[MayFlower]

.. то обычаи и нравы, подобные эльфийским, мы обнаружим у еще одного известного писателя.

-- Разве для хроссов зачинать детей -- не наслаждение?
-- Одно из самых великих, челховек. Мы зовем его любовью.
-- У нас бывает так: испытав наслаждение, человек хочет,
чтобы оно повторилось. И может родиться столько детей, что пищи
на всех не хватит.
Хьои не сразу понял, о чем толкует Рэнсом.
-- Ты хочешь сказать, -- протянул он, -- что челховек
может это делать не год-два в жизни, а снова и снова?
-- Вот именно!
-- Но зачем? Не понимаю... Разве можно хотеть есть, когда
пообедал, или спать, когда выспался?
-- Но ведь обедаем мы каждый день! А любовь, по твоим
словам, приходит к хросса лишь один раз в жизни.
-- Зато наполняет всю жизнь. В юности он ищет себе пару,
потом ухаживает за избранницей, родит детей, воспитывает их, а
потом вспоминает обо всем этом, переживает заново и обращает в
поэзию и мудрость.
-- Так неужели ему довольно всего лишь вспоминать о
наслаждении?
-- Это все равно, что сказать: "Неужели мне довольно всего
лишь есть мою еду?"
-- Не понимаю...
-- Наслаждение становится наслаждением, только когда о нем
вспоминаешь. Ты говоришь так, будто наслаждение -- это одно, а
память о нем -- совсем другое. Но ведь они неразделимы. Серони
могли бы объяснить это лучше, чем я объясняю. Но в песне я
сказал бы лучше, чем они. То, что ты зовешь воспоминанием,
довершает наслаждение, как "края" завершает и довершает песнь.
Когда мы с тобой встретились, момент встречи был и прошел. Сам
по себе он ничто. Теперь мы вспоминаем его и он понемногу
растет. Но мы все еще знаем о нем очень мало. Истинная встреча
с тобой -- это как я ее буду вспоминать, когда придет время
умирать. А та, что была, -- только ее начало. Ты говорил, на
твоей хандре есть поэты. Разве они не учат вас этому?
-- Некоторые, возможно, учат... -- задумчиво проговорил
Рэнсом. -- Но даже если говорить о песнях... неужели хроссу
никогда не хочется снова услышать какую-нибудь великолепную
строку?
К несчастью, ответ Хьои опирался на тонкий семантический
нюанс, в котором Рэнсом так и не разобрался. В языке хроссов
было два глагола, оба для него означали "стремиться", "страстно
желать". Хроссы, однако, их отчетливо различали и даже
противопоставляли. Поэтому, с точки зрения землянина, Хьои
попросту сказал, что любой бы к этому стремился ("уонделоне"),
но никто в здравом уме не стал бы к этому стремиться
("хлантелинс").
-- Поистине, -- продолжал хросс, -- ты вовремя заговорил о
песнях. Это хороший пример. Ибо самая великолепная строка
обретает полное значение лишь благодаря всем строкам, следующим
за ней. Если же вернуться к ней снова, обнаружится, что она
вовсе не так хороша, как казалось. Возвращением можно ее
уничтожить. Так бывает в хорошей песне.
-- А в порченой песне, Хьои?
-- Порченые песни слушать ни к чему, Челховек!
-- А что ты скажешь о любви в порченой жизни?
-- Может ли быть порченой жизнь хнау?
-- Не хочешь же ты сказать, что порченых хроссов нет
вообще!
Хьои задумался.
-- Мне приходилось слышать о чем-то подобном, -- сказал он
наконец. -- Говорят, иногда детеныш определенного возраста
начинает вести себя как-то не так. Был один такой, он, по
слухам, испытывал желание есть землю. Может статься, где-нибудь
существовал и хросс, который хотел, чтобы годы любви у него
продлились. Я о нем не слыхал, но все может быть. Зато я слышал
песнь о еще более странном хроссе, который жил давным-давно, и
не в нашем хандрамите. Он видел все в двойном размере: два
солнца в небе, две головы на шее. И в конце концов, говорят, он
впал в такое помрачение, что возжелал иметь двух подруг. Ты
можешь мне не верить, но в песне говорится, что он любил двух
хрессни.
Настал черед Рэнсома задуматься. Если Хьои говорит правду,
он столкнулся с естественно добродетельной, от природы
моногамной расой. Хотя что в этом такого уж странного?
Известно, что у многих животных сексуальные инстинкты
проявляются лишь в сезон свадеб. Кроме того, если уж природа '
сотворила такое чудо, как половой инстинкт, почему она не могла
пойти еще дальше и предписать влечение лишь к одной особи
противоположного пола? Ему даже смутно припомнилось, что
кое-какие "низшие" земные организмы естественно моногамны. Так
или иначе. Рэнсому стало ясно, что среди хроссов неограниченная
рождаемость и супружеская неверность невозможны. И тут его
осенило: не в хроссах, а в людях таится главная загадка.
Конечно, инстинкты хроссов удивительны. Но куда удивительнее,
что именно они -- недостижимый пока моральный идеал далекой
земной расы! Ведь собственный половой инстинкт человека
находится в таком плачевном разладе с идеалом, что вся история
человечества не есть ли постоянная борьба между тем и другим?
Хьои снова прервал молчание:
-- Несомненно, нас сделал такими Малельдил. Где бы мы
брали еду, если бы у каждого было двадцать детей? И подумай,
ведь жизнь стала бы невыносимой, каждый миг наполнился бы
страданием, если б мы все время призывали вернуться
какой-нибудь день или год. Но мы знаем, что каждый день жизни
полон предвкушением и памятью -- из них-то и состоит каждый
миг.

(Прошу прощения за очень длинную цитату).

Узнали автора?