Отдельное сообщение
Пред. 08.07.03, 03:53   #1
Остогер
Хранитель
 
Аватарка Остогер
 
На форуме с: 11.2002
Сообщений: 673
Остогер is an unknown quantity at this point
Одна старая история.

Прения на Констанцском соборе по делу Яна Гуса

Отрывок из письма-отчета итальянского гуманиста Поджо Браччолини

Автор письма был направлен в Прагу, чтобы передать там Гусу приглашение на Констанцcкий собор. Вместе с Гусом Поджо прибыл в Констанцу, где, присутствуя на заседаниях собора, был очевидцем бурных прений, которые предшествовали вынесению смертного приговора.


-------------------------------------------------------

Поднялся [с своего места] председатель собора, несколько раз поклонился королю и собравшимся отцам и прочел имена всех, имевших право голосовать, с обозначением сана, местожительства каждого, а также с обозначением и обществ, давших уполномочия своим посланникам на собор: города, княжества, аббатства (монастыри). Он перекликал каждого, чтобы удостовериться в действительном присутствии в заседании собора. Всех имевших право голосования, кроме короля, оказалось 88 лиц...

Врагам чеха [Гуса] хотелось сегодня же непременно [без помехи] достигнуть своей цели, потому что дрова уже были приготовлены для костра и облиты смолой заботами Аммона Вейкля из Бунтенска, который особенно радовался случаю сделать приготовления к зрелищу иллюминации.

В строгом порядке по старшинству [сана и] лет, месяцев и даже дней возраста голосовали ответами «да» или «нет» на следующие три пункта:

1) Еретик или не еретик Иоанн Гус из Гусинца в своих учениях и новшествах?

2) Имеют ли право собравшиеся во имя папы и короля отцы собора присудить Гусу наказание? и

3) Какого именно наказания заслуживает Гус оскорблением папы и святейшего таинства (евхаристии)?

На первый вопрос отозвался 51 голос в положительном смысле [т. е. что Гус — еретик].

На второй вопрос столько же.

На третий вопрос: 30 голосов отозвались в том смысле, что Гус не заслуживает никакого наказания; 10 голосов—за наказание церковным покаянием и 45 отцов подало свой голос за осуждение Гуса на смерть, если он не отречется от всего, что говорил в течение многих лет (в частных беседах) и открыто учил против церковных установлений.

После этого председатель собора предложил Гусу отречься от всего этого; но тот Чех [Гус], поднявшись, громко возгласил:

«Я не намерен отступать от своего учения и веры в евангелие Иисуса Христа; с помощью божиею останется во мне и сила его, если не докажете противоположного [моим убеждениям] словами священного писания. Если же докажете мне это, тогда я стану прославлять [римскую] церковь, насколько хватит сил у моих уст».

Также и Сигизмунд [император] настоятельно и строго предложил Чеху отречься от своего учения. Тогда Гус стал на колена..., громко взывая к богу с просьбой просветить его сердце и мысль, указать ему путь правды и исправить его, если заблуждается и идет по неправому пути.

И была эта молитва его столь пламенною, что таковой я еще никогда не слыхал. Между тем многие легкомысленно смеялись над ним и нетерпеливо требовали голосований. молящийся поднялся и молчал, не делая никаких замечаний на показания свидетелей, снова вызванных к тому. Сигизмунд глубоко и часто вздыхал; и красное лицо его становилось бледным, как белая стена храма. Глаза Сигизмунда постоянно блуждали кругом собравшихся, как будто бы он искал кого-нибудь или же боялся последствий тяжкой правды.

Наступила тишина. Тогда Гус [снова] начал говорить следующее: «Я обращался к богу, — сказал он, — с мольбою просветить духом святым смятенную душу мою, и не изменил своего намерения после того: не могу отречься ни от одного положения, написанного мною или же проповеданного. Но я отметаю от себя все то, что лживо высказали и представили против меня все эти свидетели. Присяга их — основа всего зла; все высказанное ими не имеет и тени правды — знает бог! Впрочем, я утешаюсь вместе с иными сынами правды, тоже оклеветанными лжесвидетелями и осужденными не за то, что неправо судили о таинстве причащения, не за убеждения их... о причащении мирян, под одним или обоими видами, не за то даже, что так или иначе проповедовали против развратного духовенства, но за то именно, что говорили и учили против римского епископа, утверждая ту истину, что по своему чину он совершенно равен остальным епископам. Именно за это они были замучены и умерщвлены, как и сам испытаю это на себе со стороны учителей еретичества и слепых ревнителей [папства], высылаемых Римом».

После того поднялся страшный крик: посыпались на Гуса проклятия и послышались требования голосований.

Голосование происходило следующим порядком: сначала голосовали курфюрсты и их представители; затем князья, архиепископы, епископы. Далее представители краев и городов...

Курфюрст Людовик. Хотя я лично и враг всех новаторов в церковных делах, с неудовольствием переношу их..., но Гуса должно наказывать не иначе, как не посягая на его свободу, честь и жизнь, потому что: во-первых, он добровольно прибыл на собор с охранною грамотою императора и полагаясь на честное немецкое слово и, во-вторых, потому, что на все вопросы он отвечал прямо и без лести, изъявляя свою готовность отказаться от своего учения, если б доказали ему на основании св. библии неправоту его учений. Показаний, принесенных против него свидетелями, он не принял, объявив о подкупе их. Поэтому и подаю свой голос за освобождение Гуса и свободное увольнение его до мой ответом «Да!».

Эйнбеккен [представитель Саксонского курфюрства]... Здесь, в Констанце, выставлено всему миру такое зрелище, которого наш брат [священник] должен стыдиться. Мы видели, как угрожали священники и миряне смертоносным оружием этому хранимому [богом] человеку, который безоружным пустился в путь по чужой земле; затем, без всякого расследования дела, бесправно ввергнули его в заточение, как убийцу;, молитву его о просвещении с неба осмеивали, чего не допускают и язычники... Никогда бы я не поверил этому, если бы не видел собственными глазами; буду считать это событие позором... Вместо того, чтобы представить проповеднику свободу высказать свое учение, ему заграждали уста шумом и криком, дабы не дать возможности никому понять его желаний и стремлений... Каждому я привожу на память, что допущенное нами великое бесправие и нарушение неприкосновенности личности чужестранца может навлечь на все наше духовенство тяжкое наказание и месть, несравненно большие, чем мы можем и помыслить. Голосую за свободу, честь и жизнь. «Да!»

Кенгель [посланник Могучского курфюрства]. Мой князь и господин... считает отпавшего от Рима заблудшею овцой, которую любезным и ласковым обращением надлежит возвратить к стаду. Если же он не послушает, тогда следует постепенно, сначала песчинками, потом и твердыми глыбами наказаний возвратить его. Если бы и это не помогло, тогда нужно предать его сторожевым собакам, чтобы они сломили упорство заблудшего. Пусть сначала острыми зубами коснутся его ушей, а потом схватят и горло. Гус — заблудшая овца; поэтому наивысший пастырь римский сначала щадил его, потом угрожал ему и теперь, наконец, прибегнул к наказанию ради сохранения остального стада своего. Я не чувствую сострадания к нему: удавить его! «Нет!»

Курфюрст кельнский. Тот, кто не слушается угрозы, должен послушаться метлы. Если не помогают и оба эти средства, как этому Чеху, тогда он уподобляется тому несчастному, коего должна удавить петля на эшафоте. «Нет!»

Пан из Хлюма. ...Все [римско-католическое духовенство] представляет собою презренную толпу кутил, паскудников и глупцов, поставляющих своим богам брюхо, а в своей жизни наблюдающих над собою менее, чем свинья в зеркале. Долго мы сетовали на это пред наивысшим пастырем; но, вместо исправления, дела ухудшились, а распоряжений и требований о денежных платежах [в пользу Рима] прибывало. Из-за неправедной войны с неаполитанским королем римский наместник прислал даже целую армию сборщиков во все христианские земли, а также и в Чехию, с таким распоряжением, что каждый, кто бы ни помог ему деньгами... получил прощение грехов не только настоящих, но и будущих. Вследствие сего в разумном нашем народе возникло неудовольствие, индульгенции были сожжены, а сборщики денег прогнаны... В Рим был приглашен к ответу достойный священник — старец. Полагаясь на правду своего ходатайства, он отправился туда, но уже не возвратился назад: исчезнул из числа живых. Трем другим священникам, одинаково с ним мыслившим, архиепископ повелел отсечь голову, сжечь и пепел бросить в реку Влтаву... Тысячам было назначено позорное наказание... Против этой бесчеловечной жестокости восстал Гус, вследствие чего и приглашен сюда, в Констанцу, но с обещанием дозволить ему свободу слова перед отцами собора...

Именем своего короля и всех чехов я клянусь в том, что чехи страшно отомстят на храмах, монастырях и попах в случае дальнейших терзаний или смерти Гуса, что все это беззаконие в тысячу раз жесточе будет отплачено, чего вполне заслуживают безумные враги Гуса. Нарушен мир перед богом и людьми, и в крови папистов чешский гусь вымоет свои крылья. Кто имеет уши слышать, пусть услышит. Жизнь и свободу Гусу. «Да!»

Архиепископ Намеги.... Хотя и надлежало бы осторожнее раскрывать крышу с этого дома греха [Рима], тем не менее Гус не допустил в этом смертного греха; смертный грехприняли на свои души те, кто постепенно залепляли и заделывали окна света. Да живет Гус. «Да!»

Архиепископ Цельц. Того, кто ищет на земле ангела, посылайте на небо. Гус ищет на земле ангела. Окажите ему в этом свою помощь и отправьте его туда, где нужно искать. Пусть сегодня же он умрет. «Нет!»

Архиепископ лондонский. Если бы у этого чеха было десять жизней, тогда я взял бы у него семь жизней за его речи о таинстве причащения. Но и остальных трех жизней я не оставил бы ему: во-первых, за то, что он унижал наместника христова; во-вторых, за то, что обнажил духовенство, не оставив ему и клочка для того, чтобы прикрыть свою наготу, и, в-третьих, за то, что он сбил с пути много народа, предоставив народу право самому судить о делах веры; между тем народу спасительное ничего не знать и простодушно [слепо] верить. Пусть сгинет этот чех! «Нет!»

Епископ бриксенский. Гусю не причинится зла, если его ощипать и испечь. Мы уже ощипали его. Пусть печется и сегодня же. «Нет!»

Епископ базилейский. Око за око, зуб за зуб. Гусь пусть печется. «Нет!»

Епископ журский. Подаю голос за свободу, честь и жизнь [Гуса]. Какую пользу получите вы, если гусь будет испечен, а перья его крыльев распространят сильные бури во всех землях? Перья его уже и здесь иногда охотно [с любовью] собираются. Собиратели доселе мочили их в чернилах — для сочинений в защиту Гуса. Если же вы прольете кровь Гуса, то они будут в ней обмакивать перья и писать его кровью будут с большей охотой, чем золотом... а камень, который мы хотим ныне бросить вверх, может упасть на наши головы. «Да!»

Епископ эйхштедтский. При нынешнем голосовании нужно обращать внимание на прошедшее, настоящее и будущее. Спрошу я: какую пользу оказали церкви все прежние кровавые суды над еретиками, раскольниками и язычниками с самого начала этих судов? Решительно никакой! Поэтому я голосую не за смерть, а за полное сохранение Гуса... «Да!»

Епископ люттихский. Кто коснется короны папы, чрева священника, тот — дерзок; кто же проповедует простому народу библию— мечет бисер перед свиньями, и тем грешит против святого духа. Поэтому я проклинаю Гуса и, если он не хочет собрать поверженного им бисера, то пусть будет сожжен. «Нет!»

Епископ пассауский. Кто гасит свет, тот желает тьмы и сна. Я считаю Гуса светом, озаряющим долгие зимние ночи в нашей церкви, и, думается мне, не должно насильно гасить этого света, потому что мы все уже очень долго спали. Ради своей чести я голосую за жизнь и свободу Гуса. «Да!»

Епископ констанцский. Шесть раз совершило солнце свое круговое путешествие с того времени, как здесь был сожжен последний еретик. Если завтра не сожжем Гуса, то послезавтра народ сожжет всех нас, здесь пребывающих. Пусть он умрет! «Нет!»

Климент Роган [посланник Страсбургского епископа]. Кровавых следов осуждения на смерть Гуса не смоет с нашего духовенства и Рейн. Напротив, вода его разнесет позор нами содеянной неправды и в далекие заморские страны. Что наследуют от нас наши потомки, если мы так явно оскверним свою честь... Пусть осуждаемый отыдет с миром. Богу он повинуется больше, чем людям. «Да!»

После 24 выступавших за осуждение Гуса наступила очередь голосовагь и мне... Я высказал следующее: «Великим несчастием я считаю для себя, достопочтенные отцы, то, что был послан на суд над Гусом, которого первоначально, вследствие своего ослепления, я считал опасным и преследовал. Но, услыхав его слова, я познал в его словах правду; в страданиях, в темничном заключении — его мужество; и я почувствовал в своем сердце великое расположение к нему... Так как я не заметил в нем и малейшего колебания, то умываю свои руки не оскверненными праведнейшею кровью его, которую вы, вероятно, прольете ради своего успеха и ради того, чтобы не обнаруживались впредь пороки духовенства... Голосую за свободу, честь и жизнь «Да!»

Винценто Феррери. Уже несколько дней я присутствую на [соборных] заседаниях, но из всего [вашего] шума и болтовни я не вынес ни одного показания против Гуса, которого бы он не опровергнул. Вследствие этого вы не имеете права заточать его, оскорблять и поносить, а тем более сжечь. Да покроется вечным позором ваше обращение с ним; с пренебрежением плюю на оное, Если вы столько неправды чините живому древу, то что же будете делать с сухой ветвью? Вы ослепленнее слепорожденных, упорнее язычников, и ужели думаете, что с сожжением Гуса погибнет святая почва его учения? Нет! — скажу вам! Если своим пламенем вы сожжете колосья, возопиют камни; если же и камни расплавите огнем, тогда выльется из них стекло, которое в тысячах отблесков подаст вам свет правды, провозглашенной Гусом.. Скажу вам: целые потоки невинной крови будут пролиты за него, и именно потому, что грех и неправду вы любите больше, чем правду, справедливость, мир и добродетели. Горе нам, горе всем вам, ищущим в смердящей яме скалу Петрову! Во имя всего святого..., во имя международного права я требую свободы, чести и жизни обвиняемому. «Да!»

Речь Феррерия разгорячила противников Гуса, они еще более ядовито, чем прежде, стали голосовать за смерть Гуса. Когда пересчитали все голоса, то оказалось, что за смерть Гуса было 45 голосов, не считая при этом голоса римского легата и императора Сигизмунда, который, выслушав окончательный результат, побледнел и затрясся, как будто бы должен был произнести
приговор над самим собою: он знал, что от него зависела свобода и жизнь Гуса. Гробовое молчание воцарилось под сенью храма, когда отзвучала последняя речь, и Сигизмунда спросили: «Ваше величество, император! Каково будет ваше окончательное решение: за учение Гуса или против. Признаете ли его еретиком, заслуживающим смерти?..» Вопрошаемый взволнованным голосом ответил так: «Продолжаю утверждать, что Гус — еретик и по праву вполне заслуживает смерти сожжением, если не отречется. Будучи верным своей королевской присяге, я не могу освободить его от наказания...» Сказавши это, он встал и хотел удалиться. Крупный пот выступил на его челе. Но римский легат Михаил Ле-Санзия приблизился к Сигизмунду, прося его задержаться, пока будет составлен и написан приговор, дабы он утвердил его своей подписью.

Тогда Гус мужественно спросил: «Ваше императорское величество, ужели вы можете так поступить в унижение своей короны и немецкой чести? Ужели сами уничтожаете свою охранную грамоту, утвержденную вашей печатью и подписью, беря на свою голову преступление и вероломство? Не о моей жизни речь, но о вашем честном имени и действительном величии, которое вы хороните заживо из-за боязни противиться безбожным осудителям моим!»

«Я действительно обещал тебе, еретик, безопасный проезд, но только сюда, а это ты -получил. Обратного же пути я не обещал, даже меня и не просили об этом. Твое требование не основательно. Тебя осудил собор большинством голосов». Так ответил Сигизмунд.

Когда же легат подал королю кровавый приговор, Хлюм обратился к королю: «Государь! Не подписывай! Этим вы опозорите себя, и имя своего народа, и взвалите на себя укоризну за плач бесчисленных христианских сердец. Прошу вас во имя святой троицы не подписывать! Государь, государь! Кровавою скверною станет ваша подпись...»

По прочтении приговора поднялся крик: с одной стороны кричали о насилии, с другой — о виновности Гуса. Особенно богохульно вел себя лондонский епископ, сказавший Сигизмунду: «Уста детей и младенцев будут вечно хвалить тебя, государь, за то, что ты сокрушишь врагов веры». Отзывались голоса и против папистов: «Фарисеи, кровожадные псы, порождение ехидны...» Все были столь разгорячены, что ломали столы и бросали обломками их. Во время этого шума государь удалился. Мог бы удалиться и Гус, если бы захотел. Он, однако, возвратился в свою тюрьму. Когда в храме никого уже не было, противники Гуса хватились его. Они распорядились ударить в набат и сторожить городские ворота, чтобы он не мог убежать из города, Однако, войдя в тюрьму, они нашли Гуса, стоящим на коленях и усердно молящимся. Стражи не заперли даже дверей тюрьмы и любовались благородством души Гуса.

------------------------------------------------------------------

P.S. Тех, кто пожелает что-либо добавить, прошу от богословской дискуссии воздержаться, памятуя о печальной судьбе Яна Гуса,
Остогер оффлайн   Ответить с цитатой из оригинала