила ему пойти с ней, попросив
наши головы в свадебный дар. Но он не пожелал ее, и отослал прочь,
так что я даже не могу придумать, чего они не поделили с
предводителем. Он оставил мне голову на плечах, за что я благодарен,
хотя и премного озадачен.
     - Тогда я не верю твоему утверждению, что ты из Народа Хадора.
Скорее ты из народа Улдора Проклятого, и должен поискать службы в
Ангбанде. А теперь послушайте меня! - воскликнул Турин, обращаясь ко
всем. - Я предлагаю вам выбирать. Вы должны признать меня своим
предводителем вместо Форвега или позволить мне уйти. Теперь я буду
править этим братством или покину его. Но если вы хотите убить меня -
к бою! Я буду сражаться, пока не паду мертвым - или не падете вы.
     Тогда многие схватились за оружие, но Андрог воскликнул:
     - Нет! Голова, которую он пощадил, не безумна! Если мы сразимся,
не один погибнет без надобности, до того, как мы убьем лучшего воина
среди нас, - он засмеялся. - Как и тогда, когда он присоединился к
нам, так и сейчас. Он убивает, чтобы освободить место. Тогда это
оказалось к лучшему, может, так будет и теперь, и он может привести
нас к лучшей доле, чем пробавляться чужими остатками.
     А старый Алгунд сказал:
     - Лучший среди нас. Было время, когда мы сделали бы то же самое,
если бы решились, но мы многое забыли. Он может, наконец, привести
нас домой.
     И тут пришла Турину мысль, что из этой малой банды он
может создать себе силу, с которой он обретет свои владения. И он
взглянул на Андрога и Алгунда, и сказал:
     - Домой - так ты сказал? Высоки и холодны стоят Горы Тени перед
нами. За ними - народ Улдора, а вокруг них - легионы Ангбанда. Если
же они не устрашат вас, семижды семь воинов, тогда я могу повести
вас домой. Но как далеко уйдем мы до того, как погибнуть?
     Все молчали. Тогда Турин заговорил снова.
     - Так берете ли вы меня в предводители? Тогда я уведу вас
прежде всего в глушь, подальше от домов людей. Там мы найдем лучшую
долю - а если нет, так, по крайней мере, заслужим меньше ненависти
от подобных нам.
     Тут все те, кто был из Народа Хадора, собрались вокруг него и
избрали его предводителем, остальные же поневоле согласились. И он
увел их из той страны (10).

      Много посланцев отправил Тингол на поиски Турина в самом
Дориате и в приграничных землях, но в год его бегства они искали
впустую, ибо никто не знал и не мог предположить, что он был с
изгоями и врагами людей. Когда пришла зима, они вернулись к королю,
кроме одного Белега. После того, как другие ушли, он один продолжал
поиски.
     Но в Димбаре и на северных границах Дориата дела пошли плохо.
Дракон-шлем больше не появлялся в битвах, да и Тугого Лука не
хватало, и слуги Моргота воспряли духом, и число их и дерзость
возросли. Зима пришла и прошла, а весной их нападения возобновились:
Димбар был опустошен, и Люди Бретиля устрашились, ибо зло плескалось
у всех их границ, кроме южной.
     Прошел год с тех пор, как Турин исчез, и Белег по-прежнему искал
его, но надежды у него было все меньше. Он дошел в своих странствиях
на север до Перекрестков Тейглина, но там, услышав плохие новости о
новом вторжении орков из Таур-ну-Фуин, он повернул назад и случайно
забрел к поселениям Лесных Людей - вскоре после того, как Турин
покинул те места. Там услышал он странную историю, которая
передавалась среди тех людей: высокий и величественный человек - или
эльф-воин, как говорили некоторые, - появился в лесах, убил одного из
Гаурвайт и спас дочь Ларнаха, за которой те гнались.
     - Он был очень гордым, - сказала дочь Ларнаха Белегу. - С яркими
глазами, которые едва удостоили меня взгляда. Однако он назвал Волков
своими товарищами и не пожелал убить того, другого, который стоял с
ним рядом, а тот знал его имя. Нэйтан - так он назвал его.
     - Ты можешь разгадать эту загадку? - спросил Ларнах эльфа.
     - Увы, могу, - сказал Белег. - Человек, о котором вы говорите, и
есть тот, кого я ищу.
     Больше он ничего не сказал им о Турине, но предупредил их о
беде, что нависла над севером.
     - Скоро придут орки, разоряя эту страну, и сила их будет слишком
велика, чтобы вы могли выстоять, - сказал он. - В этом году вы должны
в конце концов отдать либо вашу свободу, либо жизнь. Идите в Бретиль,
пока еще есть время!
     После этого Белег спешно отправился своей дорогой, и искал
логово изгоев и те следы, которые могли показать ему, куда они ушли.
И скоро он нашел эти следы, но Турин теперь опережал его на несколько
дней и двигался быстро, опасаясь преследования Лесных, и употребил
все свое искусство, которым владел, чтобы сбить с толку и озадачить
любого преследователя. Редко изгои оставались в одном лагере на две
ночи, и они оставляли мало следов на стоянках и в пути. Так что
даже Белег выслеживал их напрасно. Ведомый теми знаками, которые он
мог прочесть, или слухами о проходивших людях, что расходились среди
тех диких тварей, с которыми он мог говорить, он часто проходил
рядом, но всегда их лагерь оказывался пуст, когда он приходил туда,
ибо они выставляли стражу днем и ночью и при малейшем подозрении
исчезали.
     - Горе мне! - восклицал Белег. - Слишком хорошо преподал я этому
сыну людей знание леса и поля! Можно подумать, что это отряд эльфов!
     Но и они встревожились, что их выслеживает некий неутомимый
преследователь, которого они не могут увидеть, и тем более не могут
сбить со следа, и заволновались (11).

     Вскоре, как Белег и опасался, орки перешли через Бритиах и,
встретив сопротивление всех тех, кого мог собрать Хандир из Бретиля,
направились через Перекрестки Тейглина к югу в поисках добычи. Многие
из Лесных Людей приняли совет Белега и отослали своих женщин и детей
искать убежища в Бретиле. Отосланные и их охрана спаслись, миновав
Перекрестки вовремя, но вооруженные мужчины, которые шли за ними,
были встречены орками и разбиты. Немногие проложили себе путь чрез
врагов и пришли в Бретиль, но много было убитых и пленных. А орки
пришли в их дома, разграбили их и подожгли. Потом они повернули назад
на запад, отыскивая Дорогу, ибо они хотели теперь вернуться поскорее
на север со своей добычей и пленниками.
     Но дозорные изгоев быстро обнаружили их, и хотя им было мало
дела до пленных, ограбление Лесных вызвало у них зависть. Турину
казалось опасным открываться оркам, пока число их неизвестно, но
изгои не послушали его, ибо терпели жестокую нужду, и кое-кто начал
жалеть, что у них такой предводитель. Потому Турин, взяв с собой лишь
Орлега, отправился последить за орками, и, передав командование
Андрогу, приказал им быть вместе и хорошо прятаться, пока они не
вернутся.
     Теперь войско орков было много больше, чем отряд изгоев, но они
были в землях, куда орки редко дерзали забредать, и знали также, что
за Дорогой лежит Талат Дирнен, Хранимая Равнина, где разведчики и
дозорные Нарготронда несут стражу. Боясь опасности, они были
осторожны, и их разведчики крались меж деревьев по обе стороны от
марширующих колонн. Так и получилось, что Турин и Орлег, лежа в
укрытии, были обнаружены, ибо три разведчика споткнулись о них, и,
хотя они убили двух, третий удрал, крича на бегу: "Голуг! Голуг!" А
так орки называли нолдор. Тут же лес наполнился орками,