Отдельное сообщение
Пред. 02.12.04, 03:18   #46
Unicorn
old timer
 
Аватарка Unicorn
 
На форуме с: 11.2004
Откуда: иногда Неверленд, чаще - дорога
Сообщений: 769
Unicorn is an unknown quantity at this point
Гамаюн Юникорн

Разговор Гертруды и де Бара
***

Матрона выглядела не на шутку обеспокоенной... Ее широкое добродушное лицо было мрачнее тучи.
- Присядьте, Гертруда, - предложил де Бар, - и расскажите, что вас так взволновало?
- Девочка моя совсем не знает жизни, а он оплетает ее своими песнями, - выпалила возмущенная кормилица без лишних предисловий, - Стихи ей читает!
Нет, что бы мне не говорили, но не станет человек читать стихи девице, ежели нет у него дурного на уме!!!
Ричард несколько оторопел от такой категоричности, но все же согласно кивнул головой, желая услышать продолжение.
- Гнать его надо взашей, как только на ноги встанет, потому что, помяните мое слово, будет от него одно беспокойство!
Де Бар помедлил. Эти мысли приходили и ему в голову, но он старательно прогонял их от себя, считая недостойным подвергать сомнению Бланш. Он так хорошо ее знал, что даже мысль об этом была нечистой... Но разве может он быть уверенным в этом мальчишке... бродяге... И не он ли поклялся отцу Бланш, лорду Родерику, ограждать ее от любого зла?
- Скажите мне, что именно заставляет вас тревожиться? – спросил он, осторожно подбирая слова.
- Да о чем же я вам толкую?! - воскликнула Гертруда, - Весь день они вместе, воркуют как голубки, прости Господи, и она смотрит на него такими глазами, как будто он – чудо чудное, было б на что смотреть, скажу я вам!
- И еще, сэр Ричард, я конечно женщина простая и не понимаю благородного обхождения, но то, что девушке знатного рода не пристало с простолюдином на звезды смотреть, - делилась она наболевшим, - уж это я знаю точно!
- На звезды? – переспросил де Бар.
- Вот именно! На звездное небо! – помрачневшая кормилица выложила свой последний козырь, - Вторую ночь, как только стемнеет и немного проясняется, она уходит, как завороженная, чтобы «послушать о созвездиях»! Вот скажите мне, как я могу спать спокойно, зная, что она там одна без присмотра?!
Нахмурившийся Ричард взглянул на нее и сказал:
- Гертруда, увольте, я ни за что не поверю, что вы отпустили ее одну.
- Ваша правда, господин мой, но разве ее сейчас переспоришь! Я за ней тихонько присматривала из-за шатра, чтобы ежели что, так сразу на помощь придти.
- Уж он бы у меня пожалел, о том, что на свет родился, - кровожадно добавила она, - Вот только возраст у меня не тот, чтоб без сна до полуночи сидеть, да слух слабеет... Они тихонько говорят, мне почти ничего не слышно...
Де Бар невольно улыбнулся, услышав эти жалобы из ее уст. Могучая матрона отличалась силой и здоровьем воина, напоминая воительниц древних легенд.
- Хорошо, - произнес он решительно, - я позабочусь об этом. Идите к себе и ни о чем не волнуйтесь. Я не позволю ничему дурному случиться с леди Бланшефлер.

Словно бы для того, чтобы дать Ричарду возможность проверить так ли необратимы последствия общения леди Гламорган и парня, назвавшегося бардом, как это представила Гертруда, небо прояснилось.
Дождь неожиданно перестал.
- Вот, смотрите – заволновалась почтенная наперсница леди Бланш, указывая на открытый проём входа, если мы пойдём сейчас, вместе, - вы сможете убедиться сами!
Ричард медлил в сомнении. Ему претила сама мысль следить за Бланшефлер. Ещё с тех времен, когда он знал её ребёнком, Ричард привык безгранично доверять дочери Графа Родерика Гламорганского.
Он хотел просто поговорить с ней, но подглядывать из-за шатра…
Гертруда проявляла нетерпение.
- Уж вы как пожелаете, мой господин, но я-то точно должна быть там и смотреть за ней! – Она поднялась и хотела уже ринуться к выходу, но де Бар остановил её повелительным жестом.
- Нет, Гертруда! Останьтесь здесь, и ждите меня. Я сам пойду. – В голосе сэра Ричарда прозвучало раздражение, столь несвойственное ему.
Гертруда опешила и плюхнулась обратно на жесткое походное ложе рыцаря. - Я пойду один! – с ещё большим нажимом повторил Ричард, давая понять, что если она осмеливаться подсматривать за ним, то это вызовет весьма нежелательные для всех последствия.
- Хорошо, милорд, - сникла матрона, она не видела иного выхода, как покориться.
Ричард не хотел, чтобы о безрассудстве леди Глиморган знал кто бы то ни было, даже Гертруда. Он как в себе самом был уверен в старой кормилице Бланшефлер - под пыткой матушка Гертруда не проговорилась бы никому, даже если бы её ненаглядная девочка совершила нечто постыдное.
Но всё же лучше ей было не знать более того, что она уже знала. и этого доволно...
Кроме того, Ричард не собирался при няне объясняться с леди Бланшефлер.
Когда же Господь смилостивится над ним и вверенные его заботам женщины достигнут, наконец, замка сэра Оуэна.
***
В самом мрачном расположении духа шагал де Бар по раскисшей земле.
Их отряд окопался здесь словно при осаде. Сделали даже загон для лошадей, повозки расположили полукругом, перед ними поставили шатры. Над местом, где в хорошую погоду собирались для трапезы на четырёх копьях закрепили кусок толстого полотна. Теперь там копошился Арчибальд. Он увидел сэра Ричарда и призывно замахал ему руками, широки рукава мантии алхимика развивались при этом, словно крылья ночной птицы.
Но де Бар отвернулся, сделал вид, что не заметил наставника леди Бланшефлер и прошел дальше.
В той части лагеря, где расположились наёмники Эриксона пылал большой костёр, слышались норвежские ругательства и грубый хохот людей Харальда. Один из них хриплым голосом орал непристойную песню, другие - стучали в такт по щитам. Не хватало ещё, чтобы они приволокли в лагерь весёлых девиц…
Кровь Христова! Добром это промедление не кончится. А Бланш не позволяет ему свернуть лагерь и двинуться дальше.
Со стороны женского шатра послышался мелодичный звон лютни. Де Бар ускорил шаг…

***

Гамаюн и Алшер и Юникорн

Был вечер. Гаэт и Бланш сидели у входа в шатёр и смотрели на звёзды. Это Бланш помогла барду выйти на свежий воздух – он так ослабел от ран и болезни, что девушка могла бы даже вынести его из шатра на руках, – но он, конечно, не позволил бы ей этого.
Гаэт сидел и перебирал пальцами струны лютни. Он уже неоднократно пытался петь – но всякий раз им овладевал приступ мучительного кашля. После этого он долго чувствовал боль в груди, и целый день потом разговаривал только шёпотом.
Далёкая звезда с Севера осветила лицо барда, зажгла две ясные искры в его глазах. И Бланш подивилась тому, как жалок был он несколько дней назад, когда лежал при смерти, избитый, – и тому, как прекрасен он теперь. Тёплый ветер развевал его волосы. Он улыбался, и губы его шевелились, а пальцы плавно скользили по струнам лютни, словно в душе барда рождалась новая, юная и чистая мелодия.
Полная летняя луна показалась на угасающем небосклоне, заливая светом юношу и девушку, сидевших на траве. И в этот миг Гаэт ощутил былое вдохновение, тёплый толчок в душу… он знал это чувство, но таким сильным оно было впервые… и чей-то голос превыше слуха словно подсказал ему: «Пой». И Гаэт запел, запел своим прежним чистым и сильным голосом.

Am gáeth immuir,
am fúam immuir,
am séig for aill,
am tonn terthain,
am dam setham,
am dér gréne...

Бланш тихо ахнула в восторге и изумлении, а потом вся застыла, очарованная чудом песни.
Она не понимала слов, но таково было искусство певца, что глубинный смысл песни сам проникал ей в душу, минуя слух.

Хотел бы я ветром стать –
Чтоб коснуться руки твоей,
Шевелить злато волос твоих,
Ласково целовать лицо твоё,
Вечно смотреть в глаза тебе,
Не смея сказать ни слова.

Хотел бы я солнцем стать,
Чтоб осветить тропу твою,
Отдавать тепло душе твоей,
Ясным лучом играть с тобой,
Проливаться дождём от слёз твоих,
Отгонять горе и грозы.

Хотел бы я морем стать,
Шумом прибоя баюкать тебя,
Прохладным ветром обнимать тебя,
Плеском волн ласкать тебя,
Солью воды плакать о тебе,
Ибо не быть нам с тобой,
Не быть нам навеки вместе.

Песня умолкла. Глаза барда сияли, он сам не понимал, что произошло с ним. Это было чудо – такое случается только в легендах, которые ему рассказывал старик Финн, когда Гаэт был ещё мальчишкой. Такого не бывает в этом мире. Но это случилось.
Бард смотрел на девушку несколько минут, не смея опустить глаза, а потом молча привлёк её к себе, и губы их сомкнулись...

***

Ричард увидел их сидящими у шатра, но стоял не двигаясь, не смея нарушить то удивительное и неповторимое, что совершалось сейчас под первыми, ещё бледными звёздами тёплого июньского вечера.
Этот мальчик пел… И столь прекрасной была мелодия песни, так щемило от неё сердце, что душа просилась ввысь, к звёздам.
Но Ричард знал - его грешной душе не воспарить так высоко, и никогда не родится в его уязвленном неискупимой виной сердце такая песня.

Am gáeth immuir,
am fúam immuir,
am séig for aill,
am tonn terthain,
am dam setham,
am dér gréne...

Рождались слова, вдохновленные чувством, - песня не принадлежала этому миру, Ричард не смел прикоснуться к чуду и прервать его. Он знал - такого не происходит в мире людей, только где-то за пределами земного бытия.
Поднялся к небу голос певца, замер последний дрожащий звук серебряных струн, истаяла, смолкла песня, но ещё некоторое время она беззвучно длилась в бархатной темноте, укрывала мир дивной вуалью, сотканной из древних и вечно юных слов.
Томительно долго смотрели друг на друга певец и леди Бланшефлер, потом Гаэт склонился к девушке и губы их сомкнулись.
- Леди Глиморган! – разрезал тишину волшебной ночи суровый окрик де Бара.
Бланшефлер оттолкнула Гаэта, обернулась и, увидев Ричарда, закрыла лицо руками.
Гнев и ревность обожгли де Бара, в мгновение ока оказался он перед юным бардом, и железные пальцы рыцаря сомкнулись на нежном горле Гаэта.
- Нет! – Бланшефлер повисла на руках Ричарда, пытаясь расцепить смертельную хватку, Гаэт уже хрипел. - Милорд, умоляю вас…нет…нет! Дико-о-он! – пронзительно закричала она в отчаянии.
Ричард словно очнулся.
- Кровь Христова, за что мне это? – пробормотал он и отпустил барда.
Гаэт, кашляя, упал к ногам рыцаря, леди Глиморган бросилась к певцу, обхватила его за плечи, приподняла и прижала к своей груди, словно защищая.
Вы! Вы…! – Задыхаясь, подняла она своё бледное лицо с дрожащими от ярости губами к Ричарду и выкрикнула. - Как вы смеете! Вы ничем не лучше этих головорезов! Я не желаю больше видеть вас, де Бар!
Ричард молча развернулся и пошел прочь. Бланшефлер помогла Гаэту подняться, подобрала лютню.
Он стоял перед ней побледневший, осунувшийся на глазах, потрясенный случившимся... Волшебный момент миновал, и он чувствовал всем существом своим гнетущую пустоту и раскаяние... Вернувшаяся боль и сумрак оглушили его, он пошатнулся и, возможно, упал бы, если бы Бланш не схватила его за руку. Никогда ещё не чувствовал он такого. В ушах стучала кровь, и туман был перед глазами…
- Леди Бланш… - прошептал бард. Она не отозвалась, только смотрела ему в глаза. Её взгляд выражал лишь тревогу и сострадание. Но Гаэту всё это было не нужно…
- Вы… простите меня… за всё. Я сейчас уйду. Правда, уйду. И больше никогда не потревожу вас… не напугаю. Это я виноват. Нет, нет, не возражайте. Я знаю, что говорю. Вы тоже когда-нибудь поймёте.
Он вздохнул, сдержал дрожь во всём теле и осторожно отнял свою руку у Бланшефлёр.
- Прощайте, светлая леди. Я никогда не забуду вас.
Бланш не успела остановить его ни голосом, ни жестом. Юноша подхватил лютню на плечо, развернулся и зашагал в сторону леса. Деревья приняли его под свои тяжёлые кроны, и больше он не показывался.
Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. От слез, которыми наполнились ее глаза, лес расплывался, будто за пеленой дождя.

Бланш была ошеломлена случившимся. Его песнь пробудила что-то дремавшее в ее душе, то, о чем она не подозревала. Этот поцелуй, случившийся как во сне... Вспышка ярости де Бара... Она никогда прежде не видела Ричарда таким. Он не должен был... Это подло, следить за ней, он превратился в надсмотрщика, как он мог поднять руку на Гаэта? На того, кто слабее его. Рыцарь...
И теперь бард уходил, может быть, навсегда, и она не могла остановить его. Он сделал свой выбор.

Last edited by Unicorn; 07.12.04 at 07:05.
Unicorn оффлайн   Ответить с цитатой из оригинала