Записки галерейщика.

Возможно, эти записки прочтет человек с предпринимательской жилкой, или профессиональный искусствовед. Ни тому, ни другому, наверняка, не понравится. Это записки человека, попавшего в "мир искусства" достаточно случайно, по молодости и любопытству, и затем прожившего в этом мире три с небольшим интересных года. Этот человек - да скажу просто, я, ведь это мои записки - итак, я занималась тем, что продавала американской столичной и провинциальной публике картины современных русских художников, в основном, реалистического направления.

Май 1998 года. Представление некоторых действующих лиц.

Положив фонарик на стол и направив свет внутрь помещения, я пытаюсь подмести новую галерею. Раньше здесь было кафе, а еще раньше - обувной магазин. Назване обувной фирмы - Thom McAnn - на века впечатано подобием венецианской мозаики в тротуар перед витриной. Снаружи фасад здания выкрашен в жизнеутверждающе желтый цвет с контрастными подоконниками. Внутри - бледно-желтые стены, черный глянцевый пол и удивительный потолок из фигурных металлических плиток начала века. Плитки покрашены под зеленеющую, окисляющуюся медь.

После визита инспектора всех дел электрических наконец-то включают свет. Картины составлены у стен, мебель беспорядочно толчется вокруг музейного экспоната - фортепьяно XVIII века, принадлежащего владельцу помещения. Владелец - седеющий но моложавый музыкант и музыковед. Отец его работал в телефонной компании в Нью-Йорке, выдумал им какую-то удивительную решетку, и умер. Решетка не подвигла компанию раскошелиться на пенсию вдове, ибо умер разработчик за год до срока получения пенсии. Сын разработчика, музыкант нетрадиционной ориентации, отправился в Европу изучать творчество Шуберта. В Амстердаме он помог задержать шайку воров, таскавших деньги из автоматов для оплаты парковки, некоторое время жил с русским мужиком и потому научился немного русскому матерному (Это он рассказал мне, что наш детсадовский жест "фига" обозначает женское причинное место. Созвучие с итальянским эти сведения, вроде бы, подтверждает.), принял участие в записи нескольких дисков, а также обзавелся умопомрачительной коллекцией антикварных музыкальных инструментов, покупая по знакомству из музеев экземпляры, остро нуждающиеся в реставрации. Недавно от него ушел со скандалом молодой парень, с которым они даже были обручены, кафе ему пришлось закрыть, диссертация по Шуберту идет туго, и перспектива получения арендной платы с галереи чрезвычайно его ободряет среди всех этих житейских бурь.

Меня ободряет перемена места. Ранее галерея располагалась в здании банка, среди контор адвокатов и центров защиты очередного объекта, нуждающегося в защите. Подпольная галерея, фактически. "Как к вам доехать?" "ЗахОдите в банк..." "В банк?" Устроить вечером прием по случаю открытия выставки - проблема, здание закрывается в пол-шестого. Надо договариваться с вахтером. Вахтер коллекционирует номера машин из разных штатов и стран и жаждет получить номер из России, каждую неделю спрашивает. Горестно отвечаю, что сама не была в России уже четыре года... На одном из приемов дамочка желает купить картину и решает сходить к машине за чековой книжкой. Отлично! Минут через двадцать я соображаю, что пора бы ей и вернуться, выхожу в коридор и вижу довольно улыбающегося вахтера. "Ну как вы там? Я тут обошел здание минут десять назад и двери, в общем, закрыл, а чего, уже все пришли ведь, пралльно?" А глаза добрые-добрые... Больше я этой дамы не видела, и на письма с извинениями ответов не было. Картина стоила две тысячи долларов. Хрен ему, а не номер! Съехали из банка мы внаглую, заплатив за прожитое, но не за остававшиеся в контракте несколько месяцев. Зато все за собой пропылесосили.

Мы - это я и штатный художник. Художнику тяжело. В Питере друзья, жизнь, любимая женщина, а здесь тоска, провинция, работа. Устав от соседа- американца, художник переезжает в галерею. Вечером из-под стола выдвигается матрас, на плитке жарится ужин, меня нет, художнику привольно, и он общается с друзьями по телефону, время от времени роняя его на пол. Что роняет, мне видно на следующий день по царапинам на корпусе, заклинившим кнопкам, и закрученным проводам, что общается - видно через месяц по телефонному счету. Со счетом, сумма арендной платы за помещение возрастает в полтора раза. Мне невесело. Хотя, как сказать. За стеною у нас - ночной клуб. Музыка тум-бум-тум- дум. Иногда на звуки выстрелов к ночному клубу приезжает полиция. Но - не каждый день. Музыка всего два дня в неделю, а полиция приезжает и того реже. Все эти удовольствия наблюдает художник, живя в галерее.

Однажды ночью, владелец здания - да-да, тот самый музыкант - слышит в тишине нижнего этажа подозрительные звуки. Что лежит у многих порядочных американцев под кроватью? Правильно, бейсбольная бита для самозащиты. Не верите? А поиграйте как-нибудь с их детьми в прятки... Итак, взяв в руки биту, музыкант, как спал (то есть голым) спускается на цыпочках вниз, открывает дверь, и видит - в данном случае, действительно картину маслом, и перед ней в задумчивости художника. Художник оборачивается на шум. На следующий день музыкант в лицах рассказывает мне об этой встрече. Но, в общем-то, это ничего, пусть живет, прибавляет он, опять же живой человек в здании, не страшно ночью.

Ноябрь 1998 года. Кострома мон амур. (с) Аквариум

В нашем городе около полудня пахнет будто выжимками клюквы. Это сушат табак на фабрике. Центральный почтамт был выстроен в начале века на деньги, любезно предоставленные табачной компанией, потому что старое малюсенькое здание не справлялось с объемом пересылок табака в разные места. Сейчас времена другие, фабрики позакрывались, в центре города куча пустующих складских зданий красного кирпича. С ними надо что-то делать, вот и делают - то торговый центр для хиппующего приинтеллектуаленного населения, то квартиры для той же демографической группы. Недалеко - столица штата. Но наш город - хипповей. И хип-хопповей заодно.

И причем здесь Кострома? А при том, что Кострома нам - город-побратим. По-английски, кстати, это называется Sister Cities - города-сёстры. В Костроме эти отношения курируются на уровне мэрии. Здесь же несколько лет назад разразился скандал по поводу поездок чиновников городской администрации в разные города- побратимы по нескольку раз, да еще с женами и чадами, за счет городской казны. Теперь дело вернулось в руки энтузиастов. Энтузиасты пригласили художника, я сделаю выставку, и будет месяц международной дружбы.

В машине у меня лежит длинный сверток, напоминающий ковер, и рядом сидит художник из Костромы, Николай Михалыч. В свертке - картины. Если вам не приходилось близко общаться с искусством, вас может удивить такое отношение. Снять холсты с подрамников, чтобы были компактней, сбрызнуть водичкой, чтобы гнулись, свернуть в рулон, и в обнимку привезти в Америку. А ничего, с картинами еще и не так можно, оказывается... Штатный художник заготовил здесь подрамники, мы раскатываем рулон, растаскиваем картины по полу, снова сбрызгиваем водичкой, и наутро художники начнут их натягивать. Пока же, вечером, художник из Костромы недоволен размерами галереи и спрашивает, нельзя ли найти побольше. Нельзя. Картины, в конце-концов, умещаются, как в старой Третьяковке, или на старых полотнах, изображающих студии художников. То есть почти до потолка.

После завершения этого проекта, меня попросили написать дополнение к отчету о проделанной работе, сочиненному поэтессой из энтузиастов. (Нет, отчет был не в стихах.) К сожалению, этот документ утерян. Но он все равно был на английском. Фиг с ним... Тот месяц я и так неплохо помню. В рамках международной дружбы на каждый день было что-то запланировано. Интервью, посещения школ, открытие выставки, местный музей изящных искусств, встречи с местными художниками.

Лекция одной художницы о своем искусстве. Картины - на пастельном фоне узоры в духе рисунков для ткани учеников какого-нибудь текстильного ПТУ небогатых 50-х годов - уточки, цветочки, листочки, коровки, призванные выразить сложную гамму чувств и переживаний автора. Мы сидим в уголке, и я тихонько перевожу Николаю Михалычу ее излияния. Николай Михалыч посмеивается и качает головой: "Бабушка у нее умерла, значит, и она стала коровок рисовать?" Следующую художницу мы навещаем в ее студии. Темные цветовые поля, огромные акварельные пятна, сталкивающиеся, натекающие друг на друга, украшенные золотыми всплесками, с заковыристыми французскими названиями. И сама художница такая же - в свободных одеждах, с раскачивающимися серьгами, кудрявой гривой трапециевидной формы. Отзыв: "Устал я так за весь день, а эта даже сесть не предложила." Веселее всего у молодого художника, который пишет очень спокойные и чем-то жутковатые пейзажи. Один раз его арестовали, когда он выходил из каких-то кущ на дорогу. За что? А вся шея у него была измазана красной краской, представившейся местным полисменам четкими отпечатками кровавой пятерни невинно убиенной жертвы. Жертвы - да, были, но комары. На открытии выставки - толпа. Николай Михалыч вещает народу, сидя со мной "в президиуме" за столом, покрытым красной материей. К переводчику Николай Михалыч не привык, и мне приходится переводить пятиминутные предложения. "Ну у вас и память," - говорит мне потом пожилой русский джентльмен из Аризоны, случайно попавший на это мероприятие. Пирожки и хачапури сметены подчистую, а посетители еще заходят. Реверансы продолжаются. После, проводив всех, мы втроем со штатным художником пируем при свете настольной лампы. Николай Михалыч наконец расслабляется, наволновавшись за неделю, предшествовавшую открытию, и порывается всех обнять. На столе коньяк.

Вернувшись с моим штатным художником с поездки "на эскизы", Николай Михалыч обнаруживает, что потерял очки. Ранее в тот день мы встречались с мэром и презентовали ему картину на тему русской зимы. Картина была тут же водружена на стену, заменив офорт, изображающий пожарный гидрант. Очки могли быть потеряны еще там, когда все фотографировались. Я возвращаюсь в мэрию и минут десять на коленках ползаю по кабинету мэра, будучи допущена секретаршей. Нет очков. На следующий день Холмс с Ватсоном находят очки в парке, где были на эскизах, в плачевном состоянии. Но стекла целы. Следует визит к очечных дел мастеру, который, оказывается, тоже художник, и страшно рад познакомиться с коллегой из далекой и экзотической страны. Дужки припаяны, все довольны.

Каждое воскресенье мы ходим с Николаем Михайловичем в церковь, каждый раз в разную. Это тоже в рамках дружбы. Да, тут есть и греческая православная церковь, где мне, по недоразумению, тыкают ложку с причастием. Рассказываю дома: "Неудобно получилось с этим причастием, я ведь некрещеная, и вообще там была сбоку припека, переводчиком." "Ну теперь жди, будет мор, засуха и неурожай, и все из-за тебя," - саркастически отвечает муж, которого в детстве воспитывали католиком.

Среди прочего, Николай Михайлович хотел купить здесь бензопилу. Баньку строить. Купил. Уехал довольный и уставший от бесконечной беготни по мероприятиям. Через два с половиной года умер. После его смерти работы его стали продаваться активнее. Печально это.

1999 год. Close Encounters of the Third Kind.

Close Encounters of the Third Kind был фильм про инопланетян. А это будет главка про клиентов и случайных знакомых.

Мой любимый клиент, невысокий лысый старичок в очках, появился у меня в галерее завернутым в некоторое подобие тоги из камуфляжного материала. Примерив материал к портрету Александра Второго, он заявил, что "пойдет", и купил картину. Впоследствии установился ритуал. Звонок: "Я хотел бы заехать. Не могли бы Вы сварить кофе?" Я варю кофе, и мы по часу-полтора общаемся, беседуя вообще и торгуясь. Бодрый старичок получал от этого огромное удовольствие, как боксер. Он работал психиатром и был англичанином. Также он собирал военные реликвии. Как я поняла, в основном, двадцатого века. Жена его была немка, и он с трепетом душевным повез домой картину, изображавшую Ипатьевский монастырь, то есть явно русский пейзаж, не зная, как она отнесется к такому вторжению. Потом сообщил, что, по истечении некоторого времени, картину жена полюбила. "Знаете, я немцам до сих пор не доверяю, как нации," - говорил он мне под кофе. "Насмотрелся в войну..."

Один клиент, приличный университетский профессор, купил акварели из большой серии одного художника. Через полгода, когда у меня из этих акварелей оставались уже не лучшие, да и то всего три-четыре, клиент вернулся, и, увидев на этих работах сниженные цены, закатил скандал. Логически рассуждая, пожалуйста, давайте меняться - берите эти работы по сниженным ценам, а я у вас приму те, купленные ранее, и разницу в цене возмещу. Но клиент не желал рассуждать логически и хотел те работы за эти цены. И довел меня до слез. Не люблю таких клиентов.

Один милейший клиент купил у меня приличное количество копий с картин известных импрессионистов. А владелец моего помещения, соскучившийся в одиночестве со своими клавесинами и пришедший поболтать, рассказывал мне со смехом, что видел этого молодого человека на дискотеке, где тот выделывал совершенно дикие коленца в духе разнузданных восьмидесятых. "Сидел бы тихо, если танцевать не умеет," - резюмировал домовладелец, и перешел к Шуберту. Если бы я хоть что-нибудь понимала в музыке, я бы могла связно пересказать вам научную диссертацию о Шуберте, отрывки из которой неоднократно мне излагались. Увы...

А что это за копии импрессионистов, кстати? Кто учился на художника или видел в музеях молодых людей с альбомами, знает, что в процессе обучения художники ходят в музеи и рисуют там с картин карандашом, а кто более продвинут в обучении - и маслом. Какие-то технические, композиционные, а может и философские достижения старых мастеров при этом должны переходить по наследству к этим людям, стоящим посреди пластиковой простыни (чтобы пол не запачкать) со своим мольбертом. Кроме того, художники нередко копируют свои же картины для продажи, когда не желают расставаться с особо дорогим сердцу оригиналом. Копии иногда вывешиваются в больших и ценных частных коллекциях вместо оригинала по соображениям страховки. Оригинал в таких случаях хранится в сейфе. А некоторые любители вместо репродукций заказывают копии. Репродукция - бумажная, то есть, надо ее убирать под стекло, будет отсвечивать. Размеры ограничены. А копию можно заказать точно того размера, какой приятен и достаточен. Недавно появились репродукции, напечатанные на холсте. Это, конечно, интересно, но все равно эффекта картины они не создают. Во-первых, видна печать - точечки, на которые разлагаются в репродукции мазки краски. Во-вторых, неровности холста, зачастую специально усиленные для симуляции "фактуры", иногда попадают несколько неудачно под рисунок картины, и получается, например, один глаз на лице выпуклый, один провалившийся.

Очень многие на копии смотрят презрительно и вообще подозрительно, особенно в Америке, где копирайт - большое дело. "А вдруг ваш клиент ее постарается кому-то впарить, как оригинал Рембрандта?" - спрашивали меня. Но человеку, который купит "Рембрандта", не проверив его у эксперта, уже ничего не поможет. А методы проверки есть разные. Например, просветка лака ультрафиолетовой лампой, анализ краски и холста, рентген и т.п. Некоторое время назад действительно имел место скандал с копиями, которые выдавали за оригиналы. Но художник, делавший копии, был не дурак, и в грунт каждого холста вмазывал тоненький проволочный вензель, свое клеймо. Кто не заметил его в рентгенных снимках - сам виноват. Большинство клиентов, покупающих копии, просто не полагается на свои вкусы в выборе оригинальных произведений, предпочитая у себя дома наслаждаться тем, что уже есть в музеях, прекрасно зная, что висит у них копия.

Ах, да, разговор же был о клиентах! Некоторые встречи были более мимолетны. Однажды я час беседовала с полной дамой, державшей подмышкой подтекающий бумажный пакет с остатками ланча. Она в свое время работала секретаршей у нобелевского лауреата, который предупреждал ее о вреде излучения компьютерных экранов, а также прочего электрического оборудования. Эти предупреждения она старалась донести до меня. Я слушала ее, сидя, конечно же, перед компьютером.

Один раз меня спросили в июле, какое время года сейчас в России, лето или зима. Вопрос задал член местного городского совета. Выяснилось, что в свое время ему довелось побывать в Танзании. Вероятно, он полагал, что в большинстве стран за пределами США такая же путаница со временами года, как в Танзании.

Один раз мне позвонила женщина, представившаяся дизайнером интерьеров. Сотрудничать с дизайнерами интерьеров - мечта галерейщика. Им нужны картины в интерьерах, их есть у меня, они мне находят клиентов, выручкой делимся. Но, к сожалению, дизайнеров, способных уговорить своего клиента купить не репродукцию в золоченой рамке, а настоящую картину, мне не попадалось. Это не значит, что их нет. Миф этот упорно живет в среде американских галерейщиков, и, наверное, что-то его питает. Но мне не повезло. Эта женщина-дизайнер поразила меня уже именем: "Hello, my name is Autumn Snow" Когда вам в сентябре звонит "Осенний снег", да еще с таким голосом, прохладным и неторопливым, как и взаправдашнее кружение снежинок, такое внезапное после затянувшегося бабьего лета, жизнь начинает казаться сильно концептуальной...

Разные годы, разные выставки.

Дизайнеры, дизайнеры... Довелось мне повидать их в салоне английской мебели, в городе, куда дважды в год съезжаются желающие познакомиться с достижениями мировой мебельной промышленности. Салону нужно что-то повесить на стены, а я при картинах. Которые, хочется надеяться, кто-то из посетителей салона купит. Так как решалось все в последний момент, а гостиницы в этом городе по случаю мебельной ярмарки бронируют за полгода, жила я в мотеле "цвета бедра испуганной нимфы", а проще говоря, лососево-розовом, где на заднем дворе лаяла свирепая овчарка.

Англичане делают неплохую мебель. Очень широко используется шпон (облицовка) из древесного наплыва, именуемый ими УburlФ. Поверхность получается не полосатая, как обычная древесина, а узорчатая невообразимо. Ящики у этих англичан ходят, как по маслу. Круглые столы не раздвигаются, а обкладываются хитро держащимися дополнительными секциями по периметру для посадки дополнительных персон. Диваны набиты пухом, и после того, как хозяева посидели, должна пройти горничная и встряхнуть перины. Один арабский шейх уставил такими диванами длинный коридор. После недели сидения на этих диванах, шестьдесят тысяч долларов за секретер уже не кажутся невероятной суммой.

У большинства дизайнеров вполне определенный подход. К картинам прикладывают образцы обоев, тканей. Видимо, это и пытался имитировать тот англичанин-психиатр со своим камуфляжем, намереваясь пустить мне пыль в глаза. Это не совсем тот подход, который ярко представлен термином "sofa size painting" (наддиванная картина, то есть длинная и невысокая), но достаточно близко. Из той же области - заданный мне однажды вопрос касательно эскизов театральных костюмов: "А как вы думаете, это подойдет в туалет?" Пьесу не помню точно, но что-то из Островского.

Урок выдержки и обращения с клиентами. Молодая пара, девица экзотической внешности сильно превосходит по внешним данным стеснительного мужа типа "Винни Пух". Но деньги - его. А представления о том, как должна быть обставлена их жизнь - ее. По мере просматривания каталогов, фантазия дамы разгорается, ей нужно покурить. Затянувшись, она требует пепельницу, держа сигарету над дорогим английским столом. Муж смотрит в сервант. Работница салона возвращается с тонким фарфоровым блюдцем. "Извините, пепельницы у нас нет, вот, пожалуйста..." Больше сигареты не появлялись на свет из сумки. К слову, работница салона - американка.

Не все же с англичанами... Есть мысль сделать совместную выставку с местным художником, то есть американцем. Живет он в удивительной халупе рядом с озерцом, картины пишет исключительно в состоянии алкогольного опьянения, но душа-человек с кучей друзей и знакомых. К выставке присоединяется еще и презентация австралийких вин. Приходит десять человек. Это фиаско. Но при этом одна пара хочет купить небольшой натюрморт моего штатного художника, находящегося в тяжелом промежуточном состоянии и на выставку не явившегося. Выясняется, что картина не подписана. Но ориентировочно они ее берут, если я им организую подпись.

Вернувшись в галерею со злополучной картиной, я выбираю из кучи у стеллажа увесистый кусок золоченой рамы, кладу его поперек стола, и усаживаюсь ждать. К тому времени, как в галерею вползает озадаченный очередной бытовой неувязкой художник, я уже несколько остываю. Но уведомляю его, что кусок рамы предназначался ему за усердие, проявленное в последнее время. Художник притворно отшатывается, но амплитуда шатания слишком велика. Все ясно. Один вопрос: где? "В машине." "Пошли." Что сделать с бутылкой водки, чтобы досадить человеку? Выпить. "Ты что, ты что?" бормочет фигеющий от такого разворота событий художник, наблюдая, как я хлебаю водку из горлышка. Конечно, на половине бутылки меня развозит. Неудивительно, если учесть вино с выставки и тот факт, что из закуски - одно яблоко. Вторую половину я просто вылила. "Ну что, будешь рассказывать, что еще там стряслось, или как?" спрашивает утром непьющий муж, которому пришлось меня отвозить домой. Рассказ краток.

Июнь 1999 года. Юбилей Пушкина.

Брат мой, Александр Александрович, назван не только и не столько в честь папы, сколько в честь Александра Сергеевича. Пушкина в моей семье очень любят и уважают все. Конечно, и я тоже.

Двухсотлетний юбилей приближался неотвратимо. Праздник есть праздник. Разосланы приглашения. На приглашениях - известный кудрявый профиль с бакенбардами. Нашелся профессор-пушкинист, который сам приехать не смог, зато одолжил мне кучу книг - переводов, критики, своих исследований. Нашлась специалистка по истории костюма, и праздник был ознаменован ее лекцией об одежде того времени, с картинками, и с моим переводом. Лекцию планировалось записать на магнитофон, но эти планы пошли насмарку после того, как я в третий раз стянула со стола маленький микрофон, зацепив за провод, когда передавала картинки в аудиторию и собирала обратно. После лекции желающие читали стихи Ц на память или по книжкам по-русски, а потом я ту же вещь читала по-английски, пользуясь книжками пушкиниста. "У Лукоморья дуб зеленый" читал мальчик лет семи, подбадриваемый родителями. Далее в программе были оперы "Евгений Онегин" и "Борис Годунов", принесенные американкой, в юности их увидевшей по телевизору (а вы знали, что по ихнему телевидению в те времена показывали наши фильмы, да притом оперы?) и влюбившейся навек.

Подавалось шампанское и клубника - конец сезона, клубники мало, часа два я собирала ее на ферме утречком. Шампанское выпили всё, а клубники оказалось даже слишком много, миску передавали по рядам во время просмотра "Онегина". Какой там попкорн... Ничего из ряда вон выходящего, но, так как праздник оказался единственным в своем роде (больше никто день рождения Пушкина в округе не отмечал), запомнился он русскому населению надолго.

А для меня это был, в своем роде, дембельский аккорд. Четыре месяца спустя галерея закрылась и переехала полностью в виртуальное пространство. Потом в том же помещении выставлялся один бельгиец (не то Дали, не то Хоппер, с примесью Руссо - полуобнаженные женщины в стиле рисунков талантливых восьмиклассников на фоне полуапокалиптических пустынь или чудесных садов), а потом довольно долгое время собиралась какая-то церковь. Надо сказать, в том помещении была отменная акустика - отделывал его любитель Шуберта со знанием и большой любовью. Недавно, проходя мимо, видела объявление о сдаче в аренду. Интересно, кто там будет жить теперь?