Монолог старого толкиениста
"Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви"
Б. Окуджава
В 1988 году я почти случайно натолкнулась в детской библиотеке на
"Хранителей". Придя домой, стала читать. Примерно через четыре часа я
обнаружила, что сижу на полу в своей комнате, перечитывая последную
страницу и рыдаю чуть ли не в голос. Чтобы успокоиться, я открыла книгу
снова. Последующие полгода я читала "Хранителей" каждый день.
С того памятного дня мое восприятие мира резко изменилось. Пол-жизни
прошло с тех пор и дня не проходит, да что там, часа, чтобы мир не казался
мне искаженной проекцией Средиземья. Я помню, как читая описание
Лориэна или разговор Гэндальфа и Фродо, шептала про себя "Да, конечно
же, так оно и есть, так оно и должно быть, это правда, это верно, это истинно
и я всегда это знала!" Годы спустя я поняла, что уже читала похожую
"правдивую" книгу, но, зная ее с раннего детства, привыкла к ней, как к
воздуху. Мы же не замечаем воздух. Пока он есть. Эта книга - "Повесть о
Ходже Насреддине", герой которой обретает, наконец, свою веру и еще при
жизни растворяется в легендах.
Через полгода после "Хранителей", я прочла "Имя Розы". Эта книга тоже
отозвалась в моей душе сильным эхом, но - по-другому. Да, это правда,
думала я, но правда иного толка. Так - было. Так - есть. Так - вязнет истина
в болоте борьбы за власть, едва прикрытом показным благолепием ученых
диспутов. "Имя розы" - о страхе. О страхе перед истиной, выражающимся
повсюду. Каменные монстры на стенах церкви, так поразившие Адсона, -
воплощение этого страха. Люди цепляются за догму, боясь перемен и кляня
их. Перемены рождают новое. Но они же несут в себе смерть старому, а оно,
это старое, не хочет умирать, желает прекратить развитие, "остановить
мгновенье". Как же созвучно это с толкованием смерти как Дара Эру,
искаженного Морготом. Но космогонические тексты Толкиена я прочла позже,
а пока "Имя розы" стало дополнением к "Хранителям" и "Насреддину".
И все же, "Хранители" были и остаются первой скрипкой в этом странном
книжном оркестре. Я не могу взглянуть на лес, не поместив его в
Средиземье. Солнце, садящееся в озеро, превращает его в Великое Море,
а когда я прочла "Мастера и Маргариту", то Пилат в моем воображении
уходил по той же лунной дорожке, что начинает собой Прямой Путь.
Наши души (или самосознание, не в терминах дело) мне хочется сравнить с
музыкальными инструментами. Творчество иных людей способно попасть в
резонанс с ними. А может и не попасть. С некоторых пор я верю в единую
Истину, которая проявляется по-разному. Хранится она совсем не
исключительно в книгах, и далеко не во всех книгах, а те книги, в которых она
присутствует, не способны вызвать резонанс в каждой душе. Многие
достойные люди восхищаются книгами Клайва Льюиса, мне же, при чтении
их, хочется (продолжая музыкальную аналогию), взять камертон и
перенастроить пару струн. (Хотя очень может быть, что перенастраивать
надо не книгу, а собственную душу, первое сделать невозможно, а к
целесообразности последнего я отношусь недоверчиво.)
Много копий сломано в попытках определить "толкиенизм". Для меня это -
особый взгляд на мир. Я - толкиенист. Будем знакомы.
|