Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 11. Лютиэн

       Сон ей приснился - длинный, тяжкий и страшный, как ноябрьская ночь.
       Ей снились глаза. Светло-серые, в синеву, прозрачные и пристальные - смотрели, не мигая, словно ощупывали железными пальцами душу - и душа в страхе билась о своды разума, грозя сломать балки и вырваться в ледяной простор смертного безумия.
       Она попробовала освободиться - но не сумела. Она прислушалась к своему телу - тело, скрученное веревками, отозвалось болью. Это было не ее тело. Она была не собой. Где-то рядом ощущалось присутствие других, но очень глухо, потому что Глаза держали неотрывно, и кроме них, в ее мире ничего не могло существовать.
       Не-она срывалась в ужас. Ледяная могила оскалилась под ногами, обрушился сбитый наст, понеслись мимо-вверх ледяные стены, соскользнули судорожно вцепившиеся в лед пальцы. Когда-то не-с-ней это приключилось на самом деле. Когда-то не-она застряла меж льдом и камнем как клин в пазу. Чтобы остаться в этой трещине - с морозным облачком дыхания вырвался стон, почти вой - НАВСЕГДА!
       Глаза обещали спасение. Твердую, надежную опору. Требовалась лишь малость - дать согласие. Открыться навстречу, позволить вытащить себя из безнадежности. Такая малость...
       И Не-она всем своим существом обратилась к Ней, обращение было ясным, словно громко позвали по имени:
       - Тинувиэль!
       Она знала: принимать спасение от Этого - нельзя. Никакой ценой.
       И знала, что Глаза не лгут: они действительно способны были раздавить, сокрушить, уничтожить...
       Но гибель была единственным выходом для...
       Для Берена.
       Ясно-ясно, как будто сорвали дымную завесу - она увидела, что Не-она - это Берен.
       Он звал ее. И что она могла ответить? "Держись"?
       Держись, сказала она. Не пускай его в себя, потому что смерть, которой он грозится - это дар Единого, а то, что он сулит - это хуже смерти.
       Ей было больно это говорить. Она плакала.
       Это была своя боль, а потом пришла его - издалека, но очень явственно, и она закричала, хотя он сдержался.
       И Не-она сказала его голосом:
       - Ну, что присел, ублюдок? Замучился меня пытать?
       Лютиэн крикнула - и проснулась.
       В спальне было холодно, но она вспотела, как в бане. Сердце билось болезненно и часто. Руки дрожали, отголоски боли пробегали по ним от плеч до пальцев.
       Лютиэн не сомневалась ни мгновения: сон, приснившийся ей - правда. Один из тех вещих снов, которые проникают в прошлое или будущее. Встав, набросив на плечи теплый плащ, она выбежала из спальни и быстрыми шагами понеслась по залам дворца Менегрот. Она ничего не искала - шла без цели, кружа по лабиринтам и анфиладам наугад, равнодушным взглядом скользя по гобеленам и фрескам, бездумно касаясь колонн, мозаик и резной мебели...
       - Мучают сны? - спросил чей-то голос издалека. - Скверные сны?
       Лютиэн развернулась - в конце коридора бледнела другая женская фигурка, тоже закутанная в плащ поверх ночной сорочки. Золотые волосы ловили и отбрасывали то ничтожное количество лунного света, что просочилось в этот коридор через высокие узкие окна под потолком.
       - Галадриэль? - окликнула ее принцесса.
       Нолдэ приблизилась неслышно. Галадриэль уже с месяц гостила в Менегроте - точно так же, как Лютиэн до этого прожила лето в Тарнелорн.
       - Почему ты не спишь? - Лютиэн сжала ее ладонь.
       - Десять лет назад было что-то очень похожее, - Галадриэль на миг стиснула губы. - Мгновенный ужас, боль - и пламя... Мне снилось пламя. Это была ночь Дагор Браголлах.
       - А сейчас? Что тебе приснилось сейчас?
       Галадриэль долго медлила, прежде чем ответить:
       - Тьма. Что-то страшное случилось с моим братом.
       - С кем? С кем из двух?
       - Боюсь себе в этом признаться - с Инглором... А что выгнало из постели тебя?
       Лютиэн боялась отвечать. Она не знала, что ответить.
       - Твой любимый? - продолжала расспрашивать Галадриэль. - Что с ним? Отчего ты так бледна?
       - Не знаю и боюсь узнавать! Галадриэль, gwathel, мне страшно - неужели жестокий замысел отца исполнился?
       - Ты спрашиваешь не у той, у кого следует, Лютиэн. Твоя мать - майя, она говорит с Ардой ее языками. Узнай у нее.
       - Холодно, - Лютиэн обняла золотоволосую нолдэ, заключив ее в теплую ограду. - Скажи, Галадриэль, отчего так печально и больно - любить?
       - Разве только печально и больно? Ничего больше?
       - О, нет, сестра... Конечно, нет... Но сейчас все эти радости кажутся такими преходящими - словно ничего и не было.
       - Если бы не было ничего, ты бы не чувствовала потерю так остро. Пойдем ко мне в комнату, я согрею вина.
       ...Галадриэль затеплила масляную лампу, над ней поставила маленький треножник с бронзовым кувшинчиком. Лютиэн сидела, поставив локти на стол и склонив голову на руки.
       - Отчего отец был так несправедлив... - прошептала она. - Наше счастье и без того было бы недолгим, а он лишил нас и этого.
       - Он хотел тебе добра, как он это понимал. - Галадриэль разлила вино.
       - Я знаю, gwathel, но сердце болит. Сколько же в мире зла от того, что кто-то хочет другим добра, как он это понимает?
       - А сколько зла от того, что кого-то вовремя не остановили, не вмешались...
       Лютиэн подняла на подругу глаза - голосом Галадриэль говорила старая боль. На миг в глубине зрачков промелькнули и алые отблески факелов на Эзеллохар, и мертвенное сияние клинков, откованных Феанором, и холодный белый блеск льдов Арамана.
       - Скажи, Артанис, - нарушив запрет отца, Лютиэн назвала нолдэ ее валинорским именем. - Если бы Келеборн пришел к твоему отцу просить твоей руки - разве Арфин услал бы его на поединок с Морготом?
       Галадриэль покосилась на дверь, за которой спал ее муж.
       - Вряд ли мой отец так поступил бы, - с улыбкой сказала она. - Хотя бы потому что он хорошо знал свою дочь... Я отправилась в Эндорэ за... гораздо меньшим, чем любовь.
       Лютиэн ничего не сказала на это - но задумалась.

***

       Силы своей матери она себе не представляла, хотя обладала частью ее - а кто знает до конца хотя бы и свои силы? Лютиэн была созданием Арды, и одновременно - дочерью существа, пришедшего из-за пределов Арды. Она могла черпать силы и знания прямо из Арды, слушая ее стихии. Но тот, кто пробовал хоть раз, тот знает, как легко заблудиться в потоках бытия и времени. Она обратилась к Мелиан лишь тогда, когда ее собственный поиск ничего ей не дал. Голос души и памяти Берена терялся в хоре агонии, которым были северные земли. Не в силах его отыскать, Лютиэн пришла к матери - как давным-давно приходила за советом и помощью. Маленькой девочкой - разбив коленку, подростком - теряясь перед первым поражением в попытке передать свои мысли и чувства искусством, девушкой - смущенная признанием Даэрона... Мама, что мне делать?
       - Где он, матушка?
       - Ты и в самом деле хочешь знать? Знание подчас тяжелее неведения.
       Сердце сжалось.
       - Да, Владычица. Я хочу.
       - Хорошо, будь по-твоему. Он на Острове Оборотней, в руках Саурона Гортхаура. На его руках - оковы, его разум помрачен едва ли не сильнее, чем сердце. И в этом мраке он думает о тебе.
       - А мой брат? - выступила вперед Галадриэль. - Что с моим братом, Высокая?
       - Он тоже в этом плену... Сейчас их жизни сплетены, и один зависит от другого, как если бы, связанные одной веревкой, они шли над пропастью. Но спасения для них я не вижу.
       Лютиэн беспомощно оглянулась на Галадриэль.
       - Разве эльфы Нарготронда не торопятся на помощь своему королю? - прошептала она. - Неужели две слабые женщины должны идти спасать тех, кто им дорог?
       Мелиан ничего не ответила, лишь посмотрела на дочь с любовью и тоской - и Лютиэн кинулась прочь от этого взгляда - задыхаясь от слез, спотыкаясь от горя...
       Она миновала мост, ведущий из Менегрота, и бежала, пока не иссякли силы.
       Осенний лес окружал ее. Матово-серое небо лежало на ветвях мэллорнов и тополей. Листва под ногами поблекла и пожухла - дни бабьего лета миновали, и золотисто-бурый ковер хранил влагу осенних дождей. Плотная, мягкая слежавшаяся подстилка поглощала шум ее шагов, пружинила, приглашая пробежаться. Лютиэн брела, не откликаясь на этот призыв, касаясь ладонью засыпающих деревьев, тревожа своей тоской их дремоту.
       Пройдет зима, и новые листья появятся на ветвях. Деревья, очнувшись ото сна, будут перешептываться в сумраке и пить теплый ветер, напоенный влагой далекого Сириона. Но некому будет прийти в этот лес, чтобы танцевать с ней среди зарослей болиголова, говорить с ней о вещах простых и странных, смешных и страшных, охотиться в камышах у Эсгалдуина, любить ее на поляне в безлунную ночь... Обхватив руками серебристый тополь, чувствуя щекой и ладонями гладкость коры, она вспоминала, как странно сочеталась в его любви жажда обладать с желанием поклоняться. Как это пугало и захватывало... И как безнадежно это кончилось...
       "Но ведь он еще не мертв - а значит, надежда есть..."
       Развернувшись к дереву спиной, Лютиэн прижалась к нему, сцепив руки в замок позади ствола. Да, он еще жив - но разве плен у Саурона - это не хуже, чем смерть? Она вспомнила свой сон - и снова тоска сжала сердце: обнаженное тело во власти палачей, беззащитная душа - под бичами ужаса.
       "Он звал меня, но что я могу сделать?"
       Расцепив руки, она опустилась на землю, склонила голову на колени. Пойти к Галадриэль? Ведь Финрод - брат ей...
       "Ну почему, почему я думаю только о себе и о Берене! А ведь Финрод тоже в плену, и тоже обречен на гибель".
       Она вспомнила своего родича - каким видела его в последний раз. Его феа была сгустком света, легкого и пронзительного. Казалось, он вобрал в себя все лучшее, что было в трех народах эльдар: спокойную мудрость ваньар, неукротимый дух нолдор, тонкость и богатство чувств, присущие тэлери... И сколько она его видела - ее не оставляло ощущение того, что живет Финрод, глядя далеко вперед, живет ради чего-то высокого и прекрасного, что он провидит в тумане будущего... Неужели ради смерти в застенках Тол-и-Нгаурхот?
       - Нет, - прошептала она. - Нет...
       Она брела вперед бездумно, не выбирая дороги, но когда услышала где-то вдалеке тихий, тонкий призыв флейты - поняла, что ноги несли ее к одинокому лесному озерцу, у которого любил проводить время Даэрон. Лютиэн услышала флейту - и побежала снова.
       Она знала теперь, что собирается сделать и о чем его попросит - знание это пришло к ней в тот миг, когда звуки флейты пробились через путаницу голых ветвей. Ей вдруг стало радостно - она снова могла действовать!
       Как странно - со дней своей ранней юности она не покидала Дориата - и не испытывала в том нужды. Каждый год деревья радовали ее новой листвой, а трава - цветами, каждый соловей пел новую песню, а нитки под руками сплетались в новый узор - к чему уподобляться нолдор, которых вечно что-то куда-то гонит, причем не сама дорога - это было еще понятно - а какая-то цель, которую они готовы преследовать даже ценой жизни? Но вот теперь она поняла смысл этой гонки, эту жажду действия, сжигающую сердца пришельцев из-за моря. Делать хоть что-нибудь! - но делать!
       - Даэрон! - крикнула она. - Даэрон!
       Она выбежала на берег озерца, а он сидел на стволе ольхи, склонившейся над водой. Вода была темной, как отвар луковой шелухи, которым красят ткань, а Даэрон, отражавшийся в ней, был в серебристо-сером.
       - Сегодня словно что-то позвало меня сюда сегодня, - сказал он, отняв от губ флейту. - Погоди немного - я приду к тебе.
       Пока он шел - еле слышно шуршали ветки - Лютиэн о многом успела передумать. Ей снова было стыдно того, о чем она собралась просить, но кто, кроме Даэрона мог ей помочь? Белег? Он смел и горяч, но всецело предан Тинголу. Маблунг? Он слишком рассудителен. Келеборн? Он все бы сделал для Галадриэль, кроме одного: Тингола он никогда не предаст. Никто другой ей и на ум не приходил: то, что она задумала, было не под силу обычному эльфу.
       - Принцесса, - Даэрон остановился напротив. - Ты искала меня?
       - Даэрон, помоги мне, - Лютиэн сжала его руки между ладоней. - Берен в беде. Мне был вещий сон, я видела, что он в плену у Тху, и Финрод с ним там.
       - Вот как... - певец опустил голову. Какое-то время он молчал, а потом коротко и невесело засмеялся. - Так значит, противник мой, похититель твоего сердца мертв... Что же я не радуюсь? Хочу - а не могу...
       - Видимо, ты слишком благороден для этого, Даэрон. Я не ошиблась в тебе. Берен еще не мертв, говорю тебе, он жив.
       - В плену у Тху? Это все равно что мертв. Чего ты хочешь?
       - Идти в Нарогард, просить помощи... Ты же бывал там, ты знаешь дорогу!
       - Ты придешь в Нарогард и скажешь, что видела во сне, как их короля захватил Тху? И попросишь военной помощи, и тебе дадут войско, чтобы вести его на Тол-и-Нгаурхот?
       - Я не лгу и не ошибаюсь.
       - Боюсь, лордов Нарогарда придется долго в этом убеждать.
       - Я... Я не знаю, что делать, Даэрон! Если мне откажут в помощи - клянусь, я пойду к Тол-и-Нгаурхот одна! Но мне страшно. Даэрон, мне нужен кто-нибудь...на чью защиту я могла бы положиться... Кто-то, кто стал бы мечом, пока я буду словом. Даэрон, мне больше некого об этом просить! Я знаю, как низко я поступаю с тобой, на что прошу решиться - но... я умру, если он умрет...
       - Какая злая насмешка, - менестрель горько улыбнулся. - Что мне Берен? Если бы речь шла о нем одном - я ни вздоха бы не проронил, узнав о его смерти. А потом просто подождать... Я долго ждал - и научился ждать. Рано или поздно ты бы пришла ко мне...
       - Даэрон, как ты можешь так говорить? Если Берен покинет этот мир - я уйду вслед за ним.
       - Вы и там не будете вместе.
       - Но Мандос подарит мне покой. Избавит меня от боли.
       - Скажи, ты бы просила его идти в Нарогард или в Тол-и-Нгаурхот ради меня?
       Лютиэн опустила глаза.
       - Ради тебя, - нашлась наконец она, - выступили бы Маблунг со своими копейщиками, и Белег со своими лучниками, и мой отец не пожалел бы за тебя выкупа золотом. А Берен совсем один.
       - Финрод - король Нарогарда. О его спасении должен думать его народ. Берен - князь горцев. Пусть его люди его спасают.
       - Но никто не любит их так, как я! И никто не знает, что они в плену! Даэрон, ты идешь со мной или я иду одна?
       Менестрель вздохнул.
       - Я вижу - ты решилась, и что мне остается делать, кроме как хранить тебя, пока хватит моего дыхания?
       - Ты... Ты согласен? - Лютиэн, не отпуская его рук, бросилась в танец, закружив Даэрона. - Ты согласен! Великодушнейший и храбрейший из эльфов - так о тебе станут петь отныне!
       - О, нет... - Даэрон остановился и ей пришлось остановиться тоже. - Я не великодушен и не храбр. Просто за тебя я боюсь больше, чем за себя, а за себя я боюсь очень сильно. В отличие от твоего возлюбленного, я не герой. Но я клянусь, что не позволю никому обидеть тебя - пока я жив. У тебя сухой лист в волосах, - он осторожно протянул руку и сбил листок на землю.
       - Когда, Даэрон? - спросила она, задыхаясь. - Когда мы выйдем в путь?
       - Отдохнем в эту ночь перед дорогой, а завтрашний день затратим на тайные сборы, - сказал певец. - И послезавтра, перед рассветом, я буду ждать тебя здесь.
       Лютиэн, смеясь, побежала прочь.

***

       Очень многое предстояло попросту украсть. Например, лембас - из тех, которые готовили для пограничной стражи. Их пропажу никто не заметил, никто и никогда не пересчитывал лембас - но все равно Лютиэн было стыдно. Точно так же ей было стыдно перед юным пажом Гилрином, у которого она попросила "на время" охотничье платье и высокие сапоги. Оставалось утешать себя тем, что она честно все ему вернет, если останется жива. А уж как было стыдно перед матерью и отцом - Лютиэн старалась просто не думать о том, что случится, когда ее побег обнаружат...
       Утром, до рассвета, когда туман затопил низины, она выбралась из Менегрота через одну из верхних зал, имевших выход на склон горы. Спустилась вниз, перебежала через мост и помчалась что есть духу к лесному озеру, где Даэрон обещал ее ждать.
       Он и в самом деле ждал ее.
       Не один.
       Увидев воинов Маблунга, она беспомощно оглянулась. Дорога назад тоже была отрезана: семеро стражей замкнули кольцо.
       - Как ты мог? - тихо проговорила Лютиэн, пытаясь найти взгляд Даэрона - а тот все отводил глаза...
       - Как ты могла? - раздался властный голос слева.
       Из-за дерева выступил отец. Краска бросилась Лютиэн в лицо.
       - Я... поклялся, что не позволю, пока жив, обидеть тебя... - Даэрон говорил глухо, как бы через силу. - Прости... если сможешь.
       - Ты пойдешь сама или мне приказать вести себя силой? - голос Тингола ломался, как сухой тростник.
       - Пойду сама, - глухо ответила Лютиэн.
       ...Три дня она провела взаперти в своей комнате. Отказалась от пищи, воды и сна, погрузившись в мрачное оцепенение. Свет, темнота - ей было все равно. Она не хотела покончить с собой, не хотела отпустить свою феа к Мандосу - но ей как-то нужно было перенести время тягостного бездействия, и она не придумала ничего лучше... Лютиэн знала, что отец не хочет ее смерти, что это заточение должно спасти ее от опрометчивых шагов... Но неужели он не видит, что худшей участи, чем это бездействие в безвестии быть не может!
       Когда на четвертый день он пришел - она уже знала, о чем он ее попросит.
       - Поклянись, - сказал он. - Дай слово, что не покинешь Дориат, не побежишь на помощь к своему сумасшедшему смертному.
       Лютиэн покачала головой. Из груди Тингола, из самой глубины, вырвался вздох.
       - Что ж, будь по-твоему, - сказал король Дориата.
       Ее вывели из Менегрота и подвели к Хирилорну - она засмеялась увиденному. Князя Буков назначили служить узилищем королевне эльфов.
       Там, где могучий ствол разделялся натрое, построили талан. На нем утвердили крепкий домик. Наверх вела веревочная лестница. Один из стражей, поднявшись вслед за Лютиэн, отцепил лестницу и сбросил вниз, сам же спустился по веревке, перекинутой через блок и предназначенной для подъема пищи.
       Внутри домик был украшен ее любимыми вещами из Ивовой Усадьбы. Жаровня, гобелены и шкуры, покрывала, шерсть, иголки и ткань. Можно было заняться шитьем, можно было плести тесьму, можно - рисовать или писать - наверное, это Даэрон позаботился о бумаге, перьях и чернилах. Можно было делать все... Кроме того, что ей действительно хотелось делать.
       Лютиэн вынесла постель на талан, легла на шкуры и укрылась одеялом, глядя в небо. Со стороны казалось, что она впала все в то же оцепенение. На самом деле мысль ее работала лихорадочно и споро.
       Бежать. Непременно бежать, и чем быстрее, тем лучше.
       Принять решение было легче, чем найти способы к его осуществлению. Ее стерегли, не смыкая глаз. Стражи сменялись по четверо, ни одна из сторон великого бука не оставалась без внимания. Теплой одежды у Лютиэн не было: греться приходилось в домике, а на талан выходить, завернувшись в два шерстяных покрывала. Если бы она затянула песню сонных чар, стражи подняли бы тревогу. Каждого, кто приходил к Лютиэн, обыскивали почтительно, но неуклонно. Впрочем, она никого не принимала. Иногда принимала подношения: свитки от Даэрона, от него же - вино и маленькое серебряное зеркальце. Гребни и новое платье - от подруг. Подарков было неожиданно много, так много, что она вынуждена была отказываться от них, потому что иначе ей негде было бы поместиться. Лишь одно подношение она принимала всегда: ленты. Но украшала ими не свои косы, а ветви Хирилорна вокруг талана. Уронивший почти все свои листья, князь деревьев расцвел вскоре сотнями разноцветных лент, потом к ним прибавились бусы и бубенцы, что звенели под ветром... Ей каждый день присылали по десятку-другому новых - так эльфы Дориата могли выразить ей свою любовь.
       Лютиэн сидела в домике и шила. Если ей не дают теплой одежды - что ж, она может сделать себе и стеганый кафтан, и две пары теплых штанов, и меховую накидку из одеяла. Волчья шкура на полу просто предназначена стать сапогами. С тех пор как она начала украшать Хирилорн лентами и бубенцами, ей приходилось забираться все дальше и дальше. Стражи перестали обращать на это внимание - равно как и на то, что она все время привязывает что-то к веткам. Если привязать достаточно крепкую веревку к одной из облюбованных ветвей, а потом, держась за нее, прыгнуть с талана, правильно рассчитав длину - то маятником ее перенесет на другой берег Эсгалдуина, а там уже - Нелдорет, ее родные, знакомые леса. Правда, лучникам Белега они знакомы тоже, поэтому чем позднее ее хватятся, тем лучше... Но для того, чтоб обеспечить себе это, ей нужна была Галадриэль...
       Она пришла лишь на восьмой день заточения. Лютиэн услышала голос часового: "Госпожа Галадриэль! Прикажешь ли принять ее, принцесса?". Обычно она молчала, и стражник, принеся гостю извинения, отсылал его.
       В этот раз она крикнула: "Да!". Слишком поспешно, как ей показалось.
       Галадриэль просунула ногу в петлю, к которой крепили корзину с едой, взялась одной рукой за веревку - и стражи подняли ее наверх, в объятия подруги.
       Бубенцы и мониста звенели на ветру.
       - Свет не видывал более нарядного бука, - улыбнулась Галадриэль. - Как тебе пришло в голову украшать дерево? Мои nissi передали тебе уже столько лент, что хватило бы нарядить всех женщин Нарготронда... Все рассказывают о том, как ты хотела бежать на выручку возлюбленному... Вот-вот найдется какой-нибудь юный и горячий глупыш, который вздумает освободить тебя...
       - О, нет! Ему не сносить головы тогда, а я не хочу, чтобы кто-то страдал из-за меня.
       - Это все твои ленточки-бубенчики, - улыбнулась нолдэ. - Ты молчишь - а они зовут на помощь и упрекают всякого, кто проходит мимо. Твой отец уже устал выслушивать просьбы о твоем освобождении. Три девы не желают принимать у себя своих возлюбленных из-за того, что те состоят в твоей страже.
       - Это глупо, - поморщилась Лютиэн. - Они всего лишь исполняют свой долг перед отцом.
       - И никому из них это не нравится. Они, кажется, предпочли бы сидеть под замком сами, чем сторожить тебя.
       - Твои сны к тебе больше не возвращались?
       Галадриэль покачала головой.
       - А к тебе?
       - Нет. Но я чувствую, что он жив... Мне отчего-то кажется, что время готово потерпеть. Что Саурон уже не хочет убивать его...
       - Как знать... - начала было Галадриэль, но Лютиэн ее перебила:
       - Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать: не лучше ли было бы ему умереть сразу - я так и вижу, как все об этом думают. Нет, не лучше, говорю тебе!
       - Тише, тише! - Галадриэль улыбнулась. - Не то стража сбежится на твой крик. Я вовсе не то хотела сказать. Я хотела сказать тебе, что если бы тебя не держали здесь, а дали свободу, но не прекращали следить, как за мной, то было бы хуже. А всего хуже было бы, если бы отец взял с тебя клятву не бежать.
       - Я отказалась дать ее.
       - А я дала, - нолдэ вздохнула. - Я принесла подарки - от меня и от королевы.
       Она сняла с запястья вышитый мешочек и протянула Лютиэн. В таких мешочках Мелиан держала травы.
       - Она сказала, что тебе, наверное, захочется вымыть голову.
       Лютиэн развязала мешочек. Там действительно был сбор трав для мытья волос - но в него были подмешаны сонные травы. Сердце Лютиэн забилось чаще. О чем мать догадывается? Что она знает?
       - А это от меня, - Галадриэль велела стражам поднять свое приношение, развернула холст - и Лютиэн ахнула. То был ткацкий станок, маленький и простой, вырезанный из белого клена. И веретенце...
       - Я бы принесла тебе и твой ткацкий станок, - вздохнула Галадриэль. - Но его трудно сюда втащить. Хммм... Что сапоги из волчьей шкуры будут теплыми - я не сомневаюсь... Но вот выглядеть они будут ужасно. И промокнут, если пойдут дожди.
       Лютиэн закусила губу. Галадриэль не могла не заметить отсутствия волчьей шкуры на полу - но Лютиэн не думала, что она так скоро поймет, что к чему.
       - А кстати, - продолжала нолдэ, - кажется, я забыла свои охотничьи сапоги в тех пещерах, где мы ночевали с тобой в ночь звездопада. И свое охотничье платье тоже. Надо бы сходить проверить, не случилось ли чего. Что ж, главное - ты в добром здравии и хорошем расположении духа. Так я и передам Келеборну - он беспокоится о тебе... До свидания, сестрица, - Галадриэль обняла ее на прощание и, выйдя на талан, продела ногу в петлю.
       - Опускайте! - крикнула она, берясь за веревку. Вороток заскрипел, и Галадриэль легко спустилась вниз.
       Лютиэн снова осталась одна. Несколько минут она смотрела на подарки, колеблясь между сомнениями и уверенностью - в самом ли деле они означают то, что она думает? Потом взяла кочережку и несколько раз ударила ею по медной жаровне, привлекая внимание стражи.
       - Чего желает принцесса? - спросил старший в четверке.
       - Принцесса желает мыться! - крикнула Лютиэн. - Подайте мне большую бадью, принесите вина и горячей воды!
       Стражи посовещались.
       - Может быть, мне следует испросить у короля разрешения сопроводить тебя в баню, королевна? - спросил старшина.
       - Ну уж нет! - Лютиэн, изображая ярость, топнула ногой. - Раз заточили так заточили! Бадью мне, ведро и горячую воду!
       Она разожгла огонь в жаровне и вскипятила воду для заварки трав. Сердце трепетало от страха и восторга. Если она все поняла правильно - то сумеет проложить себе дорогу на свободу. Пройдет туда по тоненькой нити за веретеном...
       Стражи достали большой котел, в котором варилось мясо для больших королевских пиров, вдвоем (в одиночку полный котел не мог поднять никто) принесли воды и, подвесив котел на толстенной слеге между грубых козел, развели под ним огонь. Потом одна из девушек королевы принесла из дворца большой чан, в котором Лютиэн смогла бы даже сесть, поджав ноги, и стражи подняли его наверх. Потом по одному подавали наверх ведра с горячей водой - а тем временем у Лютиэн настаивался отвар для мытья волос. Лютиэн заварила сразу весь мешочек - ее длинным смоляным косам требовалось много отвара... Пропуская прядь между пальцами, она вздохнула. Сколько времени понадобится, чтобы снова отрастить такие волосы?
       Она распустила завязки платья и сбросила его, потом стянула через голову нижнюю рубашку. Нагая, распустила косы и растрепала их...
       Потом взяла кубок с вином, процеженный настой из трав и глиняный кувшин...
       Настой и вино полились в кувшин вместе. И под звук льющейся воды началась песня - поначалу еще без слов: Лютиэн пробовала, нащупывала мелодию, искала образы и темы...
       Кувшин наполнился, кубок и ковш опустели. Лютиэн отложила ковш и вновь начала переливать смесь в кубок. Трижды девять раз нужно было это сделать, чтобы смесь получилась такой, какой нужно. Трижды девять раз - для трех тем, которые сплетутся неразрывно в одно мощное заклятие, создающее волшебный предмет - высочайшее искусство, доступное не каждому...

Тянется, тянется
Песнь Высокой
На голом холме,
На пустой земле,
Юной, безлесной.
Реки текут,
И ветры вьются,
И солнце сшивает
Землю и небо
Златыми нитями:
Есть им начало,
Нет им конца.
Долгие, долгие,
Тянутся дни,
Тянутся ночи
Зари Творения.
Тянутся травы,
Тонкие пальчики
Нежных стеблей
Сквозь мертвую землю
Тянутся, тянутся...
Такие мягкие,
Что не сломать их,
Такие хрупкие -
Не одолеть их,
Не победить...
Корнями пронзают
Земную твердь,
До самого сердца,
До темных недр,
Где дремлют Пасынки,
Длиннобородые,
Где Червь грызет
Земные корни -
Вьются, свиваются
Кольца бессчетные,
Горные цепи
От края до края
Дрожат и крошатся,
Когда выгибает он
Спину могучую...

       С кубком в руке, продолжая петь, она перешагнула через край бадьи и опустилась в нее. Струйки пара текли вверх по ее телу.

В Пророчестве сказано -
Повергнет страшного
Ульмо, владыка
Всех вод земных,
Стелется, стелется
Плащ его синий,
Плащ зеленый,
Плащ серебряный,
Взора не хватит
Окинуть воды
От края до края,
Измерить реки
Какой великан
Сумеет шагами?
Долгая, долгая,
Борода его тянется,
Белопенная,
Переплетенная
Темными травами.
Распустила дочь его
Длинные косы,
Уинен, прекрасная -
Темные косы.
Плывут, плывут,
На волнах колышутся
Погожей ночью.
Сквозь толщу воды
Со дна протянулись,
Где спит красавица.
Тонкие, тонкие,
Тянет руки
Луна-притворщица,
Серебряным гребнем
Ей волосы чешет,
Играет волнами,
Пронзает воды
Лучами-спицами...

       Настой потек по волосам Лютиэн, пропитал их насквозь, растворился в воде... К пару примешался винный дух... Не прекращая петь, Лютиэн мыла волосы, снова и снова обливая их и полоща.

Долгие, долгие
Тянутся годы,
Север и ночь,
Сумрак мира,
Кто укротит его?
Кто согнет
Сильного вдвое?
Кто пригнет
Гордую голову
К твердым коленям?
Цепи какие
Могут сковать
Силу Темного?
Крепкая, крепкая
Скована цепь -
Крепче смерти,
Звенят нерушимые
Звенья стальные.
Длинная, длинная -
Трижды тридцать раз
Охватила она
Плечи Могучего,
В силе восставшего...

       Заклятье вступило в силу... Темные, тяжелые от воды волосы Лютиэн поползли, как змеи, через край бадьи. А она все пела, все черпала кубком воду и перебирала прядь за прядью, пропуская их между пальцами.

Темное, темное
Заклятье брошено.
Долгие годы
В глубоком сне,
В темнице черной
Пробудет сильный.
Тяжкие, тяжкие
Объемлют голову
Сны бескрылые.
Змеям, змеям
Они подобны,
Червям подземным,
Грызущим камень
В вечном сумраке.
Спать, спать -
Труба не грянет,
Не выйдет солнце,
Не тронет ветер
Тяжелых век.
Крепки оковы,
Ангайнора звенья -
Но крепче замки
Дремоты свинцовой,
Узы нежные,
Необоримые...

       Страх объял бы каждого, кто вошел бы сейчас в домик и увидел нагую женщину, что стоит по колено в воде, обвитая клубами пара, облитая лунным светом и блестящая от воды; стоит, колеблется в медленном танце, как змея на хвосте, тонкой струей поливая из кубка свои волосы, что ползут все дальше и дальше, растекаясь по полу смоляным ковром.

Узы незримые,
Неощутимые -
Легче ветра,
Нежнее перышка.
Слышат ли уши,
Как сон крадется?
Трава не колышется,
Ветви не гнутся.
Глаза ли видят,
Как черный плащ
Распускает Лориэн?
Никто не видит,
Никто не слышит,
Никто не ведает,
Чему подобна
Во тьме идущая,
Снами укрытая,
Легкими, легкими,
Крепкими, крепкими,
Длинными, длинными,
Тонкими, тонкими...

       Чувствуя, что теряет силы, Лютиэн перешагнула через край бадьи. Кубок выпал из повисшей руки, плюхнулся в воду. Шатаясь и без конца повторяя шепотом последние слова, Лютиэн повалилась на постель. Холод вступил в свои права. Последнее, что она успела сделать, сраженная своим же заклятием - натянуть на себя меховой покров...

***

       Ее разбудил голос стражника.
       - Королевна! Ответь мне, все ли с тобой хорошо?
       - Да! - крикнула она, испугавшись, что сейчас он войдет и увидит плоды ночного колдовства - распущенные по всему полу длинные космы.
       - Мы хотим подняться, чтобы унести холодную воду...
       - Не желаю! Я... Оставайтесь внизу, я сама вылью ее.
       - Как скажешь, королевна...
       Лютиэн дотянулась до ножниц и принялась обрезать еще не совсем подсохшие волосы как можно ближе к голове. Закончив, взяла маленькое зеркальце и засмеялась сама себе. Как, оказывается, забавно торчат уши, если волосы не обрамляют лица! И каким оно кажется... обнаженным... И худым... Да нет, не кажется - она и впрямь похудела, слишком много сил отдав колдовству... Но зато можно быть уверенной, что чародейский плащ удастся на славу.
       Натянув рубаху, она собрала свои волосы в корзинку, потом вытащила бадью на талан и с криком:
       - В стороны! - приподняла ее край. На далекую землю хлынул сущий водопад. Стражам, разбежавшимся из-под нежданного дождя, было не до того, чтобы задаваться вопросом, отчего принцесса натянула на голову покрывало.
       В последующие дни она не выходила на талан, даже чтоб повязать на ветки присланные ленты. Ее одиночество нарушал только Миэо, большой серый кот, забиравшийся к ней в домик по стволу дерева. Он часто проводил с ней дни - а ночью убегал на охоту, потому что мышей в домике не водилось.
       Лютиэн пряла, свивая свои волосы и темную шерсть тонкой нитью. Вскоре у нее было много тяжелых мотков, и тогда из остатков волос она свила веревку длиной в тридцать четыре локтя - ровно столько было отсюда до земли. После этого принялась за тканье. Постукивали кленовые перекладины, и день ото дня все длиннее было темное полотнище, стекавшее с них к ногам Лютиэн.
       Приходил Даэрон. Она не впускала его наверх - но не возражала, если он садился под деревом и играл. Флейта сплетала то заунывные, сумрачные мелодии - то выводила тонкие, легкие летние напевы. Лютиэн подпевала и тем, и другим, бросая уток поперек основы туда-сюда.
       Она немилосердно жгла масло, досадуя, что осенние дни все короче. Ей казалось, что работает она медленно, слишком медленно. Что каждая минута, потраченная на сон или еду или хлопоты по нехитрому хозяйству - украдена у Берена.
       В одно она верила твердо: он жив.
       Когда однажды от усталости она выронила уток и спутала нить, она поняла, что так дальше нельзя. Что пользы, если она сделает плащ - но вконец загонит себя этой работой? Как она завершит ее, если руки будут дрожать, куда она потом побежит, ослабев от голода? Она заставила себя есть и спать больше.
       В две недели работа была закончена. Широкий, просторный плащ из восьми клиньев - черный, как ночь, и тяжелый, как грозовая туча. Накинув его на плечи, Лютиэн прошлась по комнате. Никто, кроме нее, не мог бы надеть этого плаща. А если бы кто-то решился - тотчас же свалился бы в глубоком сне.
       А еще не всякий мог в этом плаще увидеть ее. Даже кто-нибудь из высоких эльфов, сведущий в искусстве чар, увидел бы ее только приложив усилие. Обычный же эльф, гном или человек прошел бы мимо, не заметив.
       Лютиэн решила бежать без отлагательств. Она проспит эту ночь и хорошо подкрепится завтра днем, а что не съест - увяжет в покрывало. И убежит, ускользнет на крыльях сна и ночи, как пепельная бабочка с рисунком мертвой головы на мохнатой спине...
       Следующая ночь была дождливой и темной - словно Сулимо и Ульмо решили помочь Лютиэн. Дождь не хлестал тяжелыми струями, а моросил мелко, даже ласково. Стражи не смыкали глаз, но забились под талан, прижавшись к стволу дерева.
       Лютиэн оделась. Набросила плащ поверх самодельной накидки из покрывала. Перебросила через плечо узелок с самым необходимым и вышла на талан с веревкой в руках.
       Шум дождя заглушал звук ее шагов и тихую песнь, которую она завела, обходя талан кругом, распуская веревку. Колыхаясь над головами стражей, черный шнур навевал темную дремоту.
       Лютиэн сделала сорок кругов, по десять раз играя веревкой над каждым из стражей. Потом решила, что пора, и крепко привязала ее к одной из веток. Захлестнула свободной петлей вокруг пояса и шагнула с талана, бесшумно заскользив вниз, как паучок на паутинке.
       Внизу она еще раз обошла всех стражей - теперь те сидели, склонив головы на руки, опираясь на воткнутые в землю копья. Лишь один до последнего вглядывался вверх, в темноту - так и заснул со вскинутым лицом. Лютиэн присмотрелась - и узнала его: то был Дионвэ, заснувший, когда сторожил Берена.
       - Бедный, - улыбнулась королевна, рывком развязывая веревку. Свернула ее, бросила в суму, перебежала через мост и помчалась к месту, названному ей Галадриэлью.
       К утру она достигла этих пещер. Слова нолдэ она поняла правильно: там и в самом деле лежали ее охотничьи высокие сапоги. Больше того: там было ее платье, скроенное по образцу мужского, оружие - длинный и тонкий нож - и узелок с пищей - яблоки, орехи в меду, и лембас. Лютиэн, недолго думая, сбросила женскую одежду, уже успевшую изрядно промокнуть, и переоделась в платье Галадриэль, препоясавшись широким ремнем и прицепив на него кинжал.
       Сделав это, она прошла в глубину пещеры, к проточенному водами небесному окну, сквозь которое они с Галадриэль наблюдали падающие звезды.
       Под окном в известковой промоине собралась вода. В чистом озерце отразился юный эльфийский воин, перенесший плен и лишившийся длинных волос. Губы его улыбались, но глаза были печальны. Просторная одежда была явно с чужого плеча: рубаха спускалась ниже колен, а штаны мешковато болтались над сапогами. Лютиэн засмеялась над этим незадачливым воякой, потом набросила на плечи плащ - и юный воин исчез...

***

       Шесть дней она пересекала Нелдорет, и еще пять шла через Димбар. Четырежды на этом пути она встретилась с искавшими ее следопытами и воинами. Тогда она просто заворачивалась в плащ и ждала, пока погоня пройдет мимо.
       - Только Мелиан могла бы найти дочь Мелиан, - услышала она однажды, затаившись от них. - Но королева ничего не хочет делать.
       - Если Лютиэн Тинувиэль не погибнет, - ответил другой следопыт, - то совершит великие дела.
       Оставив погоню в стороне, Лютиэн усмехнулась. Бежать ей удалось успешно, а вот насчет великих дел она сомневалась. Правду говоря, она просто не знала, что ей делать и куда идти. Может быть, горцы, соплеменники Берена, живущие в Бретиле, знают, где их князь?
       Она отправилась в Бретиль.
       Почти целый день провела она на северной окраине леса, отыскивая тот дом, который люди в разговорах между собой называли Бар-эн-Эрнит, Дом Княгини. Ближе к вечеру вышла к нему - высокому срубу в два поверха, даже с башенкой, что возвышалась над всей деревней. Закутавшись в плащ, дождалась темноты, и в сумерках проскользнула в закрывающиеся ворота.
       ...Княгиня Эмельдир занималась обычным женским делом: шила рубаху. Вглядываясь в ее черты, эльфийская королевна искала то, что унаследовал от нее Берен. Длинные ресницы - от нее. И серые ясные глаза - от нее. А все остальное - наверное, оставил ему отец, спящий под камнем у озера Аэлуин...
       Встав перед ней, Лютиэн отбросила с головы капюшон и распахнула плащ.
       - Suilad, Ernith.
       На мгновение женщина испугалась, но не вскрикнула. Только отложила шитье в сторону, с достоинством поднялась и спросила:
       - Кто передо мной? Не дочь ли Тингола явилась в ночи? Или я вижу призрак?
       - Это и вправду я, Лютиэн. Коснись моей руки, госпожа, и убедись, что я из плоти и крови, - Тинувиэль тронула женщину за пальцы.
       - В таком случае, желаешь ли ты есть, elleth?
       - Благодарю тебя, княгиня Эмельдир. - Лютиэн ела за стол.
       - Ты пришла тайно, так что мне не стоит звать девушек. Я сама прислужу тебе.
       Госпожа Эмельдир спустилась в кухню, принесла половину круглого и плоского хлеба, эль и холодное жаркое. Лютиэн хотела съесть ровно столько, чтобы соблюсти приличия, но вошла во вкус и ела, пока не насытилась.
       - Благодарю тебя еще раз, госпожа Эмельдир, - сказала она, окончив ужин. Женщина молча кивнула в знак того, что принимает ее благодарность, но продолжала сидеть так же прямо и разглядывать Лютиэн так же пристально, как и во время трапезы.
       - Так вот, значит, какая ты, - проговорила она медленно. - Да, тебя по праву зовут прекраснейшей девой Белерианда. Даже мне хочется склониться перед тобой, хотя в моем сердце великая обида на тебя. Говорят, что мать всегда будет ревновать сына к невестке - это правда.
       - У нас такого нет, - робко возразила Лютиэн.
       - У вас много чего нет и много чего есть другого, - покачала головой Эмельдир. - Ты назвала его своим мужем, но как вы собирались жить? Заставить его жить у эльфов, прихлебателем при дворе твоего отца? Или разделить с ним смертную жизнь? Разве не за этим ты пришла?
       - Я пришла узнать о Берене. Где он сейчас, смогу ли я его найти?
       Женщина призадумалась. Она явно что-то знала.
       - Зачем он тебе, королевна? Твой отец услал его добывать за тебя свадебный выкуп. Ты знаешь это, должно быть, лучше меня. А если нет, если мужчины не посвятили тебя в свои дела - то тем более не посвящена я, старая женщина. Негоже молодой девушке в одиночку бегать по лесам - вернись в дом своего отца и там дождись Берена. Или же вестей о его смерти...
       Какое-то время Лютиэн колебалась - не сказать ли этой ледяной женщине свой сон? Но тут она заметила, как дрожат пальцы княгини, теребящие теплый наплечный плат - и решила уберечь ее от черной вести.
       - Но ведь он не мог уйти, не повидавшись со своей матерью, с тобой, княгиня. Куда он отправился? Кто был с ним? Давно ли они ушли?
       Эмельдир на миг сжала губы, размышляя, потом сказала:
       - В последние солнечные дни нарбелет, которые зовутся бабьим летом, мой сын покинул Бретиль. Больше, госпожа Тинувиэль, я ничего не могу тебе сказать. Его пути для твоих белых ножек слишком извилисты и тернисты. Если ты избрала себе в мужья смертного - жди, как ждут жены смертных.
       Лютиэн склонила голову.
       - Благодарю тебя и за это, матушка, - сказала она. - Теперь же прощай и пусть хранят тебя Валар.
       - Куда ты на ночь глядя? Или ты решила меня обидеть? Останься и переночуй здесь, а я соберу тебе припасов в дорогу и найду провожатого...
       - Не нужно, госпожа моя, - Лютиэн взяла ее за руку. - Я безопасно добралась сюда под сенью чар - а если пойду с твоим человеком, невольно подвергну его опасности.
       Завернувшись в плащ, принцесса исчезла в тени, а Эмельдир позвала девушек и приказала принести постель, в которой королевна провела время до рассвета - немного поплакав, немного поспав.
       С рассветом она оделась, поцеловала руку спящей Эмельдир, взяла собранный ею узелок, невидимой вышла за ворота и ушла из деревни.
       Эмельдир не сказала ей того, что знала, да и вряд ли она знала много. Где же могут знать больше?
       Нарготронд, решила Лютиэн.
       Еще три дня она шла на юго-запад, скрытая тенью своих чар. Сама же смотрела в оба, чтобы не пропустить лучников из нарготрондского пограничья.
       Берен покинул Бретиль в последние теплые дни нарбелет. С тех пор минул месяц, по ночам уже прихватывали морозы, и Лютиэн приходилось ночевать в человеческих домах - без ведома хозяев. Но здесь человеческие поселения кончались, а первая же ночь в лесу не принесла ничего хорошего - Лютиэн замерзла, а волки перекликались где-то совсем близко... Для Лютиэн было бы лучше как можно быстрее найти нарготрондского эльфа и попроситься на ночлег.
       Но так уж вышло, что первой нашли ее.
       Сначала она услышала вдали охотничий рог. Приникла ухом к земле - и различила дрожь от стука копыт. Высокая трава Талат Дирнен уже полегла от дождей и ветров - поэтому Лютиэн решила спрятаться в ближайшей рощице и посмотреть, что за всадники тревожат покой этой долины.
       Но ее нашли не всадники. Привыкнув к своей невидимости, она потеряла бдительность и забыла, что на этой земле не только высокие эльфы могут видеть ее...
       Не успела она достичь зарослей - как прямо перед ней кусты расступились и огромное, жемчужно-серое чудовище, сверкнув золотыми глазами, кинулось на нее.
       Чудовище было быстрым - быстрее ветра, быстрее молнии. Лютиэн еще и испугаться как следует не успела - а лохматая тварь прыгнула, ударила ее плечом в грудь. Лишившись дыхания, Лютиэн упала на спину. Свет в глазах померк, и чувства оставили ее.
       ...Тряско и холодно... Лютиэн чувствовала себя странно - словно бы ее голова и ноги были ниже, чем ее поясница. Мгновенье спустя она поняла, что так и есть: чудовище несло ее, перекинув через спину, осторожно придерживая зубами за шиворот. Размашистыми плавными скачками неслось оно над землей. Насколько Лютиэн сумела разглядеть - это был пес. Огромный серо-белый пес.
       Собака остановилась и сбросила Лютиэн наземь. Капюшон с нее упал, плащ распахнулся...
       Она встала. Перед ней были всадники, эльфы, два десятка с небольшим. Одетые в охотничью одежду черного и красного цвета, с копьями и луками в руках. Лютиэн увидела у двоих переброшенную через седло добычу: окровавленные шкуры волков, почти таких же огромных, как поймавший ее белый пес.
       Двое всадников, в богатых плащах, восседали на вороных конях чуть впереди всех. Нолдор...
       Первый из них был красив. Лютиэн знала, что смертным все эльфы кажутся красивыми, хотя они и находят их красоту слишком женственной. Но этот был красив так, что любой эльф, не задумываясь, назвал бы его прекрасным. Очертания губ, в меру твердых, и глаз, в меру больших, ровного носа и высокого лба, бровей, подобных распластавшимся в прыжке соболям - все было таким, словно сам Феанор или даже Аулэ изваял это. Длинные черные волосы возле лба были собраны в две косы и охватывали голову как бы венком, а остальные густым водопадом сбегали на спину.
       Второй был не столь хорош собой, но его живое, выразительное лицо таило огонь. Он был схож чертами лица с первым - Лютиэн поняла, что они братья. Но черты, дивно совершенные у первого, у второго были немного, самую малость, для глаза незаметную, несоразмерны. Глаза могли быть и побольше, нос - покороче, губы - не такие узкие. Может быть, дело в том, что он почти все время щурился и слегка улыбался?
       - А я-то думал, зачем Хуан так сорвался с места, - усмехнулся он. - Неожиданная добыча.
       Его выговор отдавал металлом, как у всех нолдор, даже у Галадриэль и Финрода поначалу.
       - Кто ты, мальчик? - спросил тот, прекрасный. - Назови мне свое имя.
       Свою ошибку он понял тут же. Спешился, прижал руку к груди и склонился перед Лютиэн.
       - Прошу прощения, госпожа моя. Возможно, тебе легче будет назвать себя, если первым назовусь я. Ты, без сомнения, слышала обо мне и раньше: я - Келегорм, сын Феанора.
       - О! - только и нашла что сказать Лютиэн.
       - А это, - (второй тоже спешился), - брат мой Куруфин. Мы счастливы приветствовать... - он вопросительно поднял брови.
       - Лютиэн Тинувиэль, дочь Тингола, - сказала она, обрадованная встречей.
       Она стремилась в Нарготронд - а ведь сыновья Феанора нашли приют именно в Нарготронде после разгрома в Браголлах! Учтивость и красота Келегорма заставили ее забыть о вражде синдар с домом Феанора.
       Келегорм от удивления резко выпрямился, и брови его поднялись еще выше.
       - Что же ты делаешь здесь одна, без свиты? Куда ты идешь? И кто, - он протянул руку к волосам Лютиэн, но не решился коснуться их, - так тяжко оскорбил тебя?
       - Я иду в Нарготронд, - сказала Лютиэн. - Чтобы увидеться с Финродом или Ородретом. И свои волосы обрезала я сама.
       - Я слыхал, что люди обрезают волосы в знак жалобы по умершему, - вмешался в разговор Куруфин. - Но впервые вижу эльфийскую деву, последовавшую этому обычаю.
       - Считай это жалобой по живому, Куруфин Феаноринг, - Лютиэн взъерошила густую темную "шапочку" своих волос, и вдруг поняла, что это жест, появившийся у нее недавно, похож на жест Берена.
       - Я думаю, нам следует продолжить разговор в тепле, за ужином и кубком эля, - сказал Куруфин, поднимаясь в седло.
       Келегорм подержал стремя для Лютиэн, потом вскочил на коня позади нее. Всю дорогу он держался так, словно боялся потревожить ее грубым прикосновением и хотя бы дохнуть слишком близко к ней. Он был вовсе не так надмен, этот сын Феанора, как говорила о нем молва.
       Кони понеслись галопом; охотничья дружина растянулась вереницей.
       - Скажите, эльдар, известно ли вам что-то о Берене, сыне Барахира?
       Вопрос услышали только Келегорм и Куруфин. Лютиэн показалось, что братья переглянулись.
       - Что именно ты хочешь знать, королевна? - спросил Куруфин. - Мне известно, что он великий воин, молва о его подвигах дошла даже до Скрытого Города.
       - Но был ли в Нарогарде он сам? Если вы знаете, то не мучайте меня - это недостойно таких благородных князей!
       - Если бы я знал, где искать сына Барахира, я бы сказал тебе, - Куруфин натянул поводья и конь его свернул в сторону.
       - Моего брата утомила охота, - извиняясь, сказал Келегорм. - Да и беседовать на полном скаку неудобно. Дай нам сначала добраться до города...
       Лютиэн покусывала губы от нетерпения, но молчала. Спина ее скоро устала и Келегорм позволил ей откинуться к нему на грудь. Какое-то время спустя его конь перешел на рысь, а потом - на шаг...
       - В чем дело, брат? - повернув коня, Куруфин подъехал к ним.
       - Она спит, - третий сын Феанора поднял на брата глаза, до того обращенные на Лютиэн, и в них светилась неизъяснимая нежность.
       - О, Элберет... - вырвалось у Куруфина. - Неужели ты...?
       - Может быть, - прошептал Келегорм. - Может быть...

***

       Лютиэн не помнила, как ее привезли в Нарготронд. Начала просыпаться, когда Келегорм нес ее вверх по какой-то лестнице. Почувствовав себя в сильных, уверенных руках, спросонья она позвала:
       - Берен?
       Услышав в ответ короткий вздох, похожий на стон, проснулась окончательно. Ни твердые, и при том нежные руки, ни щекотавшие ей лоб темные волосы Берену не принадлежали.
       Огромный серо-белый пес шел по ступеням следом за хозяином. Увидев Лютиэн, он замахал хвостом, точно знаменем.
       - Отпусти меня, лорд Келегорм. Я уже могу идти сама.
       - Мы пришли, - Келегорм опустил ее на пол и раздвинул занавеси у входа в маленькую комнату.
       Эту палату проточила в известняке вода. Промоину в потолке превратили в окно-колодец, заделав слюдой в узорном свинцовом переплете. Стены не украсили ни гобеленами, ни шкурами, потому что камень здесь был чудесных оттенков. Окаменелые раковины виднелись в нем, словно маленькие резные украшения; пол же был устелен соломой. На ложе под балдахином, на богатых покрывалах, лежала женская одежда, а на стене висела вещь дорогая и красивая: стеклянное зеркало размером с небольшой круглый щит.
       - Не откажись быть моей гостьей, королевна, - сказал Келегорм. - Это - лучшая из малых комнат, отведенных нам и нашей свите.
       - Почту за честь, - Лютиэн вошла и села в кресло. Пес, подойдя, тут же лег по правую руку, а Келегорм, опустившись на колено, начал расстегивать на гостье сапог.
       - О, не нужно этого делать! Право же, я могу разуться сама...
       - Позволь мне сегодня послужить тебе, - попросил феаноринг.
       Не слушая дальнейших возражений, он разул Лютиэн и, подставив ей под ноги таз, налил туда теплой воды из медного кувшина. Усталые ноги Лютиэн погрузились в такую чудесную воду... Она старалась не смотреть на Келегорма, потому что была смущена до крайности: синдар позволяли себе так приближаться к женщине только если ухаживали за ней. Но, может быть, у нолдор - другие обычаи, и Келегорм проявляет не более чем учтивость и заботу?
       - Ты стерла ноги, госпожа Соловушка, - он провел пальцами по содранным мозолям. - Сапоги тебе непривычны, а ты проделала в них долгий путь. Разве можно так истязать себя?
       Сняв с плеча полотенце, он вытер ее ступни - так осторожно, как будто бы вытирал новорожденных детей. Потом подал ей чулки и мягкие сафьяновые башмаки - и отступил к двери.
       - Откуда же ты бежала, и что было тому причиной? - спросил нолдо, но ответа не получил. Тогда он сменил предмет разговора: - Что ты желаешь сейчас - сначала отдохнуть и поесть или пойти в купальню прежде чем выйти к ужину?
       Лютиэн страшно хотелось вымыться и переменить одежду.
       - В купальню, лорд Келегорм.
       - Я покажу тебе дорогу и прикажу накрывать стол. В трапезную тебя отведет Хуан.
       Услышав свое имя, пес поднялся и ткнулся носом в руку девы. Она потрепала его за ухом. Сейчас уже казалось далеким и странным - как она могла принять такую красивую и благородную собаку за чудовище?
       - На равнине Талат Дирнен стали появляться волколаки, - рассказывал Келегорм по пути к купальне. - Мы убили двух, а выследил их Хуан. Сейчас опасно ходить в одиночку даже вооруженному мужчине.
       Лютиэн вдруг поняла, что, выйдя из Дориата, ни разу не боялась, что встретит орков или волков. Даже не думала о них - все ее мысли занимал Берен.
       - Ты полагалась на чары своего плаща? - полюбопытствовал Келегорм.
       - Скорее на судьбу и удачу, - призналась Тинувиэль.
       Они спустились по лестнице и вышли на открытое место - в котловину, куда выходили окна, ворота домов и веранды Нарготронда. В сумерках уже горели огни факелов и фиалов, и Лютиэн ахнула при виде открывшегося ей великолепия.
       По мраморной лестнице они спустились к реке, потом поднялись по берегу ручья в пещеру, где были купальни. Здесь Келегорм поклонился, прижав руку к груди, и передал Лютиэн чистое платье и полотенце.
       - Я жду тебя к ужину, принцесса Лютиэн. Грязную одежду оставь на краю купальни, ее найдут.
       Она выбрала маленькую круглую купальню, закрытую от других природной стеной. Хуан улегся у входа, спиной к ней, и не двигался, пока она, покончив с купанием и переодевшись, не тронула его за холку. Он тут же поднялся и, помахивая хвостом, прошествовал по мраморной лестнице обратно, но свернул не налево-наверх, а в другой проход - к трапезной.
       Он шагал величаво и гордо. Шерсть его была длинной и темной на спине и загривке, снежно-белой и короткой на брюхе и морде; на груди же она росла так густо, что можно было спрятать руку. Хвост походил на опахало. Лапы у Хуана были длинные, но не как у борзой. Он был боец и сторож, а не загонщик. Лютиэн могла, не нагибаясь, опереться локтем о его спину, а голова его была почти на уровне ее головы. Более красивой и достойной собаки она в жизни не видела. То был не обычный пес - от него словно исходили свет и сила Амана, откуда он был родом.
       В трапезной она думала встретить Ородрета, но там были только лорды феанорингов. Она поприветствовала сначала Келегорма и Куруфина, потом - тех, кого видела на охоте, а потом уже - всех остальных, и, приняв руку Келегорма, прошла на почетное место - во главе стола, между ним и братом.
       - Если ты немного подкрепилась, расскажи нам о своих невзгодах, королевна, - сказал Куруфин, когда она съела немного мяса и хлеба. - Что привело тебя на равнину Талат Дирнен, что заставило покинуть родной край и пренебречь опасностями странствия?
       Лютиэн не собиралась ничего скрывать, но ей не хотелось повторять рассказ дважды - для феанорингов и Ородрета.
       - Я думала, король будет здесь, - сказала она.
       - Он занят, - Келегорм положил на ее тарелку кусок пирога. - Если тебе тяжело говорить о своих страданиях, принцесса - не говори нам. Дождись встречи с ним.
       - А когда я смогу с ним встретиться?
       - Через день или два. Он сейчас где-то на восточной границе.
       - О! - вырвалось у Лютиэн. - Возможно, это из-за меня...
       Братья и их приближенные переглянулись.
       - Мне и вправду лучше обо всем рассказать сейчас, - Лютиэн собралась с духом. - Месяц назад мне приснился страшный сон. Вещий сон. Приснилось, что Берен, сын Барахира, которого я избрала себе в мужья, попал в руки Жестокого и терпит страшные муки.
       - О, Элберет! - вырвалось у одного из эльфов. Он хотел сказать что-то еще, но умолк под гневным взглядом Куруфина.
       - Я хотела уйти искать Берена или хотя бы что-то дознаться о его судьбе. Но отец узнал об этом и заточил меня на вершине Хирилорна, великого бука перед дворцом. Недавно я бежала оттуда, свив из своих волос веревку и соткав из них волшебный сонный плащ.
       - Ах, вот оно что... - задумчиво проговорил Келегорм.
       - Что ж, отдохни пока у нас, королевна, - Куруфин осторожно, ободряюще коснулся ее руки. - Не бойся, мы не выдадим тебя отцу... да Тингол и не станет говорить с сыновьями Феанора. За это время наши разведчики или разведчики Ородрета, узнают что-нибудь о судьбе сына Барахира.
       - У меня ничего нет, кроме благодарности. Примите хотя бы ее.
       - Куруфин, - сказал старший брат. - Если Ородрет действительно поехал на переговоры с Тинголом, он может согласиться на требование Элу выдать его дочь едва та появится в Нарготронде. Может быть, нам лучше не говорить пока, что мы нашли принцессу?
       - Какова на то будет воля принцессы? - улыбнулся Куруфин.
       - О, если так - то лучше мне и в самом деле скрыть мое здесь присутствие. Если отец заставит Ородрета дать слово, тот ведь не сможет его нарушить...
       - Решено, - Келегорм встал. - Слушайте все!
       Трапезная затихла.
       - Лютиэн Тинувиэль, королевна Дориата, отдается под нашу защиту и покровительство. Она не желает возвращаться к отцу, и поэтому, на случай, если Ородрета обяжут выдать ее, узнав о ее появлении в Нарогарде, мы должны скрыть от Ородрета ее присутствие, пока не узнаем, с чем он вернулся из этой поездки. За пределы этой трапезной не выйдет ни одна тайна.
       - Будет так! - крикнули эльфы.

***

       "Ты не Финрод..."
       Он читал это в каждом взгляде, обращенном к нему. Слышал в каждом "Король..."
       Или он просто слишком мнителен?
       С уходом Финрода из города словно ушла его душа. Все было по-прежнему, и - все не так. Дело не в том, что Ородрет не справлялся с управлением - он справлялся; дело именно в том, что отсутствие Финрода очень болезненно чувствовалось всеми. Раньше он был везде и во всем. Даже если неделями не выходил из мастерской, уезжал в Дориат, или отправлялся в скитания по Белерианду, уезжал в Оссирианд на несколько лет- он все равно был здесь. Каждый коридор напоминал о том, как, обвязавшись веревками они, четверо братьев, изучали показанные Тинголом пещеры, спускались в каменные колодцы и пролезали извилистыми трещинами; о том, как Инглор, склонившись над шелковой картой, чертил изображения этих ходов и накладывал одно на другое, чтобы показать, как пещеры сообщаются на разных уровнях; о том, как он, повязав голову платком и раздевшись до пояса, чтобы каменная крошка не набилась в волосы и за шиворот, вместе с гномами вырубал камень, расширяя и выравнивая своды... Он присутствовал здесь, в каждой зале, в каждом коридоре. Если не везде была приложена его рука, то везде - его разум и душа. Как горели его глаза, когда он водил их троих по этой, еще дикой и заросшей кустарником, котловине, которую приток Нарога проточил в известковых скалах... Как звучал его смех в пустых пещерах, выеденных водой, похожих на дырки в сыре... Как властны и вдохновенны были движения его руки, когда он рисовал на мокром песке у ручья: здесь будет то... а здесь - вот это... И умолкал, приглашая их поспорить, и они спорили, потому что невозможно было не загореться его страстью к будущему городу, а загоревшись, невозможно было не обрести свое видение... Тогда же и Турондо объявил, что будет строить город... О, Ородрет не сомневался, что город этот великолепен - Турондо показал себя прекрасным зодчим еще там, в Тирионе. Почти наверняка Гондолин - подобие Тириона... Но Нарготронд был не просто городом - это был их дом здесь; дом который спокойно можно покидать и куда хочется вернуться...
       Пока там жил Финрод.
       "Как глупо", - думал порой Ородрет. - "Его отлучки длились по несколько лет, мы не знали, где он и что с ним - но я его замещал, и мне было не в тягость. И никто не упрекал меня в том, что я - это не он. А теперь его нет всего полгода, мы до недавнего времени знали, что он жив и с ним все в порядке - и все-таки с самого начала было плохо..."
       Когда Гвиндор передал ему ответ брата, он понял все. Финрод отрекся от Нарготронда. Пока это не было сказано, можно было тешить себя надеждой на возвращение к прежней жизни. Они попросят - и Инглор вернется. Теперь этой надежды больше не было. Как бы ни закончилось безумное предприятие брата, в Нарготронд он не вернется. А значит, придется привыкать к городу, из которого ушла его душа...
       - Государь...
       - Да, Гвиндор?
       - Твоя просьба исполнена. Лорд Куруфин здесь. Правду сказать, он хотел этой встречи не меньше, чем ты.
       - Я иду к нему.
       Он взял с треножника венец и надел его на голову. Финрод, скорее всего, так не сделал бы. Финрод не нуждался в знаках своего королевского достоинства, когда хотел явить свою королевскую волю...
       "Ты не Финрод", - сказал ему взгляд Гвиндора. Ородрет стиснул руки.
       "Да, я не Финрод. Но будь я проклят, если это помешает мне поставить феаноринга на место!"
       Он пошел в малую залу - одну из тех, что сообщались с залом королевского совета, куда лорды или барды удалялись на совещание при необходимости.
       - Король Нарготронда, лорд Куруфин, - сказал Гвиндор впереди. И повторил: - Король Нарготронда.
       Видимо, сын Феанора обнаглел до того, что не пожелал подняться навстречу. Но когда Ородрет вошел, он все-таки стоял, и сел только по знаку короля.
       - Я вернулся от восточных границ, куда вызвал меня по просьбе короля Тингола благородный Даэрон, - сказал Ородрет. - Я встретился там с королем Дориата.
       - Я пришел сюда, чтобы поговорить об этом, - с легким поклоном ответил Куруфин.
       Он не преступал границ учтивости в разговорах с Ородретом, но все время пробовал их на прочность. Он был сыном Куруфинвэ Феанаро, которого называли (и по праву) величайшим мастером из эльдар. И именно Куруфин вместе с именем унаследовал и мастерство отца, и его пытливый, ненасытный ум, и, увы, его властность и неразборчивость в средствах. Феанор был старшим и любимейшим сыном Финвэ, короля нолдор; Арфин - третьим, и хотя отец любил всех своих детей, все же... Он не раз говорил, что не пережил бы гибели Феанора. И никогда не говорил так о других своих сыновьях и дочерях. Итак, Куруфин был четвертым сыном - но первого, самого старшего, известного, любимого; Ородрет - вторым, но - третьего, прославленного больше мудростью и миролюбием, нежели мастерством и доблестью. Как двоюродные братья они любили друг друга... По крайней мере, там, в Амане, пока тень не упала на те земли... Как потомки королевского рода, они соперничали - по крайней мере, здесь, в Эндорэ, куда они пришли, чтобы сражаться... Куруфин был старше, и по праву своего старшинства, по праву старшинства своего отца - должен был занимать более высокое положение. Необходимость подчиняться Ородрету раздражала его, и он этого не скрывал. Оказывая знаки учтивости, он словно бы делал одолжение: ладно, братец, поиграем в игру "Ты король", но ведь оба мы знаем, что к чему на самом-то деле...
       - Король Дориата опечален, - сказал Ородрет, следя за лицом Куруфина. - Его постигло несчастье: принцесса Лютиэн бежала из Дориата, чтоб отыскать Берена Беоринга.
       На лице Куруфина не отразилось ничего.
       - Король Тингол полагает, что она может отправиться в Нарготронд. Он требует, чтобы мы выдали ее, как только она появится.
       - Ах, он требует, - Куруфин усмехнулся.
       - Кстати, как она себя чувствует?
       - О ком ты?
       - О королевне Лютиэн.
       - Кто тебе сказал, что я знаю, как она себя чувствует?
       Ородрет стиснул зубы. Куруфин в совершенстве владел искусством лгать, не говоря ни слова лжи.
       - Куруфин, кто бы ни сказал мне, что она у вас - я это знаю доподлинно. Ты взял со своих вассалов клятву молчать, но кое-кто из них успел кое-что рассказать до того, как дал клятву. Поэтому не унижай себя притворством, а меня - обманом.
       - Gwanur (51), - Куруфин поднялся из кресла и зашагал по комнате. - Поверь, если я что-то делаю, то ни в коей мере не затем, чтобы унизить тебя или кого бы то ни было. Подумай сам, в каком положении ты окажешься, если Тингол вынудил у тебя клятву вернуть ему дочь, а она всеми силами не желает этого возвращения. Кто-то из них станет тебе врагом: отец или дочь. А ведь оба они родня тебе. Нам же все равно, что испытывает к нам этот лесной король: большей вражды, чем уже есть, между нами быть не может.
       - Может, - возразил Ородрет. - Между вами еще не дошло до крови.
       - Но дойдет, если безумие беоринга и твоего брата каким-то чудом принесет ему Сильмарилл. Итак, нам незачем бояться ссоры с ним: мы и так в ссоре. И если бы королевна попросила у нас убежища, не разумно ли с нашей стороны было бы скрыть ее присутствие в Нарготронде даже от тебя? Ведь ты ничего не знал бы о том, что она здесь, а мы не обещали отцу выдать ее. Более того, если бы даже ты узнал, что она здесь, и потребовал бы от нас ее выдачи - мы бы не выполнили этого требования, потому что дали бы ей слово оберегать ее, а сыновья Феанора не разбрасываются своими словами.
       - Слишком много "бы", gwanur. Тингол не вынуждал у меня этой клятвы, поэтому вам нечего бояться, что я выдам ее отцу. И прежде всего мне хотелось бы поговорить об этом с ней самой.
       - Она у нас попросила убежища, - упрямо наклонив голову, сказал Куруфин.
       Ородрет поднялся, чтобы не говорить с ним снизу вверх.
       - Но здесь я король, - тихо сказал он. - И если вы хотите иметь какие-то сношения с другими королями втайне от меня, то лучше вам будет покинуть город и отправляться к своим братьям. Оставив здесь Лютиэн - потому что не вам, а мне она приходится родственницей.
       "Ты не Финрод", - сказала ему усмешка Куруфина.
       - Да, я не Финрод, - тихо, яростно проговорил он. - Но я от него получил корону и я заставлю всех, кто не желает ей подчиняться, либо признать мою власть и примириться со мной, либо покинуть мои владения. Если королевна Лютиэн сегодня не появится здесь и не скажет мне, что она действительно добровольно просила у вас убежища, я буду считать, что вы захватили ее обманом или силой, и предприму кое-что для ее освобождения.
       Куруфин попытался поклоном скрыть свое изумление - и это удалось ему хуже, чем он думал.
       - Сегодня вечером Лютиэн Тинувиэль придет сюда, - сказал он.
       - Пусть она приходит в мастерскую Финрода, - попросил Ородрет.

***

       - Кто ты?
       Она не отвечала, да и не могла ответить - матовая теплота мрамора была лишь наваждением, созданным искусной рукой ваятеля...
       - Одна из перворожденных, покидающих Воды Пробуждения.
       Лютиэн обернулась на голос:
       - Государь Ородрет...
       Он вошел, на миг опустив голову - простая рабочая сорочка, рукава закатаны до локтей, кисти наскоро вымыты, но на предплечьях - следы шлифовального порошка.
       От колен и ниже статуя была все еще не отшлифована.
       - Я... не хотела отрывать тебя от работы. Прости, государь.
       Он улыбнулся краем рта.
       - Я ведь сам настоял на том, чтобы ты пришла именно сюда. Выпей со мной квенилас.
       Лютиэн приняла его руку и прошла под арку, в нишу, где на столике дымился носатый кувшинчик с заваркой. В кресле сидела нолдэ, похожая на Ородрета - его дочь Финдуилас, которую Лютиэн помнила совсем юной. Она родилась не в Амане, ее матерью была женщина из народа Кирдана. Сведущая в чарах, жена Ородрета погибла, когда Саурон штурмовал Минас-Тирит и все, кто мог противостоять Силе, вышли на стены.
       Сейчас Лютиэн увидела на плече Финдуилас маленькую серебряную брошь в виде арфы. Значит, дочь пошла по стопам матери и сделалась бардом. Это был замысел Финрода - барды Нарготронда, судьи между синдар и нолдор, а также в делах, которые касаются чар и вражеской скверны.
       Поднявшись, Финдуилас поприветствовала гостью, потом, придерживая крышку кувшинчика, наполнила сначала чашку Лютиэн, потом чашку отца. Ответив на благодарности легким поклоном, удалилась.
       - Ты виделся с моим отцом, государь Ородрет?
       Светловолосый нолдо кивнул. Глаза его на миг подернулись печалью.
       - Он в большом горе. Неужели все в самом деле из-за какого-то сна?
       - Это был не просто сон, - Лютиэн сжала горячую чашку. - И мать моя это подтвердила. Берен и Финрод действительно в темнице. "Сейчас их жизни сплетены, и один зависит от другого, как если бы, связанные одной веревкой, они шли над пропастью. Но спасения для них я не вижу" - вот доподлинно ее слова.
       Ородрет на миг закрыл лицо рукой.
       - Я понимаю, почему ты бежала, - сказал он наконец, открыв лицо. - Берен и в самом деле был здесь.
       - Расскажи мне! - Лютиэн была слишком захвачена новостью, чтобы возмущаться умолчанием сыновей Феанора.
       - Он появился в конце весны, в канун Виниглоссэ. Рассказал о своих злоключениях, о том, как попал в Дориат, как встретил тебя и как твой отец потребовал Сильмарилла в обмен на твою руку... У него был какой-то замысел, но на совете никто не пожелал слушать его, едва лишь узнали про Сильмарилл. Тогда Финрод пришел в ярость и сказал, что если город не хочет слушать своего короля и предпочитает феанорингов - тогда и он отрекается от города. За ним пошли десятеро верных. Больше в городе мы их не видели.
       - Но ведь это не все... - с надеждой промолвила Лютиэн.
       - Не все... На протяжении лета до нас стали доходить слухи. Сначала мы узнали, что Фингон и Маэдрос заключили военный союз. Потом на северной оконечности Бретиля появились ватаги молодцов, называющих себя Бретильскими Драконами. После этого Финрод снова дал знать о себе, и я послал к нему Гвиндора с просьбой вернуться в город. Увы - он оказался тверд в своем намерении отказаться от короны. Однажды он и десятеро верных исчезли. Ты с тех пор - первая, кто принес нам о них весть.
       - Увы, нерадостную.
       - Ты еще не все знаешь. Твой отец заподозрил Галадриэль и Келеборна в помощи тебе и изгнал их.
       - О! Они здесь?
       - Они вместе с теми, кто им предан, ушли во владения Галадриэль, на востоке пределов Нарготронда. Совсем по соседству с лесом Бретиль. Тингол позволит им вернуться только когда с ними будешь ты. Он требовал от меня немедленной твоей выдачи, едва ты появишься в моих владениях. Говорил мне речи, которые я назвал бы дерзкими, услышь их не от брата своего деда. Я не давал ему никаких обещаний, ибо он настаивал на своем, и в то же время отказывался снять опалу с сестры... Он честил меня как нашалившего мальчишку - боюсь, что и я повел себя не лучшим образом...
       - Что ты сказал ему?
       - Ничего или почти ничего. Я сказал, что подожду, когда его рассудок возьмет верх над его скорбью, развернул коня и удалился.
       Они долго молчали, глядя на статую.
       - Он попросил меня закончить, - наконец сказал Ородрет. - Я не сразу решился... Приняться за работу означало бы признать, что он ушел навсегда.
       Ородрет протянул руку к статуе, провел пальцами по воздуху, словно касаясь ее.
       - Правда, красиво?
       - Я не видела ничего лучше, - призналась Лютиэн.
       - Он был равно одарен многими умениями - там, за морем. Но здесь, в Смертных Землях, именно этот дар открылся с пугающей силой. Хочешь, я расскажу тебе, как Финарато сделался мастером?
       - Расскажи, Ородрет, - Лютиэн устроилась в кресле повыше и подогнула под себя ноги, обхватив колени и сплетя пальцы.
       - Это было вскоре после того, как Фингон привез Маэдроса из Тангородрим. Майтимо... он был не в себе. Не говорил ни с кем, а глаза его были словно повернуты в прошлое. Безучастный ко всему вокруг, он вновь и вновь переживал то страшное время... Разум его был закрыт наглухо - он закрылся от Моргота в первый же день плена, а боль словно бы заморозила его в таком состоянии. Никто не брался вернуть ему душевную целостность - никто не знал, возможно ли это. Ведь доселе ни один эльф не сходил с ума... В конце концов рассудили, что время может все поправить. Братья приводили Майтимо на берег озера по утрам - и уводили вечером. Он сидел на камне, смотрел на воду - казалось, что в эти часы ему становится легче. Через какое-то время туда начал приходить и Финарато. Ни слова не говоря, он садился на тот же камень, плечо в плечо, так же упирался локтями в колени и смотрел в ту же точку... И так - целые дни.
       Лютиэн представила это ясно, как будто видела своими глазами: двое - в золотистых бликах Митрим, скованные страданием и состраданием... И волна шуршит галькой, и ветер запускает свои лапы в волосы сидящих, забавы ради переплетая порой темно-рыжие и золотые...
       - Мы сближались постепенно, народ Финголфина и народ Феанора. Приходили синдар. Угасали взаимные обиды - как-то неловко было поминать старое после того, что сделал Фингон... А эти двое сидели на берегу изо дня в день... Но что делает Финрод по ночам, отчего у него горит свет - мы узнали только позже... Он накопал красной глины на берегу и взялся лепить образ Майтимо. Для того, чтобы понять, что же творится в его голове - раз уж нельзя было пробиться через глухой панцирь аванирэ... Сидя на берегу с Маэдросом, копируя его позу и то выражение, которое было впечатано в его лицо, отображая потом это в податливой глине, он понял то, чего не могли понять самые искусные из целителей, ибо это было не просто ново - дико для нас... Непредставимо... Финрод понял, отчего Маэдрос страдал. Не от того, что его пытали. От того, что пытка закончилась.
       Лютиэн изумленно распахнула глаза. Это действительно было непредставимо.
       - Тебе страшно? - Ородрет взял ее за руку. - Мне тоже стало страшно, когда я услышал объяснение. Это странное свойство наших fear - не знаю, проклятие или дар. Если нас терзает нечто, что мы бессильны изменить, и неспособны перенести - мы со временем начинаем испытывать от этого некое извращенное удовольствие. И избавление от страданий потом кажется нам мукой... Видимо, иначе не выжить; видимо, это свойство природы - нам на благо... но если мучения длятся слишком долго - потребность в них делается неистребимой. В это сложно поверить, не испытав на себе... Речь не только о Майтимо - многие нолдор, особенно в последнее время, начали чувствовать что-то вроде этого... Они полюбили жизнь, которую мы здесь ведем - но не так, как любите вы, синдар. Они упиваются сознанием своей обреченности и своей волей к смерти. Таких особенно много в войске сыновей Феанора... Но я отвлекся. Однажды утром Финрод, придя на берег, вместо того, чтобы сесть рядом с Маэдросом, поднял его и повел к себе. Тот подчинился - он подчинялся всем... И там, в своей комнате, Финрод сдернул с изваяния покрывало. Он слепил только погрудье, голову и плечи - но напряжение каждого мускула, эту почти судорогу - Финрод передал верно. Майтимо вгляделся в свое лицо, провел по нему рукой - а потом схватил молоток и ударил в изваяние. Еще раз, еще... И после этого - пробудился для мира. Заговорил, позволил коснуться своего сознания... И дал себя исцелить. А я понял, что мой брат сделался Мастером. Он много ваял после этого, и в Минас-Тирит, и в Нарготронде... И это было много лучше того, что выходило из-под его рук в Валиноре. Ты знаешь, как в раковине рождается жемчужина?
       - Нет...
       - Туда, в середину, попадает песчинка. У моллюска нет рук, чтобы вытащить чужеродное тело - а песчинка раздражает; моллюску больно, и он начинает обволакивать ее своим перламутром: слой за слоем, слой за слоем... Моллюск не думает, что творит красоту - он просто жаждет избавиться от непрестанно саднящей боли...
       Ородрет встал, пересек мастерскую и остановился перед статуей, вглядываясь в лицо мраморной девы.
       - К чему-то можно прийти только ценой потерь, принцесса. Посмотри, как безмятежно ее лицо. Она откинула волосы назад, она впервые смотрит на мир... Неужели нужно было потерять все это, чтобы осознать, как мы все это любим? Я поставлю ее у малого фонтана, там тихо и светло... Нолдор будут приходить и вспоминать о тех годах, когда мы были безмятежны... А какие мысли она будит в тебе, Лютиэн?
       - Он ушел - а она осталась там, в Валиноре?
       Ородрет улыбнулся.
       - Я-то видел ее и потому заметил сходство. А как узнала ты?
       - Это ваял тот, кто любит - вот, как я узнала.
       - Да, королевна. Она осталась там, за морем. Ждет его... И будет ждать, пока он не вернется.
       - Отчего она не последовала за ним, если так любит? Испугалась?
       - Только не за себя, Соловушка... Мало кто... Да нет - никто не остался бы из одного только страха. Меня порой посещают бесплодные размышления - а если бы поход Феанаро стал тем, чем должен был стать... Не бунтом - а священной войной ради обретения Первозданного Света... Разве стали бы удерживать нас Валар и разве отказали бы в кораблях тэлери? Не страх заставил повернуть тех, кто повернул. Просто очень важно порой чувствовать свою правоту. Ее страшил не путь, который разделил Финарато - а проклятье, понесенное им. Да он и сам не хотел бы для нее того, через что прошел. Нам очень важно знать, что кто-то там ждет нас... Ждет и любит...
       - Но если ожидание бесплодно, и нет надежды свидеться - кроме той, что сам сотворишь для себя? Ородрет, государь, твой город прекрасен, но меня здесь ничто не держит. Мое самое горячее желание - уйти искать Берена.
       Ородрет взял ее за руки и снова усадил в кресло, из которого она вскочила.
       - Безумная дева, - почти шепотом сказал он, - куда ты пойдешь, если тебя отпустить? На Волчий Остров? В когти Тху? Ты найдешь там смерть - и ничего больше. Разве Берен пожелал бы тебе такой участи?
       - Тогда прикажи собрать полки, - прошептала Лютиэн. - Разверни знамена и веди войска к Тол-Сирион, отбери крепость, которую он у тебя вырвал! Пусть сыновья Феанора на деле, а не в праздных охотничьих забавах покажут свою доблесть!
       - Ого! - улыбнувшись, он стал похож и на Галадриэль, и на Финрода сразу. - Я слышу голос сестры моей, Нэрвен Артанис! Я сделал бы это, знай я точно, что брат мой - пленник на Волчьем Острове. Но я ничего не знаю о том, где он сейчас. Может быть уже в Ангбанде. И еще. У Финрода, Берена, Фингона и Маэдроса были определенные намерения. Если... кто-то из пленников не смог хранить молчание - Саурон знает об этих планах. А я - нет. Открыть свои силы Саурону, действуя вслепую, подставить город под удар - я не могу. Я хочу увидеть, как будет действовать Тху - из этого я пойму, что он знает.
       - Тогда рассылай разведчиков!
       - Я уже сделал это. К границам, следить за перемещениями врага, ушли и мои эльфы, и эльфы феаноригов. Поверь, если что-то откроется - я узнаю первым.
       - Кого ты хочешь успокоить, король - меня или себя?
       - Не знаю, - опустил ресницы Ородрет. - Не думай, будто брат не дорог мне. Я уже потерял двоих, новая утрата будет втройне горькой... Но мое сердце подсказывает мне, что путь, который Инглор избрал для себя, я изменить не смогу. Когда мы виделись с ним в последний раз, он был как стрела на дуге напряженного лука. Он целился собой - во что? Он один знает; а потом сделал выстрел, и ничто сейчас не в силах отклонить эту стрелу с ее курса. Мне страшно, Соловей. Миг достижения цели станет последним мигом стрелы.
       - И это - повод бездействовать?
       - Считаешь меня слабым? Пожалуй, ты права. Я слаб, и слабым меня делают размышления. Дух и воля бойца - это не мой конек; что ж, я не скрываю этого и не стыжусь. "Тень Финрода", - бросил мне однажды... не буду говорить, кто. Я не умею действовать быстро, мне всегда недостает времени. Размышляя, я принимаю верные решения, и мне хватает твердости следовать им. Когда я действовал по наитию, повинуясь чувствам - это редко заканчивалось хорошо, вот почему я не пытаюсь играть в ту игру, в которой не силен. Не торопи меня, Лютиэн, прошу. Я часто думаю, чего хотел бы Финрод... Поверь, меньше всего он хотел бы мятежа в Нарготронде.
       - Мятеж, мятеж... Я никогда не слышала этого слова до знакомства с нолдор. Власти моего отца никто никогда не оспаривал. Финрод был так мудр - и позволил мятежу вспыхнуть в своем городе... Отчего Келегорм с Куруфином не искали убежища у своих братьев?
       - Спроси у них.
       - Спрошу!
       Ородрет тихо засмеялся.
       - Я, кажется, знаю, кто решился оспорить власть Тингола. Сестра моя - можно мне называть тебя сестрой? - прошу, не торопись. Дождемся возвращения разведчиков, выслушаем всех, и примем то решение, которое будет наилучшим. Отчего ты смеешься?
       - Я кое-что вспомнила... А если окажется, что я права, брат? И Финрод - пленник в Волчьем замке? А Келегорм и Куруфин скажут, что он сам пал жертвой безрассудной клятвы, откажутся идти за тобой в этот поход?
       - Пусть попробуют. Я на королевском совете напомню, как Финрод приютил их в трудный час, как дружны были они с Ангродом и Аэгнором, кровь которых все еще призывает месть - а они пусть попробуют возразить - перед всеми лордами Нарогарда, перед своими воинами, которые уважают в них силу и неукротимую ярость.
       Голос его стал твердым, глаза блеснули - и Тинувиэль ощутила надежду.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала