Отдельное сообщение
Пред. 16.05.04, 22:48   #18
Illet
youngling
 
Аватарка Illet
 
На форуме с: 01.2003
Откуда: Москва
Сообщений: 108
Illet is an unknown quantity at this point
Просто история

Очень модное ныне направление – все мол, мы из дерьма вылезли, в дерьме живем и в дерьмо вернемся, и потому все вокруг дерьмо. Ну, кому - таторы, а кому – ляторы, как говорится. Не ново и не оригинально.

А для меня это день памяти людей, которых я помнила и знала, и очень жалею, что не узнала от них о том времени и той войне больше. Для меня эти люди – выше всяких слов, похвал или оскорблений, и никакая грязь к ним уже не пристанет. У них был свой момент истины, который нам и не снился, слава Богу. И потому я не считаю себя вправе хоть кого-то из них судить.

Моя бабушка была капитаном медицинской службы, служила в полевом - не тыловом - госпитале. Овдовела за год до войны, осталась с маленьким сыном – моим отцом, но ее все равно забрали на фронт. Она была фольксдойче, так что ей хватило по всем статьям. Прошла от Курской дуги до Пруссии. По-моему, конечным пунктом ее в Европе был Эйдкунен, потом перебросили воевать с Японией. Наверное, ее рассказы были в чем-то уже не совсем историей, а сейчас это уже в моем сознании вообще почти легенда. Это Прохоровка с танками, ставшими на дыбы, словно они пытались схватиться грудью на грудь, как люди. Дрожащая земля в четырех километрах от линии фронта во время артподготовки на Курской дуге. Расстрелянный танками поезд с красным крестом, давка во время отступления, когда бабке приходилось с пистолетом отгонять «раненых» пытавшихся влезть в вагон, отняв документы у тяжелых – написано, что ног нет, а лезет здоровенный бугай с какой-то фигней. И маленькая (метр пятьдесят) худенькая моя бабка, голубоглазая нордическая блондинка, которая с русскими матюгами и выстрелами отгоняет этих бугаев под танковым обстрелом.
И бабкина подруга, от которой после авианалета на госпиталь осталась одна рука с обручальным кольцом. И белорусские леса, где она, по своему, как сейчас говорят, «топографическому кретинизму», заблудилась на сутки, вылезла, по счастью, на своих, а потом сидела на губе – днем на операциях, ночью спать под арест.
И раненые, раненые, которые то матерят врачей, то молятся на них.
«Раненого нельзя жалеть, раненого нельзя слушать, иначе он у тебя сдохнет».
Эстонкая дивизия, куда ее попробовали прикомандировать – полуэстонка-полунемка, как–никак. Раненые с ней о чем-то говорят – а она ни слова не знает, потому как кроме русского вторым языком в семье был немецкий, не эстонский. Разве что помнила с детства какие-то молитвы, не понимая слов. Ну, научили докторшу языку, классический вариант. В общем, от бабушкиного эстонского потом эстонские же мужики краснели и впадали в ступор.
Автоматная очередь на улице Каунаса, прошедшая поверх голов, потому как успели упасть – уже привычка.
Штурм Кенигсберга.
Потом дорога на восток – и по дороге вагоны с выселяемыми с Кавказа и зэками.
Огромная змея Квантунской армии и сверкающие клинки, которые бросали под ноги японские офицеры.
А потом – отбившийся от рук бабки и деда сын, совершенно одичавший и связавшийся с бандитами, в которых опять же приходилось стрелять. Надо было вытаскивать его, надо было его одевать и учить. Тогда он был кадром для колонии – так ей прямо сказали по возвращении. Теперь у отца две докторских, он академик, в своей области с весьма весомым именем.

Она нас не жалела – просто в критической ситуации делала дело, а впадешь в истерику от страха - по морде. Негуманно, зато эффективно. На собственной шкуре почувствовала. Она никогда не позволяла мне плакать. Была груба, когда указывала мне на мои недостатки, причем так, что вешаться хотелось. Она была неуравновешенной, но именно она рассказывала мне чудесные сказки, которые наверное, сочиняла сама, потому, что я никогда их и нигде больше не читала. Она была непререкаема. Она очень любила сына, и потому маме было с ней очень тяжело. Она всегда вбивала мне в голову, что я должна быть самостоятельной в жизни и не зависеть материально ни от кого, даже от тех, кого любишь. Она учила не орать от страха и не вздрагивать, никогда не паниковать, а уж реветь от боли -–да как это вообще можно? Можно орать от боли, когда у тебя живот разворочен, или нога оторвана нафиг, а все остальное – вполне терпимо, и не смей орать. И еще очень хотела, чтобы я обязательно научилась стрелять – сама она стреляла очень хорошо, и рука у нее никогда не дрожала, даже после целого дня операций, даже когда уже глаза ничего не видят.

Наверное, все это было чудовищно неправильно, возмутительно, непедагогично и негуманно – но это сделало меня такой, какая я есть, а мне кажется, что это не самый плохой вариант. По крайней мере, уживаться со сложными людьми и прощать ошибки я научилась. И я очень ей благодарна за все. И очень раскаиваюсь, что не побывала у нее в палате перед тем, как у нее ночью остановилось сердце. У нее был инфаркт, она довольно быстро оправилась, и ее хотели выписывать. Но накануне она умерла. Она умерла, как всегда хотела – внезапно и во сне. Она очень боялась умирать долго – это ей казалось ужасным и унизительным. Но Бог дал ей умереть хорошо. Когда нам позвонили из больницы, за окном вдруг хлынул дождь – совпадение, конечно, но тогда для нас все было знаком.
А после вскрытия оказалось, что у нее внутри все, что можно, вырезано – последствия войны, ночевок на земле, и всего, всего, всего…

Вот такая маленькая история из большой истории. Из того самого прошлого, которое кого учит, а кого нет, но которое деает нас такими, какие мы есть, хотим мы того или нет.
Illet оффлайн   Ответить с цитатой из оригинала