Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001
Иллюстрации Anke-Katerine Eiszmann

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 5. Хитлум

       Казалось, трудно подобрать более разнородную пару, чем Хурин и Морвен. Истинная дочь Беорингов, черноволосая и сероглазая, стройная - даже теперь, после родов, и высокая - на полголовы выше Хурина - она была как морозный узор на стекле. А Хурин странным образом напомнил Берену отца, хотя по внешности ничего общего между ними не было. Барахир был высок, а Хурин на голову уступал Берену, у Барахира, пока он не поседел, были темные волосы, у Хурина - золотые, Барахир бороду брил, а Хурин - нет, может быть, затем, чтоб казаться старше: ведь девятнадцати лет он принял княжество и повелевал людьми много старше себя... А может быть, он стеснялся своего чуть скошенного подбородка, унаследованного от матери-халадинки. Хуор, будучи всего на три года младше брата, выглядел из-за этой своей черты совсем мальчишкой. И даже не глаза - у Барахира были серые в зелень, как дикий камень, у Хурина - в синеву. А вот - взгляд: открытый, смелый, внимательный...
       - Как ты растопил этот лед, Хурин? - спросил горец, обнимая племянницу. - Никогда не думал, что снежинка и уголек могут быть такой прекрасной парой. Из вашего сына вырастет что-то особенное, или я - не я.
       - Если вырастет что-то хоть вполовину такое как ты, otorno (27), - я буду счастлив, - сказал Хурин.
       - Если вырастет что-то хоть вполовину такое же как его отец и праотцы, - ответил любезностью Берен, - то и славой и честью он превзойдет меня. Ибо вы сумели отстоять свой край - а я не смог.
       - Есть вещи, которые не под силу одному человеку, - ответил Хурин. - И даже дюжине таких героев, какими были твой отец и князь Бреголас с сыновьями. Ты устал, Берен. Риан покажет тебе комнату, я велел затопить баню - отдыхай.
       - ...Я забыл спросить, как назвали малыша, - сказал он по дороге, любуясь толстой косой Риан и тем, как она метет вдоль пояска - туда-сюда, туда-сюда... Он покидал Риан четырехлетней малышкой, а теперь - поди ж ты, девица, и все при ней... Еще года три - и замуж... Спорим, что за Хуора? Чтобы узнать, по ком Риан вздыхает, не требовалось ее ни о чем спрашивать - надо было только увидеть, как она краснеет в присутствии княжича. Еще одна славная будет пара, подумал Берен - дай им Единый хоть немножечко счастья...
       Риан обернулась, коса скользнула через плечо.
       - Турин, - сказала она.
       Они вошли в комнату - одну из мужских спален.
       - Ты его еще увидишь сегодня, - продолжала Риан. - Морвен говорит, что будет похож на дядю, потому что черненький.
       Ее улыбка исчезла, ресницы дрогнули. Берен проследил по лицу девочки весь ход ее мыслей: малыш будет похож на Барагунда, на того самого Барагунда, который вместе с Белегундом покоится под грудой камней в безымянном урочище у Тарн Аэлуин. Там же, где и Барахир, и несчастный Горлим, и юный Хаталдир...
       - Ярн Берен, ты расскажешь мне про дэйди? - спросила она. Серые глаза влажно заблестели.
       - Не сейчас. - Берен протянул руки и прижал девочку к груди, гладя по волосам и сжимая рукой плечо.
       Скрипнула дверь - вошли служанка и Гили с набитыми свежей соломой тюфяками. Риан быстро вытерла слезы и, склонив голову, вышла.

***

       Младенца ему показали поздним вечером, когда конены, рохиры и магоры, глушившие пиво и вино так, словно завтра - конец миру, уже были вполне самодостаточны и не заметили исчезновения женщин, князя и княжича и гонца, имени которого никто не запомнил.
       Толстенные стены Хеннет-Аннун отлично хранили покой малыша Турина от грохота пиршественного зала и гулянки за оградой. Берен понимал причину такого шумного празднества по случаю Имяположения наследника хадорингов - среди невзгод, обрушившихся на Хитлум за последние годы, нужно было пользоваться любой возможностью дать людям, измученным неуверенностью, радость; вдохнуть в них надежду; показать, что Дом Хадора еще стоит и стоять будет.
       Юный Турин делал все, что положено делать месячному младенцу: вращал бессмысленными серыми глазенками, хватался за протянутый палец, пускал пузыри, "колдовал" - так Риан называла беспорядочные движения тоненьких лапок - и пытался поднимать головку, если его брали на руки. Для своего возраста он на удивление зарос: густые черные волосы на темечке были в пол-пальца длиной, правда, на затылке образовалась маленькая плешь, но там, где она кончалась, с затылка на шею опускался целый локон, прямо-таки маленькая косица...
       Харет, мать Хурина и Хуора, приняла малыша из его ладоней. Казалось, она и няньке не готова доверить внука, и в надежности его родной матери сомневается. Вдвоем со служанкой они остались в комнате, а все прочие вышли в малую трапезную - за Береном был рассказ о гибели Барагунда и Белегунда.
       Все сели за небольшой стол, на который хромой слуга по имени Садор поставил лучшее пиво и вино, что Галдор, а теперь - Хурин приберегали для встреч с близкими людьми. Берен глотнул пива, чтобы промочить горло - и начал свою скорбную повесть, ничего не утаивая и не говоря лишнего. Он не смотрел в глаза никому, пока говорил, и лишь когда закончил - обвел всех взглядом.
       Сильмарет, жена Белегунда, сидела молча, с неподвижным лицом. Так же молчалива и строга была Морвен. Риан, склонившись к плечу матери, содрогалась от беззвучных рыданий, Хуор, сжав губы и накручивая на палец прядь волос, глядел куда-то в сторону, Хурин, держа руку Морвен, смотрел прямо в лицо Берену и, наверное, за все время, пока длился рассказ, не отвел взгляда.
       Берен снова посмотрел на Сильмарет и увидел, как она хороша собой. Она ведь была всего на три года старше Берена и вышла замуж совсем юной, семнадцати лет. Он хорошо помнил ее свадьбу с Белегундом - была весна, в долинах цвели яблони и на невесте был венок из полевых цветов. Ларн Мар-Финнеган вел в поводу белую кобылу, и распущенные волосы невесты были такими длинными, что спускались до седла. Возле ручья ждал Белегунд, в красной рубахе и синем плаще, и его друзья и родичи с выкупом за невесту - у Берена в руках был разноцветное тонкое льняное полотно, подарок матери и сестрам Сильмарет... Белегунд принял из рук тестя поводья, и перевел лошадь невесты через поток - туда и обратно. А потом она спешилась, они произнесли требуемую клятву, отпили из одной чаши, девушки обсыпали их зерном, а аксанир сказал, что они муж и жена перед законом и ликом Единого. Сильмарет сняла венок и бросила, не глядя, в толпу девушек - кто поймает, той идти замуж следующей... А ночью Берен и другие юные лоботрясы торчали под окном молодых - ждали, когда Белегунд по обычаю выбросит в окошко поясок жены...
       Берену захотелось сказать ей слова утешения. Напомнить, что, хотя годы счастья прошли - но не прейдут. Ее любовь к Белегунду принесла плод - Риан, она приголубит внуков...
       И вдруг - словно мягкая, неощутимая но сильная рука стиснула горло - он понял, что говорить этого нельзя. Что, сказав эти слова утешения, он скажет ложь, потому что...
       Потому что внуков Сильмарет не увидит. У Риан будет сын... Белокурый, похожий на Хуора юноша однажды достигнет края этого мира, последним усилием взберется на вершину скалы и замрет на ветру в немом восхищении, увидев - что? Что откроется ему? Ответа не было.
       Пророчества никогда не являлись к Берену видениями - они были зримыми образами, но представали его глазам не здесь и сейчас, а он вспоминал их, словно бы знал давно. Так и здесь - он как будто давно признал внука Сильмарет в высоком, стройном юноше, которого "помнил" взбирающимся на скалу, и знал, что Сильмарет его не увидит, и что судьба этого юноши как-то от него, от Берена, зависит... И это было очень важно - но почему?
       Он прочистил горло и сказал совсем не то, что собирался.
       - Хотел бы я прийти к вам добрым вестником. Но нет у меня добрых вестей. Простите, племянницы. Прости, хэльдрет...
       - Не за что, Берен, - женщина поднялась, обошла стол и, приобняв Берена, поцеловала его в лоб. Потом она вышла. Риан вышла за ней, последней, обняв мужа, вышла Морвен.
       - Надо думать, - сказал Хурин, когда они остались втроем, - ты не только за тем сюда приехал, чтобы подтвердить смерть моего тестя?
       - Твой ум обгоняет мой язык, оторно, - Берен улыбнулся. - Есть в этом доме место, где можно говорить, не опасаясь?
       - Нет такого места, - весело сказал Хуор. - У служанок вот такие уши и вот такие языки. Продажных между ними нет, но есть болтливые.
       - Пойдем на берег, - сказал Хурин. - На наше место.
       Побросав что-то из снеди в котомку, прихватив бочонок пива и три кружки, они исчезли через задние двери, выбрались в сад и, действительно, спустились к быстрой холодной речке, Нен-Лалаит.
       - Итак, - сказал Хуор, когда они сели на обрывистом берегу - действительно, никто не мог подойти незамеченным; снизу, с другого берега доносилась музыка и пылали праздничные костры, а здесь было темно и тихо. - Не затем же ты тащился через горы, чтобы добавить горести моей своячке, которая и без того улыбается только по великим праздникам...
       - Я тащился через горы, чтобы сказать: готовьтесь - Саурон нападет на вас, едва распустятся почки на деревьях. - Берен повторил то, что рассказывал своей матери и Финроду.
       - Тридцать тысяч? - переспросил Хурин, не веря своим ушам. - Где же ты взял такое число?
       - Я знаю, чего и сколько требуется воину в походе, - сказал Берен. - Я знаю, какие оброки собирал Саурон последние три года. И я знаю, что эти оброки не шли на север. Я знаю, что шорникам приказано шить волчьи и лошадиные сбруи, тачать сапоги и резать воловьи шкуры на ременной доспех. Я знаю, что каждый кожевенник должен отдать две дюжины кож в год, а всего за три года было заготовлено три тысячи дюжин, и ни один тюк из этого добра не отправился на север. Я знаю, что в отбитых у гномов орками синегорских копях делается крица, и каждый кузнец должен отдать в год три дюжины лучков на самострелы, десять дюжин наконечников для стрел, пять дюжин наконечников для копий. Я знаю, что всем женщинам остригли волосы и делают из них тетивы. Я знаю, сколько вялится мяса, сколько сушится зерна. И я говорю: все это для армии не меньше чем в тридцать тысяч сабель.
       - Ты сам-то что-нибудь надумал? - спросил Хурин. - Твои мысли мне дороги, потому, что ты воевал как никто из нас. Один против всех - я бы так не смог...
       - С самого начала, - сказал Берен, - отец думал о мятеже. Мы бродили по всей стране, прикидывали, где Моргот размещает войска и как лучше ударить, чтобы опрокинуть их малыми силами, как подавать сигналы и собирать людей, на кого в деревнях и замках можно положиться... Ни отец, ни я не рискнули только потому, что знали: без помощи извне Дортонион не справится - а кто мог оказать помощь? Но мы готовы были решиться... почти уже решились, когда... Саурон взял Минас-Тирит, и надежда наша погибла. А потом - я остался один...
       - А теперь Саурон готов подставить спину, - Хурин схватывал на лету. - Если бы можно было измыслить способ послать весть из Дортониона в Хитлум... Обучить птицу или как-то еще.
       - Государь Финрод измыслил способ, - Берен был в восторге от свояка. - Более надежный.
       - Стало быть, в день выступления начинается мятеж... И здесь, и в Нарготронде получают известия и выступают... Половине их армии нужно дать переправиться через Ангродовы Гати, а остальных там задержать... Мы перейдем Серебряную Седловину и атакуем с фланга, а эльфы государя Финрода ударят по Минас-Тирит и отберут обратно свой замок...
       - Э... - крякнул Берен. - С эльфами государя Финрода не так просто. Я не могу сейчас вам рассказать всего, братья... Честно говоря, мне просто неловко повторять это здесь дважды, да вы поймете почему... Одно скажу: государь Финрод здесь со мной и проследовал вперед - в Барад-Эйтель, куда я прошу направиться и вас ради совета с государем Фингоном. Там вы и узнаете все до конца.
       Они выпили еще пива. Берен лег на траву. В небе, прямо над головой, отворилось окошко в тучах, и в нем красной каплей горел Карнил. Деревья не шумели, сонное безветрие пропитало воздух. На другом берегу трещали костры, слышался топот ног, звон бубнов, визг виалей, переливы лютен. Берен узнал ритм нарьи. Если закрыть глаза и забыть про десять прошедших лет... Вот точно так же, искоркой вылетев из праздничного костра, запыхавшийся и пьяный, валился в траву и смотрел в небо, и слушал одним ухом гомон гуляния, а другим - лепет реки... Если забыть про эти годы, и все потери и все страдания...
       Но это значит - забыть о Лютиэн... Забыть о Лютиэн? Пусть даже это цена избавления от страданий - она слишком высока.
       - Трава дурманит, - сказал, появляясь из кустов, Хуор. - Завтра гроза будет. Другой раз я думаю - а ведь если бы не проклятая эта война, не свидеться ни мне с Риан, ни Хурину с Морвен.
       Берен улыбнулся краем рта - Хуор проговорился.
       - Так ты положил глаз на Риан? - спросил он. - Стало быть, у меня вскорости появится еще один названый брат?
       - Если Риан не передумает. И совестно даже: нам-то судьба подарила небесное счастье - неведомо за что, а другие, которым одна горечь досталась?
       - Не спеши никого жалеть, - отрубил Хурин. - Кто еще знает, кому придется круче. У которых никого нет - тем нечего терять. Когда думаю, что станется с Морвен и мальчиком, если Хитлум падет и меня убьют - так у меня словно сердце тупым ножом вынимают. И Морвен тоже будет больно - она слова не проронит, молча все на плечах вынесет, но от этого не легче. У того, кто любит - слабина есть, и в эту слабину всегда можно ударить...
       - Так что ж, и не любить никого? - Хуор налил всем еще пива. - Не согласен я!
       - Балда ты, братец, - нежно сказал Хурин. - Как будто тут ты решаешь - любить, не любить... Судится тебе - полюбишь, никуда не денешься... Только любовь - это как на лодке-водомерке по горной речке: на миг дрогнешь, выпустишь из рук весло - и все, размажет тебя по камушкам. Вот, Берен соврать не даст...
       У Берена екнуло сердце. А Хурин-то откуда знает?
       - ...Его оруженосец так свою жену любил, что предал ради нее и друзей, и господина. Но - Берен, твоя воля, ты всех родичей там потерял; а только я его судить не берусь, и Морвен не берется, хотя отца из-за него лишилась.
       - На самом деле - и я не берусь, - Берена передернуло от воспоминаний. - К балрогам такие разговоры, Хурин. Давай лучше выпьем и речку послушаем. Она у вас веселая...
       - Нен Лалаит, - в голосе Хурина пела нежность. - Я так дочку назову - Лалаит.
       - Урвен, - Хуор растянулся на траве. - Если Эледвен после всех этих мучений даст заделать себе еще и дочку, то назовет ее не иначе как в честь бабки: Урвен.
       - А я все равно буду звать Лалаит, - уперся Хурин. - Лалаит, и все! Чтобы смешливая была, певучая и быстрая, как эта речка.
       - Размечтался...
       Берен смотрел на братьев, и они нравились ему все больше. Хурин, даже произнося мрачные, казалось бы, вещи, все равно излучал неистребимую жажду жизни и любовь к ней. Хуор светил вроде бы отраженным светом - но тоже ярко. Понятно, почему обожженные войной Морвен и Риан так тянулись к этим молодым вождям: находиться радом с ними было все равно что... все равно что сидеть хорошей ночью на берегу Нен Лалаит.
       Хурин, кроме этого, был еще и тверд как кремень. Берен и про себя знал, что сделан не из жести - но он знал и то, что Хурин сильнее. Их обоих довольно трудно было бы сломать, но по разным причинам: Берен, чтобы не сломаться, готов был прогнуться достаточно низко - и, стряхивая груз, выпрямиться, подобно стальному пруту двойной закалки. Хурин же больше напоминал стержень медленной долгой закалки, который невозможно ни согнуть, ни изменить его форму ковкой: в каком виде он вышел из горна, в таком и пребудет до конца. И если сломается - то невосстановимо, навсегда.
       Где-то им было легче, чем их родителям: для тех рушился порядок устоявшийся, незыблемый. Почва уходила из-под ног. Для них же этот порядок еще не стал чем-то привычным, они быстро приспособились к новому миру: к миру войны. Скоро привыкли делить людей на своих и врагов, душевно изготовились к неизбежным потерям, и смерть заняла в их сознании не меньше места, чем жизнь. Она и раньше не была оставлена без внимания: в героических песнях, принесенных с востока, то и дело прославлялась чья-то доблестная смерть. Хорошая смерть - вершина жизни, оправдание всему, что в ней было неправильного. Седьмое поколение эдайн увидело другую смерть: жестокую, горькую и бесславную. Некому оплакать, некому сложить песню, и можно утешиться лишь тем, что ты все-таки выполнил свой долг до конца. Многие не выдержали. Предпочли - выжить. Предателями, рабами, но - выжить. Можно ли осуждать? Кого время оправдает - тех, кто бился до последнего и вместе с кем погиб Дом Беора? Или тех, кто сумеет, пригнувшись, припав к земле, сохранить свой род - чтобы, возможно, через века, снова воспрянули беоринги?
       А ведь отец убил бы Мэрдигана, - подумал Берен. Выслушал бы - и убил...
       Они еще долго говорили - Хурин и Хуор рассказывали, как защищали перевалы, Берен - о битве при Кэллагане и об отряде отца, и о своих одиноких вылазках... Гулянка стихла, пиво уже не вмещалось, закуска кончилась. Упали первые капли дождя.
       - Вернемся, - сказал Хурин. - Надо же когда-то и спать.
       Они вернулись в сад через калитку, прошли сонным подворьем и вошли в дом задней дверью.
       Гили еще не вернулся - впрочем, сетовать было не на что, так как Берен сам отпустил его на гульбище и не сказал, к какому сроку вернуться. Горец разделся и лег.
       Проснулся от того, что рядом кто-то есть. Быстрее, чем успел подумать, подхватился и стиснул рукой запястье пришельца. Запястье было тонким, широкий рукав упал к локтю, обнажив округлое предплечье.
       - Сильмарет, - прошептал Берен. - Зачем ты здесь?
       - Не шуми, - женщина высвободила руку. - Поговорить с тобой хочу, с глазу на глаз. Ведь столько лет я тебя не видела, и увидеть отчаялась...
       Она села рядом на постель, и Берен почувствовал, что она слегка дрожит - и не только от утреннего холода. На ней была шерстяная юбка поверх рубахи, на плечах - платок, прикрывающий низкий вырез и голые плечи. Нет, она пришла сюда не как обольстительница, и держалась не как обольстительница, но уже одно то, что она вошла одна в комнату, где спит один мужчина (Гили, поросенок, так и не явился), не побоявшись застать его нагим (а он, нечасто ночевавший в постели, позволил себе такую роскошь) - это было уже довольно далеко за пределами приличия. Она пришла не соблазнять, но... Берен посмотрел ей в глаза и она не отвела взгляда... Была бы не против, если бы он последовал полусознательному желанию своего тела: обнять ее и привлечь к себе?
       - Отвернись, - сказал он. - Я хоть штаны надену.
       Она повернулась лицом к двери и, пока он одевался, проговорила:
       - Если ты боишься, что худое подумают - так давай на двор выйдем. Все равно ведь пойдешь.
       Берен мысленно согласился с ней.
       Она дождалась его у ворот и дальше они пошли вместе - Берен решил заодно поискать Гили. После ночного дождя стоял туман, и ничто не обещало погожего дня.
       - Ты говори, - сказал Берен.
       - Возьми меня замуж.
       На миг он остолбенел. Не от того, с какой прямотой прозвучала просьба - в конце концов, Сильмарет была вполне зрелой женщиной, старшей в своей маленькой семье и за нее ответчицей; знала, что Берен сегодня-завтра уедет и нет у него времени на все, что положено по обычаю: назначение свадебных родителей, засылку сватов, обмен подарками... будь он свободен - он бы и сам посватался к кому-нибудь так же скоро и просто. Он остолбенел от того, как близко угадал цель ее утреннего прихода и от того, как это перекликалось с его вчерашними предчувствиями... И как это было близко к тому, чего он порой малодушно желал.
       Правда Беора не запрещала брать вдову брата, тем паче - двоюродного; в старые времена обычай даже требовал это делать, чтобы не сиротить детей. Сильмарет была еще молода, хороша собой - если прогнать тень с ее лица, так была бы и красива. Никто и слова бы ни сказал. И так просто решился бы спор с сыновьями Феанора... Любовь? Он был бы хорошим мужем ей и хорошим отцом Риан - зачем для этого любовь? Зачем зазубренный шип, который вонзают в сердце и проворачивают каждый раз, когда ты думаешь о любимой? Но он есть, этот шип, и Берен им пронзен, и большего счастья ему не нужно...
       Он еще не знал, что ответить, чтоб не обидеть ее, но уже качал головой.
       - Что так? - тихо спросила она.
       - Я обручен.
       - Ты смолчал... А я кольца не разглядела...
       - Его и нет. А молчал я потому, что мне больно об этом говорить.
       - Вот оно как, - по сторонам от дороги начали попадаться навесы, под которыми вповалку спали гуляки. - Тогда ты прости меня. Навязываться я бы и не подумала - просто решила, что ты свободен. И - спасибо тебе.
       - Да за что?
       - За то, что корить не стал. Говорить, что могила Белегунда еще мхом не заросла, как я к тебе подкатываюсь...
       - Мертвым не больно, - сказал Берен. - Ты одинока. А я напомнил тебе его, молодого.
       На этот раз остановилась в оцепенении она.
       - А иные не верили, что ты пророк.
       - Я не пророк. Иногда я что-то... знаю, но это не значит, что я могу прорицать.
       - Но все знают, что мужчинам из Дома Беора открывается истина, когда они поют над чашей. А ты сказал мне мои мысли, которых знать не мог.
       - Я сказал тебе то, что видел. Вся твоя боль была у тебя в глазах, когда я закончил рассказ о Белегунде. А когда ты коснулась моего лица ладонями, пальцы твои дрогнули. Вот и все пророчество.
       Он хотел было ей сказать о настоящем предчувствии, о светловолосом юноше на скале, но снова понял - нельзя. И еще ощутил, что поступает сейчас правильно, отказывая ей. Да нет, он ведь не мог поступить иначе - без Лютиэн он умрет. Искушения не было - ни секунды...
       Не лги сам себе, - сказали ему глаза Сильмарет. - Искушение было, потому что тебя не оставляет сомнение: достоин ли ты полученного дара? И если быть честным - недостоин. На вершине Эрраханка холодно, снежный блеск слепит глаза и кружится голова. Тебе не выдержать этой битвы. Беги, затаись в тепле недоласканной женщины, отыщи обычную смерть в обычном бою, не бросая вызов Черному Князю. Пусть несбыточное останется несбывшимся и вспоминается только в сладких грезах.
       - А скажи, если бы нет... Если бы ты был свободен - тогда что?
       Берен не любил таких вопросов.
       - Нет, - сказал он. - Все равно нет. Не скрою - случалось такое, что я делил ложе с одинокими женщинами... вдовами. Не все же по лесам ночевать - меня принимали под кров, а в хижинах всего одна постель... И тогда меня не покидало чувство, что в постели нас трое. Это была бы ошибка, Сильмарет. Обнимать одного, а призывать мысленно другого... Ты хороша собой. Выйди замуж за одного из лордов Хитлума.
       - Последние десять лет мужчин не хватает и юным девицам, - невесело засмеялась Сильмарет. - Хоть возвращайся к законам предков. Прости меня, Берен - и забудем этот разговор.
       Берен охотно выполнил ее просьбу - тем более что под одним из навесов нашлось то, что он искал: рядом с кучей храпящих вповалку тел спали, обнявшись, девица и парень: голова к голове, соломенное золото и красная медь...

***

       - Надо бы тебя побить, - сказал Берен, глядя на своего бледного оруженосца, измученного головной болью, резью в животе, слабостью и скверным вкусом во рту. - Да на тебя и так глядеть жалко. Есть глупости, которые никто за тебя не сделает и за которые ты сам себя наказываешь, верно?
       Гили кивнул.
       - Выпей рассол, пожуй смоляной вар, вычеши остюки из волос - ты похож на пугало. Есть ты, бьюсь об заклад, не хочешь... Потом подойдешь на конюшню. Вычистишь лошадей, оседлаешь и взнуздаешь. Все понятно? Шевелись. Похмелье проходит у тех, кто двигается.
       Гили шмыгнул носом и пошел "шевелиться"; Берен надел пояс, куртку и вышел к завтраку, в маленькую залу.
       Прощальный завтрак. Они втроем с братьями ехали в Барад Эйтель, крепость Фингона. После этого Берен не собирался заезжать в Хеннет-Аннун, хотя ничего не имел бы против того, чтоб еще раз увидеть Морвен.
       Он вновь поразился тому, какие же все-таки разные они - Морвен и Хурин. Между легкой и на смех и на слезы Риан и разговорчивым добродушным Хуором все-таки было больше сходства. Он вспомнил собственных родителей - ведь и Барахир с Эмельдир были предельно разными людьми. Горделивая, умная, красивая - в юности ее, как и Морвен, часто принимали за эльфийку - мать была сдержанна даже в гневе, знала в совершенстве и синдарин, и квэнья, знала даже счетные руны - хотя все удивлялись, зачем это женщине; она отшучивалась, что это совершенно необходимое умение для безошибочного расчета петель и нитей при составлении тканых или плетеных узоров, но делала списки с эльфийских книг гораздо более охотно, чем плела на спицах, ткала или вышивала; она распорядилась составить описание земель Дортониона и по этому описанию нарисовала первую карту и упорядочила сбор податей... Она сделала список с "Валаквэнты" и "Айнулиндалэ", и с "Беседы Финрода и Андрет"... И отец - порывистый, страстный, тоже умный - но совсем по-другому, полагавший Высокое Наречие излишней роскошью в жизни, писавший со страшными ошибками и только знаками Даэрона, но почти совершенный мастер в любом воинском искусстве - от фехтования на мечах до стрельбы с седла, плохо помнивший Свод Беора - почти всегда справлялся у матери - но судивший чаще исходя из здравого смысла, чем из слова закона, и судивший верно. У Барахира чувство справедливости было развито так же сильно, как у плясуна на канате - чувство равновесия. Он не знал, как можно дать слово - и не сдержать, в его глазах такой случай могла оправдать только смерть поклявшегося. Он был жестким и умел быть жестоким - но не понимал, как можно получать от чужих страданий удовольствие. Зная, как подчинить себе людей и командовать ими, он безоговорочно принимал власть старшего брата, которого любил с детства. Пожалуй, у Хурина было много с ним общего - наверное, поэтому душа как-то сразу легла к хитлумскому эарну. Но Хурин в большей степени был... Берен не находил подходящего слова. Чтобы долго не объяснять: отцу пришлось бы растолковывать их с Финродом замысел - Хурин понял с полуслова, и подхватил, и повел дальше, загоревшись сразу. Нет, Барахир был не глуп, он был даже очень умен, но это был ум человека, который быстро отыскивает верный путь в лабиринте; а Хурин как будто был способен приподняться над лабиринтом и увидеть все сразу. У эльфов есть страсть к новым словам, нужно подобрать слово и для этого понятия. Поняв, что завидует в этом Хурину, он ощутил себя где-то ущербным: зависть всегда казалась ему недостойным чувством, и это, кстати, тоже было от Барахира. Завидовать глупо, наставлял его отец, ибо если ты в силах добиться того, чему завидуешь у других, значит, не растрачивай сил на зависть, а добивайся; а если ты не в силах - значит, так тебе судили Валар, тут уж ничего не изменишь, и нужно добиваться того, чего сможешь добиться, опять же не расходовать себя на зависть.
       Суждения отца были такими во всем: вроде бы простыми и неглубокими, но, как правило - верными.
       ...Морвен на прощание подарила ему плетеную льняную рубашку. Плела эльфийским способом: бока и рукава - цельно плетеные, без швов, на подмышках - дыры.
       - А что я получу от младшенькой? - спросил он у Риан.
       - Щелчка в лоб, - ответила та, и тут же разревелась, прижавшись к его груди: - Ох, Берен, Берен...
       Она подарила пояс, плетеный в семь разноцветных ремней, и серебряную серьгу - простое маленькое кольцо. Обычай носить серьги сохранился теперь только среди беженцев: в Дортонионе орки запросто могли снять серьгу вместе с ухом.
       - Что-то мне говорит, что теперь мы и в самом деле навсегда расстаемся, - сказала Морвен.
       - Не бери в голову, - продолжая обнимать Риан, он взял Морвен за руку. - Ох уж эти мне горянки с их предчувствиями и пророчествами!
       - Злая судьба ждет нас всех, - прошептала Эледвен, сжимая его пальцы - и в этот миг так неуловимо и сильно стала она похожа на Лютиэн, что у Берена дыхание пресеклось. - Не хочу в это верить - а душа болит. За себя не страшно, за Хурина тоже не так... За маленького боюсь.
       - Не надо бояться, - не своим, деревянным голосом сказал Берен. - Даже если и есть какая-то злая судьба, то между вами и нею стоим мы. И будем стоять, пока живы. Помни об этом, сестренка. И до свидания.
       - Прощай, - печально улыбнулась Морвен.

***

       Следующим вечером Гили наконец-то увидел настоящий эльфийский замок. Правда, оценить увиденное не смог: во-первых, было уже темно, во-вторых, похмельное недомогание его еще не отпустило и он был весь в себе, в-третьих, шел занудный мелкий дождь, не прекращавшийся почти до вечера, из-за чего всю дорогу Гили прятался в плащ и капюшон. Так что замок Барад-Эйтель в вечер прибытия остался для него не более чем названием.
       Комната, которую им дали на двоих, была маленькой, но не тесной - в ней не было ничего лишнего: кровать у стены, небольшой стол - каменная столешница на деревянной раме - два табурета и широкая лавка. Берен показал, где в стенной нише лежит постель - набитый сеном плоский мешок и плотное шерстяное одеяло; где в каменном выступе проходит полость с теплым воздухом - такие приспособления были во всех эльфийских замках. Мокрую одежду можно было положить на горячий камень и высушить. Говорят, заметил Берен, эльфы переняли это у гномов, только там горячий воздух идет из глубин земли, а здесь нарочно топят в подвале большую печь. Одним камнем убивают двух птиц: эта же печь согревает и кухонные плиты, а кухня здесь - будь здоров: постоянный гарнизон Барад-Эйтель составляет больше тысячи человек и эльфов, не считая семей и прислуги, а во время войны крепость может вместить еще семь тысяч душ. Рассказав об этом, Берен тут же погнал оруженосца за горячей водой - вымыться на ночь. Подражая эльфам, человеческая знать подражала и их чистоплотности. Гили и сам уже привык по всякому поводу мыть руки и чистить зубы палочкой с разжеванным кончиком, но мытье после целого дня езды под дождем казалось ему все-таки излишеством.
       На следующее утро Берен велел ему, закончив все дела, найти Айменела. Однако Айменел первым нашел Гили в конюшне. У эльфа было при себе два меча - затупленных учебных скаты (28). Стража легко выпустила их за ворота, и они свернули к ровной, засыпанной песком площадке, где еще с полторы сотни человек - и эльфов - упражнялись во владении оружием.
       Гили перетрусил. Ему как-то не пришло в голову, что когда-то все, находящиеся здесь, были такими же неумехами, как он. Он видел множество мужчин и таких же, как он сам, мальчишек, проделывающих красивые, сложные и опасные движения, иногда - в одиночку, иногда - парами, а то и один отбивался от нескольких - и все эти движения казались ему недосягаемо ловкими и ладными. Спина сразу стала деревянной, а ноги слегка подкосились.
       Они нашли свободное место с краешку. Айменел протянул ему один из мечей, рукоятью вперед. Взял свой меч за клинок у гарды, показал Гили раскрытую правую ладонь - и вложил в нее рукоять, показывая, как правильно сжать пальцы. Гили повторил движение. Попытался скопировать стойку.
       - Ты держишь птицу, - сказал эльф. - Сильно сожмешь - задушишь. Слабо сожмешь - улетит.
       Меч в его руке совершил короткое, мощное движение, ударил по клинку Гили - тот вылетел у паренька из рук.
       - Улетела, - улыбнулся Айменел.
       Гили пошел за мечом, подобрал его.
       - Сначала - один, - сказал эльф. - Без пары. Привыкай к мечу. Приучай руку.
       Они встали рядом, Айменел показал первое движение.
       - "Морской змей", - сказал он, описывая клинком круг слева от себя, потом - справа, так, что лезвие, проходя впереди, рубило воздух сверху вниз. Левая рука эльфа была за спиной, заложена за пояс.
       Гили начал повторять движение, Айменел обошел его кругом.
       - Локоть, - сказал он, - легонько стукнув ученика по неловко вынесенному в момент поднимания меча локтю. Гили вскрикнул и уронил руку.
       - Tiro! (29) - Айменел снова встал в стойку. "Смотри!" - понял Гили. - Не локоть работает. Quare. Тянешь меч вверх - не надо. Сам взлетать должен. Есть вес. Есть сила. Есть движение. Вот он вниз пошел, сам упал... - эльф рубанул мечом воздух, чуть-чуть довернул кисть - меч действительно сам, описав круг, вышел на позицию для удара. - Немножко рукой помогаешь, совсем немножко - он сам идет вверх.
       Гили попробовал повторить упражнение с той же летящей грацией - не получилось, меч не набрал нужной скорости, все равно нужно было тащить его вверх, вынося локоть.
       - Медленно делаешь, - покачал головой Айменел. - Меча боишься. Себя боишься. Сжимаешь кисть, душишь птицу. Не надо. Запястье свободно, - он вытянул руку вверх, меч завертелся мельницей над его головой: рука оставалась почти неподвижной, работала только кисть. - У тебя сильные руки, они должны только вспомнить это. Care! ("делай!")
       Гили начал "вспоминать". Вскоре стало получаться, но прибавилась новая беда: другие ребята, кто постарше него, а кто помладше, присев неподалеку на бревно для передышки, начали обмениваться ехидными замечаниями - нарочно громко, чтобы услышал Гили, и нарочно - на талиска, чтобы не понял эльф.
       - Смотри, какая деревенщина взялась за меч, - сказал один из них.
       - И нашел когда! Как будто в пятнадцать лет начавши, уже можно научиться...
       - Гляньте, как он за рукоятку держится! Ни дать ни взять - как за коровью сиську.
       - Эй, селюк, чего морда побитая? На горох упал?
       - Не, мыши погрызли!
       Гили вспыхнул, движения мгновенно утратили обретенную было легкость. Айменел глянул на мальчишек - те умолкли. Смысл их речей эльфу не был понятен, но тон говорил сам за себя.
       - Avalasto! - повернулся он к Гили. - Не слушай. Никого между тобой и мечом. Care.
       Мальчишек очень скоро разогнал по местам наставник - высокий бородатый человек. До обеда Айменел загонял Гили до того, что тот не чувствовал рук.

***

       - Где ты такого нашел? - спросил Хурин с оттенком сочувствия. - Он же не умеет ничего. И на коне держится как собака на заборе...
       - Так уж и ничего... - Берен усмехнулся. - Мечом не владеет - это да, а умеет многое. У него ясная голова и хорошие глаза... и он мне нравится. А меч... Научится.
       Хуор покачал головой.
       - Как надо - уже в жизни не научится. Зачем ты не взял горского мальчишку? Из тех, кому в колыбель клали меч, а ездить верхом учили раньше, чем ходить?
       - Потому что этот мальчишка уже разболтал бы, кто я и кто он, а к вечеру передрался с половиной оруженосцев Барад-Эйтель.
       Хуор снова покачал головой.
       - Не будет из него воина. Он ведь даже не магор, не бонд - сын раба или батрака. Посмотри, как он двигается - в нем есть страх.
       - Посмотрим, - Берен в последний раз оглянулся с балкона на своего оруженосца и вернулся вместе с братьями к столу.
       Со стола уже убрали все, что осталось от легкого завтрака, теперь на нем снова была расстелена карта Белерианда - самая большая и красивая из всех, что видел Берен. Начертив рисунок на целой простыне баснословно дорогого шелка, Финрод (а это была, несомненно, его рука) пропитал ткань чем-то вроде воска, навсегда закрепив очертания берегов, рек, гор, лесов и болот. Ни городов, ни крепостей не было на этой карте. Их обозначили только что - расставив на ней шашечки для игры в "обманку". Белые - Барад-Эйтель, Химринг, Гавани. Черные - Тол-Сирион, Каргонд, Бар-эн-Эмин, Амон Реир... Дортонион и Лотлэнн - двери в Нижний Белерианд. Все утро Берен рассказывал и отвечал на вопросы. Теперь настало время осмысления и принятия решений.
       Они сели вокруг стола - Государь Фингон, верховный король всех нолдор; его военачальники - Каримбэ Артанор, Артанор Голая Рука (во время Дагор-нуин-Гилиат, когда меч его был сломан, а щит - расколот, Артанор убил бросившегося на него предводителя орков ударом кулака в лицо, и до конца сражения бился взятым у врага мечом, за что его прозвали также Ирмегил, хотя это прозвище ему не нравилось), Хурин и Хуор - вожди людей Дор-Ломина; Финрод и Эдрахил, и сам Берен.
       Фингон был одет в шитый золотом синий кафтан, просторные штаны для верховой езды и мягкие сапоги зеленого цвета. Никаких знаков королевского достоинства - если не считать гордой осанки и твердого, ясного взгляда - на нем не было, да они были и не нужны. Все здесь признавали его верховным королем нолдор, для всех слово его было законом.
       - Итак, - сказал Фингон, - Мы выслушали Берена. Сейчас Хитлум насчитывает тринадцать тысяч воинов - самое большее. В то время как армия Саурона в Дортонионе насчитывает пятнадцать тысяч. Если бы можно было твердо заручиться поддержкой Маэдроса, я бы рискнул нанести упреждающий удар этой осенью. Но, насколько я знаю, оказать поддержку он не сможет. Силы Кирдана нам не помогут в наступлении через горы - значит, мысль о наступлении придется оставить...
       Эльфы Хитлума понесли тяжелые потери со времени Дагор Браголлах. И не восстановили их до сих пор - эльфы медленно взрослеют, и, что еще хуже, не зачинают и не рожают детей в годы бедствий: благословение эльдар, зачатие только по обоюдному и сильному желанию родителей - обернулось проклятием. Средняя человеческая семья имела от трех до пяти детей, средняя эльфийская - хорошо, если одного. За годы, прошедшие с Дагор Браголлах, эльфийское население Хитлума сократилось. Эльдар понимали всю бедственность такого положения дел - но изменить своей сущности не могли - ведь нельзя заставить себя желать ребенка, зная, что он обречен на скорбь и одиночество. Многие уходили - либо отсылали жен и детей на Юг, а Нан Татрен, в Гавани, в Оссирианд...
       И людям приходилось не легче. Дело ведь не в том, сколько воинов ты сможешь набрать - а в том, сколько сможешь прокормить. Есть воин - нет пахаря. Постоянное давление со стороны Саурона вынуждало Хурина держать в Эред Ветрин армию в четыре тысячи латников - и это был предел, ради которого пришлось увеличить щитовой сбор почти вдвое по сравнению с довоенными временами. Если увеличить хоть еще немного - люди просто перестанут платить, придется отбирать силой, вот и весь сказ, развел руками Хурин. Почти то же самое было у Фингона: гарнизон Барад-Эйтель находился в постоянном напряжении, и не меньше двух тысяч воинов приходилось держать на северных границах. Если увеличить сборы ради увеличения армии - эльфы не перестанут платить, но начнут голодать.
       После сбора урожая, созвав под знамена бондов с их людьми и эльфов-поселенцев из Митрима и Хитлума, братья и Фингон могли бы выставить восемь и шесть тысяч, помимо тех двух, которых никак нельзя было отозвать с северных границ. Но ведь Саурон, хитрая бестия, не станет дожидаться сбора урожая в следующем году, а в этом - наступление невозможно...
       - Мы не можем собрать войско, потому что его некому будет кормить, - вслух рассудил Хурин. - И мы не можем не собирать войска, потому что его собирает Саурон. Это напоминает мне сказочку про мудрую деву, которой князь дал задание прийти к нему и нагой, и одетой...
       - И что же сделала сия мудрая девица? - заинтересовался Артанор, не знавший сказки.
       - Завернулась в ловчую сеть, - ответил ему Финрод. - Вот и разгадка. Мы не должны выставлять войско против Саурона. Мы должны не дать ему выставить войско.
       - У него уже есть войско, - в голосе Верховного Короля было некоторое недоумение. - Если верить Берену.
       - У него есть пятнадцать тысяч копий, сказал я. Но это еще не войско. Король мой Финрод прав, нельзя дать этой ораве стать войском. Государь Фингон, этой осенью я собираюсь вернуться в Дортонион и к следующей весне поднять мятеж одновременно с началом выступления Саурона. Если бы одновременно выступили и вы - Тху оказался бы между молотом и наковальней. Я хочу, чтобы он завершил вербовку и обучение десяти тысяч солдат в Дортонионе - для меня! Часть их, конечно, будет отребьем, от которого придется избавиться. Но если хотя бы половина окажется мне верна - мы сумеем задержать выдвижение армии на то время, которое вам понадобится, чтобы взять Тол-Сирион.
       - Весной, до начала полевых работ, - глаза Хурина загорелись. - Когда снег сойдет с перевалов. Перейти Серебряную Седловину и ударить по Гнезду Оборотней, пока их войска будут тащиться к Барад-Эйтель.
       - Перехватить их на марше возле Топей, - поддержал Артанор. - Загнать на Ангродовы гати, перебить из дальнобойных луков и камнеметалок.
       - Ничего не выйдет, - остудил их Фингон. - Для этого нужно знать день и час выступления, день и час начала мятежа. Ни один гонец не окажется достаточно скор.
       - Палантир, - сказал Финрод. - Я отдаю Берену Палантир.
       Все онемели.
       - Ни один человек еще не пользовался Палантиром, - вырвалось у Артанора. - Это возможно?
       - Берен будет первым. Это возможно, хотя и труднее, чем я думал.
       - Но люди не владеют осанвэ!
       - Владеют, - ответил Берен, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Он мог очень бегло рассказать о том, с кем и как узнал, что владеет осанвэ, но вспоминал это всегда очень ярко.
       - Тар Фингон, - сказал он, поднимаясь. - Думаю, мой король ответил бы тебе, если бы ты спросил, отчего произошел раскол в Нарготронде, но будет правильно, если это расскажу я...
       Он с силой провел по лицу руками, чтобы скрыть румянец, и начал - с того дня, как спустился Эред Горгор, до того дня, как покинул Нарготронд. Чем дальше он вел свой рассказ, тем больше изумления было в глазах Фингона, Артанора, Хуора и Хурина. Когда он закончил, никто долго не говорил ни слова. "Все", - решил Берен. - "Сейчас Фингон вежливо и извилисто, по-эльфийски, скажет: так на кой ты тогда мне сдался, Инголдо Финарато Атандил?"
       - Войско Нарготронда было бы неизмеримо ценной помощью, - после молчания сказал Фингон. - Но я помню, Инголдо, что твоя помощь - бесценна.
       Финрод вскинул голову, обвел всех взглядом.
       - Мне ничего не нужно от этого союза - ни для себя, ни для Нарготронда, ни для Дома Финарфина. Я не желаю награды большей, чем победа, а если мы падем... Падение будет страшным и скорым, и наши титулы, наши короны, имена наших домов - перестанут что-либо значить. Вот почему я отказался от короны, оторно. Она бы мне только мешала. Я не хочу, чтобы говорили: руками Фингона Финрод хочет вернуть себе Тол-Сирион и свой лен. И что бы ни случилось в дальнейшем - в Нарготронд я не вернусь.
       Берен в очередной раз убедился, что в эльфах не разбирается и никогда, по всей видимости, не разберется. С одной стороны - Финрод, с другой - Келегорм и Куруфин... Фингон был ближе к этим: твердый, даже жесткий, холодный... Берен готов был его понять - слишком много ответственности на этих плечах - Верховный Король нолдор...
       - Сыновья Феанора стали позволять себе слишком много, - голос Фингона зазвучал металлом. - Но для того, что мы задумали, будет лучше, если все останется как есть - до весны. Пусть Враг не опасается единственного города, который может помочь нам быстро. Пусть гадает, что там - или узнает про смуту. Как только все кончится, мы с Маэдросом приведем Келегорма и Куруфина в чувство.
       - Думаю, когда все закончится - они так или иначе придут в чувство сами, или... некому будет их туда приводить.
       - Ты прав, - Фингон оглядел всех присутствующих. - Настало время взглянуть правде в лицо: эта война не будет очередной битвой и очередной временной победой: если нам удастся взять верх, отстоять Хитлум и отбить Дортонион - следующим шагом должно стать наше наступление!
       "Это сказал не Финрод, - отметил Берен. - До этого Фингон дошел сам".

***

       До вечера Гили научился еще сочетать "морского змея" с перемещением и отбивать удары, наносимые таким способом - пока только мечом, без щита. Он устал как пес, и, когда он в трапезной черпал из общего котла, руки его дрожали.
       - Осторожно, деревня! - сказал белобрысый паренек, которому брызги похлебки попали на рукав.
       - Прощения прошу, - сказал Гили, чем только усугубил положение. Развернувшись, он споткнулся о подставленную ногу белобрысого и растянулся на полу, расплескав свою похлебку и разбив миску.
       Поднимаясь на ноги под общий смех, он растерянно оглянулся и встретился глазами с Береном, который спустился сюда не иначе как за ним. Первым порывом было - обратиться за помощью; но лицо горца оставалось непроницаемо-холодным, и Гили понял, что просить защиты нельзя. Он не чувствовал опоры под ногами, словно барахтался в трясине: крестьянский парнишка должен был стерпеть такую обиду безропотно. Но он же был - оруженосец, почти воин! Да, но какой он воин - ничего не умеет. И все же...
       Мгновенно преодолев смятение, движением, в котором было больше отчаянного страха, чем уязвленной гордости, он развернулся и ударил белобрысого кулаком по лицу. Брызнула кровь - Гили попал точно в нос.
       Все повставали с мест. За спиной Берена неслышно, как будто из воздуха, возникли Айменел и Кальмегил.
       - Что произошло? - от своего стола двигался один из рохиров Фингона, человек.
       - Этот рыжий разбил Арви нос. Ни с того ни с сего, - сказал сидевший ближе всех паренек в черной рубашке без рукавов.
       Все замерли. В этом внимании было что-то незнакомое Гили до сих пор, он только потом распознал - что. Ожидание и предвкушение зрелища.
       - Так что же, Арви считает себя обиженным? - спокойно спросил рохир.
       Арви, все еще держась за нос, кивнул головой. Трапезная взорвалась радостными криками.
       - И ты не станешь просить прощения за незаслуженную обиду? - повернулся рохир к Гили.
       Тот все еще не понимал смысла происходящего.
       - Не стану, - он обнаглел от страха. - Я его за дело треснул.
       - Тогда - завтра на закате, - Арви с сожалением посмотрел на испачканный кровью рукав.
       - Тебе понадобится напарник, - внезапно в разговор вступил Айменел. - Потому что я буду биться с победителем.
       Арви понял, что не все так просто.
       - Может, ты, смелый такой? - эльф посмотрел в лицо чернявому в безрукавке. - Или биться с тем, кто тебя побьет, не так весело?
       - Я принимаю! - паренек вскочил со своего места.
       - Значит, завтра на закате, двое на двое, - рохир коротко поклонившись Берену и Кальмегилу, ушел. Оруженосцы живо принялись за еду - им предстояло еще прислуживать за столом старшим.
       - А я только-только похвастался эарну Хурину твоим смирением, - усмехнулся Берен.
       - Он - молодец, - сказал Айменел.
       - Он не понимает, на что напросился. Не понимаешь ведь?
       Гили качнул головой. Речь шла о какой-то драке - неужели из-за разбитого носа будет поединок?
       - Этот светлый, Арви, вызвал тебя биться на шестах. Завтра на закате. Правил два: нельзя бить в лицо и нельзя бить лежачего. Тот, кто упал и не встал, считается проигравшим.
       - Так ведь я же не умею, - тихо сказал паренек.
       - Арви этого и хочет: быстро и красиво тебя вздуть всем на потеху. Но теперь, когда он тебя побьет (от этого "когда" у Гили стало солоно во рту), ему придется иметь дело с Айменелом, и он на собственной шкуре узнает, каково биться с противником, который намного сильнее. Чтобы поединок был справедливым, напарников должно быть двое. Так что после Арви Айменел побьет и этого черненького.
       - А если тот - его?
       Айменел засмеялся. Такая возможность им не рассматривалась.
       Получается, черненький вызвался просто получить по шее... Гили он был никто - не друг, не сват и не брат, он дразнился и смеялся так же, как все, но отчего-то теперь вызывал уважение.
       - Нечего тебе здесь делать, - сказал Берен. - Будешь прислуживать нам за столом, а потом поешь - и поговорим.

***

       Разговор получился короткий и страшноватый. Берен уже давно и крепко спал, а Гили все ворочался, вспоминая.
       - ...Ты случайно не думаешь, что я подобрал тебя из жалости?
       Гили пожал плечами. Сначала он так думал. Потом - не знал, что и думать.
       - Милосерднее всего, пожалуй, было бы оставить тебя Алдаду. Он, конечно, свинья, но не похоже, чтобы он истязал рабов или морил их голодом... Или ты все-таки считаешь иначе?
       - Я хотел быть воином, - твердо сказал Гили.
       - Но ты не совсем понимаешь, что это значит - быть воином. Тем более - оруженосцем, - угол губ дернулся усмешкой. - Тем более - моим... Я собираюсь вернуться под Тень, Гили. Не очень скоро, не завтра - но я вернусь. И мне там понадобится человек... Мальчишка, который пройдет там, где на взрослого обязательно обратят внимание. Которого я смогу послать с вестью или в разведку... Которым смогу пожертвовать в случае надобности. Это одна из сторон отношений вассала и лорда, Руско: лорд жертвует тобой, когда это нужно - и ты это принимаешь. Ради Дортониона и Нарготронда я пожертвую тобой без колебаний... А Государь Финрод - мной...
       - А Государь Фингон - Королем Финродом?
       Берен молча кивнул.
       - Владение мечом, копьем или луком само по себе значит не так много, - сказал он после полуминутного молчания. - Воин отличается от не-воина в первую очередь взглядом на жизнь. Я смотрю тебе в глаза и вижу твои мысли: "Почему завтра на закате я должен быть избит за то, что сегодня был оскорблен и ответил на оскорбление ударом?". Я не стану ничего тебе объяснять. Если ты сам не сможешь ответить на этот вопрос к утру - скажи мне. Я избавлю тебя от необходимости на него отвечать. Я отправлю тебя в Хеннет-Аннун, Морвен найдет тебе работу, на том и покончим.
       - А Айменел?
       - Ему будет стыдно за тебя, но он промолчит, и никто из этих мальчишек ему тоже ничего не скажет.
       - А ты?
       - А мне плевать, что будут болтать сопляки.
       - Но ведь тебе... нужен будет... человек...
       - Человек, который не побоится пыток и смерти - не то что пары синяков.
       - Но почему я? В Бретиле вроде как много других мальчишек, настоящих горцев... Здесь тоже... Если бы ты сказал, кто ты - любой бы...
       - "Любой" мне не годится. Как бы это объяснить... Бывает время, когда оскорбление и позор снести нельзя - а бывает время, когда нужно. Ты мне кажешься пареньком, способным и на одно, и на второе... И способным отличить одно от другого.
       "Нет... не могу я ... Тяжело это, слишком тяжело..."
       Он лежал вниз лицом и кусал губы.
       Нет, ну еще понятно, если бы он умел биться на шестах и мог победить. Его целый день травили, он наконец дал кое-кому по морде, а потом вышел на поединок и доказал, что прав. Хорошо. Но ведь он выйдет только для того, чтобы его били, пока он может подниматься! И ведь нельзя будет после первого же удара бухнуться и не вставать - позора не оберешься.
       Но ведь эти двое тоже знают, что их поколотят... И все-таки - ни один не отступился. Зная, что проиграешь - какой смысл драться? Они видят смысл - значит, он есть.
       С чего началось? С обиды и лжи. Причем из-за лжи обиженной стороной, имеющей право на возмездие, был признан вовсе не Гили. Ладно. Оба могли повиниться, сказать, что были неправы и солгали - и ему, и им было бы легче. Так ведь нет же... И что-то подсказывало Гили, что никто из двоих не прибегнет к простой уловке, которая позволила бы им обоим отделаться значительно легче: быстро проиграть Гили, который, может, и хотел бы - а не сумеет наставить столько шишек, сколько Айменел. Они этого не сделают, жалость-то какая... Но почему?
       Они лгали и издевались, но пришло время отвечать за свои слова - и они готовы. А он? Он назвался оруженосцем, пусть даже для всех - оруженосцем какого-то Эминдила Безродного. Это значит, что и он должен быть готов отвечать за свои слова. Действовать - как действует оруженосец...
       Все-таки глупо получается - если ты виноват, но победил в драке - тебя оправдывают. А если прав, но проиграл - над тобой смеются. Несправедливо это. А отец Берена говорил, что справедливость носят у бедра. Значит, сильный сам устанавливает в мире ту справедливость, какая ему нравится. Ну так какой же смысл выходить против сильного с оружием, зная, что он тебе надает? Воин выйдет, потому что видит в этом какой-то смысл... Значит, и Гили должен увидеть - какой?
       Да лучше бы он остался с Алдадом - по крайней мере, получая пинки, он не был бы обязан напрашиваться на новые! Но ведь путь к отступлению есть... Есть большой дом Хеннет-Аннун, и строгая госпожа Морвен, и ласковая госпожа Риан... Да, так будет лучше всего. Бывают люди, пригодные к ратному делу, а бывают - к простому труду, и он - из последних. Это не стыдно. Это правильно...
       Он сел на постели, посмотрел на своего господина. В темноте черт лица было не разобрать, только дыхание слышалось - тихое и ровное. "Зачем ты мне сдался"? - зло подумал Гили. - Подумаешь, великий воин, Берен Беоринг... Да что в тебе такого особенного, чем ты лучше меня? Тем, что смала держался за меч и привыкал к тому, что рожден коненом, командиром воинов? Почему ты так припал мне до сердца? Ну, шел бы ты себе мимо и шел, как шли другие, и никому до меня не было дела... Нет, сглянулся на меня... Ну да, не хотелось мне становиться рабом, и тебе, видно, рабство поперек горла: взял и встрял. Нашел мне добрых хозяев заместо злых, большое тебе спасибочки. Так отчего меня с души воротит от этих мыслей - что я буду просто слугой, или просто батраком - и больше ничем? Оттого, что я шел к тетке, а пришел к могиле? Ну так я и ушел от могилы... Мать, отец, сестры... Какая разница - орки или оспа, мертвым все едино. Мать вон могла уйти, как некоторые ушли - пока была здорова: нет, осталась, ухаживала и за отцом, и за мной и за девками, пока сама не померла, а ей и воды поднести было некому. Что, она трусливее, чем Берен? По-моему, не трусливее. Она не забоялась смерти, потому что про ее детей шло, про кровь родную... А если нужно идти на смерть ради людей, вовсе тебе посторонних? Ну, сам же думал, сидя у озера: стану воином, чтобы никого не хватали и не резали в ночи? Думал... А теперь - на попятную.
       ...А ведь так их, наверное, и учат: чуть что - в драку. Один раз побьют, второй побьют - на третий сам побьешь кого-то...
       Гили даже слегка опешил от очевидности такой догадки: а ты думал, что воин сразу идет биться не меньше как за свой родной дом? Если воин - бонд, или, как говорил Берен, дан - тогда, наверное, да. А ежели он рохир или воин дружины? Тогда он бьется там, где ему велено, вовсе не всегда - за родную хату. А значит, он должен быть готов биться когда угодно, с кем угодно, где угодно... Да и повод значения не имеет. И не имеет значения, уцелеешь ты в драке или нет, и чем тебе грозит поражение - смертью или в худшем случае парой сломанных ребер.
       Глаза Гили уже привыкли к темноте, и черты лица спящего хозяина он теперь различал, хоть и нечетко. Этой ночью Берен спал спокойно. И сам он во сне чем-то походил на эльфа - днем его лицо для этого было слишком подвижным. Герой... Судя по обмолвкам, Берен не считал себя кем-то особенным, да и ничего хорошего в своей жизни не видел. "Приключения - это какая-нибудь зараза все время норовит тебя убить. А ты ей мешаешь по мере сил". Отчего же это так волнует и завораживает тех, кто смотрит со стороны? Отчего Гили хочется заслужить его одобрение, словно он - отец или старший брат? На кого-кого, а на отца он вовсе не похож. Отец всю жизнь прожил, не поднимая головы от земли: эльфы, люди, орки - всем жрать надо, все хотят хлеба, а сколько его прибавится в мире, если поля засевать железом? Отец бы ни Берена, ни Гили не одобрил. Выжить, считал он - вот что главное. Были могучие эльфийские короли, вожди людей и гномов, сражавшиеся с Темным - где они все? А род фермеров так и не прерывался, пока не пришла черная хвороба. Что толку в песнях, которые бродяги поют по деревням, а дураки слушают? Холодно ли тебе от них, жарко ли, если ты лежишь в земле и черви глодают твои кости?
       Но если память о тебе жива в песнях - может, не весь ты мертв?
       Голова кругом...
       Гили не мог и не решался заснуть, не приняв решения. До сих пор жизнь несла его как сухую щепку в половодье: вымело из деревни, протащило Андрамским трактом, прибило к Берену... Все шло больше-меньше само собой, он не выбирал своей судьбы, а вот сейчас впервые в жизни настало время это делать. Или он раз и навсегда скажет себе и миру - я маленький человек, и не хочу спрашивать с себя много. Или он решится стать больше, чем он был - но тогда не откусит ли он кусок, который не сможет проглотить?
       С тобой рядом страшно и весело, - подумал он, глядя на Берена. Ты красивый и опасный, как снежная лавина. Если я выберу жизнь слуги, никогда уже не будет так страшно и весело, так красиво и опасно. Опасно и страшно - еще может быть, времена сейчас плохие. Но весело - это вряд ли. Не увижу я больше ни чужих краев, ни эльфийских диковинок. И вообще эльфов не увижу, наверное... А Айменел - такой славный парень, и Эллуин тоже ничего, и такой красивый у них язык, и такие дивные песни... Неужели - променяю все это на спокойствие?
       Приняв решение, Гили вдруг почему-то почувствовал умиротворение и быстро заснул. И все же, промелькнуло в его мыслях напоследок, - почему ты не взял с собой вместо меня горского паренька, боевитого и охочего до драк?

***

       - Ну и удивил же ты меня, свояк, - Хурин, кажется, так до конца и не отошел от потрясения. - Еще не было того, чтобы смертный посягал на такое великое сокровище нолдор...
       - Я посягаю на великое сокровище синдар. На нолдорское сокровище посягает Тингол.
       - Да. И он нам, выходит, тоже теперь не союзник... Истинно, Проклятье на этих камнях... - Хурин смотрел на Берена с глубоким сочувствием. - Как же все теперь перепуталось.
       - Если бы у меня были дочь или сестра, я бы за честь посчитал отдать ее за тебя, - горячо добавил Хуор. - А Тингол не в меру горд, и это ему еще выйдет боком. Одного я не пойму: почему он просто не сказал тебе "нет" на твое сватовство - все было бы честней и благородней, чем посылать тебя к Морготу в пасть или на клинки феанорингов...
       - Не мог он отказать, - ответил брату Хурин. - У эльфов нет такого закона, чтобы запрещать женщине выходить за того, кто ей люб. Зато можно хитро извернуться - и сделать дочь вдовой прежде свадьбы...
       - А ты, свояк, меня раньше времени не хорони, - вдруг разозлился Берен. - Мне хватило удачи пережить многих своих врагов.
       - На Моргота и сыновей Феанора никакой удачи не станет. По крайней мере, у смертного.
       Они вышли за ворота, присоединившись к немногочисленным зрителям на песчаной площадке.
       Солнце садилось.
       ...Айменел весь день учил Гили биться на шестах - чтобы тот, прежде чем свалиться, успел поставить противнику синяк-другой. Но когда поединщики сбросили рубашки, чтобы не пятнать их кровью, и встали напротив - вся наспех усвоенная наука вылетела у паренька из головы. Снова возникло разогнанное было упражнениями одеревенение, и слегка задрожали коленки.
       Драка между мальчишками никому, кроме мальчишек, не была интересна. Даже рохиры этих двоих не пришли. Но зато здесь были Берен и правитель Дор-Ломина Хурин, и тяжелее ли от их присутствия, легче ли - Гили не знал.
       Дважды палки сошлись с сухим деревянным треском, а на третий раз в боку Гили вспыхнул огонь, заставивший его упасть на колено. Зрители разочарованно загудели: слишком быстро и неинтересно.
       "Хватит с меня!" - подумал парень, пытаясь вдохнуть, но что-то заставило его вскинуть палку в новом ударе, еще более слабом и неловком, чем предыдущий - и получить за это сторицей, хлестко и больно, поперек спины.
       Этот удар повалил его, и многие сочли было, что поединок закончен: у деревенщины не хватит духу подняться и получить еще раз.
       Гили сцепил зубы и встал. Кое-как увернулся от свистнувшей возле самого носа дубинки, отразил второй удар и неожиданно даже для себя сумел ткнуть противника концом палки в живот.
       Арви согнулся, попятился, но не упал - снова бросился в атаку с удвоенной яростью, оба конца шеста совершили очень болезненную пробежку по рукам и плечам пытающегося обороняться новичка - Гили, загнанный под самую стену, оступился и упал во второй раз. Арви опустил шест на уровень бедер, выжидая: лежачего не бьют. Гили перевел дыхание, подтянул ноги под себя, нырком бросился в сторону, перекувырнулся через голову и встал, как ему казалось, очень быстро...
       Арви развеял заблуждение: он просто позволил своему жалкому сопернику встать. Снова Гили пытался уворачиваться и отбивать удары - и снова белобрысый оруженосец оказывался быстрее, и на одно звонкое соударение шестов приходилось два глухих удара - попадание в тело.
       Левая рука у Гили отнялась после одного из них. Паренек покосился в сторону - на своего лорда; Берен стоял все с таким же каменным лицом - ни слова одобрения, ни крика поддержки. Друзья подбадривали Арви, за Гили же не было никого... Закусив губу, он в отчаянии схватил шест одной правой и принялся лупить им наотмашь, не разбирая куда - самое удивительное то, что попал два раза, а на третий Арви, отбив удар, выбил шест из его рук. Не давая противнику времени на передышку, он принялся охаживать его со всех сторон: это лежачего бить нельзя, а безоружного, оказывается, можно!
       Гили упал на колени, потом - лицом вниз на песок. Попробовал подняться, чтобы дойти до шеста - ползти к нему казалось унизительным. Тело свела судорога, паренька вырвало. От унижения и жалости к себе на глаза навернулись слезы, но он все же встал, пропустил еще два удара, нагнулся за своей палкой - и под тяжестью навалившейся вдруг черноты упал снова... Ему было очень больно.
       Он уже не видел, как Айменел, отделавшись двумя легкими ссадинами, уложил на землю сначала Арви, а потом - его заступника. Очнулся он на своей лавке, на столе горел масляный светильник, а к губам Гили кто-то подносил теплое питье с горьковатым запахом.
       Гили открыл глаза - у его постели сидел Берен.
       - Пей, Руско, - сказал он. - Это успокоит боль. Я и не думал, что ты продержишься так долго...
       Гили не в силах был сделать ни глотка - горло снова заперли слезы. Берен вздохнул и отставил чашку на стол.
       - Ты, наверное, считаешь, что я жесток. В общем, правильно. Но я жесток не сам по себе, а лишь в силу необходимости... Мир, в который ты стремишься, Гили - это жестокий мир. Жизнь твоя здесь стоит ровно столько, сколько враг сможет за нее отдать. И всех меряют этой меркой: далеко не каждый разглядит в тебе, Руско, доброго и умного паренька, а кто разглядит - не всегда оценит; зато за смелость и доблесть прощают многое. А сегодня ты показал себя смелым.
       Гили промолчал. Он хотел еще и отвернуться, но не смог. Глаза Берена приковывали.
       - В этом мире очень много боли, - продолжал горец, не дождавшись ответа. - И тебе придется постоянно иметь ее в виду. По возможности - избегать, но не позволять ей сбивать тебя с пути... Я учился биться с восьми лет, и первое время ходил в синяках от шеи до колен. Кеннен Мар-Хардинг, мой учитель, говорил: пока можешь двигаться - тебе еще не больно. Один раз я пропустил такой удар в живот, что обмочился при всех - хвала Единому, над сыном князя вслух никто не смеялся...
       - Ты зачем мне все это рассказываешь? - Гили от удивления забыл про свой зарок молчания.
       - Да уж не ради того, чтобы ты меня пожалел... - воин усмехнулся. - Наша братия с пеленок усваивает: нельзя показывать, что тебе больно или страшно; это самая большая тайна воинов, Руско: что мы, как и все люди, способны испытывать страх и боль, сомнения и слабость. Не ведающие страха витязи - вранье песенников, да и цена таким витязям - ломаный медяник. Порой у витязей и коленки дрожат, и живот сводит - но это нас не останавливает. На то мы и воины. Выпей.
       Снова крутить носом было бы неловко, да и пить хотелось. Гили сел на постели и в два глотка осушил кружку. Питье было и на вкус горьким, но странным образом эта горечь не мешала...
       - Ты еще можешь передумать, - сообщил Берен, приняв у него пустую кружку. - Остаться слугой в доме Хадора.
       - Я хочу быть воином, - как можно тверже сказал Гили; впечатление испортил слегка сорвавшийся голос. - Твоим воином, ярн Берен. Если желаешь - устрой мне еще одно испытание. Не прогоняй...
       - Вот только плакать не надо... Ты знаешь, почему мы, горцы, называемся Народом Беора?
       - Вроде бы вашего первого князя так звали...
       - Его звали Балан. Но он принял прозвище "Беор", "вассал" - когда принес присягу Финроду. "Беор" - так называется клятва, которую дружинник приносит главе рода, а глава рода - конену, а конен - эарну. И так называется вассал - человек, который принес эту клятву. Каждый мужчина нашего народа связан с кем-то беором. А мы связаны беором с королем Финродом и государем Фингоном. Балан принял это имя в подтверждение клятвы, и его потомки подтверждают ее каждый раз, принимая лен в правление. Поэтому мы - Народ Беора.
       - И если я принесу присягу...
       - Станешь беорингом. Но когда ты принесешь присягу, назад дороги не будет.
       - Хорошо... Я согласен дать присягу, ярн Берен. Я не хочу назад.
       - Встань на одно колено передо мной и вложи свои руки в мои, - Берен поднялся, стукнул о стол пустой кружкой и протянул вперед ладони.
       "Сейчас?" - ужаснулся Гили; между тем как его тело легко подчинилось мысленному приказу: он поднялся с лавки и стал на колено перед своим лордом, протянул ему руки и, глядя в глаза, начал повторять слова клятвы.
       - Именем Единого и всех Валар Круга Судеб ныне я, Гилиад из Таргелиона, приношу клятву верности лорду Берену из дома Беора...
       -...Клянусь следовать за ним на войне и в мире, в здравии и в болезни, в славе и в бесславии; по его слову идти вперед или стоять насмерть, обнажать меч и вкладывать его...
       ...Клянусь, что враги Дома Беора и Дома Финарфина - мои враги отныне, честь дома Беора и Дома Финарфина - моя честь, государь Дома Финарфина и Дома Беора, Финакано Нолофинвион Нолдоран - мой государь...
       ...Клянусь биться за Дом Беора яростней, чем за себя, тайны его хранить ценой жизни своей, врагов его преследовать, пока держат меня ноги, служить ему всем имением своим, всем разумом своим, всем сердцем своим, всей силой своей...
       ...Клянусь мстить за все обиды Дома Беора прежде, чем за свои, всех врагов Дома Беора ненавидеть и преследовать, сильнее прочих - Моргота Бауглира и всех слуг его...
       ...Если же предательство совершит меч мой или язык мой, да покарает меня железо, или петля, или огонь, или вода, или смертный недуг, или лютый зверь, да падет позор на мое имя и весь род мой, да сгинет память обо мне, словно туман под лучами солнца, да не вернется душа моя к Дому, да расточится в кругах мира, да поглотит ее вечная Тьма...
       В том клянусь я именем Единого, будьте же свидетелями Варда Всевидящая, Манвэ Всеслышащий и ты, Намо Судия.
       - Я, наследник Дома Беора, вассал короля Фелагунда и Государя Финакано Нолофинвиона, принимаю твою клятву. Вставай, Руско. Теперь ты - мой человек.
       Гили поднялся и снова сел на постель. Голова кружилась.
       - А теперь спи, - сказал Берен, забирая кружку со стола; повернулся и вышел прочь из комнаты.
       Пройдя по коридору, он спустился вниз - вернул посуду в трапезную - потом снова поднялся по винтовой лестнице и вышел из башни на стену третьего кольца.
       Итиль перевалила через полнолуние и теперь шла на убыль, худела с одного бока. Холодный ветер стекал с вершин Эред Ветрин и бежал в сторону Анфауглит. Опираясь локтями о зубцы стен, Берен всмотрелся в далекую черную полосу, разделяющую землю и небо: там, за краем, Анфауглит дыбилась холмами, переходя в пологие лесистые склоны Эред-на-Тон, а за ними была его земля, а дальше, за вересковыми пустошами высокогорья, за снежными вершинами Эред Горгор и Криссаэгрим, за редколесьем Димбара и лавовыми полями Нан-Дунгортэб - лежал Дориат...
       - Эминдил, - тихо окликнул его Финрод: за пределами комнаты совета все эльфы и братья Хадоринги называли его только так даже наедине.
       - Я только что принял у мальчишки клятву верности, - повернулся к королю Берен. - Государь мой, ты, наверное знаешь историю про воробушка, что замерзал на дороге, а корова его... обогрела? Должен бы знать, история довольно старая...
       - Мне знакома эта притча, - лицо Финрода было скрыто под капюшоном, но голос выдал улыбку.
       - Так вот, думается мне, что поступаю я сейчас - в точности как та кошка.
       - Но ведь иначе ты поступить не можешь. Да и Руско принес клятву добровольно.
       - Эге ж... Забавная штука: свободный человек по своей воле наваливает на себя порой столько, сколько раба не заставишь тащить ни кнутом, ни угрозой смерти. Охота пуще неволи.
       Эльф молчал, и в свете убывающей луны глаза его странно поблескивали из-под капюшона.
       - Самое удивительное - я действительно не могу понять, зачем он мне сдался. Я и впрямь мог взять с собой горского паренька, готового за мной в огонь и в воду... И все было бы обычно, как и происходит между рохиром и его оруженосцем. Почему я должен объяснять ему то, что любой дан знает с младенчества, просить Айменела обучать его боевому ремеслу - я ведь мог получить все это готовым, без сомнений и колебаний!
       - А может быть, тебе ценна именно привязанность паренька, который полюбил Эминдила Безродного, а не князя, которому обязан служить? Рассеивая его сомнения, ты помогаешь себе справиться со своими собственными.
       - С чего ты взял, будто я сомневаюсь?
       - А чего стоит вера, не знающая сомнений? Вряд ли Единому угодна такая - ведь только сомневающийся способен чем-то веру обогатить.
       Берен потер подбородок.
       - Ном, чего ты от меня хочешь? Почему ты говоришь со мной не как с вассалом, а как с учеником или... или сыном? Чего ради ты со мной связался, отказавшись от короны? Только не говори, что во исполнение клятвы - ты мог исполнить ее, уже просто дав мне коня, доспехи, золото и письмо к Фингону, не покидая города и не принимаясь за дело, которое кончится для тебя враждой с Домом Феанора. Ты откровенен со мной как ни с кем из людей - зачем? Чего ты во мне ищешь?
       Финрод ответил не сразу и не прямо.
       - Настанет день, когда законы, установленные людьми или эльфами, утратят над тобой власть. Только твой разум и твое сердце будут тебя вести, и ты будешь знать, куда идешь, но не будешь знать, чем твой путь окончится. И очень важно, оказавшись в таком положении, помнить: ради чего. Ибо вассальный долг, месть, военная победа, благо твоей земли и Дома Беора - все тогда будет разорвано и утрачено. Если не найдешь ничего превыше или будешь считать, что превыше ничего нет - погибнешь, как погиб Феанор.
       "Любовь", - подумал Берен. - "Ты ни слова не сказал о любви..."
       Но Финрод уже повернулся - и бесшумно, как это умеют только эльфы, сбежал по ступенькам во дворик, мелькнув серой тенью над треугольными плитками серого и розового мрамора, сложенными причудливой мозаикой...

***

       Дальнейшие дни проходили для Берена в долгих и уже предметных обсуждениях, что и как должно быть сделано. Сколько человек в отрядах какого рода, какое вооружение и способ объединения будет в этих отрядах, сколько их должно быть, во сколько станет вооружение, обучение и хотя бы временное содержание. На свет показались вощеные доски и стила, пошли колонками счетные руны, да такой сложности, во столько этажей, что Берен сразу отчаялся в этом разобраться и только ждал вместе с братьями итога всего этого нолдорского колдовства.
       В конце концов нолдор рассчитали, во что обойдется эта армия, и когда они назвали число, Берен только зубами щелкнул - он не знал, что такие числа бывают. В конце концов все главное было определено и подсчитано. Одобрили главный замысел - одновременное с Сауроном выступление, мятеж в Дортонионе и подготовленные в Бретиле летучие отряды, наносящие Гортхауру удар в спину. Берен брался подготовить их в Бретиле, король Фингон - дать коней и поручительство к лорду Маэдросу (это помимо оружного выступления встречь Саурону), Финрод - дать золота на покупку припасов у халадин и оружия у ногродских гномов (Кальмегил оказался их старым знакомцем).
       Требовалось оружие - самострелы и короткие мечи для тех бондов, которые не могут купить это сами. Требовались кожи на сбрую, обувь и легкий доспех. Требовалось дерево на щиты и древки копий и стрел. Требовался волос и бычьи жилы на тетивы. Требовалось зерно, вяленое мясо, сушеная рыба, сено для коней, вино и пиво, телеги и возы... И всего этого требовалось немерено.
       Но большое начинается с малого. С севера пригнали табун в пятьсот коней, с которым одиннадцать эльфов и трое смертных должны были вскоре отправиться на юг. Ничего удивительного не было в том, что табун перегоняли через горы - Хитлум давно торгует лошадьми; правда, в последнее время эта торговля слегка захирела. Дорога через Соколиный Кряж из года в год становилась все опаснее, и Хитлум все больше торговал с Нижним Белериандом по морю, и все меньше - по суше. Фингон распорядился послать с конями отряд не меньше чем в тридцать мечей - в таком важном деле он рисковать не хотел.
       Вечером перед тем днем, когда решение было принято и утверждено указом Верховного Короля Нолдор, Фингон призвал Берена для беседы.
       ...У входа в личные покои Короля Берен разулся и оставил свой меч. Пол в маленькой гостиной был застелен шкурами волков, медведей и пятнистых горных кошек, которым в свое время не повезло повстречать на пути охотящегося Фингона. Стены же увешаны были гобеленами синдарской работы. Очаг, два кресла и невысокий стол...
       - Садись, - Король пододвинул к Берену серебряный кубок, формой сходный с морской раковиной, кивнул на серебряный же кувшин, сделанный в виде раковины побольше: наливай сам. Берен не стал отказываться от приглашения: фалатрим привозили сюда, в Хитлум, отличное вино, а после крепости Фингона здесь, на севере, такого вина выпить будет, пожалуй, и негде...
       Фингон пригубил вино, не отводя взгляда от собеседника. Медленно опустил свой кубок на стол.
       - Ты славный человек, Берен. Благородный и отважный. Ты любишь дочь Тингола преданно и искренне, я знаю... Но на Сильмарилл ты права не имеешь. Финрод - твой друг, он друг и мне, но Маэдрос мне ближе. Сильмариллы принадлежат роду Феанора.
       Вот так.
       Берен, не зная, что ответить, сделал два глотка. Вино было сухим, но не кислым, легким, словно вдох - такие вина в Дортонионе называли "шелковыми".
       - Объясни мне, Берен, что между тобой и Финродом? Чего ради он отрекся от короны? Почему он так желает вашего брака с дочерью Тингола? Отчего он готов даже на смертельную вражду с Домом Феанора? Скажи мне, человек, потому что я теряюсь в догадках.
       - Государь мой Фингон, я бы рад, но не могу, потому что не знаю. Сам диву даюсь, что такое случилось. Некогда Король поклялся помочь в беде любому беорингу, кто придет к нему. Но он не давал клятвы идти две лиги с тем, кто просит пройти одну. Он это делает по собственной воле. Отчего бы не спросить у него самого?
       - Оттого что он не отвечает. - Фингон встал, подошел к окну и сделал Берену знак рукой. Тот поднялся и встал рядом.
       - Посмотри туда, - король показал на северо-восток.
       Воздух над Анфауглит колыхался, и казалось, вершины Эред Энгрин парят над землей.
       - В ту сторону он ускакал, и пыльное облако поглотило его, - тихо, напевно сказал Король. - Никто не знал, куда и зачем он направляется. Я бился на севере и опоздал на полдня. Оруженосец рассказал мне, что он велел оседлать коня, вооружился, и строго-настрого запретил следовать за собой. Все полагали, что он скачет ко мне. Выжженная равнина была открыта взгляду на многие лиги - долго видели поднятое им облако пепла, а порой сквозь пепел сверкал его доспех...
       Словно денница...
       - Я бросился в башню, ибо сердце мое предвещало недоброе. Ты уже знаешь, что такое Палантир... Я долго искал отца - и увидел...
       Фингон на миг закрыл глаза.
       - Я видел все, а сделать не мог ничего. Отца моего обуяло то же безумие, которым был охвачен Феанаро. С той лишь разницей, что отец свершил деяние, которое Феанаро лишь хвалился совершить, - на миг в горькой усмешке Фингона проскользнула вся старинная вражда между феанорингами и нолфингами. - Кажется, вы, люди, зовете это "фэйр" (30). Помотри мне в глаза, лорд Берен из рода Беора и ответь: не фэйр ли обуял твоего короля? И не пользуешься ли ты этим?
       - Государь, мой король не безумец, и смерти он не ищет! - "Если король нолдор и в самом деле читает в глазах, то пусть прочтет, как он меня унизил". - И я не подлец. Если тебе хочется знать мое суждение, то вот оно: король Фелагунд мудрее нас всех вместе взятых.
       - Прежде никто не назвал бы мудрым того, кто одной рукой кует союз против Моргота, а другой разрушает его; кто бросает корону, чтобы отвоевать лен, кто ищет для своего вассала руки эльфийской королевны, зная, какой опасности подвергает этим и себя, и их, и весь их род.
       - Возможно, это безумие. - Берен чувствовал, что сейчас наговорит лишнего, но не мог остановиться: словно ветер какой подхватил его и нес. - Но что тогда мудрость? Ослушаться Валар и послушать Моргота? Принести именем Единого невыполнимую клятву, и ради нее быть готовым пролить кровь собратьев? Строить города и державы в тени Морготовой руки? Если это мудрость - то лучше я стану безумным и пойду за безумцем. Ответь и ты мне, Фингон, верховный король над моим королем: мудро ты поступил или безумно, отправившись в одиночку туда, на выручку лорда Маэдроса, рискуя ради того, кто предал тебя, умереть или разделить с ним его муки? Как имя этой твоей мудрости?
       - Довольно. - Фингон поднял руку, прерывая Берена. - Допустим, Финрод Эденниль готов ради любви к тебе и к людям сделать то, что я сделал ради любви к Маэдросу Феанориону. Скажи, отчего ты согласился на безумное условие Тингола?
       - Король Элу не предлагал мне выбора.
       - А что для тебя значит Финрод?
       - Он - мой король.
       - И только?
       Берен опустил голову.
       - Он - мой друг.
       - Ты любишь его? Ты готов положить ради него душу?
       - Да, Государь. - Берен был "открыт", он хотел, чтобы Фингон прочел его мысли и убедился, что он не желает Финроду зла.
       - Ты откажешься ради него от Сильмарилла, если придет такая нужда?
       - Да, Государь. - Берен скрутил себя в узел, чтобы этот ответ был искренним. Фингон прав, как бы там ни вышло - а ради Сильмарилла Финрод не умрет.
       - Ну так не погуби его, - Фингон положил руку Берену на плечо. - Вот тебе мое слово.
       - Я постараюсь, Государь... Но судьба его - не в моих руках.
       - Я знаю, - Фингон на миг сжал губы. - Иди.
       Берен не знал, что в этот же день Финрод вручил Фингону запечатанную рукопись, которую попросил отослать в Нарготронд после его смерти. В случае его смерти, - поправился он мгновение спустя.

***

       Табун вместе с хитлумскими эльфами собирали, конечно, Эллуин, Менельдур и Лоссар. У Берена дыхание захватило, когда он увидел, какой подарок им делает Фингон: красивые, умные кони хитлумской породы, потомки валинорских лошадей и обычных диких коней из Смертных Земель. Братья-феаноринги доставили коней валинорской породы в Средиземье, и народ Финголфина получил их от Маэдроса в уплату виры за погибших в Хэлкараксэ. Множество потомков этих лошадей паслось когда-то на Ард-Гален, но теперь от Ард-Гален осталась только равнина песка и шлака. А кони, отогнанные на зимние пастбища в Хитлум, где лето холодное, но теплая зима - уцелели...
       Берен смотрел на игру двух едва достигших полного возраста кобылок - гнедой, черногривой и серой. Черногривая кобыла мастью была чистая эндорка, но осанка и сила, длинные ноги, постановка плеч - все указывало на примесь валинорской крови. Про серую и говорить было нечего: вся - сгусток живого серебра, глаза умные - кажется, вот-вот заговорит. Берен вспомнил своего бретильского конька, снова посмотрел на серую и решил: моя будет.
       Он начал спускаться с холма в лощину, к табуну.
       - На серенькую глаз положил? - Хурин угадал его мысли. - Намучаешься. Если я что-то понимаю в лошадях, необъезженная и нравная.
       Серая прогнала гнедую, и теперь повернулась к людям боком, делая вид, будто не обращает на них внимания, но время от времени кося глазом.
       - Митринор, - Берен обошел ее так, чтобы подойти спереди. Кобылка сделала шаг назад, но позволила человеку погладить себя по морде, потрепать гриву. Берен протянул ей на ладони наполовину съеденное яблоко, погладил капризную красавицу между ушами.
       - Скажи, Митринор, ты будешь моей? Я знаю, ты благородной крови - красивая, умная, смелая... Но ведь и я не самый паршивый всадник. Правда, не эльф и не могу говорить с тобой так, чтобы мы понимали друг друга... Но ты ведь слышишь по голосу, что я вовсе не плохой человек, а? Тебе понравилось, как я тебя назвал - Ми-три-но-ор?
       Опершись одной рукой о холку лошади, он вскочил ей на спину. Кобылка вздрогнула, но не попыталась сбросить всадника. Берен тронул ее пятками, и она послушно сделала круг, обогнув братьев-хадорингов.
       - В первый раз я так ошибся с лошадью, - покачал головой Хурин.
       - Дело вовсе не в этом, братец, - засмеялся Хуор. - Просто женщины, какие бы они не были, любят две вещи: ласку и напор...
       Гили в третий раз сменил лошадь - Айменел сыскал ему молоденького жеребчика, такого же огненно-рыжего, как будущий наездник, низкорослого, но выносливого, с плавной нетряской иноходью. Лошадь так безотказно слушалась седока, что даже Гили почувствовал себя искусным наездником. Впрочем, гордость улетучилась, когда Берен, оценивая выбор юного эльфа, одобрил его следующими словами:
       - Неплохой конек. Колыбель на четырех ногах - как раз то, что тебе требуется, Руско.
       Гили немного обиделся, но когда они тронулись в путь, понял, что Берен имел в виду: после поединка все еще ныли ребра, и его прежний конь измучил бы его до потери чувств в первый же день, а дорога предстояла долгая.
       Они не стали возвращаться в Дор-Ломин, а пересекли Митрим и поднялись долиной реки, что, беря начало в горах, впадала в озеро. Дорога эта называлась путем через Соколиный Кряж, и через нее шла торговля между Хитлумом и Нижним Белериандом. У подножия гор братья хадоринги распрощались с ними.
       - Не в последний раз видимся, - сказал на прощанье Берен.
       - Не в последний раз, - Хурин пожал ему руку. Потом они обменялись рукопожатиями с Хуором, и у Берена как-то странно сверкнули глаза. Он сделал вдох, словно хотел что-то сказать - и вроде как передумал. Только после, отъезжая, улыбнулся:
       - Любите моих сестер, князья!
       Уже потеряв их из виду, Нэндил спросил:
       - Что ты почувствовал?
       - Слишком вы, эльфы, глазастые... - проворчал Берен. Потом подумал и ответил:
       - Когда я коснулся руки Хурина - меня вдруг взяла тоска. А когда Хуор пожал мне руку - у меня словно музыка заиграла в сердце. Но тоска была светлой, а музыка - печальной.
       - И часто бывает с тобой такое? - Нэндил против своего обыкновения был предельно серьезен.
       - Случается.
       - Эти предчувствия как-то подтверждаются потом?
       - Слушай, бывает всякое. Бывает, я что-то чувствую, а потом с человеком ничего не происходит. Бывает, я теряю его из виду. Бывает, что я ничего не чувствую, а с человеком творится скверное. И бывает, что все оправдывается... - какое-то время он ехал молча, потом добавил: - Когда баба разбивает горшок об пол, и говорит, что это к ссоре, а никакой ссоры не случается - она об этом забывает. А если ссора случается, она говорит - "к ссоре горшок разбился". Но любая баба ссорится с мужем по три раза на дню, безо всяких горшков. Не нужно придавать таким вещам значения.
       - Как хочешь, - покачал головой эльф. - Но от того, что ты закроешь глаза, темно не станет.
       - Выразись яснее, друг.
       - Спроси об этом у Финрода.
       - Ты первый заговорил со мной - ты и отвечай.
       - Скажи, ты пел над чашей по обычаям своего народа?
       - Нет. Я... был тогда слишком молод... А потом - стало не с кем.
       - Жаль... Мне тогда было бы проще объяснить. Я думаю, в тебе есть задатки провидца. А Финрод хочет отдать тебе Палантир. Это значит, что твое обучение будет, с одной стороны, проще, а с другой - тяжелее...
       - Слушай, почему вы, эльфы, говорите всегда надвое? Не хочу тебя обидеть, но временами это бесит. Скажи, что со мной не так, а? Да, отец и Андрет видели во мне Поющего-Над-Чашей, и что? Или я стану ходить пешком по водам после того как загляну в Палантир?
       - Тебе, возможно, откроется несколько больше, чем открылось бы обычному эрухин, - Нэндил выбирал слова как зерна из половы. - Твои видения будут ярче и сильнее, но это потребует от тебя и большего самообладания. И здесь, Берен, таится опасность для тебя и всех, кто вокруг. Ибо в момент Провидения тебя могут обнаружить... Попытаться пленить твою волю, либо же одурачить ложными видениями, либо нанести простой и бесхитростный удар, если первое и второе не удастся. Мы, барды, сталкивались с таким, и это было страшно. Внушает опасения и другое: тот, кто однажды заглянул в Палантир, уже не смотрит ни на себя, ни на мир прежними глазами. Это - потрясение, и, чтобы оправиться от него, требуется время.
       - Как я понимаю, Нэндил, мне хоть мытьем, хоть катаньем придется овладеть Палантиром.
       - Нет, Берен, не Палантиром. Собой, собственным разумом - при помощи Палантира. Сам по себе, без направляющего разума и воли, Палантир - не более чем тяжелый круглый предмет, годный разве что на грузило для рыбачьей сети.
       - Что дверью по лбу, что лбом о дверь - какая разница? Я научусь им пользоваться, потому что другого выхода у нас нет.
       - Есть. Кто-то из нас - Эдрахил, я или Финрод - может пойти с тобой.
       - Ну это уж нет! Этого я не допущу, эльдар. Вы и так делаете для меня столько, что я не рассчитаюсь до конца жизни. И чтоб я еще потащил кого-то из вас под Тень? Может, я и подлец, но не такой.
       Эльф выразительно вздохнул.
       - Похоже, я ничего не смогу тебе объяснить сейчас, - сказал он. - Ты смотришь на Палантир, как на норовистого коня, которого нужно во что бы то ни стало укротить; как на крепость, которую нужно взять. Ты полон решимости это сделать - но, друг мой, ты не для того копишь силы! Заглянув в Палантир, ты узнаешь многое в первую очередь о себе, дашь себе отчет в том, в чем никогда не думал или не решался... Это всегда страшно, потому что это изменяет.
       Берен с досады ругнулся - довольно безобидно, вроде "чтоб тебя перевернуло", - и, напротив, задержал коня, пропуская табун.
       Нельзя сказать, чтоб он не думал о том, о чем сказал ему Нэндил. Для того чтобы передавать сведения через Палантир, обмолвился Финрод, необходимо обучиться осанвэ, соприкосновению разумов. И обучать его будет он сам. Будет читать его мысли и позволит прочесть свои... О, боги... Берен не знал, чего боится больше - первого или второго.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала