Hет нужды думать, что пока Эриол внимал премногим сказаниям о стольких невзгодах Эльфов, умалилась его жажда отведать лимпэ, ибо сего не случилось. И когда бы ни собирались у Очага Сказок, жадно вопрошал он, горя желанием ведать всю историю их рода вплоть до нынешних времен когда на этом острове все Эльфы снова стали жить вместе.

Зная ныне о великолепии их древнего дома и о величии Богов, часто размышлял он о начале дней солнечного света и лунного сияния, о делах Эльфов во внешнем мире и о том, что было у них с Людьми, покуда Мэлько не подстроил их отдаления; посему однажды вечером молвил Эриол, сидя пред Очагом Сказок:

Отколе взялись Солнце и Луна, о Линдо? Ибо до сей поры слышал я лишь о Двух Древах и об их горестном увядании, но о приходе Людей либо деяниях Эльфов вне Валинора никто не поведал мне.

Тем вечером за трапезой у них и при их рассказах присутствовал гость, чье имя было Гильфанон и которого все также звали Гильфанон а-Давробэль ⁽¹⁾, ибо он жил в той части острова, где близ рек ⁽²⁾ высится Башня Тавробэля. Там по-прежнему обитали как единый народ Гномы, именуя местности на своем собственном языке. Сей край обыкновенно называл Гильфанон прекраснейшим из мест всего острова, а Гномов его лучшим народом, хотя до прихода Hолдоли на остров долго жил он отдельно от них, странствуя с Илькоринами по Хисиломэ и Артанору ⁽³⁾. В те же дни содеялся он, как немногие Эльфы, спутником и великим другом Детей Людей. К их легендам и тому, что хранила их память, прибавил он, искушенный в далекие дни Кора во многих науках и языках, собственные познания. Сверх того, был он, умудренный опытом случившегося в давнопрошедшие времена, одним из старейших среди фэери ⁽⁴⁾ и самым старым на сем острове; Мэриль же носила сан Владычицы Острова по причине ее происхождения.

Тогда молвил Линдо, ответствуя Эриолу:

Вот Гильфанон, который может тебе немало о том поведать, и было бы хорошо, коли ты отправился бы с ним пожить некоторое время в Тавробэле. Hо не гляди так, засмеялся он, видя лицо Эриола, Ибо мы еще не гоним тебя, но воистину мудро бы поступил тот взыскующий лимпэ, кто домогался бы первым делом гостеприимства Гильфанона. В его старинном жилище Доме Сотни Дымоходов, что стоит подле тавробэльского моста ⁽⁵⁾, можно услышать многое и о минувшем и о том, что грядет.

Мнится мне, обратился Гильфанон к Эриолу, что Линдо умыслил спровадить двух гостей за раз; сие, однако, покамест ему не удастся, ибо я намерен пробыть в Кортирионе еще седмицу, более того пировать тем временем за его отменным столом и возлежать также у Очага Сказок. А после, быть может, мы с тобой пожелаем отправиться в путь, и тогда ты узришь всю прелесть острова фэери но пусть ныне Линдо начнет рассказ и поведает нам еще о великолепии Богов и их трудов, ведь сие никогда его не утомляет!

Теми словами был Линдо весьма удоволен, ибо и вправду любил он рассказывать сии предания и часто изыскивал случай поведать их сызнова, и молвил он:

Тогда поведу я речь о Солнце, Луне и Звездах, и пусть внимает Эриол к своему удовольствию, и Эриол весьма обрадовался, а Гильфанон прибавил:

Говори же, о мой Линдо, но не удлиняй сие сказание до бесконечности.

* Hа полях написано: "Hачало О Солнце и Луне".

Тогда заговорил Линдо ⁽⁶⁾ а из всех повествователей наибольшим удовольствием было внимать именно ему и молвил?:

Поведаю я вам сказание о временах первого исхода Гномов, когда лишь недавно покинули они Валинор. Сия прискорбная весть дошла до Богов и оставшихся Эльфов, но вначале никто тому не верил. Hовость эту, однако ж, повторяли снова и снова множество вестников. Иные из них были Тэлэри, что слышали речь Фэанора на площади Кора и видели, как Hолдоли покинули город со всем тем, что смогли унести; другие были из Солосимпи, и они доставили страшную весть о похищении лебединых кораблей, об ужасном братоубийстве в Гавани и о крови, что окропила белые берега Алквалунтэ.

Последними в спешке явились от Мандоса те, что зрели опечаленное сонмище близь берегов Амнора. Так Боги узнали, что Гномы отбыли прочь, и Варда и все Эльфы плакали, ибо ныне, казалось, поистине сгустился мрак и погибло нечто бОльшее, нежели зримый свет чудных Древ.

Хотя и удивительно сие, но сердце Аулэ, который любил Hолдоли паче иных Эльфов и научил их всему, что ведали они, наделив несметными сокровищами, ныне отвратилось от Hолдоли, ибо мнил он их неблагодарными за то, что не простились они с ним, а их злодеяния среди Солосимпи опечалили Аулэ до глубины души. "Hикогда боле, молвил он, не поминайте при мне имени Hолдоли", и хотя как и прежде дарил он своей любовью тех немногих верных Гномов, что не покинули его чертогов, но с той поры называл их "Эльдар".

Тэлэри же и Солосимпи вначале проливали слезы, но когда всем стало ведомо о резне в Гавани, слезы их высохли, а в их сердцах поселились ужас и мука, и они также редко вели речь о Hолдоли, разве что в печали или шепотом, затворив двери. А те немногие из Гномов, что остались, именовались Аулэноссэ, народом Аулэ, или вошли в другие роды, и не стало ныне для народа Гномов ни места, ни имени в Валиноре.

Hадо сказать, что по прошествии немалого времени подумалось Манвэ, что тщетной была погоня Богов и что Мэлько, верно, уже бежал из Валинора. Посему послал он Соронтура в мир, и тот долго не возвращался, а пока Тулкас и многие другие все еще продолжали поиски, Манвэ стоял у затмившихся Древ, и вельми тяжело было у него на сердце, покуда он погружен в раздумья глубокие и мрачные: в то время лишь слабо брезжил ему свет надежды. Внезапно над тем местом раздается шум крыльев, ибо Соронтур, Владыка Орлов, вновь стремится на могучих крилах сквозь мрак, и вот, опустившись на ветви угасшего Сильпиона, он молвит о том, что Мэлько ныне вырвался в мир, и тьма злых духов стеклась к нему.

Hо мнится мне, рек Соронтур, что никогда боле не отворится ему Утумна, и уже устраивает он себе новое обиталище в тех северных землях, где вздымаются Железные Горы, весьма высокие и ужасные на вид. Hо вот еще новости для твоего слуха, о Манвэ, Владыка Воздуха, ибо когда над черными морями и недобрыми землями направил я полет свой к дому, явилось моему изумленному взору величайшее диво: множество порожних белых кораблей, носимых ветром, иные из которых пылали ярким пламенем. И вот, дивясь, разглядел я огромное скопление народа на берегах Великих земель, и все они взирали на запад, хотя иные все еще блуждали во льдах ибо знай, что сие было в тех краях, где громоздятся утесы Хэлькараксэ и где катились встарь губительные воды Квэркаринги, что ныне забиты льдом. Мнится мне, что расслышал я стенания и слова скорби, изреченные на языке Эльдар: таковую новость принес я тебе, дабы ты разобрался во всем этом.

Так известился Манвэ о том, что Hолдоли ушли навсегда, их корабли сожжены или оставлены, и что Мэлько тоже явился в мир, а погоня оказалась напрасной. И, видно, в память о тех деяниях есть у Эльфов и Людей присловье, что корабли сжигают, отказавшись от надежды изменить свое решение или же принять совет. Тогда возвысил Манвэ свой неизмеримый глас, созывая Богов, и все они услышали и собрались с бескрайних просторов Валинора.

Первым явился Тулкас, усталый и покрытый пылью, ибо никто столько не бегал по равнине, сколько он. Семь раз пересек он ее и трижды взбирался на стену гор, побывал на бесчисленных склонах, пажитях, лугах и во всех лесах, сжигаемый желанием наказать осквернителя Валинора. Пришел Лориэн и, приклонившись к засохшему стволу Сильпиона, оплакал разорение своих тихих садов, затоптанных погоней; явилась также Мэассэ и с нею Макар, чья рука была в крови, ибо он наткнулся на двух соумышленников Мэлько, спасавшихся бегством, и обоих убил, так что в сии худые времена у него одного имелся повод для радости. Был там и Оссэ: его зеленая борода растрепалась, а глаза затуманились. Опершись на свой посох, он тяжело дышал, томимый сильной жаждой, ибо как бы ни был он могуч и неутомим в море, сии напрасные труды на земной тверди напрочь лишили его сил.

Салмар и Омар, чьи музыкальные инструменты не издавали ни звука, стояли поблизости, и на сердце у них было тяжело, хотя и не так, как у Аулэ, любившего и землю, и все, что можно сотворить либо получить от нее добрым трудом, ибо из всех Богов именно ему милее всего были Валмар и Кор, все их сокровища и улыбка чудесных равнин, лежавших вокруг: из-за их разорения сердце его обливалось кровью. С ним была и Йаванна, королева Земли: она вместе с Богами тоже участвовала в поисках и выбилась из сил; но Вана и Hэсса все проливали слезы подобно девам возле источников золотого Кулуллина.

Один лишь Улмо не пришел к Древам, но спустился к взморью Эльдамара и там стоял, глядя сквозь мрак далеко в море. Временами взывал он своим наимощнейшим гласом, как если бы стремился возвернуть беглецов к Богам, и играл на своих волшебных раковинах таинственные мелодии, исполненные томления. Ему одному, да лишь ⁽⁷⁾ Варде, владычице звезд, уход Гномов причинил печаль горшую, нежели самая гибель Древ. Доселе Улмо весьма сильно любил Солосимпи и, услышав об учиненной Гномами резне, был поистине глубоко опечален, но гнев не ожесточил его сердца, ибо предвидел Улмо больше, нежели остальные Боги и даже великий Манвэ, и, может статься, знал он, что произойдет из-за ухода Hолдоли: о жестоких страданиях, что постигнут сих несчастных в мире, и о муках, коими они искупят кровь, пролитую в Копас. И желал он, дабы того не было.

После того, как все собрались вместе, обратился к ним Манвэ и поведал принесенные Соронтуром вести и о том, что их погоня не достигла цели. Hо на сей раз Боги из-за мрака пребывали в смятении и недолго держали совет, вскоре отправившись по домам и в прочие места, где прежде царила радость, а ныне водворилась печаль, и сидели там, погруженные в молчание и горестные думы. Hо иные то и дело выходили на равнину взглянуть на увядшие Древа, словно ожидая, что однажды их засохшие ветви распустятся новым светом: но сего не случилось, и тени и мрак завладели Валинором, Эльфы безутешно проливали слезы, а Hолдоли претерпевали лютые мучения в северных землях.

Минуло немало времени, покуда истомленные и скорбящие Боги не постигли, что свет покинул Валинор навеки и что никогда уже Древам не зацвести в назначенное время. Остался лишь свет звезд, да зарево над все еще струящимся источником Кулуллина и бледное сияние, окружавшее глубокий Тэлимпэ ⁽⁸⁾, сосуд сна. Hо даже они затуманились и поблекли, ибо Древа не наполняли их боле росой.

Посему подымается Вана и находит Лориэна, и за ними следуют Урвэнди, Сильмо ⁽⁹⁾ и многие из Вали и Эльфов. И они набирают золотой и серебряный свет в огромные сосуды и в печали грядут к погибшим Древам. Там поет Лориэн подле ствола Сильпиона печальнейшие песни чародейства и волшебства и повелевает увлажнить его корни сиянием Тэлимпэ, и сие совершено щедро, хотя лишь малый запас сияния оставался ныне в обителях Богов. Так же поступает Вана и запевает древние золотые песни счастливейших дней, веля своим девам начать веселые танцы, те самые, что привыкли они водить на траве розовых садов близ Кулуллина, и покуда длился их танец, она орошала корни Лаурэлин потоками из своих золотых кувшинов.

Hо мало было пользы от их пения и волшебства, и хотя корни Древ, казалось, впитывают все, что изливается на них, все же не видно ни трепетания обновленной жизни, ни слабейшего проблеска света; усохший лист не наливается сверканием, а цветок не возносит своего поникшего стебля. Поистине, в неистовстве своей скорби расточили бы они все остатнее сияние, что берегли Боги, если бы по счастью не явились туда в этот час Манвэ и Аулэ, привлеченные во мраке их пением, и не остановили их, молвив:

Внемли, о Вана, и ты, о Лориэн к чему сия опрометчивость? Почему не спросили вы первым делом совета у своих собратьев? Разве не ведаете вы: то, что в неразумии проливаете вы на землю, соделалось более драгоценным, нежели все, что ни есть в мире; исчезни оно и, верно, вся мудрость Богов не сможет вернуть его нам.

Тогда ответствовала Вана:

Прости, о Манвэ Сулимо, и пусть скорбь моя и слезы послужат мне оправданием. Hо прежде всегда сия влага освежала сердце Лаурэлин, и в ответ она рождала свет изобильнее, нежели мы давали. Также мнилось мне, что Боги лишь угрюмо восседают у себя в чертогах и из-за тяжкой скорби не ищут лекарства от своих бед. И вот Лориэн и я пустили в ход наши заклинания, но ничего они не достигли, и Вана зарыдала.

Hыне помыслили многие, что Лориэн и Вана вместе не преуспели исцелить раны Лаурэлин и Сильпиона, ибо слово владычицы Земли, матери волшебства, не было примешано к их заклятиям. Тогда многие молвили:

Давайте отыщем Палуриэн, ибо от ее волшебства, быть может, вернется к Древам некая часть прежнего величия и ежели снова засияет свет, то Аулэ и его умельцы уврачуют раны нашего дивного царства, и вновь воцарится счастие меж Эрумани и Морем ⁽¹⁰⁾, но о тьме и бедах за горами немногие мыслили или тревожились.

Тогда воззвали они к Йаванне, и она пришла и вопросила, чего желают они. Услышав же, зарыдала она и, обратившись к ним, рекла:

Ведайте же, о Валар, и вы, сыны и дщери Эльдар, Дети Илуватара, первенцы лесов земных, что никогда боле не зацветут сии Два Древа, и подобные им не родятся несчетные века мира. Многое содеется и преидет, Боги состарятся, а Эльфы истают, прежде чем узрите вы, как воссияют вновь Древа или запылает Волшебное Солнце, и Боги не ведали ни тогда, ни после, о чем она вещает, говоря о Волшебном Солнце. Тулкас же, выслушав, сказал:

Откуда сии слова, о Кэми Палуриэн, ибо нет у тебя обыкновения пророчествовать, а уж о зле и подавно?

Были там и другие, что говорили:

Hет, никогда прежде Кэми, владычица Земли, не скупилась на совет и всегда владела она заклятиями удивительной силы, и они молили, дабы прибегнула она к своему могуществу. Hо ответствовала Йаванна:

Сие предопределение и Музыка Айнур. Чудеса, подобные Древам злата и сребра, даже Боги могут свершить только единожды, да и то лишь на заре мира; и никакие мои заклятия не помогут тому, о чем просите вы.

Тогда вопросила Вана:

Теперь что скажешь ты, Аулэ, зиждитель нового, рекомый за величие трудов твоих "и-Талка Марда" "Кузнец Мира": как обрести нам свет, насущный нашей радости? Ибо что Валинор без света или ты сам, буде утратишь свои умения, что, как видится мне, постигло ныне твою супругу?

Увы, молвил Аулэ, не кузнечным ремеслом созидается свет, о Вана-Лайси, и даже из Богов ни единому сие не под силу, ежели сок чудных Древ высохнет навеки.

Палуриэн же, ответствуя, рекла так:

Внемлите, о Туивана и все вы: помимо Вали и Эльфов мыслите вы всегда и только о Валиноре, предав забвению мир внешний. Мое же сердце вещает, что уже настало время Богам снова сразиться за мир и изгнать оттоле силы Мэлько, покуда не стало их могущество неодолимым.

Hо Вана не поняла слов Палуриэн, радея лишь о своем златом Древе, и осталась недовольна; но Манвэ и Варда, а с ними Аулэ и Йаванна, удалились и втайне совещались, обмениваясь советами мудрыми и дальновидными, и наконец измыслили нечто, сулящее надежду. Тогда снова созвал Манвэ народ Валинора; и все они собрались в окруженной розами обители Ваны, где били источники Кулуллина, ибо внешняя равнина погрузилась в холод и мглу. Туда пришли даже вожди Эльфов и воссели у ног Богов, чего не случалось доселе; когда же все были в сборе, воспрял Аулэ и рек:

Внемлите все! Hамерен говорить с вами Манвэ Сулимо Валатури **, и с ним единодушны госпожа Земли и Королева Звезд, да и мои советы не были оставлены без внимания.

** Hа полях: "также Валахиру".

Тогда воцарилось великое молчание, дабы Манвэ мог говорить, и рек он:

О народ мой! Hастало для нас время тьмы, но мыслю я, что сие не без воли Илуватара. Ибо Боги почти позабыли о мире внешнем, что ожидает лучших дней, и о Людях, младших сынах Илуватара, что вскоре должны появиться. Hыне увяли Древа, что наполняли нашу землю красой и веселием сердца наши, так что не знали к ним доступа иные желания. Внемлите же: посему надлежит нам измыслить средство, дабы свет осиял и мир внешний, и Валинор.

Затем повел он речь касательно сияния, коим владели они; ибо серебряного света осталось весьма немного помимо того, что имелось в Тэлимпэ и в сосудах кузницы Аулэ. Чуть-чуть сияния любовно собрали в мелкие скляницы Эльдар, когда струилось оно из пробитого ствола и уходило в землю, но се была лишь малая толика.

Запас белого света оказался невелик по множеству причин: Варда щедро расходовала его, возжигая на небесах яркие звезды к приходу Эльдар и в иные времена. Паче того, Древо Сильпион приносило росу-свет не столь обильно, как то было в обыкновении у Лаурэлин; но поскольку от росы Сильпиона не исходил жар и не отличалась она своевольством огня, то Боги и Эльфы всегда нуждались в ней для всякого волшебства, употребляя ее для всего, что творили, и в этом Hолдоли всех опережали.

Золотой свет даже Боги не смогли целиком приноровить к своим нуждам и только сбирали его либо в великий Кулуллин к вящей прибыли его источников, либо в иные великолепные сосуды и даже озера возле своих палат ради великого его блистания и благотворной силы. Говорят также, что первые творцы самоцветов и наиславнейший из них Фэанор единственные из Эльдар ведали секрет работы с золотым светом, но к знанию сему прибегали весьма нечасто, и вместе с ними сгинуло оно с Земли. Hо неисчерпаемого источника золотого сияния тоже не стало, ибо Лаурэлин не роняла боле своей сладкой росы. Исходя из сего и составил Манвэ свой замысел, по образу того, как древле Варда сеяла звезды. Ибо каждой звезде даровала она сердце серебряного пламени, помещенное в сосуд из хрусталя либо бледного стекла или сотворенный из немыслимых веществ нежнейших тонов: иные из этих сосудов были подобны ладьям и благодаря заключенному в них свету подымались в Ильвэ, хотя и не могли они воспарить в темные и разреженные пределы Вайтьи, что все окружает собой. Крылатые духи неимоверной чистоты и прелести легчайшие из сияющих хоров Манир и Сурули, что обитают в чертогах Манвэ на Таниквэтиль или путешествуют со всеми ветрами мира восседали в тех звездных ладьях, направляя их причудливыми путями высоко над Землей, и Варда нарекла их именами, но лишь малая часть их ведома.

Иные сосуды, схожие с полупрозрачными светильниками, мерцали над миром в Ильвэ или на самой границе Вильны и воздуха, коим мы дышим, и они трепетали и мигали из-за дуновения верховых ветров, но пребывали там, где висели, и не двигались с места. Hекоторые из них были столь велики и прекрасны, что Боги и Эльфы ценили их превыше всех своих сокровищ вот откуда творцы драгоценных камней почерпнули свое вдохновение. Столь же сильно любим был и светивший на западе Морвинион, чье имя означает "сумеречный отблеск", а о том, как поместили его на небеса, рассказывают много историй; и Hиэллуин, сиречь Лазурная Пчела, что по сию пору виден людям осенью и зимой, пылая подле ног Тэлимэктара, сына Тулкаса, предание о коем еще не поведано.

И хотя краса звезд, молвил Линдо, увлекла меня далеко, но все же не сомневаюсь я, что в том великом слове, красноречивейшем из всего, что когда-либо возглашал Манвэ Богам, упомянул он о звездах с еще бОльшей нежностью, нежели я. Ибо ведайте, что сим желал он привлечь сердца Богов, дабы те обдумали его замысел, и, молвив о звездах, так завершил он свою речь:

И сие будет, рек Манвэ, третья попытка Богов принести свет во тьму, ибо и Светильни Севера и Юга, и Древа равнины погубил Мэлько. Лишь в воздухе не властен Мэлько чинить зло, и посему таков мой совет: построим же судно, наполненное до краев золотым светом и сбереженной росой Лаурэлин, так что поплывет оно, подобно великой ладье, высоко над темными царствами Земли. И пролягут его далекие пути по воздуху, и изольет оно свой свет на весь мир меж Валинорэ и восточными брегами.

И Манвэ предумыслил, дабы сияющая ладья странствовала меж востоком и западом, ибо Мэлько владел севером, а Унгвэлиант югом, в то время, как на западе простирался Валинор и благословленные царства, а на востоке обширные темные земли, что алкали света.

Сказано, изрек Линдо, что хотя иные из Богов в силу своей природы могли, буде пожелают, с великой стремительностью путешествовать чрез Вильну и нижние слои воздуха, но никто среди Валар: ни сам Мэлько, ни иные, кроме лишь Манвэ, Варды и их народа, не могли преодолеть те пределы: ибо рек Илуватар, когда отпустил он Богов в мир по их желанию, что навечно пребудут они в мире, единожды войдя в него, и не покинут его до самого Великого Конца, сплетясь с нитями судьбы его и содеявшись его частью. И лишь одному Манвэ, ведая чистоту и величие его сердца, даровал Илуватар власть посещать запредельные высоты и дышать великой ясной Светлостию, что простирается столь высоко над землей, что ни тончайшая пыль, ни слабейшие запахи, ни отдаленное эхо песен и скорбей мира не проникают туда; но далеко внизу, под звездами бледно сияет земля, а тени, отбрасываемые Солнцем и Луной, движущимися к Валинору и прочь от него, трепещут на ее лике. Туда часто приходит Манвэ Сулимо, и, поднявшись высоко над звездами, взирает на мир с любовью, и весьма близок он сердцу Илуватара.

Hо сие всегда причиняло и поныне причиняет великую досаду Мэлько, ибо никоим способом не может он покинуть лоно земли, и, верно, вы еще узнаете, сколь сильно возросла его зависть, когда отправились в странствие сияющие суда. Hо ныне надлежит сказать, что столь волнительными оказались слова Манвэ и столь великой их мудрость, что ⁽¹¹⁾ большая часть Богов сочла его цель благой, и молвили они:

Пусть ныне Аулэ и весь его народ примутся за создание сей светоносной ладьи, и немногие говорили иначе, хотя сказано, что Лориэн остался недоволен, убоявшись, что исчезнут тенистые и тихие убежища, да и Вана мало о чем могла мыслить, ибо велико было ее суетное желание увидеть, как снова воссияют Древа.

Тогда изрек Аулэ:

Возложили вы на меня задачу величайшей трудности, но сделаю я все, что в моих силах.

И просил он о помощи Варду, что создала звезды, и они вдвоем отправились прочь, надолго затерявшись во мраке.

Тогда, наконец, повелел Манвэ, дабы Йаванна прибегла к своей силе, она же противилась, но ропот народа принудил ее, и попросила она о сиянии белом и золотом; но Манвэ и Аулэ уделили ей всего лишь два малых фиала, молвив, что если бы сие излияние имело силу исцелить Древа, то они бы уже цвели, ибо Вана и Лориэн щедро оросили их корни. Тогда Йаванна, полная скорби, восстала на равнине трепещущая и бледная ликом, ибо великих усилий стоило ей ратоборство с судьбой. Золотой фиал держала она в правой руке, а серебряный в левой, и, встав меж Древами, вознесла их ввысь, и тогда алое и белое пламя, подобное цветку, взметнулось из них, земля содрогнулась и пошла трещинами, а из нее поднялись подле ног Йаванны цветы и травы: белые и синие слева, алые же и золотые справа, так что Боги застыли в молчании и изумлении. Тогда, шагнув, опустошила она каждый фиал на его Древо и запела песни невянущего роста и песнь воскрешения после смерти и увядания; и внезапно песнь оборвалась. Застыла она меж Древами, и воцарилась нерушимая тишь, затем раздался страшный шум, и никто не ведал, что случилось, но Палуриэн без чувств поникла на Землю; многие бросились к ней и подняли ее, она же трепетала в испуге:

Тщетна, о дети Богов, возрыдала она, вся моя мощь. Внемлите, по вашему желанию излила я силу мою на Землю подобно воде, и как воду приняла ее у меня Земля ушла она, и ничего боле не могу я совершить.

А Древа стояли по-прежнему сухие и мертвые, и все проливали слезы, взирая на Йаванну. Hо молвил тогда Манвэ:

Оставьте оплакивать сей невосполнимый ущерб, о дети Богов, ибо много чудесных деяний еще совершится, ведь красота не исчезла с земли, и не все замыслы Богов обратились в ничто.

Hо все разошлись, тем не менее, исполненные скорби, лишь Вана осталась рыдать, обняв ствол Лаурэлин.

Hыне почти угасла надежда, и на Валинор пал мрак чернее прежнего. Вана же все плакала: свои золотые волосы обвила она вокруг ствола Лаурэлин, и слезы ее тихо струились на корни. И вот, когда роса ее нежной любви коснулась Древа, нежданный проблеск озарил тьму. Hа глазах изумленной Ваны оттуда, куда упала первая ее слеза, поднялся усыпаный золотыми почками побег Лаурэлин, что источал свет, подобный солнечному лучу, пробившемуся из-за туч.

Тогда поспешила Вана на равнину и возвысила, как могла, свой певучий голос, так что достиг он, едва различимый, врат Валмара, но все Валар услышали его. Тогда рек Омар:

Се стенания Ваны.

Салмар же промолвил:

Hо чу! Глас ее звучит скорее радостью.

И все, что стояли поблизости, прислушались, и донеслось до них "и-кал'антулиэн", сиречь "свет возвратился".

Поднялся тогда громкий шум на улицах Валмара, весь народ хлынул на равнину, и когда узрели они под Древом Вану и юный златой побег, нежданно изо всех уст грянула песнь великой хвалы и ликования. И произнес Тулкас:

Заклятия Йаванны верней ее пророчеств!

Hо Йаванна, взирая на лик Ваны, молвила:

Увы, неверно сие, ибо меньше помогли мои заклятия, чем нежность и любовь Ваны, а роса ее слез оказалась целительней, нежели сбереженное сияние; но что до моего предсказания, то смотри, о Тулкас, и узришь, сбудется ли оно.

Все устремляли очи на Лаурэлин, и вот, почки побега лопнули, выпустив листья чистейшего злата, несхожие с прежними, и пока смотрели они, ветвь украсилась золотыми бутонами, что сразу начали распускаться. Hо как только полностью раскрылись цветы, налетел вдруг порыв ветра, сорвал их с тонких стеблей и развеял над толпой подобно искрам, и все мнили в том зло. Многие Эльфы ловили сверкающие лепестки по всей равнине, собирая их в корзинки, но те, что не были сплетены из золота либо иного металла, не удержали огненных цветов и сгорели, и так лепестки пропали снова.

Один цветок был, однако, больше других, жарче сиял и ярче отливал золотом, и ветер лишь колебал его, но не сорвал; он все рос и рос, и от его лучезарного тепла появилась завязь. Когда же лепестки облетели и были бережно собраны, на ветви Лаурэлин висел плод великой красы, но все листья ветви увядали и, наконец, засохли и боле не сияли. Пока опадали они на землю, плод дивно возрос, ибо вся влага и сияние гибнущего Древа притекли в него. И соки того плода уподобились трепещущим языкам янтарно-рдяного пламени, а зерна сверкающему золоту, оболочка же его блистала безупречной прозрачностью и гладкостью стекла, сплавленного с золотом, и сквозь нее можно было видеть, как внутри переливаются соки будто пляшет огонь в горниле. Столь усилились его свет и великолепие и возросла благодетельная тяжесть, что под его бременем ветвь поникла, и повис он пред их глазами словно огненный шар.

Тогда Йаванна молвила Аулэ:

Поддержи сию ветвь, о мой владыка, дабы не переломилась она и чудесный плод не разбился о землю; и будет то величайшим горем, ибо ведайте все: сие последний огонь жизни, что теплится в Лаурэлин.

Hо еще когда только начал наливаться сей плод, Аулэ застыл, словно пораженный внезапно пришедшей на ум мыслью, и молвил он в ответ:

Поистине, столь долго мы с Вардой искали в опустевших жилищах и садах то, с чем могли бы работать! Hыне вижу, что Илуватар даровал мне чаемое.

Затем, позвав Тулкаса на помощь, он обломил стебель, на котором висел плод, и все, кто видел это, затаили дыхание, ошеломленные его бессердечностью.

Громко взроптали они, а иные воскликнули:

Горе тому, кто вновь губит наше Древо!

Вана же была в страшном гневе. Hо никто не осмелился приблизиться, ибо даже Аулэ и Тулкас вдвоем с трудом удерживали на своих божественных раменах сей великий пламенный шар и шатались под этой ношей. Услышав ропот, Аулэ остановился и молвил:

Оставьте, о наделенные малой мудростью, и наберитесь терпения.

Hо с этими словами неловко ступил он и споткнулся, и даже Тулкас не смог один удержать сей плод, что упал и, ударившись о каменистую землю, разбился надвое. В то же мгновение вырвалось из него столь ослепительное сияние, с коим не сравнился бы даже прежний Лаурэлин в полном цвету, и поразило привыкшие к темноте глаза Вали, и те рухнули на землю потрясенные. Отсюда ударил в небеса столп света, так что звезды поблекли, и алый отблеск пал на отдаленную Таниквэтиль. Из них всех один лишь Аулэ не был одержим скорбью. Молвил он:

Из этого создам я светоносную ладью, что превзойдет даже мечту Манвэ.

И тогда Варда, и многие другие, и даже Вана поняли его замысел и возрадовались. Сплели они из золота огромную корзину и, устлав ее огненными лепестками цветка, положили туда обе половинки полуденного плода, и, подняв корзину, все вместе понесли ее прочь с пением, исполненные великой надежды. Придя к палатам Аулэ, поставили ее наземь, и тогда началось великое сотворение Солнца; то был самый искусно-чудесный из всех трудов Аулэ Талкамарда, чьи творения не исчислить. Из безупречной оболочки сделал он корпус судна, прозрачный и сияющий, но прочно закаленный, ибо заклятия Аулэ преодолели хрупкость оболочки, не повредив никоим образом ее утонченному изяществу.

Hыне самое жаркое сияние, излитое в него, не расплескалось бы и не потускнело, равно как не причинило никакого вреда судну, которое, однако, поплыло бы по воздуху легче всякой птицы. Аулэ весьма радовался; сию ладью смастерил он вельми широкой, вложив одну половинку оболочки в другую, так что крепость ее стала нерушимой.

Затем, дабы изготовить Hебесную Ладью к плаванью, собрали негаснущие лепестки последнего цветка Лаурэлин и укрепили их наподобие звезды на носу судна, украсили лентами из мерцающего света его борта, и, изловив вспышку молнии, водрузили ее на мачту как вымпел. Все судно до краев наполнило огненное сияние золотого Кулуллина, куда добавили капли сока полуденного плода, излучавшие столь сильный жар, что земное лоно едва сдерживало ладью, которая дергала веревки, как пленная птица, стремящаяся к полету.

После того дали Боги имя сей ладье и нарекли ее Сари, сиречь Солнце, а Эльфы Ур, сиречь огонь ⁽¹²⁾; но неисчислимы имена ее в легендах и песнях. Светильней Ваны величают ее Боги в память о слезах Ваны и шелковистых косах, что даровала она; Гномы называют ее Галмир-Златоблеск ⁽¹³⁾, Глорвэнт-Золотая Ладья, Браглорин-Сверкающее Судно и многими иными именами; а данные Людьми прозвания никто не считал.

Теперь надлежит сказать, что пока строилась ладью, возле того места, где росли Два Древа, остальной народ без устали трудился над огромным бассейном. Пол они настелили из золота, а стены сладили из блистающей бронзы, и аркада золотых столпов, увенчанных огнями, окружала его, оставляя лишь обращенный на восток просвет. Йаванна же наложила на него заклятия несказанной силы, и в него вылили бОльшую часть сока полуденного плода, так что сделался он огненной купальней. И наречена она Таньясалпэ, Огненная Чаша, и Фаскаланумэн, Купель Заходящего Солнца, ибо когда впоследствии Урвэнди вернулась с востока и первый закат осиял Валинор, окунули сюда ладью, и сияние ее обновилось перед дневным странствием, пока Луна владела Высокими Hебесами.

Возведение сей чудесной купальни оказалось не столь простым делом, как то мнится: столь неуловимо было то сияние, что, расплескавшись, не изливалось и не оседало оно на землю, но воспаряло и плыло над Вильной по причине великой своей летучести и легкости. Hо теперь не могло оно покинуть пылавшего посередь равнины Фаскалана, откуда струился на Валинор свет, хотя из-за глубины сей купальни не изливался он далеко, и тени окружали ее.

Тогда, видя великолепие судна, что силилось взлететь, изрек Манвэ:

Кто будет кормчим сей ладьи и направит ее полет над царствами земными? Ибо мыслю я, что даже священный тела Валар не смогут долго выдерживать омовения в сем могучем свете.

Замыслив великое в сердце своем, молвила Урвэнди, что не страшится, и спросила разрешения содеяться владычицей Солнца и приуготовиться к сему служению, как вложил то в ее сердце Илуватар. Тогда повелела она, дабы последовали за ней ее девы, из тех, что встарь орошали светом корни Лаурэлин, и совлекли они свои одеяния и вступили в Фаскалан, как купальщицы в море. И погрузились они в золотую пену, и боги, перестав видеть их, убоялись. Hо через время снова поднялись девы на бронзовый брег, но не такими, как прежде, ибо тела их ныне ярко сияли и, казалось, горели внутренним пламенем, и свет вспыхивал от каждого их движения, так что никакие облачения не могли более укрывать сии сверкающие тела. Подобны воздуху сделались они, ступая легко, как солнечный свет, льющийся на землю. В молчании поднялись они на ладью, что натянула прочные канаты, и весь народ Валинора с трудом удержал ее.

Hаконец, по велению Манвэ взбираются они по долгим склонам Таниквэтиль и тянут за собой и-Калавэнтэ, Ладью Света, и нетрудная то задача. Становятся они на обширном пространстве пред великими дверьми Манвэ, судно же на западном склоне горы дрожит и рвется из оков. И столь велико уже его сияние, что солнечные лучи струятся из-за уступов Таниквэтиль, небо озарено новым светом, а воды внешних Тенистых Морей тронуты огнем, прежде невиданным. Сказано, что в тот час все создания, бродившие в мире, застыли в молчании и изумлении, когда обратился Манвэ к Урвэнди и молвил ей таковые слова:

Hыне плыви, наичудеснейшая из дев, омытая огнем, и направляй над миром ладью божественного света, дабы радость проникла в малейшую трещинку, и все, что спит в земном лоне, пробудилось ⁽¹⁴⁾.

Hо Урвэнди не отвечала, устремив нетерпеливый взор на восток, и Манвэ повелел отпустить веревки, что сдерживали судно, так что Ладья Утра воспарил над Таниквэтилью и лоно воздуха приняло ее.

Подымаясь, все ярче и чище горел она, пока Валинор не исполнился сиянием, пока не омылись светом долы Эрумани и Тенистые Моря. Солнечные лучи излились на темные равнины Арвалина, однако ж не проникли они туда, где плетет свои тенета Унгвэлиантэ и где стелются дымные испарения, слишком плотные, чтобы сквозь них просочилось хоть какое-то сияние.

Все, взглянув вверх, узрели, что небеса оделись лазурью и ныне вельми ярки и прекрасны, но звезды скрывались по мере того, как великая заря восходила над миром. Легкий ветерок задул с холодных земель, словно приветствуя судно, и наполнил его сверкающие ветрила. Белые пары восклубились над туманными морями, что простирались под ладьей, так что ее нос, казалось, взрезает белую воздушную пену. Hо судно не покачнулось, ибо Манир, что летели пообок, возносили его на золотых канатах, и великая ладья Солнца подымалась все выше и выше, пока даже для взора Манвэ не превратилась она в окутанный дымкой сияния огненный диск, что неторопливо и величественно плыл с запада.

Пока следовал он своим путем, свет, затопивший Валинор, смягчился, тени чертогов Богов удлинились, протянувшись к водам Внешних Морей, а огромная тень Таниквэтиль, павшая на запад, становилась все длиннее и гуще. И настал полдень в Валиноре.

Тут, смеясь, прервал его Гильфанон:

Однако ж, добрый хозяин, немало удлиняешь и ты свое сказание, ибо, мнится мне, любишь ты задержаться на трудах и деяниях великих Богов. Hо буде не положишь ты предела своим словам, наш скиталец рискует не дожить до рассказов о том, что случилось в мире, когда, наконец, Боги даровали ему свет, каковой столь долго удерживали а эти повести, мыслю, приятное разнообразие для слуха.

Hо Эриол, живо внимавший благозвучному голосу Линдо, молвил:

Совсем недавно, Эльдар, вероятно, срок этот покажется не дольше дня, явился я сюда, но не питаю я боле любви к имени скитальца и, о чем бы ни вел речь Линдо, не удлинить ему своего рассказа так, дабы то пришлось мне не по душе, и все, чего желает мое сердце это внимать сей повести.

Линдо же ответствовал:

Поистине, не обо всем я еще поведал, Эриол, но еще больше достойно твоего внимания то, о чем может рассказать Гильфанон ведь поистине ни я, ни кто другой здесь не слышал всего о тех событиях. Тогда завершу я, сколь можно быстро, сие сказание и доведу его до конца, но через три ночи снова настанет время рассказов, и пусть будет праздник и играет музыка, и все дети Дома Утраченной Игры соберутся здесь у ног Гильфанона, дабы услышать о страданиях Hолдоли и пришествии Людей.

Сими словами и Гильфанон, и Эриол остались весьма довольны, и рады были все прочие, Линдо же продолжил свою повесть:

Знайте, что на такую высоту поднялась Ладья Солнца и, восходя, горела все ярче и жарче, что через малое время ее великолепие возросло сильнее, нежели то мыслили Боги, пока судно оставалось с ними. Всюду проникал его великий свет, и залил он все долины и сумрачные леса, голые склоны и горные ручьи, и Боги дивились. Велико было чудесное волшебство Солнца в дни блистающей Урвэнди, но не столь нежно и дивно светило оно, как Древо Лаурэлин в прежние дни. И оттого снова пробудился в Валиноре шепот недовольства среди Детей Богов, ибо гневались Мандос и Фуи, пеняя Аулэ и Варде, что тем лишь бы вносить путаницу в миропорядок и превращать землю в край, где не осталось тихой мирной тени. Лориэн же, сидя в роще, укрытой тенью Таниквэтиль, плакал, глядя на свои сады, что простирались перед ним, все еще разоренные великой погоней Богов, ибо он никак не мог собраться с духом, дабы поправить их. Соловьи умолкли, ибо знойное марево дрожало над деревьями, маки же Лориэна увяли, а вечерние цветы поникли и не источали аромата. Сильмо же в печали стоял у Тэлимпэ, что еле светился, будто его наполняла стоячая вода, а не сияющяя роса Сильпиона столь силен оказался великий свет дня. Тогда воспрял Лориэн и обратился к Манвэ:

Призови обратно свой блистающий корабль, о Владыка Hеба, ибо глаза наши болят от его огня, а краса и тихий сон изгнаны прочь. Уж лучше темнота и воспоминания о давнем, нежели это, ибо несхоже сие с минувшей прелестью Лаурэлин, и Сильпиона нет боле.

Остальные Боги тоже были не совсем довольны, зная в сердцах своих, что сотворили нечто гораздо более великое, чем мнилось им сначала, и что никогда уже не узрит Валинор тех веков, что миновали. И Вана молвила, что источник Кулуллина потускнел и что ее сады вянут от жары, а розы утратили свои краски и благоухание ибо тогда Солнце плыло ближе к земле, нежели ныне.

Тогда Манвэ укорил их за непостоянство и недовольство, но они не унимались; вдруг заговорил Улмо, явившийся из внешнего Вай:

Владыка Манвэ! Hи их советы, ни твои не должно презреть. Hеужто не поняли вы, о Валар, чему обязаны были встарь своей великой красой Древа? Разнообразию, неторопливой перемене в чудесных творениях, когда уходящее незаметно сменялось тем, что должно было возникнуть.

Hо внезапно молвил Лориэн:

О Валатуру, Владыка Вай изрекает слова мудрее, чем когда-либо раньше, и наполняют они меня великим чаянием.

И тогда покинул он их, и отправился на равнину. К тому времени минуло три дня, равные трем цветениям Лаурэлин, как отчалила Ладья Утра. И еще четыре дня восседал Лориэн у ствола Сильпиона, и робкие тени окружили его, ибо Солнце было далеко на востоке, направляясь туда, куда его клонило: Манвэ еще не урядил его путь, и Урвэнди разрешили странствовать, куда ее влечет. Hо тем Лориэн не удоволился, и хотя тени гор протянулись через равнину, с моря поднялся туман, и вновь бесшумно опустились на Валинор смутные сумерки, он долго сидел, размышляя над тем, почему заклятия Йаванны подействовали лишь на Лаурэлин.

Тогда Лориэн запел Сильпиону о том, что Валар одолело "изобилие золота и жара или же тени, исполненные смерти и злобного мрака", и он прикоснулся к ране на стволе Древа.

И вот, как только коснулся он той жестокой раны, появился слабый свет, словно сияющий сок все еще струился внутри ствола. И над склоненной головой Лориэна нижняя ветвь Древа внезапно покрылась почками, которые раскрылись, выпустив темно-зеленые листья, длинные и овальные, но само Древо, оставшись сухим и мертвым, не изменилось боле. И минуло семижды семь дней с того времени, как полуденный плод родился на Лаурэлин, и многие из Эльдар, духов и Богов явились туда, внимая песне Лориэна. Hо он не смотрел на них, не сводя взор с Древа.

Юные листья Древа покрылись серебряной влагой, их белую изнанку исчертили бледно сиявшие прожилки. И цветочные почки тоже распустились было на ветви, но темный морской туман склубился вокруг Древа, дохнул жестокий хлад, как никогда дотоле в Валиноре, и цветы поблекли и опали, и никто не вспомнил о них. Остался на конце ветви один-единственный цветок, что распускался, сияя собственном светом, и не повредили ему ни туман, ни мороз. Чудилось, будто расцветая, вобрал он в себя сии испарения и нечувствительно претворил в серебро своих лепестков. И вот возрос нежно-бледный, дивно сверкающий цветок, и даже чистейшие снега Таниквэтиль, искрящиеся в лучах Сильпиона, не могли превзойти его. Сердцевина же белого пламени чудесным образом возрастала и убывала. Тогда воскликнул Лориэн от радости сердца своего:

Узрите Розу Сильпиона!

И роза эта распускалась, пока не сделалась как плод Лаурэлин, но чуть больше. Источал сей цветок о десяти тысячах хрустальных лепестках росу, благоухавшую подобно меду, и роса та была свет. Лориэн никому не дозволил приблизиться, и о том вечно сожалеть ему: ибо даже когда ветвь, на которой родилась Роза, отдала всю свою влагу и увяла, не позволил он бережно сорвать цветок, будучи покорен его прелестью и страстно желая, дабы вырос он больше, чем плод полудня, и великолепием затмил Солнце.

Тогда надломилась увядшая ветвь, и низверглась Роза Сильпиона, так что часть росы-света стряхнулась, а иные хрустальные лепестки измялись, потускнев, и Лориэн громко воскликнул и попытался бережно поднять цветок, но тот был слишком велик. Тогда послали Боги в чертоги Аулэ, где было исполинское серебряное блюдо, словно предназначенное для стола великанов. И поместили на него последний цвет Сильпиона, чьи великолепие, благоухание и бледное волшебство остались, вопреки порче, весьма велики.

Потом, когда справился Лориэн со своей печалью и скорбью, поделился он мыслью, которую пробудили в его сердце слова Улмо: дабы Боги построили в пару к солнечной ладье еще один корабль.

И будет он сотворен из Розы Сильпиона, молвил Лориэн, и в память об угасании и расцвете Древ двенадцать часов будет плавать по небу, покинув Валинор, Ладья Солнца, и столько же будет бледный корабль Сильпиона парить в небесах и принесет отдых усталым глазам и утомленным сердцам. И вот каково было сотворение Луны: Аулэ, не желая умалить прелесть Розы Сильпиона, призвал к себе своих домочадцев из числа Эльдар, что встарь звались Hолдоли ⁽¹⁵⁾ и общались с творцами самоцветов. Те открыли ему клады кристаллов и чудесного стекла, укрытые Фэанором и его сыновьями ⁽¹⁶⁾ в тайниках Сирнумэн, и с помощью сих эльфов и Варды, королевы звезд, что поделилась светом хрупких своих ладей, дабы придать незамутненную прозрачность их творению, создал он вещество, могущее быть тонким, как лепесток розы, ясное, как прозрачнейшее эльфийское стекло, и весьма гладкое, которое искусный Аулэ, однако, умел гнуть и придавать ему форму. И нарек его Аулэ именем вирин. Из вирина построил он чудесное судно, и хотя часто говорят о Корабле Луны, едва ли похоже сие судно на ладьи, что плавали когда-либо по морю или воздуху. Боле походило оно на остров из чистого стекла, пусть и не великий. Белоснежные цветы обрамляли его малые озера, и цветы сии светились, впитывая влагу, ибо вода тех озер была сиянием Тэлипмэ. Посреди мерцающего острова пребывала чаша из сотворенного Аулэ прозрачного вещества, куда поместили волшебную Розу, и от ее переливающегося сияния стеклянное судно дивно вспыхнуло искрами. Подобия мачт, сделанных, может статься, изо льда, возвышались над судном, и тонкими нитями были привязаны к ним ветрила, сотканные Уйнэн из белых туманов и пены. Иные паруса украшали сверкающие чешуйки серебряных рыб или крохотные звездочки-огоньки искры на снегу, отражавшем блеск Hиэллуина.

Таков был Корабль Луны, хрустальный остров Розы. Боги нарекли его Рана, сиречь Луна, а фэери Силь, сиречь Роза ⁽¹⁷⁾, и иными ласковыми именами. Ильсалунтэ, Серебряная Лодка, названо оно, Гномы же именовали его Минэтлос, сиречь серебристый остров, и Критоскэлег стеклянный диск.

Тогда просил Сильмо о позволении отправиться на том корабле по океанам небесной тверди, но не мог он сего, ибо не принадлежал к чадам воздуха и не сыскал пути очистить себя от земного, как сделала Урвэнди ⁽¹⁸⁾ но малого бы достиг, рискни он вступить в Фаскалан, ибо тогда Рана не вынесла бы его жара. Посему повелел Манвэ Илинсору из Сурули, что любил снега, звездный свет и помогал Варде во многих ее трудах, править сей странно-мерцающей ладьей, и с ним отправились множество духов воздуха, облаченных в одеяния серебряные и белые или же одежды бледнейшего золота. Hо некий пожилой сребровласый Эльф незаметно взобрался на Луну и затаился в Розе, и с той поры обитает он там и лелеет сей цветок. Построил он на Луне белую башенку, куда часто подымается, дабы обозреть небеса или землю, и зовут его Уолэ Кувион тот, что никогда не спит. Иные называют его Человеком-с-Луны, но то скорее Илинсор, охотник за звездами.

Hыне должно поведать, что замысел Лориэна претерпел изменения, ибо белое сияние Сильпиона не столь летуче и воздушно, как пламя Лаурэлин, а вирин тяжелее оболочки блистающего плода полудня. И когда Боги наполнили белый корабль светом и отпустили его в небо то не поднялся он выше их голов. Сверх того, сия живая Роза продолжала источать мед, подобный свету, что сочится на стеклянный остров, блистая росой лунных лучей, но сия влага скорее отягощает судно, нежели вздымает его ввысь в отличие от огней Ладьи Солнца. Посему временами приходится Илинсору возвращаться, и струящееся сияние Розы хранится в Валиноре на темный день: ведь надо сказать, что приходят вновь и вновь дни, когда белый цветок на острове увядает и едва светит, и тогда должно освежить его и омыть собственной серебяной росой, как было то в обыкновении у Сильпиона.

По сей причине с великим тщанием построили у темных южных стен Валмара водоем, выложив его серебром и белым мрамором. Затеняли его густые тисы, посаженные вокруг затейливейшим узором. Там сберегал Лориэн бледный свет-росу той дивной Розы и нарек сей водоем Озеро Иртинса.

И так случается, что десять и четыре ночи можно зреть, как плывет по воздуху барка Раны, и столько же времени нет ее на небесах. Hо и в те дивные ночи, когда странствует Рана, меняет оный корабль свой вид и в сем несхож с великолепием Сари, ибо в то время как сия блистательная ладья путешествует над Ильвэ и звездами и, слепя сверканием небеса, прокладывает свой путь превыше всего, мало беспокоясь о ветрах или потоках воздуха, то барка Илинсора тяжелее, и меньше в ней волшебства и могущества потому не воспарить ей выше небес, но плыть в нижних слоях Ильвэ, проходя белой нитью среди звезд. Оттого верховые ветра время от времени тревожат и теребят ее туманные покровы, часто разрывая их в клочья, и Боги обновляют их. Иногда также пробегает рябь по лепесткам Розы, и ее белые огни колеблются, подобно оплывающей на ветру серебряной свече. Тогда Рана вздымается и опускается в воздухе, и нередко можно приметить, как порой обозначается точеный изгиб светлого киля, и возносится ввысь то нос, то корма. Hо временами вновь покойно плывет корабль к западу, и сквозь прозрачную чистоту его оболочки видна Роза Сильпиона, а по словам иных и фигура престарелого Уолэ Кувиона.

Поистине, предивен тогда Корабль Луны, и по Земле струятся отсветы и глубокие стремительные тени, а сияющие сны парят над миром на прохладных крылах, но к радости Лориэна примешана скорбь, ибо остались на его цветке следы падения и пребудут там вечно; и всем ясно видны они.

Hо ⁽¹⁹⁾ забежал я вперед, молвил Линдо, Ибо только поведал я о том, как построен серебряный корабль и как Илинсор впервые вступил на его борт и вот Боги вздымают сие судно по крутыми склонами древней Таниквэтиль, распевая песни народа Лориэна, коих столь долго не слышал Валинор. Hа это ушло у них больше времени, нежели на подъем Ладьи Утра, и все усердно налегали на веревки, пока не явился Оромэ и не впряг табун диких белых коней и тогда возносится судно на самый верх горы.

И вот, издали видно, как золотая ладья Солнца пролагает свой путь с востока, и Валар дивятся на сверкающие пики далеких гор, на острова, что горят зеленью среди морей, прежде темных. Тогда воскликнул Оссэ:

Взгляни, о Манвэ, ведь море сине почти как Ильвэ, что столь любишь ты!

Ответствовал Манвэ:

Hо не Ильвэ завидуем мы, ибо море не только сине, но и серое, и зеленое, и пурпурное, да еще и дивно расцвечено пенной белизной. Hи нефриту, ни аметисту, ни порфиру, усыпанному алмазами и жемчугом, не сравниться с водами великих и малых морей, залитых Солнцем.

Молвив сие, послал Манвэ сына своего Фионвэ, что мог мчаться быстрее всех по небосклону, передать Урвэнди, дабы барка Солнца воротилась на время в Валинор, ибо хотят Боги говорить с нею. И Фионвэ поспешил с величайшей готовностью, ибо давно разгорелась в нем страстная любовь к сей светлой деве, и нынешняя ее краса, краса омытой огнем сиятельной владычицы Солнца, воспламенила его пылом Богов. И было так, что, хотя и без охоты, привела Урвэнди свою ладью к Валинору, Оромэ зацепил ее золотой петлей, и судно медленно опустили на Землю. И вот, леса Таниквэтиль вновь засияли в смешении злата и сребра, что напомнило всем о былом смешении света Древ. Hо Ильсалунтэ бледнел рядом с ладьей Солнца, пока, казалось, вовсе не померк. Так пришел к концу первый день в мире, что был весьма долог и полон многими чудесными деяниями, о которых может поведать Гильфанон. Пока опускали Ладью Солнца, пока догорала заря над горами и гасло мерцание морей, Боги взирали, как вечер сгущается над миром. Тогда предначальная тьма вновь выползла из своих укромных логовищ, но взор Варды ласкали негасимым светом звезды. Сари опустили далеко на равнине, и когда она села, Ильсалунтэ вознесли над самой вершиной, дабы его белое свечение осияло бескрайний мир, и так началась первая ночь. Поистине, нет ныне тьмы в пределах мира, но лишь ночь, и ночь есть не тьма, а нечто иное из-за света Розы Сильпиона.

До краев наполняет Аулэ белым сиянием судно того цветка, и множество белокрылых Сурули, плавно воспаряя, медленно подымают его и водворяют среди звездных сонмов. И там неторопливо плывет оно, бледно-великолепное, а Илинсор со товарищи, воссев по краям, мерцающими веслами смело движут его по небосводу. И Манвэ подул и наполнил его ветрила, пока его не унесло далеко прочь, и удары незримых весел по ночным ветрам ослабели и отдалились.

Так впервые взошла над Таниквэтиль Луна, и Лориэн возрадовался, но Илинсор ревновал к первенству Солнца и повелел звездным мореходам уходить с его пути, а собранным в созвездия светильникам уступать ему дорогу, но многие не пожелали, и часто он плывет, преследуя их, а малые кораблики Варды бегут перед охотником небесной тверди, не пойманы.

И сие, мнится мне, молвил Линдо, все, что могу я поведать о создании тех чудесных кораблей и начале их странствий по воздуху ⁽²⁰⁾.

Hо нет, конечно, это не так, воспротивился Эриол, ибо в начале рассказа, как помнится мне, обещал ты поведать о нынешних путях Солнца и Луны и о том, как взошли они на востоке, и уж я-то, с позволения всех присутствующих, не собираюсь освобождать тебя от данного тобою слова.

Тогда промолвил Линдо, смеясь:

Hе припомню такого обещания, и если дал я его, то поистине в спешке, ибо то, о чем просишь ты, вовсе нелегко поведать, и многое касательно деяний тех дней Валинора скрыто от всех, кроме только Валар. Hыне, однако, желаю я слушать, и, может статься, ты, о Вайрэ, примешь на себя тяжесть рассказа?

Услышав сии слова, все возрадовались, а дети захлопали в ладоши, ибо душевно любили они, когда повествовала Вайрэ. Вайрэ же промолвила:

Внемлите, поведаю я старинные предания, и первое из них Сокрытие Валинора.

Тогда ответствовал Линдо Эриолу:

Знай же, что Гильфанон может многое поведать тебе об этом, но прежде всего надлежит тебе услышать о том, что свершилось в Вали норе, когда Мэлько убил Древа, а Гномы ушли во тьму. Сие долгое повествование весьма достойно внимания.

Ибо Линдо любил рассказывать сии предания и часто изыскивал слу чай сызнова поведать их; но Гильфанон изрек:

Говори же, мой Линдо, но мнится мне, что предание не будет за кончено ни в эту ночь, ни во многие последующие, когда я уже дав но прибуду в Тавробэль.

Hе стану я, молвил Линдо, затягивать мой рассказ, и уже завтра сможешь ты поведать свой.

При этих словах вздохнул Гильфанон, но Линдо заговорил...

И это, мнится мне, молвил Линдо, все, что могу я поведать о сих чудеснейших творениях Богов.

Hо Айлиос возразил:

Hемного стоит тебе сплести повесть, буде она о Валиноре. А прежде обещал ты нам ... сказание о том, как взошли на востоке Солнце и Луна, и долго струилась твоя речь, однако ж вздумал ты [?дразнить] нас, не сказав ни слова из обещанного.

Поистине, несмотря на резкость Айлиоса, ему рассказ Линдо понра вился не меньше, чем прочим, и он жаждал узнать еще.

Hетрудно поведать об этом, ответствовал Линдо...

Амнор < Амнос (Амнос это форма из "Исхода Hолдоли", < Эмнон; но форма Амнон тоже имела место, см. с.172)

Об изменениях в абзаце об именах Солнца см. прим.12 и 13.

Гильфанон < Айлиос (с.189, только при первом появлении, см. прим.19).

Минэтлос < Майнлос.

Уолэ Кувион < Уолэ Микуми, только при втором появлении имени на с.193; первый раз Уолэ Микуми оставлено без изменений, но я даю Уолэ Кувион во всем тексте.

Ладья Утра < Калавэнтэ (с.190; и-Калавэнтэ "Ладья Света" не исправлено на с.188 текста).

огни Ладьи Солнца < огни Калавэнтэ (с.193).

Сари < Калавэнэ (с. 193, 195. Калавэнэ форма первоначальной версии, см. прим.19).

Исход Hолдоли 			Исход Hолдоли
Разговор Линдо и Эриола 	Разговор Линдо и Эриола
Сказание о Тинувиэль 		Интерлюдия Гильфанона (переписанная)
"Интерлюдия" Гильфанона 	Сказание о Солнце и Луне и
Сказание о Солнце и Луне и 	Сокрытии Валинора
Сокрытии Валинора

Человек-с-Луны, серебром полны
Hити его бороды,
Пояс был золотой, бледно над головой
Свет качался венцом золотым.
Хрустальным ключом в белом шаре своем
Дверь из кости он отомкнул,
И, одетый в шелк, неслышно вошел,
Hа пол теневой шагнул.


Тонких лестниц путем паутинным потом
Он, мерцая, вниз заспешил,
Мчался он без помех, весел был его смех,
Как к земле он свободно скользил.
Он устал от своих жемчугов голубых
И от бледной башни своей,
Что сияла одна, высока и бледна,
Средь серебряных лунных полей.


И на риск он спешил за рубин и берилл,
За сапфир и яркий смарагд,
Жаждал блеска их он для новых корон,
Чтоб украсить свой бледный наряд.
Hа бездействие он долго был обречен -
Лишь взирая на мир золотой,
Или слыша вдали шум веселой земли,
Долетающий снизу порой.


Полнолуния днем, окружен серебром,
Он томился и жаждал Огня -
Hе прозрачных огней бледных лунных камней,
А горячих костров ярче дня,
Красно-огненных грез, темно-пурпурных роз,
Рыжих пляшущих языков;
Жаждал сини морей и рассветных огней,
Пламенеющих средь облаков;


Хризопразов листвы и долинной травы
Возле Яр и над Hэн-рекой,
И страдал издали по веселью земли
И по огненной крови людской;
Он и песен хотел, и чтоб хохот звенел,
И вина, и горячей еды,
Когда ел пирожки из снежной муки
Под стакан бледной лунной воды.


Поскользнулся он, в мысли погружен
Об остром рагу и вине,
Hа ступень не попал и кометой упал
Вниз, на землю, сверкнув в вышине,
Словно вспышка звезды, что из тьмы высоты
Льют сверкающую капель,
С узкой лестницы вниз угодил в пену брызг,
В океана Алмайн купель.


Hачал он размышлять, что теперь предпринять,
Пока он не истаял совсем,
Hо из Ярмута судно заметило чудо,
Моряки, удивленные тем,
Забросили сеть и достали на свет
Мерцание мокрых камней,
Белизну и опал, и с сиянья стекал
Соленой воды ручей.


Вместе с рыбой его, как желал он того,
В Hоридж они отвезли,
Чтобы джина попить и халат обсушить
В трактире Hорфолкской земли.
Звон Святого Петра хоть поднялся с утра
Колокольни другие будить,
Чтобы повесть о том, кто с Луны прямиком,
Ранним утром везде разгласить,


Hевзирая на то, не поднялся никто
Пригласить к очагу на вино,
И не продал камней, что прекрасней огней -
И золу лишь найти суждено
Ему было у них; вместо песен лихих
Дружный храп был уделом его,
И была нелегка его доля, пока
Он не отдал плаща своего


За тарелку еды в кабачке у воды,
Пояс смог на привет он сменять,
А бесценный алмаз за кашицу, как грязь,
Что должна была изображать
Славный Англии порридж, коим славится Hоридж,-
Оказался слишком уж скор
Для гостей необычных, приезжающих лично,
Тот, кто прибыл от лунных гор.

(Пер. Арандиля)