Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 10. Саурон

       К Тол-и-Нгаурхот прибыли вечером, бежали весь оставшийся день без остановки. Берен отчаянно искал возможности побега - их не было. Ранк Тэвраха почти сразу же соединился с другим ранком, сменявшимся после недельного патрулирования, и теперь за дюжиной задержанных присматривали почти шестьдесят пар глаз. Присмотр был плотным: орки и вообще-то не любили друг друга, так теперь это накладывалось и на распри между племенами, и на тщательно подогреваемое Сауроном соперничество разных частей его армии. Волчьи Отряды не любили Стражу Росомах, полагая тех бездельниками и трусами, Росомахи презирали Волчьи Отряды, недоумков, которым нельзя было поручить почетную и ответственную охрану Аст-Алхор, так что годны эти дураки лишь по лесам за мятежниками бегать... Одним словом, пограничники Росомах не могли упустить возможности поунижать разведчиков Волчьего Отряда, а уж издеваться на таким быдлом, как кочевники, им и сам Моргот велел.
       У подвесного моста на Остров Тэврах и Урвег, командир второго ранка, долго препирались с тамошней стражей - не столько по делу, сколько потому что командиру охраны моста тоже охота было показать себя важной особой.
       Берен от всей души надеялся, что их сейчас бросят до утра в какую-нибудь яму, где можно будет лечь и ненадолго забыться сном, после чего на свежую голову состряпать подходящую сказку. Рауга с два: полчаса во внутреннем дворе тюрьмы Тэврах ругался с местной охраной, требуя "самого главного" для доклада.
       - Кого тебе еще главного? Повелителя Гортхауэра, что ли? - отбивался тюремный сотник. Но потом сдался - как видно, и в самом деле мог сам принять задержанных. Появился высокий, одетый в черное человек, который выслушал Тэвраха и увел его с собой. Через десять минут они вернулись, и орков-пограничников по кивку человека сменила тюремная охрана - только ранкар их сопровождал.
       Их вели по коридорам куда-то вверх, и Берен скосил глаза на Финрода: узнает ли тот свой собственный замок? Лицо эльфа - точнее, морда орка - было непроницаемо.
       Светловолосый человек в черном с серебром сидел в простом высоком кресле у камина - кроме него и охраны в зале, куда их привели, никого не было. На нагрудном знаке человека были выбиты корона и три молнии - корна-таэро (49) войск Моргота.
       - Кто такие? - спросил человек.
       - Харраф меня зовут, - ответил Фелагунд на той грубой смеси синдарина с талиска, что была в ходу между людьми, - а это брат мой по отцу, Унгал. Мы из Волчьего Отряда, господин, посланы с разведкой в Бретиль и к границам Нарогаста луну тому назад. Было нас полтора десятка, да все погибли.
       - А остальные?
       - Кочевники, сволочь. Их в Димбаре пощипали, так они прибились к нам.
       Человек кивнул - видимо, потери и похождения кочевников его не волновали. Сколько их ушло и сколько вернулось - всем было безразлично: становища в Лотланне исправно возмещали урон, а большого толку от них не ждали - главное было удерживать границу в постоянном страхе.
       - Отчего без доклада? - на сей раз человек обратился к Берену. - Почему обходили заставы?
       Тот прочистил горло и ответил то, что успел придумать:
       - Урух не любим. Сами мы уруг-ай...
       - Я вижу это по вашим мордам, - перебил человек. - Кого вы не любите, меня не волнует. Есть порядок. Все, кто следуют на Север мимо Аст-Алхор, должны докладываться. Или вы там, в Волчьем Отряде, особенные? Для вас порядки не писаны? Чего молчишь, Унгал - язык проглотил?
       - Никак нет, господин... А только мы ж не собирались на Север идти, мы через Димбар хотели вернуться... там нас и прижали - еле мы ноги унесли.
       - Кто, сколько?
       - Бретильская пограничная стража. Недобитки эти горские, - покривился Фелагунд. - Мало мы их резали...
       - Потому что вы больше баб да щенков били, - встрял Тэврах. - А как воина увидите, сразу кучу под себя и бежать.
       - А ну, заткни хайло! - огрызнулся Берен.
       Человек с силой ударил хлыстом по ножке кресла - резкий звук оборвал свару.
       - Здесь вам что, базар? - нахмурился корна-таэро. - Тэврах, не можешь держать язык за зубами - откуси его. Будешь говорить, когда я спрошу, а пока... - он оборвался на полуслове, вскочил с кресла и согнулся в поклоне.
       На вошедшем были по-простому расстегнутая куртка, темная рубашка, кожаные штаны для верховой езды - ни одежды, ни знака, выделяющего начальника. Кроме царственной осанки да взгляда.
       Он был по-настоящему высок, на пол-головы выше Финрода, если бы тот выпрямился - а тот и по-орочьи скрюченный не был маленьким. Очень похожий на нолдо: темные волосы, светлые, почти прозрачные глаза. Закатанные рукава открывали мощные предплечья и изящные запястья: руки мечника.
       Точеные эльфийские черты играли улыбкой - не только рта, но и всего лица - глаз, чуть приподнятых бровей. Но Берен сомневался, что эта улыбка выдает истинные мысли - скорее, прячет их. Вошедший казался опасным, и опасность завораживала, как танец змеи. Простота и легкость манер только усиливали страх: противник был настолько уверен в себе, что не находил нужным как-то подчеркивать свое положение при помощи одежд или спесивого надувания щек. Его губы улыбались, ибо не было ему нужды в грозных гримасах: и так все понимали, кто здесь хозяин.
       Саурон Гортхаур...
       Он сел в кресло, которое освободил корна-таэро, с веселым любопытством оглядел Финрода и Берена.
       - Ну, Альфанг, и кто же они?
       Человек вкратце изложил ему то, что рассказали "орки". Саурон кивнул, потом обратился к Финроду напрямую.
       - Как далеко вы продвинулись к Нарготонду?
       - Мы остановились в виду Амон Руд, Повелитель, - Фелагунд встал с колен, поклонился. Его примеру последовал Берен. - Дальше идти никак было не можно.
       - И что же вы там видели?
       - Войско собирают в Нарогасте, господин. В приграничных фортах шевеление. Не иначе как хотят воевать Остров.
       - У меня иные сведения... Я слышал, там был мятеж и король Фелагунд изгнан. Там теперь правят сыновья Феанора.
       - Там правит Ородрет! - не выдержал Айменел. Эдрахил треснул его по уху.
       - Не разевай пасть не в свой черед, - прошипел он. - Простите, господин...
       - Ородрет там правит, - поддержал эльфа Берен. - Вроде бы Фелагунда и взаправду поперли, но правит там Ородрет, а не феаноринги.
       - Много же вы знаете - особенно если учесть, что в Нарогарде не были.
       - Поймали одного, да язык ему и развязали, - осклабился орк-Финрод, да так правдиво, что у Берена мурашки по коже пошли от этой усмешки.
       - Вы расспросили его о делах в Подгорном Королевстве, узнали, что там собирают войско - но не выведали пути проникнуть туда?
       - Не успели, - зло бросил Берен. - Сдох.
       Тэврах символически сплюнул. "У меня бы не сдох" - было написано на его морде.
       - Скверно, - покачал головой Саурон. - Так значит, они собирают войско, идти и воевать со мной? Когда?
       - Через год, после сбора урожая, как они смогут вывести в поле всех, кто может держать меч, - напропалую врал Берен. - Надоело им, видать, в своих укрывищах отсиживаться, - он захохотал, остальные орки - даже Тэврах - его поддержали.
       - Ну что ж, я желаю им удачи, - Саурон встал, обошел Берена и Финрода кругом, цепко всматриваясь. - Потому что за последнее время было не так много веселого. А вы мне по нраву, уруг. Вы кажетесь хорошими, верными ребятами. Я даже подумываю переманить вас у Болдога. Как вы на это?
       - Воля твоя, Повелитель, - пригнул голову Финрод, - а только не больше ли мы пользы принесем на службе у Вождя Болдога? Мы к разведке, к слежке привычные - не к охране...
       - Такие головастые ребята да чтобы не научились новому делу? - Гортхаур как будто ускорял шаги. - Но верность ваша Болдогу мне по душе. Да, поистине, верность - великое благо и заслуживает награды, а предательство - кары. Вероломство точно ржа, разъедает изнутри и сердца, и города, заражая души злом. Ледяная пустота проникает в мир живых, обращаются в ничто их творенья, их награды, обволакивает ядом, и в глаза ей заглянув - устрашишься ты и дрогнешь, и растают твои чары, и надежда твоя рухнет, как трухлявый старый ствол, что внутри изъеден гнилью...
       Сказав последние слова, он остановился и глянул прямо в глаза Финроду, пронзив - Берен почувствовал это - обманную оболочку в виде орочьей шкуры. Казалось, миг - и Ном действительно дрогнет и упадет. Берен дернулся было - но почувствовал, что двинуться не в силах, что как будто бы вмерз в воздух и даже дышать способен еле-еле.
       Фелагунд действительно дрогнул - но лишь на миг. Орочья морда сползала с него, он распрямлялся, волосы трепал ветер - откуда здесь ветер?
       - Кто полон душой и горяч, ледяной пустоты не убоится. Кто светел - тот и во Тьме останется светлым. Кто верен и смел - не устрашится, ни боли, ни смерти. Кто все потерял, но сберег незамаранной душу, за краем Земли для того есть иная надежда. Надежда, что выше бренных земных соблазнов - звонче золота, ярче камней драгоценных, прекрасней пения женщин, пьянее вина и слаще любого яства. В ее огне сомненья и страх выгорают, десятикратно в бою прибывают силы, рождается твердость в сердце плененного телом, а тем, чей свободен дух - не страшны и цепи, - краем зачарованного разума Берен понял, что Финрод перешел на квэнья, и слова Высокой Речи звучали в этих стенах такой музыкой, что дрогнули оконные витражи - словно замок вспомнил своего прежнего хозяина и потянулся к нему, как старый, полупарализованный пес. Не диво, что Саурон поспешил перехватить напев и повести его в свою сторону:
       - Ты о какой надежде поешь здесь, жалкий? Кто из Великих, когда ее пообещал тебе? Тюремщик, что собирает бездомные души, тащит к себе в подпол, как крыса амбарная? Воистину только там у тебя надежда есть - в серых покоях мертвых, без звука, без памяти - здесь же, на Волчьем Острове, раб мой, нет ее: в муках и ужасе, нолдо, ты будешь корчиться, Тьма поглотит тебя и изгложет разум твой, брат здесь брата предаст лишь за призрак спасения, огненной цепью тело твое будет сковано, холодом страха душа твоя будет стиснута - вот тогда и поймешь, кто хозяин твой - жизни и смерти твоей, самой души твоей...
       - Не хозяин ты мне, Саурон, не Владыка душе моей, ни душам друзей моих, ни эльфов, ни смертных людей. Бессильна злоба твоя, смешна гордыня твоя. И тем, кто в твоих руках, не волен ты повелевать, так что говорить о тех, кого ты не в силах взять? Помню - стоит на высоком холме белокаменный гордый город. Помню - ласкает берег живое зеленое море. Помню - лежит за морем прекрасный край, неподвластный Тени. Помню - поют, сливаясь, лучи светоносных деревьев... В этом краю мастерство сильнее времени, светлая радость любви - сильнее боли... Сладки холодные воды ручьев прозрачных, рвутся в небо стволы корабельных сосен, в гавани волны перебирают гальку, белые корабли дремлют у пирса, гордые кони волны - в ожидании странствий... Помню - капли росы на ладонях листьев. Помню - песни дев на Слиянии Света...
       Валинор, - видение было явственным, у Берена даже дыхание перехватило. Стены замка мелко дрожали, он слышал этот гул - замок помнил тот город, с мыслью о котором строил его Финрод, и стряхивал с себя то, что наложил на эти стены Саурон. Прямо здесь, под ногами Берена трава побережья обрывалась к морю глинистым склоном - а берег в двух саженях внизу пестрел галечной мелочью, и за спиной шумел сосновый лес, а свет был незнакомый - расплавленное золото и серебро, смешанные в одном небе, сполохами перетекающие одно в другое... Аман, благословенная земля... Дом, которого у меня нет...
       - Серебряный свет померк, золотой - задохнулся. Тьма непроглядная пала на стены белые, красен огонь факелов, красны клинки в ночи - кровью зайтись морю в Лебяжьей Гавани! Нет больше песен дев, ни нолдор, ни тэлери - крики, предсмертный хрип, стали звон да стрел свист. Мертвым удел - сумрак покоев Мандоса, выжившим тяжкий рок - вражда и предательство. Где та надежда, которой ты пугал меня? В Альквалондэ она, кровью горячей пенится, в Хэлкараксэ она - с криком под лед ушла, в заливе Дренгист она жарким сгорела пламенем, в Тангородрим она - в сырых подземельях скована, нет надежды для вас, нолдор - навеки вы прокляты!
       Нет! - молча крикнул Берен - Он лжет, все совсем не так, Финрод, не сдавайся!
       Поздно...
       С последними словами Саурон вскинул руки - и истаяли видения, стихла дрожь пола и стен. Неведомое нечто, сковавшее Берена неподвижностью, отпустило - и он рухнул на застеленный соломой пол, лицом вниз. В глазах запеклась темнота.
       Когда помутненное сознание опять сделалось прозрачным, словно лед перед тем, как вскрываться, Берен понял, что лежит на боку, что под его щекой камень и солома, а темно не у него в глазах, темно вокруг...
       Саурон дышал как старый мерин после часовой пробежки. Финрод, распростертый на полу, как будто не дышал вовсе.
       Пошатываясь, опираясь руками о спинки кресел, Саурон прошел к окну, высунулся в проем едва ли не по пояс. Кроме него, никто в зале не стоял на ногах - все, как и Берен, как и Финрод, лежали на полу. Один из стражников тихо стонал, сжимая ладонями виски. У второго носом шла кровь, черная в заливающем зал лунном свете - и камин, и факела погасли.
       Дробный топот ног по коридору.
       - Повелитель!!!
       - Оставьте... - прошатавшись от окна к креслу, Саурон сел - а точнее, упал в него. - Вы бы ничем не помогли... Соберите ребят, отнесите в хэссамар... Завтра все они отдыхают... Выдать по кружке красного вина... И этим тоже... Я не хочу, чтоб они подохли... раньше времени...
       - Повелитель, а если...
       - Нет, - мотнул головой Саурон. - Уже нет. Он сделал попытку, теперь он в моей власти... А было неплохо начато... Финарато Атандил... Я угадал? Гордись... Ты меня почти достал... почти...
       Больше он не говорил ничего. Слуги знали свое дело. Последнее, что помнил Берен - как его волокли под локти вниз по лестнице.

***

       Камера была достаточно большой, чтобы лежать, вытянувшись во весь рост. И достаточно маленькой, чтобы, сидя на соломе в одном углу, сплевывать горечь в поганое ведро, стоящее в другом. Но в основном Берен все-таки лежал: силы вышли все, без остатка, и восстанавливались медленно. Хотя приказание Саурона выполнили, и свою кружку разбавленного красного вина Берен получил. Сил оно не прибавило, но сделало жизнь сносной - настолько, насколько может быть сносным ожидание скорой и страшной смерти.
       Стража сменилась четырежды, один раз приносили еду - чашку с пресным месивом, которое доброжелательно настроенный едок назвал бы ячменной кашей. Берен не был доброжелательно настроен, но был очень голоден, съел все, и теперь плевался от привкуса гнили, никак не желавшего уходить. Вина больше не приносили, принесли воду. Тут жаловаться не приходилось: отличная колодезная вода.
       Время текло медленно, и торопить его было бы глупостью. Раскаленные клещи, дыба и крючья ждали его несколько лет - подождут еще немного, не заржавеют. Он уже перенес однажды ужас и позор пытки - перенесет и еще раз. Страх занимал в сердце не главное место - Берен за десять последних лет привык к мысли, что умрет не своей смертью. Боль причиняла досада: Финрод... Да, это была честная попытка - но она провалилась. Если ты шел над пропастью и сорвался - то какая разница, на последнем шаге или нет? Боль причиняли мысли о Тинувиэль... Берен знал, что еще не дошел до настоящего отчаяния, до полного равнодушия к жизни. Еще готов рыдать, биться о камень и проклинать судьбу. А значит, силы еще есть, и надобно пустить их на что-нибудь полезное: к примеру, на размышления. Когда, где, как он допустил роковую ошибку?
       Он все-таки должен был идти через горы. Обессиленный, голодный, полуслепой - попался бы, конечно. Но попался бы один, без эльфов...
       Крохотная ниточка, что сплели они с Финродом - поможет ли? Заклинание ложного облика Саурон сорвал легко. Сумеет ли разгадать ложную память? И захочет ли? Берен вспомнил советы, которые давал Руско, и усмехнулся: если он собирается пустить эту выдумку в ход - то придется делать все ровно наоборот. Самому затеять опасную игру, и выиграть ее, помня, что ставкой - жизнь Короля.
       Но если играть - то помнить все. Ложная память соткана для того, чтобы продержаться до конца и быть уверенным, что даже в бреду он не сболтнет и не помыслит того, что всех погубит. Если играть, то ключ говорить нельзя.
       Играть, решил он. Иначе это бесчестно - ведь эльфам никто не поможет хранить молчание.
       ...Наконец, ожидание кончилось. Открылась дверь, приказали выходить. Орки, двое, здоровые, как бугаи, - и ними волк, матерый вышколенный гаурище.
       Он ждал увидеть в застенке Саурона - и ошибся. Только орки - двое стражников, палач и подручный.
       - Ну чего, сам разденешься или помочь?
       От запоздалого страха свело челюсти. Быстрым, змеиным движением Берен выдернул цепь из рук орка-охранника, и ударил ею вправо, в то время как сам скользнул влево...
       Он не учел, что и это предусмотрено - пленники далеко не всегда были безучастны и безропотны, попадая в эту камеру. При виде нехитрых, но действенных приспособлений даже у самых робких порой прорезался бойцовский дух. И на этот случай у каждого стражника к запястью крепился туго набитый песком кожаный мешочек, что обрушился на затылок Берена при первом же резком движении.
       Мир дернулся и пошел гончарным кругом, который крутанули со всей силы. Берен упал и лежал смирненько-смирненько, чтобы с круга не сорваться, пока тот не остановится. Орки расклепали на нем цепи - между тем вращение мира замедлилось. Берен решил попробовать еще раз и сумел зацелить одному коленом по скуле. Тот, вроде бы даже не особо обидевшись, взял из угла короткую толстую дубинку и несколько раз со всей силы ахнул Берена по спине, вышибая волю к сопротивлению вместе с дыханием.
       Беспомощного, его раздели. Из темного угла выбрался высокий худой человек с убитыми глазами. На левой щеке темнело клеймо - руна "сильме нукерна", означающая, видимо, "снага", раб. Одетый в какую-то рвань, он вонял хлевом - но длинные и тонкие пальцы говорили, что когда-то он занимался высоким ремеслом. Человек послушал, как бьется его сердце, выслушал дыхание - значит, целитель, - и посмотрел, как на свету сужается зрачок, после чего обрадовал орков известием, что пленник здоров, подыхать в ближайшее время не собирается и получил по голове не слишком сильно - все понимает и может отвечать на вопросы.
       Услышав речь этого несчастного - твердые "х" и мягкие "р" - Берен внутренне дрогнул: раб-нестар был горцем. Удружил землячок... Где и когда его взяли? Мог он узнать своего князя или нет? А если узнал - выдаст или промолчит?
       Орки взялись за дело - и Берену пришлось худо. Его ни о чем не спрашивали - просто проверяли на прочность. Хорошо, если человек заговорит сам и сразу же - но если нет, не страшно: впереди еще много дней и ночей. Когда вздергивают - приятного мало, правда? А если к ногам подвесят груз? Тогда его рукам не поможет ни этот недоумок в углу, ни даже сам Повелитель Ортхэннер. И до конца своей жизни - а этот конец близок - он не сможет даже сходить по нужде без посторонней помощи, и пожрать тоже сам не сможет. А если ему на это начхать - пусть подумает о других развлечениях, которых здесь хватает. О раскаленном железе, тисках и клиньях, о бичах и кипящем масле... Эти стены видели много таких, кто считал себя крепче кремня - и все они или сдохли, или превратились в такое вот, как этот трясущийся костоправ.
       Берен не отвечал и даже не ругался - прикусил прядь волос и молчал. Он не собирался состязаться в остроумии с этими выродками: ему нужен был Саурон... В конце концов он лишился чувств. Не в первый раз за этот день; но прежде орки быстро возвращали его из забытья при помощи холодной воды и оплеух. На сей раз он пришел в себя на лавке - нестар вправлял ему плечо. Орки шумно переговаривались в углу и не обращали на них внимания.
       - Эльфы, - прошептал Берен. - Ты... видел?
       - Да, - быстро сказал костоправ. - Трое были здесь. Один - золотоволосый, другой - черные волосы, очень светлая кожа, третий - совсем юный. Они молчат.
       Больше говорить было невозможно, орки снова обратили на них внимание.
       - Ну, скоро ты там? Бабу отыметь - и то нужно меньше времени.
       Нестар отошел в сторону - дело было сделано, сустав - вправлен. Орки стащили Берена со скамьи, снова связали руки, перекинули веревку через блок. Вздергивать его не спешили, но веревка все же была затянута и закреплена так, чтобы не дать ему упасть, если от слабости подкосятся ноги. Дверь открылась - вошел тот, кого Берен ждал.
       На этот раз Повелитель Воинов был в серой рубахе, кожаном полукафтане без рукавов и кожаных же штанах. Сквозь запахи застенка пробился острый лошадиный дух - Саурон куда-то ездил или просто катался.
       Здесь, в подвале он уже не глядел таким душой-парнем, как там, наверху. Серые глаза сверкали холодно и ровно. Легкая улыбка вызывала страх. Берен вдруг понял, что если Гортхаур подойдет, если коснется... это будет хуже всего, что могут придумать орки. Ключ, ключ! - нашептывала трусость. Но эльфы страдали так же, как он, а то и сильнее - и у них не было спасительного заветного слова... Воспользоваться подарком Финрода сейчас было бы бесчестно.
       В руке Гортхаура была кружка с пивом. Бочонок стоял в углу, и палачи прикладывались время от времени - работенка не из легких. Видимо, хорошее пиво, раз не брезговал сам Саурон.
       - Он что-нибудь уже сказал? - спросил Повелитель, усаживаясь в деревянное кресло с ремнями на спинке и ножках.
       - Никак нет, - отозвался палач. - Разреши, господин, попробовать что-нибудь другое или хотя бы груз подвесить? Это ему за игрушки, он даже не стонет.
       - Молчание порой говорит о многом. Простой воин уже начал бы говорить.
       - Простой воин тебе сказал бы, кем была твоя матушка и чем занималась в хлеву с рабом-полуорком, - прохрипел Берен. - А я знаю, кто ты есть. И знаю, что даже такой матери у тебя не было, упырь.
       Саурон улыбнулся - брань не виснет на вороту, особенно если ты можешь как следует отплатить за каждое слово. Гортхаур сделал палачу еле заметный знак бровями - Берена вздернули.
       ...Отпустили, дали продышаться...
       - У тебя в котомке нашли точильный брусок, завернутый в обрывок горского плаща. Родовые цвета Беорингов. Ты служил им?
       Берен промолчал. Веревка слегка натянулась. Он изготовился к новой муке...
       - Тебе лучше отвечать, - спокойно сказал Саурон. - Молчать бессмысленно.
       Он встал и приблизился, взял Берена за подбородок и поднял его голову так, чтобы смотреть глаза в глаза, не отрываясь.
       Холодный пот между лопаток. С каждым шагом Саурона сердце человека обрывалось, а с прикосновением Гортхаура он словно одеревенел до нутра. Чувствовал, как стынет позвоночник, как желудок завязывается узлом, как мужское отличие словно бы сжимается в кулак, чтобы утянуться в тело, спрятаться, как улитка в панцире...
       - Я могу читать каждую твою мысль, человек. Я могу проникнуть в твой разум так глубоко, как ты сам не проникал.
       "Врешь, гадюка. Аванир тебе не пробить".
       - Итак, кто ты?
       ...Словно холодный ветер срывал кожу и мясо с костей - это была смерть при жизни. Он сейчас не мог ответить, даже если бы и захотел - не повиновался голос, не слушался ни один мускул, казалось, остановилось сердце. Он на какое-то время даже перестал ощущать боль, из всех чувств сохранилось одно: бесконечное смятение, переходящее в ужас - до безумия, до полной потери власти над собой...
       ...Закоченевшие пальцы скользили, разжимались и он падал, падал среди ледяного крошева, ударяясь о стылые, иссиня-зеленые стены ледовой трещины, у которой не было дна... Единственной опорой был взгляд, единственной надеждой и спасением - сказать правду, даже не сказать - открыться, впустить эти глаза в себя, позволить им найти то, что они хотят...
       Но где-то глубоко внутри оставался еще островок тепла, и он обратился к нему напоследок, в надежде обрести - нет, не спасение, но мужество и достоинство перед лицом неизбежного...
       Тинувиэль.
       Ее взгляд, ее смех, ее голос... Прости, vanimelde, я не сумел - но я, по крайней мере, пытался... Выходит, все, что осталось - это память... А ее у меня не отнять, даже Саурону...
       - Зря, - спокойно сказал Саурон. Его пальцы разжались, миг - и Берен понял, что свободен... - Будет хуже, человек.
       Горец сипло засмеялся. Хуже всего - пройдя через боль, умереть несчастным обманутым предателем. Как Горлим или этот бедняга-лекарь.
       - От тебя не требуется говорить. Никто не скажет, что ты предал Финарато. Ведь над мыслями своими человек не властен, особенно в миг страданий. Просто - открой свой разум. Впусти меня.
       - Моя голова, кого хочу, того и пускаю. Попрошайничай у Моргота.
       Саурон подал знак - палач крутанул ворот. В мире перестало существовать все, кроме холодных серых глаз врага и вывернутых рук, готовых выскочить из суставов в любой момент.
       - Болтай, болтай. Рано или поздно скажешь то, что нужно. Итак, кто... эти... эльфы... Зачем... вы шли... на север...
       Тинувиэль, - подумал Берен. Мысль о ней рождала искру тепла и света в остывшей груди. Лютиэн Тинувиэль... Такая мягкая трава...
       - Вы... шли... на север?!
       Хруст... Крик, раздавленный о стиснутые зубы. Холодный пот по всему телу.
       "Тинувиэль!!!"
       Солнечный зайчик... Лавина черных волос над ним - как шатер... Ее лицо смеется, глаза смеются... Солнце пробивается сквозь волосы как сквозь ветви, но лицо в тени... Смеясь, она отбрасывает волосы за спину и открывается солнцу вся...
       Хруст! - слишком больно для таких воспоминаний; легче ненавидеть...
       Прошло время. Только демоны боли, да еще Гортхаур знали - сколько... Берен очнулся на полу.
       Саурон сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Каким нужно быть дураком, спросил себя Берен, чтобы и дальше раздражать его? Таким как я.
       - Ну, что присел, ублюдок? - просипел он. - Замучился меня пытать?
       Саурон какое-то время оставался все так же невозмутим, а потом встал и подошел к человеку, глядя сверху вниз, как на коровью лепешку.
       - Смелости у тебя больше, чем ума - в этом ты истинный беоринг. Сейчас я тебя кое-кому покажу... Думаю, он по достоинству оценит твои шутки. Вы с ним на одном уровне.
       Он отдал вполголоса распоряжение - стражник побежал куда-то. Потянулись минуты ожидания. Стражник вернулся, а следом за ним дверной проем загромоздила жуткая фигура: огромный орк с лапами едва ли не до земли, большими желтыми глазами и продавленным носом.
       Увидев Саурона, орк отвесил почтительный поклон. Заметив Берена, растекся в широченной усмешке, словно увидел старого друга, которого давно считал погибшим.
       - Ну, здравствуй, сукин сын! - почти что нежно воскликнул он. - Попался, сукин сын!
       - Так ты знаешь его, Болдог?
       - Я его знаю как гвоздь в сапоге, Повелитель, как занозу в заднице. Это Берен, мать его так, сын Барахира. Ты себе не представляешь, Беоринг, как я мечтал тебя увидеть. Именно здесь. И именно в такой позе.
       - Только не обмочись на радостях, я тебя прошу.
       - Ты за меня не волнуйся, я уже большой, - Болдог щелкнул пальцами, подручный палача подал ему кружку.
       - Болдог, ты точно опознал его?
       - Сомнений нет. Вот особые приметы. Смотри, айан-таэро, - он с размаху пнул Берена под вздох носком сапога и, когда тот сложился вдвое, пригнул его за волосы к самому полу. - Его спина. Работа тех придурков в Сарнадуине. А вот ожог на груди, в форме подковы. "Подкова на счастье", как эти недоумки сказали. Они все очень хорошо запомнили - такое вовек не забудешь. Только двоим удалось бежать от лесных духов, и один потом спятил. Этих доказательств хватит?
       - Вполне.
       Болдог подтянул и закрепил веревку, заставив пленника встать.
       - Ну, как тебе у нас в гостях, на Волчьем Острове? Хорошо угощают? Пивка хочешь?
       Берен изловчился и плюнул в кружку. Орк зажал ему нос, запрокинул голову и сунул кружку в зубы, заставляя пить. Палач, подручный и двое стражников следили с заметным сожалением: на это пиво у них были свои виды.
       - Можно ли спросить, Повелитель: как его взяли? - спросил Болдог, покончив с забавой.
       - О, это было весело. Я увидел дюжину орков, идущих на север. Странные какие-то орки. Не мои, одна из кочевнических банд. Но почему так нагло, без доклада? Приказываю - привести. Ранкар Тэврах со своим отрядом приводит: точно, кочевники. Двое выдают себя за разведчиков из твоей команды. Расспрашиваю их и чувствую - что-то не так. Бросаю заклятие - и вижу, что тут не дюжина орков, а одиннадцать эльфов и человек. Один из этих эльфов оказался - кем бы ты думал? - Финродом Фелагундом, и не скажу, что мне было легко с ним справиться.
       - А чего они шли к Аст-Ахэ?
       - Мне самому интересно. Эльфы молчат. Берен молчит.
       - Отдай его мне, повелитель, - улыбнулся Болдог. - Он заговорит, клянусь.
       - Нет, Болдог, - покачал головой Саурон. - Ты слишком... заинтересован. А мне не нужен его труп, мне нужны сведения. Снимите его, - обратился он к оркам. - Развяжите, и пусть этот им займется.
       Один стражник отцепил крюк и перетащил пленника на лавку, второй помог палачу развязать Берена. Нестар снова осмотрел его. Горец лежал перед лекарем и палачами как мясная туша перед поваром. Его даже не привязали, да и незачем было - он сейчас свечки плевком не погасил бы. Один из орков придерживал его за руки - так, для порядка.
       Поймав взгляд Болдога, Берен зажмурился от унижения. Но даже сквозь стиснутые веки он увидел - узнал? Почувствовал? - как к нему склонился Саурон. Сквозь веки можно разглядеть солнце - а Саурон виделся пятном тьмы...
       - Берен, - голос Гортхаура был мягким, как шорох змеи по камню, - Я знаю, ты не боишься смерти... Во всяком случае, веришь, что не боишься ее. Но ведь смерть бывает разной. Я не говорю сейчас - тяжелой или легкой. Но она бывает славной. А бывает и позорной.
       - Позорная - это смерть предателя? - процедил Берен. - Спасибо, что напомнил.
       - Ты дрожишь. - Саурон был так близко, что у человека снова свело живот. - Правду сказать, ты весьма жалок, горец. А ведь ты провел здесь не больше трех часов...
       "Сколько?" - ужаснулся в своих мыслях Берен. Он точно сказал "три часа"? Не три недели, не трое суток - три часа?
       - ...И ведь я еще приказывал не калечить тебя. Я могу отменить приказ... Ты хочешь этого? Хочешь умереть здесь - нагим, в крови, в муках?
       - Эла, - Берен попробовал усмехнуться. - Я родился нагим, в крови и в муках. Чем ты думаешь меня удивить?
       - Хотя бы вот этим...
       Берен ждал удара - и ошибся. Это пришло изнутри. Рот наполнился тягучей предрвотной слюной, желудок вывернулся наизнанку - даже выдрессированный стражник брезгливо отдернул руки, отпуская пленника, когда тот скорчился от резкой боли и свалился с лавки. Лежа на боку, уткнувшись лицом в едко вонючую лужицу, он захлебывался горечью, забыв даже про только что вправленный вывих. По всему телу прокатывались ледяные волны. Второй спазм заставил его выблевать свернувшиеся комки крови.
       - Насколько все-таки вы, смертные, зависите от своего hroa... - сказал Саурон где-то вдалеке. - Насколько просто, управляя им, воздействовать на вас...
       Легким толчком он перевернул узника на спину, коснулся прохладной рукой лба - скрутивший тело сухой спазм отпустил.
       - Ну как?
       - Как после хорошей попойки, - простонал горец. - Тоже мне удивил...
       - Так ты ищешь новых знаний? Изволь. Ты знаешь, сын Барахира, что собой представляет боль? Это подобные волнам колебания, которые распространяются по телу, по тончайшим, тоньше волоска, волокнам, пронизывающим каждый дюйм hrondor. Они связаны с позвоночным столбом, а через него - с головным мозгом... На самом деле боль ощущает не hroa - ее ощущает мозг. Ты мог видеть людей, которых в бою поразило в висок. Но при этом они остались живы. Они перестают чувствовать боль, потому что та часть мозга умерла. А можно подвергнуть мирроанви обратному действию: твоему телу не причиняют вреда, но боль ты ощущаешь полной мерой. И кому ты докажешь потом, что предал не из страха и не из корысти, а потому что не смог вынести вот этого?
       Тонкие пальцы майя коснулись шеи пленника, сомкнулись, Берен почувствовал рывок и помимо воли встал на колени. Саурон, видимо, не хотел нагибаться - и теперь удерживал его почти на весу легко, как кутенка за шкирку. И тут - накатило...
       Это было - как если бы из него живого вынимали становой хребет. Зажмурив глаза, стиснув зубы до звона в ушах, Берен кричал на вдохе и на выдохе. И с каждым вдохом и выдохом он умирал. Но умереть Саурон ему не позволил.
       - Сознание того, что это окончилось - сладостней, чем возлежание с женщиной. Так говорили те, кто пережил мое прикосновение. Это правда, Берен?
       Это было почти правдой. Такого острого счастья, как счастье прекращения этой муки, он не знал... Почти... Но Саурон прежде облезет, как змея по весне, чем услышит это от него.
       "Проверь сам, если ты не трус и не евнух", - хотел сказать человек, но язык не повиновался. Тело предало его в этом; предало и в другом: скользнув пальцем по его щеке, Саурон снял каплю влаги. Поднес палец к глазам своего противника, потом мазнул по его губам, заставляя ощутить соль собственной слезы. Улыбнулся. Отпустил шею Берена. Тот упал как бревно, не в силах даже выставить перед собой руки, чтобы уберечь лицо.
       - Умойте его. Оденьте и верните в камеру.
       Окатив водой и одев - правда, из одежды оставили только нижнюю рубаху и штаны - Берена снова заковали в цепи и бросили в ту же камеру. Через полчаса он начал дрожать от холода, зарываясь в солому - беда только, что ее было слишком мало...
       Стража сменилась шесть раз. Ни еды, ни воды не приносили. Цепи выпивали из тела остатки жалкого тепла. Скверно. Берен знал, что холод, голод и жажда подтачивают человека медленно, но наверняка.
       Он слизывал сырость со стены, когда дверь открылась и в низкий проем вошли двое - человек и орк.
       - Выходи, - скомандовал человек. Берен выполз. Его поволокли по ступеням вверх, к посту, где ждала высокая женщина в черном плаще, сколотом фибулой в виде летучей мыши. Эльфийка. Берен слишком устал, чтобы изумляться. Она оттиснула свой перстень на какой-то восковой печати и тюремщики передали Берена ей и ее подручным. Снова наверх, по винтовой лестнице - они вышли из тюрьмы. На выходе женщина и стражник обменялись значками, похожими на монеты.
       Они пересекли двор и вошли в другую башню. Поворотам и переходам Берен потерял счет, но из редких окон, мимо которых его тащили быстро, он видел уже не каменные дворы, а... сад? Да, сад... Его вели по жилой части замка, в высокую башню Минас-Тирит.
       - Сюда, - эльфийка распахнула дверь.
       В глазах у Берена помутнело, в груди сперло дыхание, на лбу выступил пот...
       В жарко натопленной комнате стояла густая пелена ароматного пара, сквозь которую еле-еле пробивался свет четырех ламп. Пар исходил от огромной лохани с водой.
       - Разденься, - скомандовала эльфийка.
       - И даже не поцелуешь для начала?
       - Не смешно, - слова женщины сопровождались сильным тычком в спину.
       Дергаться смысла не имело. Он дал сорвать с себя одежду и полез в лохань; вымылся кое-как, потом двое мужчин натянули ручные кандалы, а женщина, намотав его волосы на руку, выскоблила ему подбородок острейшей бритвой, жестко и тщательно. После этого цепи расклепали, дали холстину - вытереться - и гребень. На лавке лежала новая одежда: черные штаны, темно-зеленая рубаха, черная шерстяная свита и легкие башмаки с мягкой подошвой. Он оделся.
       - Ну, вот и все, - женщина надела курточку и набросила плащ. - Идем.

       Они прошли еще несколькими коридорами и попали в узкий маленький зал. Окна были завешены, в камине трещал огонь. Зал был пуст, лишь во главе длинного стола из каменного дуба сидел человек... Нет, не человек.
       Жестом Саурон отпустил охрану.
       - Вы уверены, повелитель? - спросила женщина.
       - А что он мне сделает? - заломил бровь Саурон. - Убьет?
       Стражники поклонились и вышли за дверь.
       - Садись, - Гортхауэр сделал жест в сторону стола. - Куда хочешь. Второй прибор - для тебя.
       - А третий? - Берен сел, не мудрствуя лукаво, там, где лежала тарелка. Скулы свело, рот затопило слюной - под столом Берен до боли сжал пальцы, чтобы сохранить неподвижное лицо.
       - Для твоего государя. Он скоро присоединится к нам. Хочешь вина? Нан Татрен, урожая пятьдесят пятого года.
       - Захватил вместе с замком?
       - Да. Здесь отличные погреба. Угощайся. Заяц, запеченный в сметане, грибы... Ты любишь грибы?
       Наверное, на другом берегу реки было слышно, как Берен сглотнул. От запаха жареного мяса его мутило.
       - Благодарю, я не голоден.
       - Насколько я знаю, последним, что ты ел, была миска ячменной каши из прелого зерна. Более двух суток назад. Так что не рассказывай мне сказки, Берен, ешь. Сыр, буженина, зелень... выбирай! Или ты боишься, что я отравлю тебя? Согласись, что это было бы непоследовательно. Я мог бы убить тебя более простым... Или более затейливым способом.
       - Саурон, ты знаешь, что по нашим обычаям если ты преломил хлеб со своим врагом - значит, ты все ему простил?
       - Знаю, Беоринг. Именно это я и имею в виду. Я готов простить тебе все.
       - Ага... Только вот в чем штука: я не готов тебе простить ничего.
       Саурон развел руками.
       - Я признаю, у тебя есть причины держать на меня сердце. Но и у меня есть причины испытывать к тебе самое меньшее - неприязнь. Люди, которых ты убивал, были моими друзьями, учениками, да хоть бы и подчиненными - все равно я за них в ответе. С самого начала мы оказались по разные стороны одного меча, и я этому совсем не рад. Пролилось слишком много крови, чтобы можно было так просто примириться... Но поверь, единственное, чего я хочу - это мир.
       - Весь? - выскочило у Берена.
       Саурон засмеялся.
       - Гортхаур, мир между нами будет, когда один из нас уберется за край последнего берега. Так оно все обернулось, что это, наверное, буду я. Мы по разные стороны одного меча, рукоять держишь ты - не тяни осла за хвост, я готов.
       Саурон задумчиво поиграл вилкой.
       - Ты думаешь, - сказал он, - что это - какая-то жестокая игра? Что я пригласил тебя к обеду в качестве главного блюда, поиздеваться над твоей беспомощностью? Берен, я знаю, что обо мне говорят эльфы. И не буду спорить - я действительно жесток. Но я никогда не творил бессмысленных жестокостей, не делал зла ради зла. Разве самому тебе не приходилось быть жестоким? Вешать мародеров, чтобы не разлагалась армия? Убивать пленных, которых нечем кормить и некому охранять? Пытать захваченных солдат противника, чтобы узнать, не ждет ли вас засада? Всем, кто хочет добиться какой-то цели, приходится быть жестокими. Это как жар во время лихорадки. Когда проходит болезнь - спадает и жар. Мне нет необходимости быть жестоким на севере: там никто не бунтует. Насколько я буду жесток с Дортонионом - зависит от того, как скоро Дортонион прекратит бунтовать. Съешь хотя бы хлеба, Беоринг...
       - Спасибо. Не хочу отвыкать от тюремной пищи. Я ведь наперед знаю, какую песню ты запоешь, Тху. Ты скажешь, что наилучшим образом я послужу своей стране, если стану там наместником Моргота и присягну ему на верность. Ты как дважды два объяснишь мне безнадежность эльфийского дела, а Финрод, измученный голодом и пытками, будет сидеть тут в подтверждение твоей правоты. Ты предложишь мне выбор: ты или Болдог, вернуться в подвал, на воду и ячменную кашу, собственной шкурой проверить мастерство твоих палачей - или каждый день наслаждаться вот такой едой и вином, спать на мягком и страдать только от запора или похмелья. И я знаю, что я выберу, поэтому не хочу отвыкать от тюремной еды. Выблевывать на дыбе прелый ячмень мне будет - не скажу, что приятней, но как-то проще.
       Саурон, откинувшись в кресле, молча слушал его и Берену стоило большого усилия смотреть майя прямо в глаза - зная, что эти глаза способны сделать с ним.
       - Мне очень жаль, Беоринг... - проговорил Гортхаур, небрежно вертя вилку в левой руке. - Мне очень жаль, что такой человек как ты, сражается против меня - а не за. Мало кто может выдержать мое прикосновение и мой взгляд. И когда я заглядываю к человеку в душу, большей частью я вижу там трусость и малодушный быстрый поиск того, что можно мне продать в обмен на свою жизнь. У тебя же есть какой-то щит... Крепкий, как адамант... Любовь? Кто она?
       - Саурон, я запамятовал - про твою матушку я уже говорил, нет? А еще болтают, будто первых орков породили не порченые эльфы, а ты, когда был Морготу женой...
       Гортхаур встал, отодвинул коленом кресло.
       - На мои вопросы отвечают иначе, Берен. У тебя могут быть заблуждения насчет своей особы, но сейчас я легко их развею. Тхуринэйтель, где наш второй гость?
       - Здесь, повелитель, - эльфийская женщина распахнула дверь, пропуская Финрода и двух охранников.
       Фелагунд тоже был вымыт, причесан и одет в чистое. И выглядел таким же спокойным и холодным, как всегда, однако слегка прихрамывал. Волосы его были срезаны коротко, так, что открывали уши, и не совсем ровно.
       - Ну, здравствуй, Пещерный Ваятель, - улыбнулся Саурон. - Не прошу присоединиться к обеду, дело прежде всего. Ведите этих двоих за мной.
       Берен встал, обошел стол и последовал за Сауроном под охраной двух стражей. Отодвигая одно из кресел, якобы освобождая себе путь, он глазами спросил Финрода: сейчас? Тот еле заметно качнул головой.
       Они снова шли коридорами - вроде бы в обратном направлении, к казармам. Финрод, строивший эту крепость, в свое время позаботился о том, чтобы в любое помещение можно было попасть, не высовывая носа на улицу: здесь были злые осенние дожди.
       Когда они достигли конечной цели своего пути, Берен внутренне одобрил свое решение не есть: сейчас бы его непременно вырвало. В этом дворике, мощеном камнем, воняло как на бойне.
       Саурон вышел на закрытую галерейку, опоясывающую двор. Их вывели следом. К двум конвоирам присоединилось еще двое, Берена и Финрода крепко взяли за руки и подвели к перилам.
       - Ах ты... - вырвалось у Берена. Фразу он не закончил - не из страха перед Сауроном, а потому что не нашел достаточно скверного ругательства: все известные казались ему слишком мягкими.
       Дворик по периметру был уставлен деревянными столбами, давно утратившими свой первозданный цвет: верхушки их потемнели от дождей и ветров, а по низу они были густо вымазаны, скорее даже пропитаны, чем-то бурым...
       К двум из этих столбов были привязаны эльфы - Кальмегил и Вилварин; руки заломлены за голову, одежда изодрана, волосы обкромсаны. Им никто не предлагал купания и обеда.
       - Вы знаете, что здесь? - не глядя на Финрода и Берена, спросил Саурон. - Площадка для обучения молодняка. Молодые волчата должны попробовать крови. Волки - ты знаешь это, Берен - обучены кидаться на горло или, если есть приказ брать кого-то живым - валить и кусать за руку. Но молодые волчата этого не умеют. Они будут кусать куда попало. Поднимите решетку!
       Где-то внизу, внутри здания, загрохотала цепь, наматываясь на ворот. Берен почувствовал жжение в горле и холод в животе. Он посмотрел на Финрода - тот не изменился в лице, но глаза стали больные.
       Решетка напротив галерейки перекрывала длинный низкий проход, и сейчас об эту решетку разбилась волна серых мохнатых тел, голодных желтых глаз, острых белых клыков...
       Это были вислоухие щенки размером со среднюю овчарку. Достигнув полного размера, они перерастали телят. Сейчас они сгрудились у решетки, чуя добычу; задние запрыгивали на спины передним, покусывали тех за плечи и за уши, чтобы пробиться вперед; передние просовывали сквозь решетку морды и лапы и поскуливали, требуя свое...
       Берен готов был сам завыть волком от бешенства и собственного бессилия. Словно почувствовав его отчаяние, стражи сильнее заломили ему руки, прижав к перилам. Эльфы стояли у столбов, склонив головы; ни один не посмотрел ни в сторону волчат, ни на галерейку - то ли обессилели, то ли не хотели потешать врагов и вводить друзей в искушение мольбой, промелькнувшей на лице.
       - Беоринг, - обратился к нему Саурон. - Я мог бы сейчас приказать поднять и вторую решетку и заставить вас обоих любоваться тем, что волчата сделают из ваших друзей. Хотя бы в уплату за твои слова. Я знаю, что Финрод при этом не дрогнет. Эльфы имеют свой взгляд на вопрос заложника, вспомни историю с Маэдросом. Он не дрогнет, даже если у этого столба окажется его родной отец, не говоря уж о тебе. Ему будет очень больно, но он не заговорит. Как не заговорил бы ни один из этих эльфов, окажись там, у столба, Финрод. Такова их природа и их понятия о чести. Я знаю, что у тебя эти понятия другие. Ты, конечно, можешь молчать, тебе это ничего не будет стоить. Только им. Твое геройство обойдется тебе дешево: ценой десяти смертей. Ты туда не отправишься и тебя не будут пытать, даю слово. Только они. Итак. Я повторяю вопрос: куда вы шли и зачем? Или ты говоришь, или я велю поднять решетку.
       - Берен, - неподвижным голосом сказал Финрод. - Его слово не стоит ничего. Пока мы в его руках, он всегда сможет заставить тебя ответить на второй вопрос и на третий - до конца; а потом скормить волкам всех нас, а тебя - казнить в Каргонде. Заговорив, ты нас не спасешь.
       - "Нас" - это неверно сказано, Финрод, - усмехнулся Саурон. - Тебя я тоже не собирался отправлять на корм. Ты рискуешь только чужими жизнями, ты покупаешь молчание Берена не за свой счет.
       - Он хочет использовать меня как живую отмычку к Нарготронду, - Финрод на миг прикрыл глаза. - Берен, если ты заговоришь, это может стоить свободы и жизни всем жителям города.
       Берен напрягся всем телом, остро чувствуя свое бессилие. Стражи тоже приложили усилие к тому, чтобы его удержать.
       - Не будь ты так горд, - издевка в голосе Саурона была хорошо скрыта, - Поешь ты хоть немного... может быть, тебе удалось бы своротить эти перила, как тогда, в Сарнадуине, ты своротил коновязь... Ты бы спрыгнул вниз и даже успел бы кого-то убить... Ну, а что дальше?
       - Ном, - просипел Берен. Голос изменил ему. - Я так не могу. Я... буду... говорить. Прошу тебя, Гортхаур, отпусти их...
       - Что-что? Из-за этого лая я не расслышал. Ты сказал, что будешь говорить - а дальше?
       - Отпусти их.
       - Нет, там было еще что-то...
       - Прошу тебя.
       Гортхаур улыбнулся.
       - Как не внять смиренной просьбе.
       Волчата за решеткой зашлись бешеным лаем, увидев, как их пищу отвязывают и уводят. По кивку Саурона Финрода с Береном повели обратно в столовую. Зубы у горца стучали.
       Они сели за стол: Саурон - во главе, Финрода посадили по левую руку, Берена - по правую.
       - Рассказывай, - Гортхаур постукивал пальцами по крышке стола.
       - Сейчас... Во рту сухо, - Берен взял бутыль и кубок, плеснул себе вина, выпил. Он не ел почти сутки - проймет быстро... - Вот ведь как бывает... Обгадишься один раз - а засранцем называют всю жизнь...
       Едва он договорил - в глазах померкло.
       "...так вот, значит, как оно..."
       Темнота, глухая и какая-то смрадная... Берен мотнул головой, устраняясь от источника вони, чихнул...
       - ...напряжение душевных и телесных сил. Молва обычно приписывает такие обмороки женщинам, хотя я по опыту знаю, что они свойственны скорее мужчинам.
       Ох и вонь... От крохотного флакончика, что держала под его носом сауронова эльфийка, несло так, словно туда сто лет мочились все орки севера.
       Саурон. Допрос. Волчата. Эльфы...
       Берен попробовал что-то сказать - горло исторгло слабое рычание.
       Он был в обмороке не дольше нескольких мгновений - вино, растекшееся по столу из опрокинутого им кубка, все еще капало на пол. Но за эти мгновения мучительно изменился целый мир. В чем здесь дело - понять он не мог. И не пытался.
       - Посадите его и налейте еще вина, - распорядился, поднимаясь, Саурон. - Итак, Берен, вернемся к предмету разговора: куда вы шли и зачем?
       Миг паники: куда мы шли? Зачем? Берен забыл. В самом деле, без дураков - забыл! Он рылся в памяти как голодный волк в куче листьев, где живут мыши-полевки. И нашел... О, счастье - нашел!
       - Мы шли в Ангбанд... За Сильмариллом. Я правду говорю! - крикнул он, увидев, что Саурон собирается отдать какое-то распоряжение.
       - Я не верю тебе.
       - Проверь. Сделай как хотел тогда, загляни мне в мысли - я откроюсь!
       - Берен, не надо... - прошептал Финрод. - Ты погубишь Нарготронд.
       - Он, конечно, твой король и его приказ закон, - улыбнулся Тху. - Но вот о чем подумай, Берен: еще неизвестно, помогут ли мне добытые у тебя сведения погубить Нарготронд - а что я отправлю всех, кроме вас двоих, на площадку молодняка - это точно. И вы будете смотреть. Волчата все так же голодны. Выбирай.
       - Ном, - голос изменил. - Прости...
       - Нет, - ответил Финрод.
       - Ты готов? - спросил Саурон.
       - Давай.
       ...Если можно сравнивать - то, наверное, так женщины чувствуют насильника. Саурон вперся в сознание, что называется, в сапогах со шпорами. Он шел напролом, безошибочно отбрасывая ненужное и выщелкивая главное, как зернышко из ореха. Побоище в заимке... Погоня и месть... Назад... Нарготронд... Келегорм и Куруфин... Назад... Дориат. Тингол. Тинувиэль...
       Смех...
       Смех?!!
       Саурон хохотал как человек - закрыв глаза, запрокинув голову. Он не видел, как Берен метнулся в его сторону, не заметил, как охранник ударил горца лицом о стол, заломив руку, и прижал к столешнице. Другой охранник, ухватив Финрода за волосы, приставил к его горлу нож.
       - Значит, ты поимел Лютиэн Тинувиэль? - Саурон снова захохотал. - Много бы я дал, чтобы посмотреть на лицо Тингола в тот миг, когда он узнал, что его дочь спала со смертным!
       - Я много о тебе слышал, Гортхауэр, - холодно произнес Финрод. - Что ты убийца, палач, клятвопреступник и оборотень. А ты еще и любитель подглядывать в щелочку.
       - Я сказал "лицо Тингола", а не что-то другое. - Саурон вытер рукавом проступившие слезы. - О, Пламя вечное, такого нарочно не придумаешь...
       - Я хочу тебе сказать, - прохрипел Берен, - Что я его лица в тот миг не видел и показать не смогу, чем бы ты ни угрожал эльфам. Остальное - да, тут я в твоей воле. Ты что, ни разу не делал этого с женщиной? Или, творя себе hroa, кое о чем подзабыл?
       Саурон сделал знак - их с Финродом отпустили.
       - Тинувиэль и Сильмарилл, - задумчиво сказал майя, переводя взгляд с одного на другого. - Это слишком невероятно для лжи. Так глупо и нелепо не лжет никто, значит, это - правда. Тингол заносчив, глуп и... неважно. Итак, Серебряный Плащ действительно послал тебя на верную смерть? Действительно потребовал принести Сильмарилл?
       Берен молча кивнул.
       - А что если мы загоним Тингола в его собственную ловушку?
       Вот так это и происходит, понял Берен. Ты не успеваешь вовремя убрать глаза - и на миг в них проглядывает согласие, словно любопытная тетка высовывает нос из окошка. И противник успевает это заметить, и ты уже попался... Предателем ты становишься не тогда, когда вслух принимаешь предложение врага - сначала становишься предателем в сердце своем...
       - Тинувиэль... - задумчиво сказал Саурон. - Тинувиэль и Сильмарилл. Я могу дать тебе и то, и другое...
       - Берен, - вмешался Финрод, и лицо его было таким, словно на ресницах вот-вот выступит иней. - Мелькор - отец лжи, а ты говоришь с лучшим его учеником.
       - Ты говоришь, что мы лжем? - Саурон развернулся к эльфу. - А знаешь, почему ты проиграл наш поединок? Потому что сомневался в своей правоте. Кого имеет право обвинять во лжи тот, кто не верит сам себе? Финдарато Инголдо, ты запутался в собственных сетях. Ну же, будь честен сам перед собой: почему ты занимаешься соединением Берена и Лютиэн, с каких пор ты заделался свахой? Да потому что тебя мучит совесть, ибо ты развалил союз Айканаро и Андрет. Я читал, Финдарато, любопытный трактат, захваченный в Каргонде. Запись твоей беседы с одной старухой... Очень, очень возвышенно - особенно учитывая, что ты не позволил брату жениться на ней... Посмотри, Берен, он прячет глаза!
       - Я не прячу глаз, - Финрод впервые проявил какие-то чувства, похожие на гнев. - Просто мне противна, Саурон, на твою проповедь с ножом у горла. Зачем лицемерить? Ты достаточно унизил нас обоих. Ты можешь добиться от Берена того, чего хочешь, выжать из него все, а потом - убить. Что ж, действуй. Не ищи себе оправданий - ведь ты и так прав в своих глазах, а в наших глазах не будешь прав никогда.
       - Говори за себя. Только за себя, Финдарато. Ты торгуешь не своей жизнью, и твое благородство стоит дешево. Даже если я прикончу всех вас - вы пройдете через Чертоги Мандоса и возродитесь в благословенном Амане. А Берен не знает, возродится он или нет, здесь или где-то в кругах иных миров. А если он уйдет в черное ничто, его феа исчезнет без следа? Ты требуешь от него гораздо большей жертвы, чем от себя.
       - Берен, запомни: если Саурон обещает тебе ничто после смерти, за службу ему ты получишь именно ничто.
       - Фью! - Гортхауэр присвистнул. - Меня, лучшего из учеников Отца Лжи, обвиняют в том, что я сдержу свое слово!
       - Ибо это слово очень легко сдержать, Саурон. Ничто - такое добро, которого хватает на всех, - заметил Берен.
       - Я хочу обратить твое внимание на то, что разговоры о ничто с одной стороны и об Исцелении с другой не подкреплены ничем. Это исключительно размышления Финрода, изложенные им в "Атрабет". С того света еще никто не возвращался, Берен. Никто не знает, что случается с вами после смерти. Он говорит - вы уходите за пределы Эа, чтобы принять участие в Третьей Теме. Я говорю: это дар моего Учителя, и вы не привязаны к Третьей теме, а вольны творить каждый свою. Он говорит: отдай жизнь за эльфов. Я говорю: бери от жизни все, что можешь. Он обещает спасение после смерти? Я обещаю Сильмарилл при жизни. Через год, ровно через год ты получишь его и отдашь Тинголу, а Финрод и эти десять уйдут на свободу. Все, что мне от тебя нужно - год службы. Не вся жизнь, только год. Я не требую от тебя вассальной верности - только подчинения. Сделка, Берен. Год службы - в обмен на Сильмарилл и свободу эльфов.
       - И ты не будешь пытаться найти Нарготронд?
       - Плевал я на Нарготронд. Все эти Нарготронды, Гондолины, Дориаты уже обречены. Не мной, не Мелькором - самим ходом истории. Полувеком позже, полувеком раньше - какая разница? Если они будут сидеть в своих горах и не высовываться - они нам не нужны и не опасны. А если они высунутся - мы их накроем в два счета. Мне не нужны сведения о Нарготронде, и я даю тебе слово, что не буду добывать эти сведения. Надо ли добавлять, что в случае твоего отказа именно их добычей я и займусь? По правилу "с паршивой овцы - хоть шерсти клок"? Итак, дай мне слово верно служить в течение года и одного дня - и я клянусь, что, окончив службу, ты получишь Сильмарилл, а эльфы - свободу.
       - Что клятва тому, кто уже нарушил другую, - безжизненным голосом сказал Берен. - Давай поступим иначе, Гортхаур. Давай заключим писаный договор, как делают гномы.
       Саурон щелкнул пальцами.
       - Бумагу и перо!
       Человек с повязкой на левом глазу принес письменные принадлежности.
       - Пиши, - Саурон прошелся вдоль стола. - "Я, Ортхэннер Гортхауэр, Айан'Таэро Айанто Мелькора именем его и во благо Короны Севера заключаю с Береном, сыном Барахира из рода Беора этот договор.
       Со своей стороны обязуюсь:
       - Не причинять никакого вреда одиннадцати эльфам, которые на год и один день остаются в Тол-и-Нгаурхот пленниками в залог исполнения Береном сыном Барахира его части договора. Обязуюсь содержать их так же, как своих воинов и служащих, не притесняя ни в чем, ограничивая лишь их свободу. Перечисли пленников по именам, Берен, чтобы не было путаницы: уговор есть уговор.
       - Финдарато, - послушно проговорил Берен. - Айменел, Эдрахил, Кальмегил, Менельдур, Лауральдо, Вилварин, Эллуин, Аэглос, Нэндил, Лоссар...
       - По истечении года и одного дня, считая со дня заключения договора, обязуюсь отпустить всех заложников на свободу, - продолжал Саурон, когда список имен был составлен, а Берен проверил написание. - Если Берен, сын Барахира, выполнит условия договора со своей стороны. Обязуюсь также предоставить Берену, сыну Барахира, один из трех Камней, именуемых Сильмариллами, в его полную и безраздельную собственность, с каковой он может поступать по своему усмотрению, по истечении года и одного дня считая со дня заключения сего договора.
       С его же стороны требуется:
       - Год и один день служить в Дортонионе в дхол-лэртэ (50) Армии "Хэлгор".
       - Я не буду убивать своих людей, - глухо возразил Берен. - Лучше уж...
       - Я не настаиваю. Напиши: должность и обязанности Берен сын Барахира волен выбирать по своему усмотрению. Хоть писарем, Берен, хоть кухарем - если гордость позволит, мне все равно. Главное, чтобы ты находился при голове армии.
       В случае попытки бегства, самоубийства или бунта со стороны Берена, сына Барахира я, Ортхэннер Гортхауэр, оставляю за собой право поступить с ним и с заложниками по своему усмотрению.
       - Дураком меня считаешь, Саурон? Что тебе помешает перебить их на второй же день, обвинив меня в попытке к бегству?
       - ...Но лишь после того, как вина Берена, сына Барахира, будет установлена при помощи осанвэ. Отказ от осанвэ рассматривается как признание вины.
       - А если меня втихаря удавит Болдог, а тебе скажет, что я покончил с собой?
       Саурон поднял палец.
       - В случае возможного самоубийства допросу с осанвэ будут подвергнуты все окружавшие Берена в последние три дня. Отказ от осанвэ приравнивается к признанию в убийстве.
       Свобода передвижения Берена, сына Барахира, в пределах Дортониона не ограничивается никак, но надзиратель, назначенный мной, Ортхэннером Гортхауэром, должен следовать за ним повсюду. Попытка избавиться от надзирателя дольше, чем на полчаса кряду, приравнивается к попытке к бегству, вина или невиновность будут установлены мной при помощи осанвэ. Попытка уклониться от осанвэ рассматривается как признание вины.
       Берен, сын Барахира, обязан следовать всюду за дхол-лэртэ Армии "Хэлгор". Отказ приравнивается к попытке бунта.
       Берен сын Барахира обязан хранить в тайне существование этого договора. О нем должны знать только он и назначенный мной надзиратель. Нарушение этого пункта договора приравнивается к попытке бунта.
       Нарушение мною, Ортхэннером Гортхауэром, хотя бы одного из пунктов договора снимает с Берена, сына Барахира, все его обязательства по этому договору. Обратное также верно - нарушение Береном, сыном Барахира, его обязательств, снимает с меня все обязательства по данному договору. Ниже: Я, Берен, сын Барахира из рода Беорова, будучи в здравом уме и твердой памяти, признаю за собой все обязательства по этому договору. В знак согласия со всеми пунктами договора - вот моя рука.
       Саурон взял у одноглазого перо и красивыми, размашистыми знаками Феанора - надстрочные и подстрочные хвостики были непомерной длины - вывел свою подпись. Потом снял с пояса кинжал - дивной работы, острейшее лезвие отсвечивало синевой, две змейки переплетались на рукояти - легонько черкнул по ладони - выступила кровь. Вложив кинжал в ножны, провел большим пальцем по кровавой дорожке, оттиснул отпечаток на бумаге рядом с подписью, пододвинул документ Берену. Писарь протянул перо.
       Финрод встретился с Береном глазами - и отвернулся.
       Перо клюнуло чернильницу и вывело подпись: Beren ion Barahir.
       - Ты левша? - удивился Черный Майя.
       - Левша... - подтвердил Берен. - Кривая душа...
       Саурон протянул кинжал, лезвие обожгло. Кровь отпечаталась на бумаге прихотливым узором большого пальца.
       Канцлер свернул бумажку и засунул в кожаный футляр. Берен налил себе полный кубок вина.
       - Поешь, - предложил Саурон.
       - Нет... Ортхэннэр Гортхауэр... Есть я не хочу. Я теперь хочу надраться. По-настоящему.

***

       Гортхауэр встретил их на дороге, там, где начинались Ангродовы Гати, проложенные через Топи Сереха. Илльо почувствовал теплую благодарность: до предела занятый Гортхауэр мог послать к ним навстречу кого угодно - Альфанга или Махтаура... А пришел сам...
       Дорогой он беспечно, как бы небрежно расспрашивал новоприбывших о делах в Аст-Ахэ, но Илльо видел за этими вопросами больше, чем Гортхауэр хотел показать. Беспокойство.
       Велль давно пытался проложить новую гать через топкую трясину недоверия, что пролегла между Учителем и Учеником. Учитель считал, что эльфов следует наконец-то оставить в покое, что после такого жуткого урока, каким была Дагор Бреголлах, они не опасны... Ортхэннэр полагал, что опасность от них перестанет исходить лишь тогда, когда падет последнее из их королевств и лишь разрозненные поселения эльдар останутся в Средиземье. Сыновья Феанаро не успокоятся - а значит, не успокоится Гортхауэр. Велль пытался примирить Ортхэннэра и Мелькора между собой, но не преуспел.
       Они занялись каждый своим - Учитель делами мира, Ученик - делами войны. И стоит ли удивляться, что среди прочих учеников тоже пошли шатания, ибо рано или поздно каждому приходилось выбирать...
       Илльо выбрал после смерти Артаира. Нет, были и другие причины - но эта сработала как спуск самострела. Ортхэннэр прав - нужно как можно скорее кончать с этой войной. Сейчас настало время перебираться сюда - окончательно впрячься в дела дхол-лэртэ армии "Хэлгор".
       Он взял с собой Эрвега - для связи и особо важных поручений; Солля - письмоводителя, способного обнаружить любую ошибку и расхождение в отчетах; даром, что мальчишке не исполнилось и девятнадцати; Этиль, целительницу и Даэйрэт, ее ученицу. Эту последнюю не очень-то хотелось брать, девчонка была не из самых надежных, хотя и талантлива, и проявляла явные склонности к пути Видящей и Помнящей... и немного любопытно было, как она, урожденная горянка, найдет свою некогда родную землю... Но все же она была слабым звеном. Илльо с удовольствием оставил бы ее, если бы Этиль согласилась ехать одна, но они как раз проходили то время обучения, когда учитель и ученик неразлучны. Что ж, придется смириться с ее длинным языком, ее спесью, и - самое неприятное - ее девчоночьей влюбленностью, с которой Илльо просто не знал, что делать. Это было его слабое место: он понятия не имел, что делать с безнадежно влюбленными женщинами. Обет безбрачия, о котором знали все, избавлял его от необходимости говорить "нет", но что делать с плохими стихами, которые он находил порой в комнате, с вышитыми платками, где в нитки вплетены девичьи волосы, с этим вечно восхищенным и пристальным взглядом?
       Правда, после шести дней конной езды стало легче - уставшей до предела Даэйрет охи и вздохи как-то не шли на ум.
       День прибытия все же был испорчен одной неприятной встречей: в Аст-Алхор находился Болдог, прибывший за пополнением своим волкам. Звери должны были привыкнуть к новым проводникам, и Болдог со своей сотней носился по окрестным лесам и горам уже две недели. Ради спокойствия, сказал Ортхэннэр, разумно будет, если в Дортонион отправятся все вместе: Болдог с отрядом и они шестеро.
       Илльо не возразил, хотя Болдог был последним в списке тех, с кем ему хотелось бы разделить дорогу.
       Ортхэннэр вздохнул, разгадав выражение его лица.
       - Нужно потерпеть, - сказал он. - Болдог - далеко не худший из них, и очень скоро ваши дороги разойдутся.
       Илльо кивнул. Использовать иртха - это была печальная необходимость, и Болдог действительно был не худшим из них, но от этого он не делался приятнее. Говорили, что его пояс сплетен из человеческой кожи - и это были еще не самые мерзкие слухи о командире Волчьего Отряда. Илльо не знал, соответствует ли эта сплетня истине. Люди Барахира убили названого брата Илльо, но... есть предел любой мстительности.
       Прошло два дня пустого ожидания, Эрвег и Даэйрэт понемножку начинали беситься, когда приехал Велль.
       Он покидал Дортонион, Илльо ехал ему на смену. Это было уже известно и оговорено.
       Разговор вышел тяжелый. Велль устал.
       - Помнишь, когда-то мы принимали аир, - глухо сказал Велль. - Клинок рыцаря Аст-Ахэ не обагрится кровью старика, женщины или ребенка? Я сломал аир, Илльо. Я отдавал приказы убивать стариков, женщин и детей. Потому что у стариков находились силы пускать в спину стрелы из засады, женщины травили вставших на постой солдат беленой, а дети поджигали конюшни... Мне кажется, эту страну невозможно замирить. Они не боятся оружия и не понимают доброты. У нас только один выход: вырезать в этом краю всех, до последнего младенца - иначе все начнется сначала. Я знаю, что говорю страшные вещи, но когда ты каждый день кого-то теряешь... Они хуже орков. Хуже эльфов... Они как... как волки Болдога, обожающие тех, кто впервые познакомил их с кнутом и дал попробовать крови. Мы потеряли из тайро-ири восемь человек за последние три года - две из них были женщинами! Ученые, целители, описатели земель, как Тавьо или Артаир... им все равно, кого пырнуть ножом. Мы - враги, они не хотят ни задуматься, ни прислушаться... Ты слышал про норпейх, огненный эль?
       - Нет, а что?
       - Хмельной напиток юго-восточных горцев, секрет которого передается от отца к сыну в клане Реганов. Мар-Реган убил своего сына и покончил с собой, чтобы мы не узнали тайны... Глупо... Как будто ради эля мы стали бы пытать их... Это было восемь лет назад - они до сих пор поют об обороне замка Реганов как о великом воинском деянии... Боги неба и земли! Героическая песнь о том, как четверо пьяниц до последней капли крови защищали винный погреб!
       - Да, глупо... - согласился Илльо. - Но ведь кое-кто нам верен. Удалось же набрать целых восемь знамен пехоты из местных жителей, и орудийная обслуга состоит из них больше, чем на три четверти...
       - Угу... А что ты еще знаешь? Например, знаешь, что в эти части набраны те, чьи деревни объявлены деревнями-заложниками, и при малейшем признаке бунта будут уничтожены?
       - Да. И я прекрасно понимаю, насколько это ненадежно. Не беспокойся, я давно ищу другие решения.
       - И много нашел?
       - Пока не очень...
       - Надеешься на детишек?
       - И на них тоже. Когда они начнут возвращаться десятками - а не единицами, как сейчас... Поднимутся ли у них руки на своих детей?
       Велль тяжело глянул исподлобья.
       - Боюсь, что не только поднимутся, но и опустятся.
       Он встал и пошел к выходу. Уже открыв дверь, добавил:
       - Фрекарту не доверяй ни в чем. Это редкостная мразь.
       Илльо остался один. Налил себе еще эля и встал у окна, разглядывая реку и ее гористые берега сквозь витраж.
       Велль... С ним было хуже, чем думал Илльо. Что ж, иногда ломаются и сильные.

Корни дуба крепки,
Но пурпурный вереск
Покрыл их...

       Значит, ему и в самом деле пора на север...
       Илльо не услышал ничего нового из его уст. Да, беоринги покоряются с трудом; да, смерть или уход их вождя Берена ничего не изменили - точнее, перелом наступил до того как Берен исчез. Да, в их надежности, скорее всего, придется сомневаться до самого конца... Ошибка Велля и многих других в том, что они не любят эту страну. Они собирают здесь войска и подати, а сами думают - скорей бы отвоевать и домой.
       С Илльо было иначе. Он сумел полюбить и хотя бы отчасти сумел понять. Еще тогда, когда они брали укрепления Барахира в долине Ладроса, при замке Кэллаган - он успел влюбиться в эту страну. Горцы умеют любить самозабвенно и яростно, так же, как рыцари Аст-Ахэ... Но они - варвары, и не умеют нарядить свою любовь в высокие слова. Она предстает им во всей своей нагой простоте, и действуют они просто: это наша земля, мы ее любим; а раз любим - режь северян. Можно даже сказать, что они ревнуют свою землю к чужим... Илльо нравилась баллада об огненном эле. Он тоже не уступил бы врагам секретов своего мастерства.
       Конечно, дело портили такие отбросы, как Фрекарт и Болдог. Первое время они были нужны, но сейчас... Сейчас пора отказываться от насилия как от главного инструмента. Учитывая то, что на один случай оправданного насилия приходится десять случаев неоправданного. Фрекарт думает только о том, как набить сундук и брюхо, Болдог... Ладно, Болдог и его волки на какое-то время понадобятся...
       Гортхауэр по дороге сюда намекал на то, что легче будет внушить дортонионцам новую любовь, если отнять у них старую, и как будто у него есть способ это сделать... Но Илльо по дороге сюда ничего не знал о секрете Гортхауэра и рассчитывал только на себя. На свой ум, на свою способность внушать любовь и уважение, на... да что там - и на свою кровь тоже. Он эльф обликом, на Севере это ему поначалу мешало. Пока он не попал в Аст-Ахэ, приходилось бороться за право на жизнь. Но здесь, в южных землях, где народ воспитан в духе почтения к эльфам... Здесь это должно ему крепко помочь.
       "Я люблю тебя, Дортонион", - прошептал он, глядя на восточный берег. - "И ты тоже полюбишь меня"...

***

       - Вот так это делается, почтенный Болдог. И неплохо будет, если ты этому научишься. Потому что мертвый враг - это всего лишь мертвый враг, а живой и правильно использованный - подобен дыханию чумы в лагере противника. Дортонион будет усмирен тем же оружием, каким он оказывал нам сопротивление: личной и вассальной преданностью жителей. Вооруженные силы по сравнению с этим - ничто, ибо оружие держат в руках люди, а людьми движут их страсти. Нужно только найти самую крепкую из этих нитей - и потянуть за нее. Ты переломал бы Беорингу все кости - но не добился бы ни слова. Я, не повредив ни дюйма кожи и плоти, получил ценные сведения о Нарготронде и Дориате, об отношениях между эльфийскими королевствами, и заложил основу одной из грядущих побед.
       - Повелитель воинов, - вздохнул Болдог. - Я - всего лишь старый орк, головорез и рубака... Но на этот счет и у меня есть свои мысли, и я тебе их выскажу, если ты мне позволишь. Отправлять Беоринга в Дортонион, как ты задумал - это все равно что кидать дрожжи в выгребную яму. Не спорю, есть люди, которых можно использовать. Большая их часть - такова. Но не Беоринг. Ты же видел его, Повелитель. Он - сумасшедший.
       - Ты хотел сказать - одержимый или что-то в этом роде? - вмешалась Тхуринэйтель.
       - Молчи, женщина... Пусть будет одержимый. Неважно. Я гонялся за ним три года - и не мог его взять, потому что никогда нельзя было сказать, где он появится и что будет делать. Нельзя было понять, что у него на уме... Хотя бы взять историю его бегства из Дортониона - никто и представить себе не мог, что через Горгорат и Нан-Дунгортэб можно пройти. Что можно укрыться в Дориате... Что можно пойти в Ангбанд добывать Сильмарилл малым отрядом... да еще втравить в это дело эльфийского короля... Когда ты рассказал - я поверил тебе сразу, потому что на Берена это похоже: делать такое, что на уши не натянешь. Но именно поэтому, Повелитель - убей его как можно скорее, насади голову на кол и поставь у ворот Каргонда - тогда, может, он и послужит к нашей пользе.
       - Не оставляешь мыслей свести с ним счеты, а, Болдог? - спросила Тхуринэйтель.
       - А тебе чешется затащить его в постель? Не волнуйся, после Тинголовой дочки он и пальцем не коснется такой волчьей суки, как ты.
       - Заткнись, старый кобель.
       Гортхауэр грохнул по столу основанием оловянного кубка.
       - Заткнитесь оба, - сказал он. - Я понял твои возражения, Болдог. Можешь идти. Тхуринэйтель, останься.
       Женщина бесшумно пересекла комнату, села в кресло, которое покинул хлопнувший дверью Болдог.
       - Ты, конечно, доложишь обо всем, что здесь произошло.
       Уголки узких, бледноватых губ приподнялись. Женщина кивнула - одними веками.
       - А ты бы пожелал это скрыть, Айан'таэро? От Владыки?
       - Я не намеревался скрывать этого, - раздраженно проговорил майя.
       - Но хотел бы сначала сделать желаемое, а потом поставить Владыку перед свершившимся. Это объяснимо.
       - Тебе не понять. - Глаза его сверкнули из-под нарочито беспорядочной копны черных волос - многие, многие девицы в Аст-Ахэ вздыхали по этим волосам; многие юноши тоже.
       - Ты хочешь его?
       Тхуринэйтель снова улыбнулась одними уголками губ, снова кивнула одними веками.
       - Возьми, если сможешь.
       Женщина удивленно приподняла ресницы.
       - Мне кажется, ты держишь его, используя приманкой эту его эльфийскую любовь...
       - Мне нужно, чтобы под конец он был от нее свободен. Не сразу. У него долго не было женщин, поэтому Лютиэн... произвела сильное впечатление. Ты должна оказаться сильнее.
       - Это хороший подарок, - промурлыкала красавица.
       Рука Гортхауэра черной змеей метнулась вперед, Тхуринэйтель вскрикнула от неожиданности. Гортхауэр рывком притянул ее к себе, глаза его оказались близко-близко.
       - Это не подарок, запомни. Если ты возьмешься за это - а ты вызвалась на это добровольно - ты должна будешь добиться своего. И горе тебе, если ты при этом повредишь ему.
       Тхуринэйтель немного подумала.
       - Я могу брать его только так, как женщина берет мужчину?
       - Ты можешь брать его как угодно, - улыбнулся Гортхауэр. - В том числе и тем способом, который тебе нравится больше всего. Но только с его согласия, и никак иначе. И не увлекайся. Он нужен мне живым. Он должен прожить еще долго.
       - Он проживет долго... - промурлыкала она. - Если ты мне разрешишь обменяться с ним кровью...
       - Не разрешаю! - отрезал Гортхауэр. - Он должен остаться человеком по плоти. До конца.
       - А если я спрошу Владыку? И он разрешит мне другое?
       - Попробуй только, - глаза Гортхауэра сошлись в узкие щелочки. - Попробуй!
       - Учителю кое-что известно о твоих делах, - проговорила Тхуринэйтель. - Как ты думаешь, он может решить, что ты стремишься обойтись без него?
       - Ступай и доноси, - процедил сквозь зубы Гортхауэр. - Если Владыке что-то известно, то от меня. Если он вздумает меня допросить, он не узнает ничего, о чем бы я не сообщил сам. Но если я узнаю, что мои неприятности имеют причиной твое донесение...
       - Достаточно, - сказала Тхуринэйтель. - Ты меня убедил. Итак, Беоринг мой...
       - Да. И если ты испортишь дело, наказание - тоже твое.
       Тхуринэйтель кивнула - и выскользнула из комнаты. Легкие ножки не издавали ни звука - только ткань шелестела на ходу.

***

       Берен пил уже три дня. Вина с едой доставляли вдоволь - не для того, чтобы нализаться в стельку, как ему хотелось бы, но вполне достаточно для легкого звона в голове. И уже не так мучительно было сознание собственной низости.
       В надзиратели ему назначили эту эльфийскую женщину, Тхуринэйтель. Что-то с ней было не так, Берен никак не мог понять что... Он не спрашивал - боялся - что с ней сделали, чтобы она служила Морготу. Она была верна Саурону, иначе ей не быть надзирателем - но беоринг не мог прекратить смотреть на нее как на товарища по несчастью. И не мог при этом смотреть на нее только так...
       Она сказала, что в глазах всех непосвященных они должны быть любовниками. Только так можно было оправдать их постоянное пребывание вместе. И было видно, что она и в самом деле не прочь. Берен знал, что, угрожая жизни того, кто тебе дороже всех - или почти всех - можно сломать любого. Тем паче женщину, хоть бы и эльфийскую. Но чем, какими чарами можно сделать эльфийскую женщину похотливой?
       А своего желания она не скрывала. С первого же дня, когда, проспавшись, он обнаружил себя раздетым в постели, а ее - рядом, на неразобранной половине кровати, в темно-красном платье из тонкой ткани, в серьгах и запястьях. Он не решался вылезти из-под одеяла, потому что одежда его была на лавке, далеко, а она, посмеявшись над его смущением, напомнила, что уже видела его в бане, и ничего удивительного он ей не покажет, хотя и красив, и хорошо сложен, и нравится ей - она сама не знает, почему.
       Самым скверным во всем этом было то, что он к ней чувствовал то же самое. Даже если бы она не призывала - его все равно влекли бы линии ее стройных бедер под узким платьем, маленькие тонкие ладони и ямка между ключиц, открытая вырезом воротника.
       Он решил, что будет бороться с этим. Нужно сохранить верность хоть кому-то. Хоть в чем-то...
       Вместе с ней, с позволения Саурона он проверил, как содержат эльфов, заточенных в башне. Саурон сдержал свое обещание: эльфы не подвергались ни унизительному обращению, ни лишениям. Их комнаты были тесными, но светлыми, окна - в глухих решетках, но узников не держали в оковах, каждому дали теплую постель и хорошую одежду. Их не пытали и не морили голодом, еду доставляли с солдатской кухни - грубую и однообразную, но сытную. Берен не знал, изменится ли это положение, когда он уедет. Надеялся, что до какого-то времени - нет.
       Но, несмотря на отсутствие лишений (кроме свободы), эльфы были... даже не печальны... Берен не знал, как это назвать. Если бы кто-то из людей проводил время как они - часами, сутками, сидя на коленях или скрестив ноги, с закрытыми глазами или направив взгляд куда-то в неведомое - Берен решил бы, что такой человек сошел с ума или желает уморить себя, полностью истребив свою волю к жизни. Но Саурон успокоил его, сказав, что такое сосредоточение для эльфов - обычное дело. Многие из них способны даже отказаться от пищи и воды на целые недели, замедлив дыхание и сердцебиение настолько, что казалось - перед тобой мраморная статуя или мертвец. Мыслями они в это время странствуют в прошлом.
       - Ты можешь войти. Попробовать поговорить, если хочешь.
       Берен вошел в камеру к Финроду. Заключенный не шелохнулся, когда дверь открылась. Не сказал ни слова, и даже ресницы не дрогнули, когда Берен сел с ним рядом на постель.
       Человек коснулся его руки - нет, эльф не замедлял хода своей крови, рука его была теплой. Но от всего мира он отрешился.
       Он не знал, о чем говорить. Беседу подслушивали, поэтому ничего по-настоящему важного говорить было нельзя. У Берена было такое чувство, что по-настоящему важных вещей он и не знает. Темная, давящая воля Саурона, мгновенно проникала в разум, стоило только на миг ослабить сопротивление - и Берен боялся говорить с Финродом мыслями. Постоянно пребывая в средоточии сауроновой воли, горец впервые в жизни пожалел орков.
       - Вы остаетесь в заложниках, - сказал он.
       Эльф не ответил.
       - Пройдет год и день - и вас отпустят. Я не знаю, можно ли верить в этом Саурону. Но мне больше ничего не остается, кроме как поверить ему.
       Ни слова.
       Берен изнывал от отчаяния. Если бы Финрод обозвал его предателем, плюнул в лицо, съездил по уху - ему стало бы легче. Наверное.
       - Ты знаешь, почему я согласился. Это ради вас, - беспомощно проговорил он.
       Эльф не двинулся, даже дыхание его не участилось.
       Тхуринэйтель разбудила его ночью - сказала, что он стонал и метался во сне.
       С этого дня вернулись ночные кошмары. Эльфийка готовила сонное зелье, заставляла пить. Иногда помогало, иногда нет.
       ...На этот раз еду не принесли в комнату. Пришла Тхуринэйтель.
       - Повелитель зовет к обеду, - сказала она. - Он желает кое-кого тебе представить...

***

       - Я познакомлю тебя кое-с кем, - сказал Гортхауэр. - Предупреждаю, это будет испытанием... для вас обоих.
       - Почему? - спросил Илльо. - Кто он?
       - Он - человек... Из народа Беора... - Гортхауэр явно не хотел говорить больше. - Он много пострадал в ходе этой войны... Для него она длилась очень долго. Он ненавидит нас.
       Ортхэннер поднял голову, и взгляд его - открытый, даже распахнутый - обдал Илльо словно порывом свежего ветра. Гортхауэр действительно хотел спасти эту душу. Действительно нуждался в помощи.
       Илльо в сердце своем поклялся, что поможет ему. Кем бы ни был этот человек, хоть головорезом из шайки Барахира.
       - Идем, - сказал Ортхэннер.
       По дороге в обеденную залу он продолжал говорить.
       - Он был захвачен недавно, и мне пришлось... обойтись с ним жестко. Ты сам понимаешь, как он теперь относится ко мне. Поэтому - я не могу. Кроме тебя, мне положиться не на кого... Эрвег слишком горяч, Солль - еще мальчик, Этиль... У нее лучше получается убеждать примером, чем словами... А главное...
       Илльо внутренне напрягся.
       - Он ведь из эдайн, - продолжал Гортхауэр. - У него своего рода слабость к эльфам...
       Илльо кивнул.
       ...В деревне поначалу было трудно: невежды болтали о "проклятой", "порченой" крови. Мальчишки собирались всемером на одного и били. Пришлось потрудиться, чтобы заставить принимать себя всерьез, уважать и со временем - даже любить. Он мог бы даже наследовать отцу, хотя поначалу всем казалось, что об этом не должно быть и речи. Умри отец вскоре после матери - младенца Илльо зарезали бы в первый же день. Но уже в десять лет он верховодил всеми мальчишками деревни. Он мог бы наследовать отцу, сделаться вождем Белых Лис - но он отказался в пользу сводного брата, ибо желал большего.
       В Аст-Ахэ Учитель принял Илльо по особой просьбе отца, не в четырнадцать лет, как обычно, а в десять. Твердыня была совсем иной. Там никто не попрекал эльфийской кровью, ее признаки вызывали скорее доброжелательное любопытство, даже некоторый интерес у девушек. И у юношей. Илльо долго не мог понять природу этого любопытства - эльфы созревают поздно. А впрочем, это было неважно: вступая в Орден, Илльо дал обет безбрачия.

Корни аира,
Пронзая бесплодный песок,
Чистую влагу пьют.

       Все сочли это порывом высокого благородства. Илльо рассуждал немного иначе: семья тяготила бы его. Связь без семьи - этому противилась его природа.
       Поначалу он изо всех сил хотел быть человеком. Да и как он мог бы быть эльфом - рожденный от человека, воспитанный в Твердыне... Но в мыслях, движениях, в разных мелочах, заметных порой только ему - прорывалось... что-то. И он научился это использовать. Он любил тайну, прохладный папоротник. Таинственность, одновременно влекла людей и удерживала их на некотором расстоянии. А внешность, бесспорно эльфийская, добавляла ему таинственности.
       В трапезной уже присутствовали все остальные. Эрвег, Солль, Этиль, Даэйрет... Человек, с которым собирались познакомить Илльо, вошел почти одновременно, через другую дверь. Тхуринэйтель сопровождала его.
       Выглядел он как... как обычный беоринг. Высокий, немного сутулится, но смотрит открыто, не пряча глаз. Серые глаза, темные волосы, прорезанные седыми прядями. Ранние морщины - в углах глаз и между бровей.
       - Suilad, - полуэльф решил сделать первый шаг. - Меня зовут Илльо.
       - А меня - вот так зовут, - человек показал, как подманивают пальцем, потом с грохотом отодвинул стул и сел. Илльо последовал его примеру, не желая, чтобы первая же дерзость сломала трапезу и беседу.
       - Это Берен, сын Барахира, - легко, почти небрежно сообщил Ортхэннер.
       Даэйрет уронила вилку. Самая младшая, она хуже всех держала себя в руках.
       - Наемный убийца нолдор... - вырвалось у нее.
       - Ошибаешься, малышка, - Берен, как ни в чем не бывало, обмакнул кусок хлеба в подливу. - Наняли меня Гортхаур, а для нолдор я убивал по зову сердца.
       Илльо взглядом в упор вызвал Берена на встречный взгляд.
       - Я рад тебя видеть, - сказал он.
       - Здесь все были рады. Болдог чуть не прослезился.
       - Давно мечтал скрестить с тобой меч, - поддел Илльо, и горец вскинул голову.
       Есть! Попал.
       - У тебя будет случай, - широко улыбнулся Гортхауэр. - Пойти танцевать с мечами можно хоть сегодня, через час-другой после трапезы.
       - А зачем ждать? - вдруг сказал Илльо. - Я, например, не хочу есть.
       - Я тоже, - Берен поднялся одновременно с ним. - Пойдем.
       Илльо взглядом спросил разрешения у Гортхауэра и тот кивнул: можно. Эрвег не смог устоять перед соблазном посмотреть, и, само собой, увязалась Даэйрэт. К ним присоединилась и Тхуринэйтель.
       Дорога в зал для занятий была Илльо знакома - он застал этот зал еще таким, каким его покинули эльфы, и проследил за тем, чтобы там ничего не изменилось. Чтобы орки не тронули деревянных болванов на цепях, не разворовали затупленные учебные мечи и не загадили пол. Им здесь вообще не давали воли - Гортхауэр, штурмуя этот замок, хотел его взять целым и невредимым, со всеми запасами и сокровищами.
       Илльо никому не уступил первенства. Он выбрал длинный и тонкий эльфийский меч, и, еще не глядя на Берена, знал, что тот выбрал такой же. Этот зал не обогревался ничем, кроме тепла разгоряченных поединками тел, и сейчас в пустом и полутемном помещении было холодно; с дыханием из губ вырывался пар, но Илльо сбросил куртку и рубашку, чтобы они не пропахли потом, и то же самое сделал Берен. На его груди и животе было несколько синяков - кто-то недавно бил его под вздох. Похоже, двигаться ему это не мешало. Гортхауэру действительно пришлось обойтись с ним жестко - но в целом ему посчастливилось: Илльо встречал людей, с которыми Гортхауэру пришлось обойтись еще жестче. Хорошо, если через месяц лечения они вставали на ноги. Что поделать, война есть война.
       - Шлемы, наручи? - спросил Илльо.
       Берен пожал плечами.
       - Что мы, щенки?
       Илльо обрадовался. Он не любил на учебном круге пользоваться защитными приспособлениями. Лучше все время сражаться так, словно доспехов, даже самых легких, на тебе нет. А Берен едва ли настолько неумел, чтобы убить его случайно и настолько глуп, чтобы убить его нарочно.
       С первых же звонких ударов он понял: перед ним мечник далеко не средней руки. Берен двигался быстро, наносил удары сильные и хлесткие, Илльо отбивал их не без труда. Отбивал и радовался тому, какой хороший противник ему достался. Он умел радоваться таким вещам.
       По его знаку Эрвег отпустил с крюка первого болвана. Без предупреждения, без слова - но Берен вовремя заметил несущуюся к нему тень и увернулся. Отразил два выпада Илльо - болван понесся обратно на закрепленной в потолочной балке цепи. Берен шатнулся, пропуская его перед собой, и, восстанавливая равновесие, ударил по нему мечом. Потом отскочил и держался так, чтобы болван раскачивался на пути Илльо, мешая тому сражаться.
       Эрвег и Даэйрэт отпустили еще двух болванов - те были закреплены в других местах и раскачивались по другим линиям. Совместное движение всех трех стало настолько непредсказуемым, что Илльо первым пропустил одного и получил вскользь по левому плечу. Упав в опилки, он тут же откатился подальше: Берен не собирался великодушничать, позволяя ему встать; а впрочем, по неписаным правилам учений в Аст-Ахэ так и должно было поступить: ведь в настоящем бою тоже не будет игр в благородство. Откатившись, Илльо вскочил и снова кинулся в атаку. Тени метались в такт рывкам факельного пламени. Клинки разбрасывали искры. У обоих противников было уже по два поражения. Берен нападал очертя голову. Неужели он и в настоящем бою держится правила "лучше два трупа, чем ни одного"? Едва ли. Так он не протянул бы в одиночку четыре года.
       Манера боя у него была похожа на эльфийскую - что неудивительно - однако он больше, чем эльфы, полагался на рубящие удары. Эльфы только в общей свалке рубили сплеча, в поединке они предпочитали глубокие колющие выпады, нацеленные в сочленение доспехов. Если такой удар поражал насмерть - то смерть была мгновенной, если он ранил, рана выходила чистой и легкой. А в рубке острый меч размашистым ударом кромсает все: доспехи, плоть, кости... И хорошо, если быстро истекаешь кровью - а ведь можно умирать часами...
       Но колющий удар - это роскошь, которую может себе позволить только мастер. Берен был мастером, но не был любителем роскоши. Ему было все равно, как достать противника, главное - достать. Действенность подобных ударов он когда-то познал на себе: от плеча через всю грудь тянулся шрам.
       Однако же уставать он начал первым. То ли беседы с Гортхауэром не прошли так просто, как он поначалу показывал, то ли он скверно выспался, потому что начал сбиваться с дыхания. Чтобы не унижать его поражением, Илльо прекратил поединок. Закончить вовремя, так, чтобы никому не было обидно - тоже искусство.
       Когда Берен ставил меч в прорезь стойки, Илльо увидел на его спине старые рубцы и свежие синяки: широкие и длинные, как от дубины. Илльо понял горячность, с которой противник кидался вперед: тот знал, что быстро ослабеет от боли.
       - Это было прекрасно, Беоринг, - Эрвег несколько раз хлопнул в ладоши. - И я хочу.
       - Как-нибудь в другой раз, - проворчал Берен, надевая рубашку. - Благодарю тебя, Илльо.
       - И я тебя, - рыцарь Аст-Ахэ улыбнулся.
       Вчетвером они поймали и снова закрепили под стенами всех болванов.
       - Ну что, мы вернемся к ужину или подождем, пока все совсем остынет? - недовольным голоском спросила Даэйрэт.
       За ужином Беоринг был чуть-чуть дружелюбней. Илльо не знал, как его взяли, но легко было догадаться: захват и допрос оказались унизительными, и воин почувствовал себя никчемным. Чтобы воспрянуть духом хоть немного, ему требовалось ощутить ладонью тяжесть пусть и учебного, но клинка - и в поединке с настоящим противником выбить из себя накопившуюся глухую ярость.
       Но теперь испортить обед решил Эрвег.
       - Ты знаешь, кто мы? - спросил он, когда все ели мясо. - Ты когда-нибудь убивал таких, как мы?
       Берен прожевал и кивнул:
       - Я убил четверых ваших.
       - Ты, наверное, не помнишь среди них золотоволосого юношу, почти мальчика...
       - Я помню каждого, кого убил, - тихо сказал Берен. - Орки не в счет. Этот золотоволосый погиб от удара в лицо, так?
       Эрвег сжал в кулаке свой кусок хлеба.
       - Да.
       - Рубился он как большой, - Берен налил себе пива. - И убил его не я, а Хаталдир. Тоже совсем зеленый. Когда вы загнали нас в леса, ему и семнадцати не сравнялось.
       - Артаир был моим побратимом.
       - Я схоронил двоих побратимов. Если не говорить о братьях и об отце.
       Илльо поймал взгляд Ортхэннера, сидящего во главе стола. Тот слегка пожал плечами: "Я же говорил..." Когда Берен и Тхуринэйтель удалились, Гортхауэр наконец-то объяснился.
       - Я знаю, вы все удивляетесь, как он оказался здесь, этот человек. Я и сам удивился, когда орки привели его две недели назад. Его схватили не так далеко отсюда, он шел на север. Орки... ну, вы знаете, что такое орки. Однако им не удалось заставить его говорить. Это сделал я. Вы знаете, что эдайн воображают меня чудовищем - смердящим ходячим мертвецом. Когда Тхуринэйтель лечила его, а я приходил - он еще не знал, кто я такой. Молчать он просто устал, и поведал мне свое горе, рассчитывая, что когда Тху - то есть, я, - узнает, кто он, и зачем идет на север - то казнит его немедля.
       Гортхауэр обвел всех взглядом.
       - Мы знаем, что осенью он пропал из Дортониона. Оказывается, ему удалось пересечь Горы Страха и Дунгортэбскую пустошь. Его приключения по ту сторону гор еще удивительней, чем то, что он творил по эту. Случай занес его в потаенное королевство Дориат...
       - Не может быть! - вырвалось у Даэйрэт.
       - Помолчи, - шикнул Солль.
       - И там, в Дориате он встретил дочь короля Тингола, Лютиэн Тинувиэль, которую эльфы считают прекраснейшей в Средиземье... - Гортхауэр снова обвел всех взглядом. - И Берен полюбил ее. Это кажется невероятным, но она тоже полюбила его. Лето они провели там, но прежний воздыхатель Лютиэн выследил их и выдал ее отцу. Берену пришлось сделать то, что он и так собирался сделать - попросить у Тингола ее руки.
       Легкая насмешка просквозила в словах Гортхауэра. Усмехнулись и слушатели: спесь Тингола была известна широко.
       - Государь Тингол, - Гортхауэр сейчас был ядовитей скорпиона. - Послал Берена за свадебным выкупом. "Принеси мне Сильмарилл из короны Моргота", - так он сказал, - "и тогда моя дочь станет твоей женой".
       - Тингол... - скривил губы Эрвег.
       Элу Тингол, один их трех проклятых. Не самый виновный - тот уже мертв - но все же...
       - Он послал его на верную смерть? - не веря своим ушам, спросила Этиль.
       - Он же эльф! - напомнил Солль. - Для них брак с человеком ничем не лучше скотоложества.
       - Солль, - Эрвег явно пнул его ногой под столом. Солль посмотрел на Илльо, понял, какую глупость сморозил и извинился, покраснев.
       - Итак, - Илльо решил поскорее заболтать эту глупость. - Берен покинул Дориат и в одиночку отправился обратно на север?
       - Да, - кивнул Гортхауэр. - Но не через перевалы, а через Теснину Сириона.
       - Что за любовь, - вздохнула Этиль.
       - Что за глупость, - фыркнул Эрвег.
       - Он знал, что горы хорошо охраняются, а здесь стражи меньше, - вступился за Берена Гортхауэр. - А что я вижу всю долину - не знал... И орки схватили его.
       - И что с ним будет дальше? - спросил Солль.
       Никого не удивил рассказ Гортхауэра. Нет, известие о любви человека и эльфийской принцессы было, конечно, потрясающим, а что до всего остального - юные рыцари Аст-Ахэ знали не одну историю о пленниках, потрясенных великодушием Гортхауэра и мудростью Учителя...
       - Я хочу дать ему Сильмарилл, - просто сказал Гортхауэр. - Я условился с ним, что он будет мне служить в течение года и одного дня, а по истечении этого срока получит Камень.
       - А Учитель знает? - спросил Илльо. Гортхауэр развел руками:
       - Мне пришлось пообещать за него. Но я почти уверен, что он согласится.
       Илльо кивнул. Такое решение было не просто благородным, но и в высшей степени разумным. Последствия передачи Камня Тинголу и брака обращенного дортонионского князя Берена с дочерью короля синдар он представил себе мгновенно. И пятидесяти лет не пройдет, как Камень вернется...
       - А он обратился? - спросила Этиль.
       - Да ты что, кто же обращается в такой короткий срок? - вскинул брови Эрвег.
       - Он всего лишь обязался служить. Обращение - дело времени. И ваше тоже, Этиль. Он поедет в Дортонион вместе с вами. Не торопите его, не принуждайте участвовать в вечерних Беседах... Просто ведите себя так, как подобает Рыцарям Аст-Ахэ...
       Гортхауэр встал и подарил всем еще один взгляд.
       - Я надеюсь на вас, - сказал он.
       - Наши сердца в ладонях Учителя, - ответили они, вытянув сложенные вместе ладони вперед.
       Все вышли. Илльо получил мысленный приказ - останься - и задержался. Гортхауэр неспешно ходил по комнате, сложив за спиной руки - ожидал, что Илльо заговорит первым.
       - Ты не все сказал, - поделился своей мыслью Илльо.
       - Верно, - Гортхауэр повернулся, и на лице его была улыбка.
       Он достал из рукава свернутый трубкой пергамент и протянул его Илльо. Тот пробежал глазами первые строчки - он знал синдарин: "Я, Ортхэннер Гортхауэр, Айан'таэро Айанто Мелькора именем его и во благо Короны Севера заключаю с Береном, сыном Барахира из рода Беора этот договор..." - потом начал читать дальше...
       - Невероятно, - прошептал он. - Финрод и в самом деле здесь, у тебя?
       Гортхауэр кивнул.
       - Ключ к Нарготронду, - прошептал Илльо.
       - Да, - согласился Гортхауэр. - И ко многим другим эльфийским секретам.
       - Учитель знает?
       - Узнает... скоро... Не думай об этом, Илльо, это наши с ним дела. Думай о Беоринге, это одна из твоих задач. Я показал тебе договор, чтобы ты до конца понимал, что Беорингом движет. Любовь и отчаяние - да, несомненно; но еще - верность. Все остальные могут заблуждаться на его счет, но не ты.
       - Кто еще знает?
       - Тхуринэйтель. Она - надзиратель от Учителя. Но она будет молчать, и ты не подавай виду, что знаешь больше остальных.
       - Ему придется нелегко... - Илльо вернул Гортхауэру свиток.
       - Несомненно. Но и тебе тоже. Илльо, ты видел когда-нибудь, как холостят быков?
       Илльо покачал головой.
       - Поучительное зрелище. Быка запрягают в ярмо, к которому привязывают тяжелый груз... Все равно какой - бревно, камень... Стреноживают и отрезают ядра. А потом одним ударом топора разрубают путы на ногах - и бык прет... Не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, выставив рога - морда в пене, глаза налиты кровью и кровь стекает по ногам... Прет до тех пор, пока не выбьется из сил. И вот тогда любой ребенок способен взять его за кольцо в носу и вести куда угодно: он уже не бык, он вол, тихий и покорный...
       Гортхауэр подошел к сидящему Илльо и легко коснулся его плеча свитком договора.
       - Главное - не пропустить тот момент, когда бык попрет, Илльо.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала