Фрагмент из перевода - самое широкоизвестное место из "Записок".
===========
Ночь 67-ая. Четверг, 12 июня 1987 г.
Встречались мы в комнатах Рэймера, в Джизус-колледже. Нас было восемь человек, считая Стейнера, Камерона и всех завсегдатаев кроме Лаудема. Погода стояла жаркая и душная, и мы сидели у окна, выходившего во внутренний четырехугольный дворик колледжа, беседуя о том-о сем и прислушиваясь, не идет ли Лаудем. Но минул час, а его все не было.
— Ты в последнее время виделся с Арри? — обратился Фрэнкли к Джереми. — Я — нет. Хотелось бы знать, он сегодня объявится?
— Не могу сказать, — отвечал Джереми. — В первые несколько дней после нашей последней встречи мы с Рэймером часто его видели, но вот уже некоторое время он не попадался мне на глаза.
— Интересно, что у него на уме? Говорят, он отменил свои лекции на прошлой неделе. Надеюсь, он в добром здравии.
— Думаю, тебе нет нужды волноваться из-за этого твоего друга эльфов, — сказал Долбир. — Лаудем, с его-то габаритами и конституцией, врезавшись в паровой каток, и его заставит отступить, а за его разум беспокоиться не стоит! Он пытается что-то выкинуть из головы, и, по-моему, вреда ему от этого не будет. А если и будет, то все-таки не настолько серьезный, как если бы он продолжал носить все в себе. Но что же все это значит? Я потерялся не хуже старого Эдвина Лаудема.
— Не потерялся, а утонул, — вмешался Стейнер. — Я бы сказал, что это был тяжелый приступ подавленного языкотворения, и чем раньше Лаудем выдаст грамматику адунайского, тем лучше для всех.
— Пожалуй, — произнес Рэймер. — Однако он может выдать нечто большее, нежели грамматика. Но где же он?
В этот момент мы услышали, как кто-то торопливо топает вверх по деревянной лестнице. Раздался удар в дверь, и в комнату вошел Лаудем.
— Я принес кое-что новенькое! — закричал он. — Не просто слова! Глаголы! Наконец-то синтаксис!
Он сел и промокнул лицо.
— Глаголы, синтаксис! Ура! — передразнил его Фрэнкли. — Страсть как занимательно!
— Не затевай перебранку, о любитель лошадей и ристаний! — отозвался Лаудем. — След еще горячий. Слушай!
Последнее время пари́т, как перед грозой, и я не мог спать, а мне такая неприятность в новинку; меня стали одолевать сильные головные боли. И потому я на несколько дней убрался на западное побережье, в Пембрук. Но с Атлантики явились орлы, и я бежал. По возвращении я по-прежнему маялся бессонницей и мои головные боли усилились. И когда я прошлой ночью неожиданно погрузился в глубокий темный сон — я получил вот это.
И он взмахнул пачкой бумаги.
— Я очнулся лишь пополудни, а в голове у меня звенели слова. Только я проснулся, как они стали быстро таять; но я сразу записал все, что мог.
С этого момента я только и делал, что работал над этими записями, — сделал шесть копий. Поскольку подумал, что вы сочтете этот материал достойным интереса; но у вас не получится следить безо всякой опоры на текст. Вот, держите!
И Лаудем пустил по кругу свою пачку бумаги. На листах крупным почерком, жирно — ручкой с широким пером, какой любил пользоваться Лаудем, — были написаны странные слова. Под большинством слов красными чернилами были добавлены глоссы
I
(А) O sauron túle nukumna … lantaner turkildi
и ? явился унижен … пали ?
nuhuinenna ... tar-kalion ohtakáre valannar …
под тень ... ? пошел войной на Стихии …
númeheruvi arda sakkante lenéme ilúvatáren …
Владыки Запада Землю раскололи с позволения ? …
ëari ullier ikilyanna ... númenóre ataltane
моря хлынули в пропасть ... Нумэнор низвергся
* * *
(B) Kadō zigūrun zabathān unakkha ... ēruhīnim
и так ? униженный явился ... ?
dubdam ugru-dalad ... ar-pharazōnun azaggara
пали ?под тень ... ? воевал
avalōiyada ... bārim an-adūn yurahtam dāira
против Стихий ... Владыки Запада разломили Землю
sāibēth-mā ēruvō ... azrīya du-phursā akhāsada
с согласия ? ... моря дабы хлынули в пропасть
... anadūnē zīrān hikallaba ... bawība dulgī
... Нумэнор возлюбленная пала ... ветра черные
... balīk hazad an-nimruzīr azūlada
... кораблей семь ? на восток
II
(B) Agannālō burōda nēnud ... zāira nēnud
Смерти тень тяжела на нас ? тоска на нас
... adūn izindi batān tāidō ayadda: īdō
... запад прямой путь некогда вел: ныне
kātha batīna lōkhī
все пути кривы
(A) Vahaiya sín Andóre
так далека ныне (есть) Земля Дара
(B) Ēphalak īdōn Yōzāyan
так далека ныне (есть) Земля Дара
(B) Ēphal ēphalak īdōn hi-Akallabēth
далека так далека ныне (есть) Та-что-пала
(A) Haiya vahaiya sín atalante.
далека так далека ныне (есть) Низвергнутая.
— Здесь два языка, — сказал Лаудем, — аваллонский и адунайский: я пометил их «А» и «Б». Конечно, орфография — моя собственная. У аваллонского четкая и простая фонетическая структура, и для моего слуха это язык — как колокольный звон, однако пока я все это записывал, мне чудилось, что письмо у аваллонского какое-то особое. Никогда у меня не было такого ощущения, как нынче утром: я уловил проблеск необычной письменности, которую, однако, не смог четко себе представить. Уж не использует ли адунайский язык похожую систему письма?
«Сдается мне, что это отрывки из какой-то книги», — сказал я себе. И тут же вспомнил странные письмена в одной из отцовских рукописей. Но это подождет. Этот лист я тоже прихватил.
Это, конечно, всего лишь обрывки предложений и, уж конечно, не все, что я услышал; но это все, что я успел удержать и записать. Текст I дан на двух языках, но варианты друг от друга отличаются, и вариант «В» немного длиннее. Но это только потому, что я лучше ее запомнил. Варианты так хорошо друг с другом согласуются, потому что я слышал сначала предложение варианта «А», а потом сразу — предложение варианта «В»: его произносил тот же голос, как будто кто-то читал вслух древнюю книгу, на ходу переводя для слушателей. Затем все надолго прервалось, стало темно — или буйство ветров и волн заглушило во мраке эхо слов.
А затем я услышал нечто вроде плача, или хорала, из которого я записал все, что сейчас помню. Обратите внимание, что в конце порядок меняется. Здесь звучало два голоса, один пел «А», а другой — «В», и заканчивался хорал всегда так, как у меня записано: A B B A. Последнее слово всегда было «Аталантэ». Я вам даже описать не могу, насколько это было трогательно, безумно трогательно. Я и сам до сих ощущаю тяжесть великой утраты, как будто я уже никогда не буду счастлив на этих берегах.
По-моему, совсем новых слов здесь нет. Зато имеется немало любопытных грамматических деталей, но я не стану вам ими докучать, пусть даже для меня они представляют интерес. И кажется, вдобавок они что-то стронули в моей памяти, так что теперь мне известно больше, чем содержится в этих фрагментах. Вы видите, здесь много вопросительных знаков, но, по-моему, контекст (а зачастую — и грамматика) указывает, что все это имена либо титулы.
Взять, к примеру, «tar-kalion»: думаю, это имя короля, потому что мне часто попадался префикс «tar» в именах великих, и «ar» в соответствующем адунайском имени (по системе, про которую я вам рассказывал) — это основа слова «король». С другой стороны, «turkildi» и «ēruhīnim» хоть и являются эквивалентами, смысл несут разный. Первое, по-моему, означает «царственные люди», а второе, что куда более поразительно, кажется, является именем Бога Вседержителя с патронимическим окончанием: получается, если только я не ошибся совершенно, «Дети Бога». На самом деле, мне не было нужды ставить вопросительные знаки под словами «ēruvō» и «ilúvatáren»: вряд ли можно усомниться в том, что «ēruvō» — священное имя Эру с суффиксальным элементом, который значит «от», и что, таким образом, «ilúvatáren» означает то же самое.
Помните, мы беседовали о лингвистических совпадениях? Здесь имеется один момент, который может вас заинтересовать. В общем, мысль, что мы имеем дело с историческим документом или легендой о гибели Атлантиды, кажется мне вполне допустимой.
— Почему «или»? — спросил Джереми. — Я хочу сказать, что это может быть одновременно и исторический документ, и легенда. Ты так и не ответил толком на мой вопрос, который я задал на первой встрече в этом триместре: если вернуться в прошлое, что там найдешь — миф, который переходит в историю, или историю, которая превращается в миф? И кто-то — я забыл кто — сказал, что за пределами Земли разграничение истории и мифа может быть бессмысленным. Мне думается, что на Земле, но в прошлом оно может быть куда менее четким. Кто знает, вдруг граница проходит по гибели Атлантиды?
— Возможно, когда мы доберемся до сути дела, у нас получится разобраться с твоим вопросом, — сказал Лаудем. — А покамест стоит обратить внимание на тот момент, про который я упоминал. Я говорю «Атлантида», поскольку Рэймер сказал нам, что для него слово «Нумэнор» связано с греческим словом. И что же мы видим? Отсюда мы узнаем, что Нумэнор был разрушен; и в конце идет плач: «далека, так далека ныне Аталантэ». «Аталантэ» — это явно еще одно имя Нумэнора-Атлантиды. Но только после гибели этой земли. Потому что на аваллонском «atalante» — это слово, которое образовано регулярным образом от обычной основы «talat» — «опрокидываться, соскальзывать»: оно появляется в тексте I в виде эмфатической глагольной формы «atalante» — «соскальзывать и разрушаться», если точно. «Аталантэ» означает «Та, что пала». Так два слова сблизились, достигнув сходства формы совершенно разными путями. По крайней мере, я полагаю, что пути — разные. Я вот о чем: на какую традицию бы ни опирался Платонов «Тимей», название, которое он использует — «Атлантида», — является, несомненно, известным эпитетом Калипсо — «дочь Атланта». Но даже здесь появляется остров с горой, которая считается столпом небес. Минул-Тарик, Минул-Тарик! Очень интересно.
Он встал и потянулся.
— По крайней мере, я надеюсь, что вы все со мной согласны! Но господи, до чего же стало жарко и душно! В такой вечер не до лекций! Однако, как бы то ни было, я отсюда больше ничего особенного извлечь не смогу с помощью одних только слов — и без новых слов. И мне нужны картины.
До чего бы мне хотелось не только слышать, но и хоть чуть-чуть видеть, как ты, Рэймер! Или как Джерри. Пока мы вместе работали, ему явились обрывки странных видений; но он ничего не слышит. Кажется, мои слова пробуждают его ви́дение, но ясности пока нет. Корабли с темными парусами. Башни на взморьях. Битвы: блеск мечей, но ни звука. Огромный храм с куполом. Как бы я хотел все это увидеть! Но я сделал, что мог. Саурон. Зигурун, Зигур. Не могу постигнуть эти имена. Но ключ, я думаю, здесь. Зигур.
— Зигур! — произнес Джереми странным голосом.
Мы уставились на него: Джереми сидел с закрытыми глазами и казался очень бледным; на его лице каплями проступил пот.
— Послушай, Джерри, в чем дело? — воскликнул Фрэнкли. — Открой другое окно, Рэймер, больше воздуха! Думаю, надвигается буря.
— Зигур! — глухо воскликнул Джереми перехваченным голосом. — Ты сам говорил о нем не так давно, проклиная его имя. Неужели ты забыл о нем, Нимрузир?
— Я забыл, — ответил Лаудем. — Но теперь я начинаю вспоминать!
Он стоял неподвижно, сжав кулаки, наклонив голову вперед. Его глаза сверкали. Темное окно озарила зарница далекой молнии. На западе небо над крышами стало иссиня черным. Раздался отдаленный рокот грома.
Джереми застонал и откинул голову назад.
Фрэнкли и Рэймер подошли и склонились над ним; но Джереми, кажется, не замечал их.
— Наверное, это из-за грома, — тихо произнес Фрэнкли. — Буквально несколько минут назад на вид он был в полном порядке; а сейчас смахивает на привидение.
— Оставьте его в покое! — рявкнул Долбир. — От того, что вы над ним нависли, толку не будет.
— Хочешь прилечь на мою постель? — спросил Рэймер. — Или мне взять машину и отвезти тебя домой?
— Старина, ты болен? — спросил Фрэнкли.
— Да… — простонал Джереми, не двигаясь. — Смертельно. Но не допекайте меня! Не трогайте меня! Bā kitabdahē! Сядьте. Я все скажу через минуту.
Надолго наступила тяжелая тишина. Было около десяти часов, и на бледном небе летних сумерек неярко светилось несколько звезд; но с запада медленно наползал мрак. Тень распростерла над городом огромные зловещие крыла. Занавески было затрепетали, словно предчувствуя ветер, и затем повисли безжизненно. Донесся долгий раскат грома, который оборвался треском.
Лаудем, выпрямившись, стоял посреди комнаты, не сводя глаз с окна.
— Narīka ’nBāri ’nAdūn yanākhim! — воскликнул он внезапно, воздев руки. — Орлы Владык Запада уже рядом!
И вдруг заговорил Джереми:
— Теперь я вижу! — произнес он. — Я вижу все! Корабли наконец отплыли! Горе сему времени! Узрите же: гора изрыгает дым, а земля содрогается!
Он умолк; мы сидели с широко открытыми глазами, как бы удрученные надвигающимся роком. Шум бури приближался. Затем Джереми заговорил снова:
— Горе сему времени и ужасным советам Зигура! Король со всей своей силой выступил против Владык Запада. Флоты нумэнорцев подобны стране множества островов; их мачты подобны деревьям в лесу; паруса их — золотые и черные. Близится ночь. Они выступили против Аваллони с обнаженными мечами. Весь мир ждет. Отчего нет знака от Владык Запада?
Сверкнула молния, и раздался оглушительный удар.
— Узрите! Вот черный гнев надвигается на нас с Запада. Орлы Стихий Мира восстали во гневе. Владыки говорили с Эру, и судьба мира изменена!
— Разве не слышишь ты, как поднимается ветер и ревет море? — спросил Лаудем.
— Разве не видишь ты крыла орлов, их глаза, подобные молниям, их когти, подобные языкам пламени? — произнес Джереми. — Гляди, зияет бездна. Море низвергается. Горы кренятся. Urīd yakalubim!
Джереми неуверенно поднялся, и Лаудем взял его руку и привлек к себе, словно желая защитить. Вместе они подошли к окну и стояли там, глядя наружу, обращаясь друг к другу на странном языке. Я никак не мог отделаться от впечатления, что эти двое глядят с борта корабля. Но внезапно, с криком, они отвернулись и пали на колени, прикрывая рукой глаза.
— Канула слава в глубокие воды, — произнес Джереми. Он плакал.
— Но орлы все еще преследуют нас, — произнес Лаудем. — Ветер дует как при конце мира, а волны подобны движущимся горам. Мы уходим во тьму.
Раздался раскат грома, и полыхнули молнии: на севере, на юге, на западе. Комната Рэймера вдруг озарилась слепящим светом и тут же погрузилась во тьму. Отключилось электричество. Издалека доносился шум, словно поднимался сильнейший ветер.
— Все минуло. Свет угас! — произнес Джереми.
Внезапно с неба водопадом хлынул неистовый ливень, и на диких крылах ярости в город ворвался ветер; его вой перерос в оглушительное буйство. Я услышал — или мне почудилось, — как где-то неподалеку с грохотом грузно обрушилось нечто очень тяжелое, вроде башни. Прежде чем мы смогли закрыть окна и захлопнуть ставни — а для этого понадобились все наши силы, — занавески задуло внутрь, а пол залило.
Посреди всего этого светопреставления, пока Рэймер пытался найти и зажечь свечу, Лаудем подошел к Джереми, который жался к стене, и взял его за руки.
— Пойдем, Абразан! — сказал он. — Надо заняться делом. Позаботимся о наших людях и проследим за курсом, пока не поздно!
— Слишком поздно, Нимрузир, — сказал Джереми. — Валар ненавидят нас. Лишь тьма ожидает нас.
— Быть может, за всем этим нас ждет хоть слабый свет. Идем! — сказал Лаудем и поднял Джереми на ноги.
В свете мерцающей свечи, которую Рэймер теперь держал в дрожащей руке, мы увидели, как Лаудем тащит Джереми к двери и выталкивает из комнаты. Мы услышали, как они спотыкаясь, громыхают вниз по лестнице.
— Они утонут! — воскликнул Фрэнкли, делая несколько шагов, словно собирался последовать за ними. — Ради всего святого, что на них нашло?
— Страх Владык Запада, — произнес Рэймер; его голос дрогнул. — Не стоит идти за ними. Думаю, однако, что их роль в этой истории — спастись, побывав на самом краю гибели. Пусть спасаются!
На этом бы собрание закончилось, однако все прочие не осмелились бросить вызов ночи и остались у Рэймера.
Три часа мы жались вокруг тусклой свечи, пока над нашими головами бушевала буря, сильнейшая на памяти ныне живущих: ужасная буря 12 июня 1987 года, что погубила больше народу, повалила больше деревьям и разрушила больше башен, мостов и прочих творений человеческих рук, чем сто лет непогоды *.
________________________________________
* Средоточие ее величайшей ярости, кажется, находилось в Атлантике, но путь и продвижение урагана в значительной мере остались для метеорологов загадкой: насколько можно судить по сообщениям, ураган вел себя как ударная волна взрыва, двигаясь на восток и медленно ослабевая по мере продвижения. — Н. Г.
Когда перед рассветом буря наконец утихла, а на востоке сквозь клочья удаляющихся туч проглянуло светлеющее небо, мы разошлись, точнее — расползлись, усталые и потрясенные, отправившись вброд по затопленным улицам, чтобы узнать, уцелели ли наши дома и колледжи. На сей раз Камерон обошелся без своей заключительной реплики. Боюсь, что вечер не показался ему приятным.
Я ушел последним. Стоя у двери, я увидел, что Рэймер, подобрав лист бумаги, весь исписанный, убирает его в ящик.
— Доброй ночи — или доброго утра, — сказал я. — Мы по крайней мере должны быть благодарны, что нас не убило молнией и не похоронило под руинами колледжа.
— Несомненно! — произнес Рэймер. — Но я думаю…
— Что ты думаешь? — спросил я.
— Видишь ли, Ник, у меня есть странное чувство, или подозрение, будто все мы помогали что-то такое разбудить. Если не из истории, то в любом случае — из весьма могущественного мира воображения и памяти. Джереми бы сказал, что, наверное, из обоих. Вот я и думаю: не навлечем ли мы на себя иные — и худшие — беды.
— Не понимаю тебя, — сказал я. — Но по-моему, ты хочешь сказать, что сомневаешься: стоило ли им идти дальше. Не следовало ли нам остановить их?
— Остановить Лаудема и Джереми? — произнес Рэймер. — Теперь мы не можем этого сделать.
М. Дж. Р. Р. Д. Ф. Ф. Р. С. Дж. М. Н. Г. Позднее добавлено: А. А. Л. У. Т. Дж.