Два других старых рассуждения.

[Mogultaj]

Воспоследуем примеру зачинателя этого жанра: вот поучительный отрывок из классика, да известятся оным пользователи.


Плутарх, Ал. 51-52.

Александр гневно бросил Клиту: «Негодник! Ты думаешь, мне приятно, что ты постоянно говоришь об этом и мутишь македонцев?». — «И нам неприятно, что за труды наши получили мы такую награду: счастливы те, кто уже умер и не увидел, как мидийские палки гладят македонцев и как македонцы упрашивают персов пустить их к царю». Так свободно говорил Клит; Александр и сидевшие около вскочили, осыпая Клита бранью, а старшие старались унять смятение. Александр повернулся к Ксенодоху, уроженцу Кардии, и к Артемию, колофонцу: «Не кажется ли вам, что эллины среди македонцев кажутся полубогами, расхаживающими среди зверей?». Клит предложил Александру говорить не обиняками, а сказать прямо, чего он хочет, или уж не приглашать к обеду людей свободных, имеющих право говорить открыто: пусть живет с варварами и рабами, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и беловатым хитоном. Александр, совсем вне себя от гнева, бросил в него яблоком, лежавшим около, и стал искать меч. Аристон телохранитель успел его убрать; остальные с мольбами окружили его. Он вскочил и стал на македонском наречии кричать и сзывать оруженосцев: это было сигналом большой тревоги. Трубачу он велел трубить и ударил его кулаком, потому что он медлил и не хотел выполнять приказания. Впоследствии тот пользовался большим уважением, так как главным образом благодаря ему в лагере не произошло смятения. Клита крепко держали друзья; они с трудом вытолкали его из комнаты. Он тут же вошел через другие двери, смело и презрительно декламируя стихи из Эврипидовой «Андромахи»:

«. . . как ложен суд толпы!».

Схватив копье у кого-то из копьеносцев, Александр пронзил им Клита, шедшего ему навстречу из-за дверного занавеса. Тот упал со стоном и хрипом: жизнь сразу покинула его. Придя в себя, видя, что все гетайры стоят в безмолвии, Александр стремительно выхватил копье из тела убитого и хотел вонзить его себе в горло. Его удержали; телохранители, взяв его за руки, силой перенесли царя в спальню.
Он провел всю ночь, горько рыдая и жалуясь. Наступил день; он не мог уже кричать и плакать и лежал безмолвно, тяжко стеная. Гетайры, испугавшись этого молчания, вломились к нему. Ни на чьи слова не обращал он внимания, но когда Аристандр прорицатель напомнил ему сон о Клите и бывшее потом знамение и сказал, что все случившееся давно было предначертано судьбой, он как будто стал успокаиваться.

Поэтому к нему пустили философа Каллисфена, родственника Аристотеля, и абдерита Анаксарха. Каллисфен старался утешить его незаметным образом, не касаясь больного места, словами кроткими и глубокомысленными. Анаксарх, с самого начала шедший своей дорогой в философии и приобретший имя своим презрением и пренебрежением к принятому и обычному, войдя, сразу закричал: «И это Александр, на которого смотрит теперь вся вселенная! Он валяется в слезах, как раб, в страхе перед людскими законами и укорами, а ему подобает стать для людей законом и мерилом справедливого. Ты побеждал, чтобы управлять и властвовать, а не быть рабом пустых мнений! разве ты не знаешь, зачем рядом с Зевсом восседают Справедливость и Правосудие? Затем, чтобы всякий поступок властителя почитался правосудным и справедливым!». Такими словами Анаксарх облегчил горе царя, но и внушил ему больше гордости и презрения к закону. Сам он удивительно приноровился к царю и отвратил его от общения с Каллисфеном, вообще неприятного Александру за его строгость и серьезность.

[Mogultaj]

Плутарх, Изречения царей и полководцев. Антигон, 8.

Когда кто-то заявил: «Прекрасно и справедливо все, что делают цари», - он ответил: «Так у варваров; а у нас только прекрасное прекрасно и справедливо одно справедливое».