Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 14. Зима

       Тьма кромешная... Недолго и свалиться вниз, сломав шею. Вот было бы обидно...
       Да нет, чушь. Он никогда не свалился бы с этих ступенек. Он, ползавший по ним, когда был еще слишком мал, чтобы ходить... Мать рассказывала, что поначалу, взбираясь на эти лестницы на четвереньках, он дрожал как осиновый лист. Дрожал, а все равно лез, и, взобравшись, принимался орать, потому что не знал как спуститься. Мысль о том, что спускаться надо задом вперед, в головенку не входила. Один раз попробовал вперед лицом - и, ясное дело, скатился кубарем... Чудом не погиб и ничего не сломал себе - Валар берегут младенцев и пьяниц.
       ...А все-таки зря он даже свечи не запалил.
       На самом верху голова и плечи уперлись в деревянный створ. Берен приналег, люк сдвинулся - и горец оказался на крыше западной башни.
       Светать еще не начало. Отлитые из лунного олова, белели горы. Покатые, мохнатые спины Эмин-на-Тон, не шевелясь, застыли под снегом, точно медведи в берлогах. Во все остальные стороны тянулась и пропадала во мраке лесистая долина - и Берен мог только знать, но не мог видеть, как на западе пики Криссаэгрим вспарывают отвисшие животы снежных туч; как на юге Эред Горгор вонзаются в густую синь; как на Востоке Гвайр громоздят гранит на гранит, выстраивая невысокую, но отвесную стену. Дортонион, сердце Белерианда, сам по себе был крепостью. Финрод это знал, доверяя его во владение своим братьям, и знал Саурон, вторгаясь сюда после того, как передовые заставы на Ард-Гален смел огонь. Пока темные сидят в Дортонионе, эльфы ничего не сделают. Отобьют атаку Саурона на Хитлум - он подготовит еще одну. И еще одну... Столько, сколько нужно - укрепившись за стенами этих гор, наглухо закрыв Ущелье Сириона, надежно защищая два прохода, через которые только и можно провести войско: Анах и Ладрос.
       Саурон начал строить оборонительные укрепления в разломе Анах и отстраивать замок Кэллаган - но потом понял, что людей ему не хватит для наступления, и обе стройки забросил, ограничившись тем, что в Анах обрушил в одном месте дорогу, а при Кэллагане обновил укрепления Барахира. Но даже так - туго придется тем, кто будет вести сюда войска, если не...
       Если защитникам этих долин не ударят в спину.
       Берен усмехнулся, вспомнив, как он додумался до своего же собственного плана. Однако и тогда, и сейчас, в плане было слабое место, которого он, размышляя летом, не брал в счет.
       Заложники на Тол-ин-Гаурхот.
       Самое смешное было то, что он и вправду не нарушал договора - ведь тот был недействителен, Берен подписывал его якобы "в здравом уме и твердой памяти", а на самом-то деле было не так... Но вряд ли Саурон обратит внимание на этакую крючкотворскую тонкость. Вот Берен и взобрался в эту черную рань на башню, не запалив даже плохонького светильника - позавчера Тхурингвэтиль, насосавшись его крови, опять улетела к хозяину, рыцарята спят, а в тишине и в холоде зимнего утра хорошо думается. Нужно только слегка приложиться к фляге...
       Берен откупорил фляжку, плеснул себе в рот, и, зажевав вино горстью снега, сообразил: а ведь он и в самом деле нуждается в выпивке. Не прикидывается, а нуждается.
       Он вспотел, хотя даже под меховым плащом было совсем не жарко. Вот с какой стороны он и не ждал опасности. Он боялся чего угодно: что Илльо или Тхурингвэтиль проникнут в его мысли, что Руско поймают черные или под горячую руку казнит Маэдрос, что за какой-то его мгновенный промах кто-то из заложников заплатит головой - и вот об этом только он ни разу не подумал: что к тому времени, как надо будет действовать, он вправду сопьется.
       Первым побуждением было швырнуть фляжку с башни вниз - и послушать, как она будет громыхать, восемьдесят футов вдоль стены и еще шестьсот - с обрыва. Но нет. Проклятье. Если он резко бросит пить, рыцарята что-то заподозрят. Он должен пить при них... Но не должен пить при них больше, чем это нужно для запаха... И не должен пить в их отсутствие. Но теперь искушение будет настоящим...
       Проклятье!
       Было от чего хотеть напиться. Он тревожился не только о Финроде и о себе - теперь еще и о Руско. Сейчас - середина нарвайн, по северному счету - конец иллайн, месяца Совы. Руско ушел через четыре дня после Солнцестояния. Сейчас, если с ними - о, боги, услышьте меня! - ничего не случилось, они с Аваном должны уже выйти в Химлад. А Рандир должен добраться до своих владений и найти там старосту по имени Лэймар...
       Если он вообще захочет что-либо делать, узнав о гибели своего отца... Хорошенький же груз взвалил он на плечи Руско, вкупе со всем прочим.
       Берен зажмурился. Сейчас, когда он знал, что не спятил и не предал, стало полегче. Сейчас он видел выход - даже для Финрода. Но выход был - уже игольного глазка, и чудо будет, если они смогут проскочить в этот глазок...
       Бежать из Каргонда нужно так, чтобы побега не заметили два-три дня. Дело даже не в погоне, скрываться не впервой - а в том чтобы они не сообразили послать вестника к Саурону.
       Но это невозможно - бежать так, чтобы побега не заметили. Он не имеет права отрываться от надзирателей дольше, чем на полчаса. Будь здесь Тхурингвэтиль - он не рискнул бы даже выползти сюда, на крышу.
       Единственный выход - бежать так, чтобы тебя считали мертвым. И чтобы невозможно было с ходу разобраться, самоубийство это, убийство или несчастный случай. Конечно, лучше всего было бы обставить это как убийство и свалить все на Болдога. Подбросить улику, говорящую о его виновности. Пусть не очень крепкую - но такую, чтобы в первое время ни о ком ином и не подумали. Однако следует брать в расчет и то, что такой возможности не будет.
       Конечно, Саурон все равно сможет казнить пленников... Остается питать надежду лишь на то, что в суматохе выступления к Хитлуму ему будет не до того, да еще на то, что он понимает, как важны Финрод и Нарготронд. Даже если он поубивает всех остальных (Эдрахил! Айменел! Кальмегил! Нэндил! Десять ножей в сердце!) - он будет щадить Финрода сколько сможет, Берен готов был голову прозакладывать за это.
       Итак, допустим, у него будет два-три дня. За это время нужно сделать так, чтобы вестник к Саурону не попал. Самый быстрый из вестников - Тхурингвэтиль. Значит, все должно происходить в ее отсутствие. Потом она прилетит и узнает, что ее подопечный мертв. А потом... Илльо однажды в своих мыслях сказал это, не закрывшись - когда армия Хэлгор выступит, Тхурингвэтиль полетит докладывать об этом Морготу. Значит, и о смерти своего подопечного она доложит тоже... Это даст еще два дня. Но затем... Затем нужно сделать так, чтобы через долину Хогг не проскочила ни одна зараза.
       Ярн Берен, а не попробовать ли тебе вычерпать ситом Тарн Аэлуин? Это будет проще...
       Он не заметил, как светает. Когда поднял глаза, небо уже поблекло, а над западным его краем пылала зубчатая полоса - вершины Криссаэгрим. Они первыми ловили солнце, когда оно восходило, и последними отпускали, когда оно садилось.
       Берен, ухватившись за край зубца руками, оперся ногой о нижний торец бойницы и взобрался на зубец, как делал в юности. Страха высоты в нем и во всем его роду не было. Сев на край, он свесил ногу, другую подогнул. Чтобы согреться, отхлебнул из фляги. Позволил это себе.
       Он знал теперь, что сладит с искушением и будет готов действовать, когда это нужно. Сдаться означало бы предать Финрода, живого или мертвого.
       Теперь второе - Мэрдиган, Леод, этот рыжий Риан и другие, чьи близкие в заложниках. Их верность будет обретена, если заложников удастся освободить. Или если...
       Если слуги Саурона убьют их в нарушение своих обещаний. Нет, о нет...
       Берен вспомнил свой разговор с Мэрдиганом.
       Мэрдиган командовал орудийным корнаном, тридцатью двумя метательными машинами, шестнадцать из которых метали копья, восемь - камни по крутой дуге и еще восемь были исполинскими пороками для пробивания крепостных ворот и стен. Перед своим уходом из Дортониона Берен застал последние испытания этих страшных орудий - они пристреливались по развалинам замка Хардингов. Давно сожранная изнутри пожаром, башня обрушилась, едва выдержав пять попаданий. Стены Барад-Эйтель были много крепче, но упорному многодневному обстрелу сдались бы и они.
       Мэрдиган родился, когда Аулэ отвернулся на мгновение от своих гномов и зачем-то кинул взгляд в сторону людей Дортониона. Иначе Берен не мог объяснить сообразительную, почти гномью мастеровитость его рук. С детства Финвег мастерил маленькие водяные мельницы и хитрые ловушки на птиц и зверей. Ему достаточно было кинуть на устройство взгляд, самое большее - ощупать руками - чтобы понять, как оно работает. В семнадцать лет он выстроил настоящую запруду и настоящую водяную мельницу - а его отец велел своим людям принести ручные мельницы к нему в замок и замостил ими двор. Люди кинулись с жалобой к Бреголасу, и пока тот думал, что делать, крестьяне спалили мельницу Мэрдигана и разобрали свои мельницы обратно. Оруженосцу Мэрдигана по ходу дела крепко намяли бока, и между Мэрдиганом и его крестьянами едва не началась кровная вражда - по счастью, оруженосец выжил. Обе стороны подали жалобу Бреголасу. Берен помнил ссору между отцом и дядей: Барахир считал, что содеянное Мар-Мэрдиганом подпадает под действие Беоровой Правды, запрещающей брать у человека в залог не только мельницу, но даже один жернов - а значит, крестьяне не должны понести наказания. Насколько же хуже, тихо и яростно говорил он, отобрать мельницы, чтобы ссыпать себе в карман не только законную десятину лорда, но и лишнюю долю сверх того! Бреголас спорил, что закон запрещает только брать мельницу в залог - и правильно, ведь семья должника не должна голодать; но если лорд на свои средства выстроил мельницу, сберег женщинам долгие часы труда - то отчего же он не имеет права брать плату за помол? Брать плату имеет право, настаивал Барахир, а отбирать мельницы - не имеет. Пусть люди своей волей решают, хотят они молоть зерно сами или отдавать на мельницу лорда.
       Бреголас согласился дополнить закон такой правдой, но не без скрипа. Берен был уже достаточно взрослым, чтобы понять, почему упирается дядя: если бы затея Мэрдигана-старшего удалась, а крестьяне были наказаны, многие лорды, в чьих уделах есть реки, построили бы запруды и мельницы, и с этого дела можно было бы взять новую подать... Но для Барахира справедливость была важней выгоды, а настаивать на своем он умел...
       Финвег Фин-Мэрдиган все-таки отстроил свое детище, но по новой правде было запрещено заставлять крестьян носить зерно на помол, а своей волей никто не пришел, ибо жители Гвайра славятся трудолюбием и скупостью.
       В командиры армии "Хэлгор" Финвег попал благодаря своему отцу. На рудниках Ангбанда, куда оба угодили после Браголлах, старший Мэрдиган испугался, что черная работа убьет сына и рассказал, какие золотые у него голова и руки. Он хотел устроить сына на чистую работу, а вышло, что тот попал в застенок.
       Из Мэрдигана вытянули все, что он знал, а потом, вконец сломанного, подлечили и велели показать умение: заново навести Ангродовы Гати для штурма Минас-Тирит.
       Когда он справился с заданием, ему позволили свидеться с семьей. И после этого дали кое-какую свободу и назначили командиром орудийного корнана. Он должен был построить орудия для битвы в поле и орудия для осады.
       И он сделал это, и сделал хорошо. Под его началом служили главным образом такие же, как он, вчерашние рабы с убитой гордостью, с родичами в заложниках. Берен знал, что эти люди не примут его сторону так легко. В них гнев почти убит страхом. А еще - нужно что-то делать с волчьим отрядом, назначенным стеречь орудийников...
       При встрече с Мэрдиганом, улучив момент, он небрежно бросил:
       - Помнишь наш последний разговор?
       - Разговор? - Мэрдиган и бровью не повел - так научился скрывать свои мысли. - При нашей последней встрече ты главным образом стонал.
       - Врешь. Не стонал я.
       - Ты сам не слышал, был в полубеспамятстве. Стрела в бедре - не шутка.
       - Ну так я о другом разговоре. О судьбе.
       - А, да... - равнодушно сказал Мэрдиган. В ту ночь, когда Берен приставил нож к его горлу, с уст обоих слетело слово "судьба". - Ну, и кто из нас оказался прав?
       - Я, - улыбнулся Берен краем рта.
       Мэрдиган снова не повел и бровью. Тогда он сказал: "Если ты и выживешь в горах, то не сможешь собрать армию". "Смогу", - ответил ему Берен.
       - Пусть так, - Мэрдиган тоже криво усмехнулся. - За Фрекарта спасибо. Он был гад.
       Фрекарта ненавидели даже те, кто, подобно ему, перешел на службу к северянам - в отличие от них, сделавших это из страха за жизни родных, или сломленных пытками и рабской участью, Фрекарт сделал это добровольно. За день до битвы при Кэллагане он покинул ряды горцев и перешел с небольшим отрядом к Саурону.
       Мэрдиган немного помолчал, потом добавил:
       - За эту мразь я тебе прощаю то, что было между нами.
       - Это теперь ничего не значит, - вздохнул Берен.
       Эрвег, присутствовавший при разговоре, конечно, пристал с расспросами, что все это значит, и Берен с показной неохотой объяснил, что Финвег Мар-Мэрдиган был братом жены Уртела Фин-Брогана, старшим братом которого был Борвег Мар-Броган. Если бы у Борвега не было детей, все унаследовал бы Уртел с женой, но так вышло, что Борвег женился на Андис, дочери Крегана-Полутролля. Уртелу это не понравилось, и он очень обрадовался, когда прознал, что Андис крутит с юным Береном. Он выслеживал их так и сяк, и когда, наконец, готов был предъявить обвинение в прелюбодействе (а это значило, что Борвег ради своей чести должен прогнать жену, чего Уртелу только и надо было) - и тут Берен к чему-то придрался, вызвал его на поединок и убил. Жена его, ясное дело, не простила этого княжичу, и долго трепала Финвегу душу, чтобы он отомстил за шурина. Финвег был не такой дурак чтобы убивать княжьего племянника, но и Маэндис могла прогрызть спину кому угодно. Так что у Мэрдигана была причина Берена не любить.
       - И вот только сейчас он тебя простил? - фыркнул Эрвег. Берен только пожал плечами.
       Эти два месяца Мэрдиган, должно быть, провел, раздираемый мучительным страхом и мыслями: сказал Берен Саурону о том, что его планы выданы Мэрдиганом Беорингу или не сказал? Если не сказал - то как ему это удалось? А если сказал - то почему Мэрдигана до сих пор не схватили и не поволокли в пыточную? Он должен был уже смертельно устать бояться...
       Что он услышал? Что он понял? Как улучить минуту для того, чтобы наедине сказать друг другу главное?
       - Руско, - прошептал он беззвучно, глядя на парящие над темнотой крылатые льды Криссаэгрим. - Возвращайся, малый. Ты мне смертельно нужен.
       ...Сначала были тихие шаги внизу, потом - скрип лестницы, и потом осторожное:
       - Берен?
       Он обернулся - из люка по пояс высунулась Этиль.
       - Ты оставил его открытым, - немного виновато сказала она, поднимаясь.
       - Это чтоб вы знали, где меня искать.
       - Не сиди там, - она заметила фляжку в его руке. - Особенно если пьешь.
       - Хорошо, - он встал на зубце, спиной к пропасти.
       - Берен! - Этиль тихо и укоризненно ахнула, когда увидела, что он опирается на одни носки, свесив пятки над бездной. Потом она затаила дыхание, видимо, боясь, что сейчас он сорвется.
       - Ни трезвый, ни пьяный я отсюда не упаду, - он прыжком оказался рядом с ней. - Гляди, как здесь хорошо. Разве эта земля не стоит того, чтобы ради нее умереть?
       Этиль огляделась - видимо, чтобы сделать ему приятное.
       - Кстати, о смерти, - сказала она. - Орк умер этой ночью.
       - Какой орк? - Берен вовремя спохватился, что нужно сыграть пьяное "А-чего-вчера-было-то?".
       - Ты не помнишь?
       Он покачал головой и прочел на ее лице живейшее отвращение.
       - Орк, в которого ты запустил скатой.
       - Только не говори, что я попал.
       - В спину. Он бежал от тебя, Берен. Бежал...
       - Вот проклятье... Верно, я принял его за крысу.
       - Как можно орка принять за крысу?
       - За здоровенную крысу.
       - Не оправдывайся. Тебе просто уже все равно, кого и за что убивать. Ты превращаешься... в Болдога.
       - Ужели? - Берен снова хлобыстнул норпейха и заел горстью снега. - А разве не этого хотел от меня Тху?
       - Ты сам знаешь, что не этого. Тебе была предложена высокая честь, Берен...
       - Я говорил, что я ее недостоин.
       - Да. Теперь я вижу. Спускайся, тебя ждут к столу, - обдав его презрением с головы до ног, она спустилась в люк.
       Заложники, думал он. Прежде чем думать, как их вытащить, нужно хотя бы вытянуть у Илльо - где они...

***

       Переступая порог аулы замка Химринг, Гили дрожал, как осиновый лист, хотя в зале было натоплено, а высокие окна, пустые летом, были заставлены узорными переплетами со стеклом разных цветов - Гили не знал, как это называется, но это было очень красиво. Стены завесили коврами и шкурами, а под ногами шелестел толстый слой резаного камыша.
       Лорд Маэдрос сидел в резном кресле, обе руки - настоящая и железная - покоились на украшениях подлокотников, головах химерных зверей с телом кошки, крыльями летучей мыши и мордами змей. Темно-рыжие волосы были гладко расчесаны и схвачены венцом из черненого серебра с черными камнями. На плечах лежала соболиная накидка.
       По правую и по левую руку от него сидели еще четверо братьев-Феанорингов - Маглор и Карантир, Амрод и Амрос. Еще десятка полтора эльфов заняли места у стен - лорды Маэдроса, его высшие советники.
       Под суровыми взглядами пятерых братьев Руско смешался и едва не споткнулся.
       - Держись, - тихо сквозь зубы бросил ему Хардинг.
       Хардинг поверил, Гортон - нет.
       Гили остановился на подобающем расстоянии, поднял голову и выдержал взгляд Маэдроса. И лишь после этого поклонился.
       - Я... рад приветствовать хозяина этого замка, - сказал он. - От имени своего господина, Берена сына Барахира из рода Беорова.
       - Я помню тебя, юный оруженосец, - сказал огненный нолдо. - И сказать, что рад тебя видеть, не могу. Я не знаю даже, стоит ли выслушивать дело, с которым твой господин прислал тебя, ибо среди нас есть такие, кто не счел нужным разговаривать с послом предателя...
       Карантир выпрямился так, что сразу сделалось ясно, кто именно требовал прогнать Гили взашей, не выслушав.
       - Но за тебя поручился Хардинг, и ради моего верного вассала я тебя выслушаю. Чем быстрее ты все изложишь, тем лучше для тебя. И советую говорить только правду. Мы сможем узнать, когда ты лжешь.
       - Я быстро, лорд Маэдрос. - кивнул Гили. - Тут не о чем долго говорить. Мой господин сделал то, что сделал не ради Сильмарилла, как об этом болтают орки, а ради жизни государя Финрода. Саурон держит короля в заложниках, угрожая ему пытками и смертью, если князь Берен не будет выполнять условия соглашения, навязанного ему.
       Среди советников пронеся легкий шепот.
       - Ты поверил ему? - спросил Маэдрос у Хардинга.
       - Да, мой лорд. Государь Финрод пропал без вести, и ниоткуда не пришло вестей о его пленении, казни или переправке в Ангбанд. Потому я решил, что насчет заложника - правда.
       - Как странно... Прежде Моргот торопился сообщить, что в руках у него важный заложник, - Маэдрос прикрыл глаза. - Отчего же сейчас не идет ни единого слуха об этом?
       - Саурон не желает возмущать нас прежде, чем осуществит свои планы, - предположил Амрод.
       - Возможно, - голос Карантира был звонок как медь. - Но что это меняет? По доброй воле Берен служит или по принуждению, неважно. Он изменник. Если Саурон заставил его, угрожая Финроду - а я в это пока не поверил - то это всего лишь слабость смертного. Мы не играем в игры с заложниками, жаль, твоему лорду это неизвестно. Каждый эльф знает, что ни на одно предложение Саурона и Моргота нельзя соглашаться, ни на каких условиях.
       Гили вспомнил свой сон в горах и прикусил губу. Государь Финрод, такой мудрый, красивый и светлый...
       - Наверное, вы правы, лорд Карантир, - тихо сказал он. - Но, как я знаю своего лорда - для него государь был вроде... отца или брата. Нам, людям, другой раз проще поступиться честью, чем знать, что мучается брат. Зовите это слабостью, если хотите.
       Кровь прихлынула к лицу Карантира, растекаясь от высоких скул до самых корней волос и кончика носа. Казалось, он готов вскочить с места, но Маглор сказал несколько слов на языке Амана - и Карантир остался неподвижен, хотя лицо его пламенело от гнева.
       - Чем бы ни оправдывал ты своего лорда, - сказал Маэдрос. - и как бы ни назвал его поступок, Союз действительно предан. Саурону известны наши намерения, значит, он хозяин положения.
       - То-то и оно, что неизвестны, лорд Маэдрос, - покачал головой Гили. - Он ничего не узнал.
       - Мне трудно поверить в это, - эльф сжал пальцами подлокотник. - Саурон не предоставил бы Берену даже относительной свободы, не вывернув того наизнанку. А я знаю, как он умеет допрашивать.
       - Но ты-то сумел молчать, - как бы невзначай бросил Маглор.
       - Я эльф.
       - А он человек. Он из того народа, о котором мы никогда не узнаем всего.
       - Роуэн, - Маэдрос обратился к беорингу. - Почему ты поверил?
       Роуэн тихо кашлянул.
       - На то есть четыре причины, лорд Маэдрос. Первая - я знаю Берена. Он хитер как снежный пардус. Но если он кого-то любит, то ради него согласится дать содрать с себя шкуру. Если кого-то можно нагнуть, угрожая другу или брату - то его. Но если кто-то и способен перехитрить Саурона - то опять же он.
       Последние слова вызвали у Маэдроса усмешку, но он кивнул: продолжай.
       - Вторая причина - то, что все тут на живую нитку нанизано. Они пришли ко мне в дом вчера, оба оборванные и замерзшие дальше некуда, десять раз могли сгинуть, выходя к Аглону зимой... И что они рассказали: что сами сбежали от Драконов и перебрались через Нахар, что рыжий в одиночку дошел до Каргонда и песней снял с Берена заклятие беспамятства, что это заклятие загодя наложил государь Финрод... Да кто поверит в такие россказни? Нет, если бы тут была рука Саурона - он такую бы выдумал байку, что комар носа не подточит. А такая чушь не может не быть правдой. Третья причина - с ними был еще один человек, которого я знаю, Рандир Фин-Рован. Будучи под заклятием, Берен убил его отца, Раутана Мар-Рована. Если бы Фин-Рован был в сговоре - зачем стали бы убивать старого Раутана? А если он не в сговоре - то как Берен мог рассчитывать на его верность после такого? Только если он соблюл верность государю Финроду сам. И четвертая причина, лорд Маэдрос, такая. Если не поверить ему - то останется только сесть и ждать смерти. А уж за ней не придется долго скучать.
       Медноволосый эльф кивнул, сделал знак железной рукой - и Роуэн по этому знаку отошел в сторону. Гили остался один в полукруге феанорингов и их советников, и вопросы посыпались на него, как удары палки тогда, в Барад-Эйтель. Вскоре он не мог сообразить, кто о чем спрашивает.
       - Что за заклятие беспамятства?
       - Я не знаю. У князя было мало времени, чтобы все мне объяснить.
       - Как оно действует?
       - Не знаю.
       - Как его снять?
       - Песней. Ярн назвал мне свою песню.
       - Когда?
       - Осенью, как уходил.
       - Он знал, что попадет в плен?
       - Нет, но боялся этого.
       - Кто сложил заклятие?
       - Наверное, Государь.
       - То есть, доподлинно ты не знаешь?
       - Нет.
       - Почему же ты взялся за это дело?
       - Я верю своему лорду.
       - Как ты попал в Дортонион?
       - Через Нахар.
       - Ты знал дорогу?
       - Нет, но знал Аван.
       - Кто такой Аван?
       - Охотник из дома Дреганов.
       - Ты условился с ним заранее?
       - Ярн условился с нами тремя.
       - Кто третий?
       - Рандир Фин-Рован.
       - Тот, чьего отца убил Берен?
       - Да.
       - Где он?
       - В Дортонионе.
       - Зачем?
       - Ярну надобен человек, который пойдет к верным людям и скажет, что они должны делать.
       - И этот человек - сын того, кого ярн убил?
       - Он сказал, у него не было иного выхода. Разве что взять Рована живым.
       - И тот принял такое оправдание?
       - Да, - Гили сглотнул: ему легче был через горы пройти, чем сказать это Рандиру.
       - Но подтвердить твои слова он не может?
       - Нет.
       - Какое несчастье. Где содержат Берена?
       - В его замке.
       - Без стражи?
       - При нем женщина, с которой ему запрещено разлучаться дольше, чем на полчаса. Она... - Гили снова сглотнул. - Она страшная. Ведьма.
       - Как ты попал к нему?
       - Я притворился менестрелем, поющим за плату. Меня впустили в замок по обычаю Долгой Ночи.
       - Когда это было?
       - Я ж говорю - в Долгую Ночь!
       - Солнцестояние, - подсказал, кажется, Маглор.
       - С тех пор прошло три недели. Как ты попал сюда?
       - Через долину Вийюл и перевал Дэрраван вышел к Аглону.
       - Ты знал дорогу?
       - Аван знал...
       - Что еще Берен велел передать тебе?
       - Много чего. Какое войско и где стоит... Это рассказ надолго.
       - Тогда потом. Откуда ты знаешь, что он сказал тебе правду о заклятии?
       - Я видел его... Что с ним случилось, когда я пропел...
       - Ты не слыхал о нем как о ловком притворщике... Хитром как снежный пардус?
       - Слыхал...
       - Но поверил?
       Гили вспомнил задыхающийся шепот, раздавленное рыдание: "Молчи, дуралей!"
       - Я верю своему лорду, - твердо сказал он.
       - Ты был уверен, что заклятие поможет?
       - Нет.
       - Ты ведь мог попасть в руки врагов.
       - Я не знаю ничего такого, чего не рассказал бы сам лорд Берен, раз уж его заставили говорить...
       ...В конце концов у Гили закружилась голова, он потерял счет повторявшимся вопросам и тому, сколько раз он ответил, что верит своему князю. Он знал, какой это слабый довод и чувствовал все меньше уверенности: а вдруг Берен и в самом деле оказался не таким, каким был с виду? А вдруг то, что он показал Гили - ловкий обман; ведь пятнадцатилетнего оруженосца легче надурить, чем темного лорда. Руско уже не знал, чем питать свою слабую, полумертвую веру - когда эльфы умолкли и Маэдрос велел ему рассказывать о Сауроновых войсках.
       Гили вытряхнул из котомки то, что у него было с собой для памяти: корки хлеба, ссохшиеся головки чеснока, горох и чечевицу, рыбьи головы, подметочно-твердые ошметки солонины... На резном столике со знаками для мудреной игры содержимое нищенской сумы выглядело ничуть не уместней блевотины.
       Гили быстро накрыл все горстью, не давая гороху раскатиться и потеряться в соломе. Потом осторожно разобрал все и начал рассказывать. Доска помогала. Пусть нижняя часть - будут владения Креганов, предгорья Эред Горгор и Друн. Тогда сюда - восемнадцать зеленых горошин; восемнадцать длинных сотен копьеносцев, и девять чечевичых зерен, девять длинных сотен стрелков; и две хлебные корки - две Волчьи Сотни; и семь черных бобов - семь сотен северян, и десяток шматочков солонины - десять сотен орков... Западное поле пусть будет предгорьями Криссаэгрим и Моркильским лесом. Тогда здесь - восемь чесночинок, восемь осадных орудий, и двадцать четыре соломинки, двадцать четыре полевых. И при них - шесть зеленых горошинок и шесть чечевичных зерен, назначенных их защищать, и две корки хлеба, чтобы их стеречь, а сколько в обслуге - Берен не знал.
       Пусть серединное поле будет замок Каргонд и окрестности. Тогда здесь у нас пять бусинок - ведь могут у бродячего менестреля в суме заваляться бусины? - пять длинных сотен Рыцарей Аст-Ахэ. Одна белая, все прочие - красные. Одна сейчас там, четыре прибудут в канун весны.
       А еще - три хлебные корки.
       А еще - восемь кусочков солонины.
       А еще - десяток бобов.
       Пусть северное поле будет - Эмин-на-Тон. Тогда там разместятся двадцать три зеленые горошины и десять зерен чечевицы, и девять черных бобовинок, и шесть хлебных корок, и семь кусков солонины.
       - Это далеко не все, если вспомнить, что он говорил летом, - заметил Маэдрос.
       - Он сказал, что не может точно счесть орков. А еще он сказал, что только на севере войско сочтено и набрано полностью. К весне они закончат дело на юге - и тогда армия людей будет насчитывать две тысячи длинных сотен - а все остальные будут орки.
       Маэдрос встал со своего кресла и подошел к столику. Железные пальцы легли на плечо Гили.
       - Чем ты подтвердишь, что сказал правду?
       Гили вздрогнул от того, каким голосом это было сказано и от того, какой взгляд Маэдрос вонзил в его душу.
       - Мне нечем подтвердить мои слова, господин, - тихо сказал он. - Кроме моего честного слова. Если ты сомневаешься в нем, вели пытать меня - я и тогда расскажу то же самое. Ничего другого я тебе предложить не могу.
       Огневолосый эльф отпрянул, словно услышал смертельное оскорбление, но овладел собой и усмехнулся:
       - Я подумаю над этим. Ты сам уберешь свой мусор или кликнуть слуг?
       Гили, покраснев, смел все обратно в котомку. Он жалел о словах, которые сорвались у него с языка в последний миг. По лицам окружающих эльфов было видно, что Маэдрос обратил его предложение в шутку. А может, и нет? Кто их знает, этих нолдор из народа Феанора... Во всяком случае, если бы государь Финрод усомнился в словах Гили, тому и в голову бы не пришло ляпнуть этакое.
       - Приготовьте ему комнату для ночлега и поставьте стражу, - распорядился Маэдрос. - Он останется здесь, пока я не приму решения. Лорд Роуэн, доставьте сюда и второго - этого Авана.
       Хардинг проводил Гили до комнатушки, которую назначили ему для ночлега, и разделил с ним простой, но сытный ужин.
       - А здорово ты уел лорда Карантира, - с одобрением заметил он по ходу разговора. - Я думал, он лопнет от ярости.
       - А что я такого сказал? - удивился Гили.
       Лорд Хардинг поперхнулся.
       - Эла! Так ты что - не знаешь даже, какую шпилю вогнал ему в седалище? Рыжий, да ты совсем телок. Где Берен тебя нашел?
       - В купеческом обозе...
       - И купцы тебе, стало быть, не рассказывали, как лорд Маэдрос потерял руку?
       - Я сначала думал - в бою... Оказывается, в плену, да?
       Хардинг кивнул.
       - Когда эльфы только прибыли из-за моря, - сказал он. - И Феанор велел сжечь корабли, после этого нолдор становились на берегах озера Митрим, и на них напали орки. Эльфы быстро обратили их в бегство и пустились в погоню. Феанор оторвался далеко, был окружен и жестоко изранен. Сыновья вынесли его с поля боя, но он погиб от ран. Моргот, видя, что дело плохо, решил потянуть время и предложил братьям переговоры. На переговоры поехал старший, лорд Маэдрос, и был захвачен в плен. Держа его в заложниках, Моргот потребовал, чтобы братья убирались из Белерианда. Нолдор, надо тебе сказать, уже не были к тому времени девственниками по части всяких подлостей. Те корабли, что они сожгли в Лосгаре - это ведь были корабли, отобранные у сородичей, и отобранные через силу и кровь. Я тебе расскажу как-нибудь, или кто другой. Но не бывало того прежде, чтобы захватывали заложников и чего-то вымогали. Братья рассудили так: если они согласятся на морготовы посулы, то ведь Враг все равно не отпустит их брата... С Морготом нельзя идти на сделки, он всегда нарушает свое слово, ибо он отец всякой неправды. Они отказали Морготу, и тогда тот велел подвесить лорда Маэдроса за руку на скале. И тот висел аж покуда его не снял наш нынешний государь Фингон.
       - Ах, вот оно что... - пробормотал Гили.
       - Эге ж, - согласился Хардинг. - Может, у эльфов и не заведено торговаться за заложника, но вот лорда Маэдроса будет трудненько убедить в том, что это самая правильная дорога. Ладно, рыжий, спи - завтра у тебя день будет длинный.
       Назавтра и вправду был длинный день. Как понял Гили, эльфы уже успели расспросить Авана и сейчас со старыми вопросами перемежались новые. Гили снова и снова рассказывал о том, что он видел в замке Каргонд, и лишь для еды и для выхода по нужде прерывались расспросы. Руско устал, и когда все закончилось - не поверил своим ушам и глазам. Эльфы ушли, оставив его в комнате одного.
       Ненадолго. Один из нолдор снова привел его в аулу - где уже ждал Аван, которого держали и допрашивали отдельно. Они обменялись приветствием - переплели руки. Потом по приказу Маэдроса их вывели на балкон.
       - Посмотри мне в глаза, мальчик, - велел лорд Маэдрос. - И попробуй открыть мне свой разум.
       - К... как? - не понял Гили.
       - Отвечай мне мыслью, когда я буду говорить мыслью тебе.
       Гили посмотрел в глаза лорда Маэдроса - серые, как дикий камень - и внезапно он почувствовал присутствие силы - огромной и страшной, чистой и беспощадной, как горы. "Мальчик!" - услышал он сквозь гул этого потока - и в страхе отступил. Он не мог отвечать лорду Маэдросу мыслью и не хотел слышать, когда тот спрашивает. Он понимал, как это важно, и всем сердцем хотел попробовать - но страх был сильней доброй воли. Чем сильнее он пытался прислушаться и ответить, тем больше нарастал гул Силы, тем страшнее ему становилось и верней было отторжение. За несколько мгновений этой борьбы с собой Гили вымотался больше, чем за весь день.
       - Он неспособен к осанвэ, - с тяжелым вздохом Маэдрос выпрямился. - Мальчик, неужели я так страшен?
       - Простите, - опустил голову Гили.
       - Дело не в страхе, - сказал Карантир. - У него есть веские причины противиться осанвэ. Ведь есть, человечек?
       - Нет, - Гили почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. - Но я не знаю, как сделать так, чтобы вы мне поверили...
       Маэдрос шагнул к Гили, снова положил руки ему на плечи - и, подчиняясь его руке, Гили шагнул к самому краю балкона, к перилам.
       - Когда-то, - сказал Маэдрос, - мы с твоим господином стояли на этом самом месте. Ты говоришь, что веришь ему, и мне остается только поверить. Но прежде я испытаю твою веру. Посмотри вниз.
       Гили бросил взгляд в пропасть, начинавшуюся в полуфуте от его носков, и поневоле дернулся в сторону, но та рука Маэдроса, что была из плоти, не уступала крепостью железной.
       - Как мне поступить, Гили без рода и племени, храбрый и верный оруженосец? Сбросить тебя и Авана вниз, но сделать по твоему слову, или отпустить вас обоих восвояси и ничего не делать для Берена сына Барахира? Выбирай сейчас. Как ты выберешь, так и будет.
       У Гили упало сердце. Оно билось где-то в самом низу живота, и от этого очень хотелось по малому делу. Вниз... В туманную белую мглу... Разлететься на леднике - алым грязным пятнышком на белом снегу. О, нет... За что?... Он был готов умереть - в горах, в пропасти, даже в руках орков - но ведь не от руки эльфийского лорда! Отчаянно скосив глаза на Авана, он увидел, как тот коротко кивнул, не меняясь в лице. Он был готов к смерти. Но ведь Аван почти старик, ему целых двадцать пять лет... Валар, где ваша справедливость? Где ваша милость? Я же знал, что не гожусь в герои... Что я трус...
       Готовый расплакаться или обмочиться, или и то и другое сразу, он несказанно удивился, обнаружив где-то глубоко внутри себя неожиданную твердость и ясность. Они в самом деле мог погибнуть двадцать раз, куда более нелепо. От дурной заразы или от голода, от меча и воды... И никто не предложил бы ему выбирать между жизнью и смертью. И никто не сказал бы, что от его смерти будет какой-то толк. Пусть так. Здесь высоко, первый же удар о скалу убьет его. Он не будет мучиться на дне пропасти часами.
       - Если таковы твои условия, лорд Маэдрос, сын Феанора, - голос звучал не так твердо и звонко как хотелось бы, - то сбрось нас вниз, но прежде дай слово послать войска в Дортонион. Я знаю, что эльфы не отрекаются от своих слов.
       - Я даю слово, что весной пошлю войска в Дортонион, - чеканно сказал Маэдрос.
       Гили отвернулся от него и положил руки на перила. "Наверное, они хотят, чтобы я прыгнул сам". Сил оттолкнуться от пола не было, руки обмякли. Гили понял, что сейчас сомлеет и все-таки упадет - нужно только небольшое движение вперед, чтобы упасть куда нужно...
       "Прощай, ярн" - шепнул он беззвучно. - "Прощай, государь Финрод..."
       Со звонким щелчком железные пальцы сжались на его воротнике, рубаха врезалась в горло - и в одно мгновение Гили оказался в двух саженях от перил.
       - Я дал слово и не требую жертвы, - сказал эльф. - Мне нужно было только испытать твое доверие к князю, о котором ты столько говорил. Оно испытано, маленький оруженосец. Счастлив князь, которому служат такие люди. Проклят он небом и землей, если предает их доверие и доверие тех, кто доверился им.
       Обнимая Гили здоровой рукой за плечо, он вернулся в зал; за ним последовали все остальные.
       - Пей, - Маэдрос пододвинул Руско полупустой стакан.
       Гили не сумел донести его до рта: руки задрожали, темная жидкость перехлестнула через край, по залу поплыл пряный и резкий запах "зимнего вина". Резко, со стуком, обливая пальцы, мальчик поставил стакан на стол, упал в кресло и наконец-то заплакал. Слезы успокоили его - и через несколько минут он покинул зал, кутаясь в просторный диргол Хардинга.
       Маэдрос сидел в другом кресле. Те, кто хорошо его знал, прочли на лице вождя желание поговорить с братьями наедине - и постепенно аула опустела. Остались только пятеро, связанные воедино родством и клятвой.
       Братья молчали, лишь треск пламени в камине нарушал тишину зимнего покоя. Наконец, старший заговорил - но сказал совсем не то, чего от него ждали.
       - ...Он предложил мне проверить его слова под пыткой. Во что же я превратился, если мне предлагают такое... и я почти соглашаюсь.
       - Маленький наглец, - фыркнул Карантир. - Он знал, что ты не согласишься, вот и все. Он ничем не рисковал.
       - Неужто? - усмехнулся Маглор. - А мне показалось, он рисковал свернуть себе шею.
       - Он знал, что Майтимо его остановит.
       - Ты плохо знаешь смертных, брат, - возразил Амрос. - Они способны лгать языком, но не телом. Мальчик и в самом деле думал, что приговорен.
       - Он честен, в этом никаких сомнений быть не может, - подвел итог Златокователь. - Но он может быть обманут, Майтимо. Эта опасность остается, и пренебрегать ею нельзя. А ты уже дал согласие. Дал слово.
       - Вот именно! - подхватил Карантир. - Брат, что с тобой происходит? Сначала к тебе приходит этот безумный Беоринг - и ты, вместо того чтобы спустить его с лестницы, вступаешь с ним в союз. Потом оказывается, что он перекинулся к Морготу - что ж, туда и дорога. Договор можно считать расторгнутым, собственные люди Беоринга отреклись от него! Но нет, к тебе пришел оборванный рыжий щенок - и ты растаял как масло в кипятке. Что с тобой, брат?
       - Вот это, - Маэдрос вскинул железную руку. - Она болит, Морьо. Ночами мне снится, что она у меня есть. По-прежнему сильна и послушна. Я рисую ею, брат. Я вывожу иглой по воску тончайший узор - а потом осторожно обливаю поверхность кислотой и смотрю, как пузырится серебро... А потом я граню камни и вставляю их в глаза зверей и в чашечки цветов, и они играют на солнце, как красное и белое вино, и заклятье по ободу кубка делает запах и вкус питья острее и глубже... Но сны уходят, наступает утро... Я открываю глаза и вижу на подставке у постели - вот это мертвое железо... Я устал ждать, брат.
       - Но это не повод кидаться без оглядки в драку! А если посланное тобой войско пойдет прямо в западню?
       - Тогда это будет моя последняя битва, - спокойно ответил Маэдрос. - Никого из вас я с собой не зову: слово давал я один.
       - Ну уж нет, - Амрод и Амрос сказали это в один голос, как в детстве, и все пятеро, как бывало, не удержались от смеха.
       - Вместе мы хоронили деда и клялись, - проговорил Маглор. - Вместе хоронили отца и повторяли клятву. Вместе замарали руки кровью родичей, а души - предательством. Если судьба решила посмеяться над нами, и предатели в свою очередь окажутся преданы - мы и это разделим на всех.
       - Я против, - Карантир встал и зашагал по комнате. - Не говоря уже о том, что вы забыли спросить мнения средних. Или их мнение больше ничего не значит?
       - Не то чтобы они часто беспокоили нас своими советами, - как бы в сторону проговорил Маглор. - Что ж, ты, Карантир, останешься, и еще двое - чтобы исполнить Клятву...
       - Как кстати ты вспомнил о Клятве! - Карантир на миг застыл, издевательски-картинно воздев руки к небесам. - Может быть ты вспомнишь еще и о том, что смертному за верную службу обещан Сильмарилл? И он, как бы то ни было, намерен завладеть одним из Камней?
       - Пока Сильмарилл не в его руке - нам он не враг, - напомнил Амрод.
       - Сильмарилл никогда не будет в его руке, потому что Моргот скорее расстанется с жизнью, чем с Камнями! Кто-то из нас сходит с ума, братья. Почему сейчас? Если тебе так уж не терпится подраться, Нэльо, если тебе вконец надоела жизнь, Кано, если Wenin все так же готовы за вами в огонь и в воду - то почему именно сейчас, когда все воняет предательством? Почему не немного позже, не тогда, когда все станет ясно?
       - Ты слишком много общался с гномами, Карантир, - сощурился Маэдрос. - И, как видно, заразился от них жадностью и осторожностью. Никогда не бывает все ясно. Или, если хочешь, так: все ясно становится лишь тогда, когда слишком поздно что-либо менять. Когда колышутся трупы на волнах, или горят корабли, или поганый орк запихивает тебе в рот кнутовище - вот тогда все ясно: не надо было делать того, что ты сделал. Беда лишь в том, что действуешь ты или ждешь - все равно становится слишком поздно. Я предпочитаю действовать.
       - Ну что ж, - Карантир остановился; лицо его было темно, ноздри раздувались. - Если я слишком много общался с гномами, то ты, брат мой - со смертными. Вспомни, куда это привело Финрода, - и, развернувшись, он вышел, не позаботившись закрыть за собой дверь.

***

       Сирион не замерзал. Тонкие, ломкие края льдов, сковавших берега, тянулись друг к другу через реку - но не могли сойтись, разделенные протоком быстрой, темной воды.

Не соприкоснуться,
Не встретиться
Нашим рукам,
Как стеблям осоки
Не переплестись.

       ...Илльо глядел в окно, ожидая, задаст ли Гортхауэр еще один вопрос о делах в Дортонионе или отпустит его наконец-то. Оставался только один предмет, который они еще не обсудили...
       - ...Ну, а что наш подопечный? - спросил Гортхауэр.
       - Он пьет, - поморщился Илльо.
       Это был именно тот вопрос, которого он ждал и боялся.
       - Надо думать, он еще и ест, - пошутил фаэрни (54).
       Илльо улыбнулся - Гортхауэру не так часто удавались шутки, понятные смертным.
       - Он сделал вместе с Эрвегом все, что мог. Если бы ты позволил мне дать ему под начало хотя бы сотню стрелков...
       - ...То он бы скоро имел сотню людей, всецело ему преданных, - с улыбкой сказал Гортхауэр.
       Илльо сам понимал, что это рискованно.
       - У него было бы меньше времени бездельничать и пить. Он превращается в полное ничто, Гортхауэр. В... Этиль сказала - в Болдога, и я с ней согласен. Неужели ты этого хотел?
       Гортхауэр поднялся из кресла и подошел к Илльо, встав рядом с ним у окна.
       - Илльо, - мягко сказал он. - Тебе не в чем себя винить. Ты сделал все, что мог. Предложил ему величайшую в мире честь - он отказался. Кого винить? Либо он принял бы твое предложение, либо стал тем, чем становится сейчас. Может быть, это покажется тебе жестоким, но мне все равно. Я хотел, чтобы он послужил Короне - и он послужит. Способ он при этом выбрал сам. Ты ведь объяснял ему, что долго он не продержится?
       Илльо кивнул.
       - Беда многих людей в том, что они думают, будто можно наполовину остаться верным, - Гортхауэр зашагал по залу в обратном направлении. - Вслух они произнесут то, что от них требуется, будут делать, что прикажут, но там, в глубине, в душе - сохранят верность своим прежним убеждениям... Когда они поймут, что не получается - уже слишком поздно. Убеждения, которые они так заботливо хранили, сами судят их, сами приговаривают и сами казнят. Берен уже мертв, Илльо. Нельзя сохранить половинку души, можно только сжечь то, чему поклонялся и поклониться тому, что сжигал. Запомни это на всякий случай.
       Илльо снова кивнул.
       - Конечно, где-то мне жаль... - Гортхауэр развел руками. - Конечно, и мне хотелось бы видеть его рыцарем Аст-Ахэ. Но ты ведь не можешь отрицать, что он выбрал сам. И не можешь не уважать право человека на выбор. Теперь к делу. Снега в Дортонионе сойдут в последние дни Ворона; здесь немного раньше, и будет сущая каша вместо земли. Однако ко Дню Серебра все подсохнет. Илльо, в День Серебра мы должны выступить.
       Илльо внутренне собрался. Прежде Гортхауэр не называл точно день выступления.
       - Ты помнишь, что я говорил: внезапность важна, но мощь - важнее. Пусть они заметят наши перемещения - это неважно. Важно, что мы обрушим на Серебряную Седловину такой удар, какого они не выдержат и прорвемся в Митрим. Сколько будет держаться Эйтель-Сирион - не имеет значения. Мы все равно возьмем ее. Поэтому: мне не нужны наспех сляпанные осадные орудия, которые хрястнут после первых пяти выстрелов. Пусть Мэрдиган немного припозднится - в конце концов, крепость никуда не убежит. Главное: собрать стрелков, копейщиков и орков. Они мне нужны в первую очередь. В девятый день Единорога они должны уже переправиться через Ангродовы Гати. Это крайний срок. Илльо, твои честь и жизнь порукой этому.
       - Я принимаю, - улыбнулся Илльо.
       - Кстати, вот здесь мне понадобится и Берен. Я хочу, чтобы он был с тобой. В последние дни Дракона запретишь ему пить. Если надо - свяжешь и запрешь, и под страхом смерти запретишь проносить к нему питье. В День Серебра он должен прийти в себя и быть готовым отправиться за армией.
       - Ты дашь ему людей?
       - Сначала он понадобится мне здесь, - качнул головой фаэрни. - Но потом... Когда прорыв будет закончен и мы займем Хитлум, нужен будет его опыт. Ты ведь понимаешь, что там появятся люди вроде Барахира... И совсем нелишним будет человек, знающий, как с такими воевать. Я дам Берену под начало Волчий Отряд.
       - Орков? - Илльо не поверил своим ушам.
       - Так будет лучше всего. Он сумеет удержать их в руках, но никогда не добьется их преданности.
       - А... Болдог?
       - Я предвижу, что с Болдогом случится что-то плохое этой весной.
       Илльо сжал зубы. Берен - это потеря. Он не мог заставить себя смотреть на горца так, как смотрел на него Гортхауэр.
       - А... Лютиэн?
       - Это после окончания срока службы.
       - Но он... Он изменится. Станет совсем другим.
       - Тебя волнуют его сердечные дела? - глаза Гортхауэра сверкнули холодно и жестко. - Илльо, как ты полагаешь - когда он получит Сильмарилл, он сумеет удержать его в руке? Эльфы делали Сильмариллы для себя. Камень сожжет смертную плоть.
       - Гортхауэр, - тихо сказал Илльо. - Это же бесчестно...
       - Нет. Все честно. Я обещал дать ему Сильмарилл - и Учитель согласен. Но никто не обещал, что Сильмарилл ему помогут дотащить до Дориата. Камень его - если он сумеет унести...
       Какое-то время они молчали. Отблески огня соперничали ало-золотистой яркостью со светом закатного солнца, летящего в витраж.
       - Илльо, - сказал Гортхауэр. - Я понимаю, как тебе тяжело. Но помни - он выбрал сам.

***

       Илльо возвращался проездом через Минас-Моркрист, чтобы взять письмо у жены Мэрдигана, заложницы, и передать его мужу в Бар-эн-Эмин. Заодно отдать распоряжение Гортхауэра и проверить, доставлено ли то, что просил Мэрдиган для работы: десятисаженные дубовые бревна.
       Ехать в Каргонд на ночь глядя не хотелось, и он остановился в лагере Риана. Народу там сейчас было мало: простых стрелков на зиму распустили по домам. С началом Тхэнно, Дракона, - разослать нарочных собирать людей, напомнил он себе.
       Антары и харма-таэри чувствовали себя здесь больше пленниками, чем хозяевами. Илльо знал о нескольких драках с орками - но в последнее время людям такие драки сходили с рук, а виновных орков вешали, и драки сошли на нет.
       Анардил Фин-Риан уступил ему свою камору в землянке и велел подать еды. Ему налили из общего котла, но это было уже не вонючее варево, а вполне пристойная похлебка на солонине и пшене. Эль, отметил Илльо, был самодельный и свежий.
       - Где взяли ячмень? - спросил он.
       - На еде сберегли, - признался сотник. - Другой раз выпить хочется, а нечего.
       - Как нечего? - удивился рыцарь. - Опять коморник ворует?
       - Нет, господин. Просто в нескольких бочках эль протух. Нельзя свежий эль наливать в старые бочки, разве что в них прежде норпейх держали.
       Илльо поморщился - опять мелкое вредительство, одно из многих, где нерадения больше, чем злого умысла. Горцы как будто не понимали, что плодами их работы будут пользоваться такие же люди как они, их соплеменники - и делали дело спустя рукава. И даже наказывать кого-либо за это не имело смысла - иначе Дортонион скоро обезлюдел бы.
       Он остался один и улегся отдыхать, не раздеваясь и не снимая сапог, покрыв немудреную постель сотника сверху попоной.
       Чуткий сон продлился недолго - Илльо проснулся от смеха и пения за стеной. Горцам было некуда торопиться и они не устали с дороги - поэтому рыцарь, скорее всего, просто перевернулся бы на другой бок и заснул, если бы ему не показался знакомымодин из голосов. Чистый, грудной, этот голос принадлежал или молодой женщине, или юноше-подростку. Женщин приводить в лагерь было запрещено...
       Илльо сразу же узнал песню, долгую горскую балладу "На поле золотом".

Вспоминай меня среди ячменя,
Когда гуляет ветер,
И лежит закат, точно алый плат,
На поле золотом.

Вспоминай, пока не пройдет тоска,
Когда гуляет ветер,
Я к тебе приду, и в траву паду
На поле золотом.

Будешь ли со мной, будешь ли моей,
Когда гуляет ветер?
Я тебя возьму и к себе прижму
На поле золотом...

       Как это нередко бывает в горских песнях, чередование искусных образов - "закат, точно алый плат" и самых простецких, переходящих из песни в песню, изобличало не одного творца, а искусство целого народа. Илльо поднялся и приоткрыл дверь в соседнее помещение. Горцы сидели в круг у очага, слушая певца и тихонько подпевая.
       Ну да. Можно было смело закладывать свою голову против бочонка протухшего эля - Илльо правильно узнал голос. На лютне все так же неумело тренькал рыжий мальчик с изъеденным оспой лицом, приходивший в Каргонд в день Звезды, взятый было Береном в услужение, но уже на третий день крепко побитый и бежавший. Значит, он выжил. Значит, так и шатается по всей стране, получая в крестьянском доме или в солдатском лагере то кусок хлеба и чашку похлебки, то пинка...
       Илльо притворил дверь и вернулся на постель. До утра, рассудил он, мальчишка никуда не денется, а сейчас - спать...
       Утром, едва проснувшись, он выбрался в общую и нашел мальчишку в закутке под сеном.
       - Вылезай, - сказал он, потеребив паренька за плечо. Голос его был совершенно спокоен - он уже знал, что такого голоса боятся больше всего ибо не знают, чего ждать - гнева или снисхождения.
       Паренек выбрался, дрожа и ежась. Услышав возню, проснулся и сотник.
       - Разве посторонних не запрещено пускать в лагерь? - спросил Илльо.
       - Моя вина, - сказал Фин-Риан без колебаний. - Холод на дворе, а мальчишка один... Не к оркам же его гнать. Опять же, учений стало меньше и работы... Скучно бывает вечерами, господин рыцарь.
       - Вы будете наказаны, - Илльо крепко взял паренька за плечо. - Я велю в десять дней выложить из камней ограду вдоль дороги отсюда до тракта, высотой по колено. Мальчишку я забираю с собой.
       - А зачем ограду? - спросил Фин-Риан. Илльо беззвучно вздохнул: он уже понял, что из горцев не выбить привычку переспрашивать и уточнять приказы, сколько плетей ни изведи.
       - Низачем, сотник. В каменной ограде нет никакой надобности - кроме того, что вы должны сделать ее в наказание. Через десять дней я вернусь и проверю - и если окажется, что вы опять скучали вечерами, то вас развеселят бичом.
       - Малый ни в чем не виноват, - опустил голову Фин-Риан.
       - Потому я и забираю его собой, а не оставляю вместе с вами строить ограду.
       Они вышли на двор, Илльо подвели коня, он сел в седло и велел мальчишке держаться за стремя. Проезжая мимо орочьего лагеря, айкъет'таэро довел свой приказ до сведения командира орков.
       Отъехав от лагеря шагов на триста, Илльо спросил паренька:
       - Твое имя - Гили, я правильно помню?
       - Да, господин Ильвэ. Только все называют меня Руско.
       Руско, лис... Илльо улыбнулся - в мальчике не было ничего от хитрой, хищной рыжей молнии полей. Разве что цвет волос, торчащих из-под башлыка. Мордашка у него была хоть и не глупая, но совсем простецкая.
       - Ты ведь из Рованов, Руско?
       - Из долинных Рованов, сударь.
       Илльо так и не научился как следует разбираться в хитросплетениях родословных беорингов. Чем долинные отличаются от горных?
       - Как поживает мардо Берег? - спросил он наобум.
       - Вы о ком, господин Ильвэ? - удивился мальчишка.
       - Ни о ком, - Илльо улыбнулся. - Я проверил, тот ли ты, за кого себя выдаешь.
       - А, - грустно сказал мальчик.
       - Ну, а твой дядя, посылавший тебя за милостыней?
       - Я его давно не видел. Не то чтобы он меня любил...
       - А я слыхал, что все вы держитесь друг за друга и кровные связи для вас много значат.
       - Так оно так, господин Ильвэ, только... я байстрюк, вот оно что. И родня меня знать не хочет. Пока была жива мать, ее родичи меня как-то терпели, а сейчас...
       Обида, уловил Илльо. Но не сильная. Похоже, мальчик не злопамятен.
       - Понятно. Давно умерла мать?
       - Той весной, как снега ушли.
       Скорбь мальчика была неподдельной.
       - Сколько тебе лет? - продолжал допрос Илльо.
       - Четырнадцать, - соврал паренек. Страх, сопровождавший эту ложь, немного позабавил Илльо.
       - Не бойся, я не продам тебя вербовщикам. Я - Голос Айанто Мелькора, глава дхол-лэртэ армии. А не торговец рабами.
       - А я и не боюсь, - паренек шмыгнул носом. - Это мне просто холодно.
       На самом деле он боялся, и немало.
       - Как ты думаешь, что я сделаю с тобой в Каргонде?
       - Не знаю, сударь. Я думал, раз я сбежал, то я теперь беглый раб. Значит, что захотите, то и сделаете.
       Илльо прислушался к его чувствам. Это была не слепая и тупая покорность. Это было какое-то скрытое мужество. Мальчишка хотел в Каргонд, как бы ему ни было страшно. И двигался к своей цели.
       - Берен не объявлял тебя своим рабом, - Илльо забросил пробный шар и тут же попал в цель. При имени князя паренек ощутил теплое, почти родственное беспокойство.
       Когда ни только прибыли в Дортонион, Илльо часто чувствовал, как оно исходит от горцев при виде Берена или при упоминании его имени. Потом, когда Берен начал опускаться - все реже и реже... Но с мальчишкой это было странно - он ведь видел своего князя в худшие минуты, был им даже крепко избит... А впрочем, этого мальчика наверняка колотили в жизни не раз, а вот спасение от такого мерзавца как Фрекарт, могло значить много.
       - А что ты скажешь, если я верну тебя ему? - небрежно спросил Илльо.
       Хлоп! - как будто с грохотом сошлись створки ворот. Руско замкнулся. Невозможно было прочесть его чувства.
       Нет, одно читалось.
       Страх.
       - Прибьет он меня, - сказал мальчик.
       Нет, он боялся не побоев. Кстати, - Илльо прикинул время прибытия в Каргонд. За полдень. Берен уже успеет заложить за ворот, но еще не упьется до полного свинства. Будет весел, добродушен и отходчив. Нет, своего сбежавшего слугу он не тронет - по меньшей мере, до вечера, когда ему начнут мерещиться крысы размером с орка... А вот тогда за жизнь любого малознакомого ему человека нельзя будет дать и горсти пшена.
       Словно уловив мысли Илльо, Руско тихо сказал:
       - Болтают, что ярн - уже не живой человек...
       - Вот как? - Илльо слышал нечто в этом роде, но не из первых уст. - Как такое возможно?
       - Ну, вроде бы как Сау... виноват, Повелитель Гортхауэр колдовством и мукой вынул из ярна душу, а в тело поселил семьдесят семь раугов.
       - Ровно семьдесят семь? - Илльо постарался вложить в вопрос побольше насмешки и яду. - Не больше и не меньше?
       - Ну, я не знаю... Я не считал.
       - А сам ты как думаешь? Своя-то голова у тебя есть, и своего князя ты видел своими глазами. Человек он или нет?
       - Тогда был человек, а сейчас не знаю, - мальчишка передернул плечами. - Болтают еще, что госпожа консорт - живой мертвец, и ночами пьет из людей кровь.
       Илльо насторожился. В болтовню невежественных селян проникла капля истины.
       - Это чушь, Руско, - сказал он. - И если я услышу, что ты повторяешь ее, я буду вынужден приказать тебя высечь. Госпожа Тхуринэйтель - такой же человек как ты и я.
       - А вы разве не эльф, господин Ильвэ? - мальчик поднял глаза.
       - Только внешностью, юноша. Душой я - человек.
       - А разве так бывает?
       - Мой отец - человек. Но даже если бы я не унаследовал человеческой природы от отца, Учителю дана власть освобождать души эльфов от вечного плена в круге этого мира. Освободил бы он и меня.
       Похоже, паренек не понял, о ком идет речь, и Илльо уточнил:
       - Вы называете Учителя Морготом.
       Так и есть. Мальчик испугался еще сильнее. Илльо подумал, что он сейчас попытается бежать - ничего подобного. Он шел вперед все тем же твердым быстрым шагом.
       - И что, - спросил он время спустя. - Мор... то есть...
       Ему зримо было трудно выговорить "Учитель".
       - Ты можешь называть его Владыкой, - подсказал Илльо. - Айанто - так это звучит на нашем языке.
       - Айанто может и обратно сделать? Из человека - эльфа?
       - Мог бы, несомненно, если бы пожелал. Но не пожелает этого никогда.
       - А почему?
       - Потому, юноша, что бессмертие - это проклятье эльфов. Их рабство. Запереть душу в пределы мира до его конца было бы жестоко без меры. Ты не находишь?
       - Не знаю, - пожал плечами паренек. Но изнутри пробилось твердое отрицание.
       - Я понимаю, - сказал Илльо. - Ты где-то видел эльфов - они ведь жили здесь, так? Ты разглядел только внешнее: вечную юность, красоту и силу... И не понял внутреннего: они лишены возможности расти и развиваться душевно. Пребывают такими же, какими пришли в мир - прекрасными внешне, застывшими, мертвыми внутренне...
       Илльо пресекся, поймав чувства паренька. Пятнадцатилетний сопляк в драном дирголе и выгоревшем до серого башлыке испытывал к нему, рыцарю Аст-Ахэ и голосу Учителя в этих краях, жалость с оттенком презрения, как к убогонькому.
       - Ты думаешь, я заблуждаюсь или лгу, - холодно сказал он. - Но ты ошибаешься. Впрочем, ты еще молод. Ты сообразительный паренек, Руско - не хочешь ли отправиться со мной в Аст-Ахэ?
       - Куда? - не понял рыжий.
       - В Ангбанд, - бросил Илльо.
       Парнишку затопил такой страх, что Илльо передалась его дрожь в поджилках. Но он не попытался бежать и не остановился.
       Илльо понял, что мальчик нравится ему все больше и больше. Жаль, что его проглядели, когда собирали детей для отправки в Аст-Ахэ. Если бы его подобрали вовремя, толку из него вышло бы гораздо больше, чем из Даэйрэт. А впрочем, и сейчас еще не поздно. Скоро приедут с Севера ребята. Мальчик немного попоет им - в отряде многие по части игры и пения дадут ему два къона вперед, но в этих простых горских песнях есть свое очарование, которое нельзя не оценить, а голос у мальчугана красивый... так что его будут кормить. Потом он убедится, что они не звери и пойдет в услужение к кому-нибудь... не такому взбалмошному, как Берен... А потом окажется в Аст-Ахэ, и поймет, что страшные сказки о Морготе - пустая болтовня...
       - Не бойся, - сказал он. - Учитель не ест детей.
       - Я уже не дитя, - Руско снова шмыгнул носом.
       - Взрослых он тоже не ест. Ты бы многое увидел своими глазами... Тебе было бы над чем подумать.
       Он услышал, как ноет в страхе сердце юного певца и вздохнул.
       - Это не приказ. Я не собираюсь никуда отправлять тебя насильно. Я тебя вообще не удерживаю - ты свободен и можешь идти куда угодно.
       Они уже давно вышли на тракт и были довольно близко от перекрестка.
       - Я хочу в Каргонд, - упрямо сказал парнишка.
       - Почему?
       - Там торг и харчевня. Хорошо подают.
       - А в замок со мной - не страшно? Или боишься, что снова сделают слугой?
       - Если опять отдадите ярну - сбегу, - предупредил паренек.
       Илльо прислушался к его чувствам. Страх был искренним, но страх он испытывал постоянно, и немудрено: "Морготов Голос" здесь боялись. А вот что было под страхом - Илльо понять не мог. Неужели радость? Да, радость.
       - Чему ты радуешься, хотел бы я знать.
       Паренек немного подумал прежде, чем ответить.
       - Ну... С прошлого раза... Я знаю, что у вас не обидят, а на торге - запросто могут. Даже если ярн - то ненарочно, и спьяну. А там... Меня побили один раз, все что было отобрали, спасибо хоть лютня цела осталась.
       - У тебя красивая лютня. Сильно попорченная снаружи, но красивая.
       - Эльфийская.
       - Я заметил. Откуда?
       - От мертвого эльфа.
       Парнишку снова передернуло, и сквозь страх пробилась жалость. Как и большинство людей Дортониона, он испытывал любовь к эльфам и непонятное перед ними преклонение. Видимо, зрелище "умершего бессмертного" оставило в душе ребенка неизгладимый след.
       - Итак, ты принимаешь мое предложение?
       Мальчик колебался.
       - Поверь, нам хватает слуг, - ободрил его Илльо. - В лишних руках нет нужды, а беседа с тобой скрашивает мне дорогу. И мне действительно нравится, как ты поешь.
       - Хорошо, - сказал паренек. - Я пойду в замок, господин, но только ежели оставите на ночь. Потому что после захода меня в городище никто на ночлег не пустит.
       - Идет, - согласился Илльо.
       Дорогой они продолжили беседу. Паренек был довольно молчалив и на вопросы отвечал кратко, но по сравнению с бирючиными повадками других горцев его ответы были просто образцом красноречия. Илльо знал, что между собой горцы болтливы, но добиться от кого-нибудь, кроме Берена, занимательной беседы он так за истекшие месяцы и не смог. Руско можно было занести в список вторым.
       Несколько раз мальчик по его просьбе пел без музыки. И в общем дорога в Каргонд оказалась не только полезной, но и приятной.
       Илльо отдал лошадь конюшим, в нижней палате сбросил плащ - слуги поднимут и вычистят, - отряхнул обувь и поднялся в аулу.
       К своему удивлению, он застал там Даэйрэт и Берена - пару, которая ни при каких обстоятельствах старалась не оставаться наедине. Стоило им оказаться где-то вместе, и не было конца грубым шуткам Берена, пока юная оруженосица не начинала реветь или не убегала с жалобой к наставнице. Первое время она обязательно старалась огрызаться (и будем честны: в половине случаев она выступала зачинщицей свар), но по части острословия Берен обходил ее безо всякой натуги даже если был сильно пьян.
       Так что удивление Илльо усилилось, когда он обнаружил, что оба погружены в свое дело и сосредоточенно молчат: Даэйрэт что-то пишет, а Берен чистит песком и мелом какие-то бронзовые бляхи.
       - Приветствую, - сказал он. - Что это ты делаешь, Берен?
       Прежде чем ответить, горец открыто и нагло ухмыльнулся ревнивой гримаске Даэйрэт: ну как же - Илльо обратился не к ней первой.
       - Отыскал на чердаке боевое снаряжение прадедовских времен, - сказал он. - Двух не хватает, я велел отлить по образцу, - он показал кругляш шириной в ладонь, с какой-то жутковатой личиной. - Нравится?
       - Это доспех? - уточнил Илльо.
       - Угу. Нашить на кожаную основу - и будет доспех.
       - Старье, - бросила сквозь зубы Даэйрэт. - Дополни его двумя мисками с кухни.
       - Миски плохо блестят, - оскалил зубы Берен. - А я, как и всякая блядь, люблю дешевые блестящие штучки.
       Он провел пальцем по звеньям золотой цепи, снятой с Фрекарта, и добавил:
       - Дорогие тоже люблю.
       - Ты знаешь хотя бы одно приличное слово? Или в вашем дикарском языке таких вовсе нет?
       - А как это ремесло зовется по-вашему? Путь Продающейся и Ласкающейся? Или как-то еще?
       - Тихо! - Илльо грохнул кулаком по столу. - Даэйрэт, почему ты не с Этиль?
       - Она велела мне описать сделанное вчера исцеление открытого перелома с раздроблением. По памяти.
       - Отправляйся в вашу спальню и описывай там. Берен...
       Горец поднял на него глаза и удивление Илльо сделалось вовсе безмерным. Берен был трезв. Совершенно. Это раз. Два - он был бледен. Три - ворот его рубахи был снова наглухо зашнурован, и высокая темная повязка охватывала шею до самого подбородка.
       - Ты же не будешь рассказывать мне, что бережешь горло от простуды, - тихо проговорил Илльо, когда Даэйрэт ушла.
       - Не буду, - подтвердил Берен, склонив голову и глядя в стол.
       - Где она?
       - Она... улетела вчера... И то, что сделала... Не дыши так часто, Ильвэ. Привыкай. Это гораздо лучше, чем винище. Теперь ей часто нужно будет летать... А так она за меня спокойна - после такого я день лежу пластом, доглядывать меня не надо, я и до горшка ползком добираюсь...
       - Когда она вернется?
       Берен открыл было рот, чтобы ответить, но тут его глаза распахнулись: в дверь сунул нос Руско.
       - Ба, - сказал князь. - Вот уж кого не ожидал увидеть... Что, малый, твой дядя прогнал тебя?
       Паренек несмело качнул головой из стороны в сторону.
       - Послал сюда? Побираться?
       Руско медленно кивнул.
       - Проклятье, - Берен тяжело поднялся, уронив медную бляху. - Ильвэ, убери его отсюда. Сегодня же. Она возвращается этой ночью, убери отсюда пацана!
       - Перестань, - попробовал успокоить его Илльо. - Ему ничего не грозит.
       - Хрена с два ему ничего не грозит, - прорычал Берен. - Полюбопытствуй, сколько людей в округе найдено мертвыми, начиная с этой осени. Полюбопытствуй, какой смертью они умерли. Поспрашивай хоть о чем-нибудь кроме своих военных дел!
       - Мне некогда собирать сплетни на торгу, - холодно ответил Илльо. - Но ладно. Если это успокоит тебя то ладно. Я пообещал мальчику ночлег, и не могу выгнать его на дорогу - но если ты боишься за него, я отправлю его в дом к слугам таэро-ири. Ты доволен? Она не узнает. Даю слово.
       - И завтра чтобы духу его здесь не было, - потребовал Берен.
       - Хорошо.
       Когда его распоряжение было выполнено, и юный певец отправился развлекать слуг воинов Аст-Ахэ, Илльо вернулся в аулу. Берен все с тем же сумрачным видом наводил блеск на древние доспехи.
       - Почему тебя так беспокоит судьба этого мальчика? - спросил Илльо. - И его тоже беспокоит твоя судьба, как видно по нему. Вас связывают какие-то узы, о которых ты промолчал?
       - Ты бы сам о них догадался, если бы подумал хоть немного. Мальчишка - из Рованов.
       - И что же?
       - А то, что из-за меня ни один Рован больше не погибнет. Хватит с меня крови старика.
       - Я все еще не совсем понимаю...
       Берен оторвался от своей работы и вздохнул.
       - Другому бы никому не сказал, но тебе - так и быть. Тогда, в первый раз, пацан приходил за моей смертью, - вообразил себя моим кровником.
       - Из-за старика?
       - Из-за него... Но в Долгую Ночь он не хотел меня убивать. Думал, что его оставят при замке хотя бы на два дня. Правильно думал, да? Но тут случилась эта штука с Фрекартом. Получается, я спас ему жизнь. Теперь он не может мстить раньше, чем отплатит долг чести. То есть, спасет жизнь мне.
       - Спасти тебе жизнь, чтобы потом убить? - уточнил Илльо.
       - Эге. Наши легенды полны баек о таких делах. В старых балладах за это время герои успевали накрепко сдружиться, делались побратимами и прощали друг другу обиды... Бьюсь об заклад - у пацана в голове немерено старых баллад.
       - И ты вытурил его, чтобы не предоставить ему такого случая? - улыбнулся Илльо.
       - Я не хочу, чтобы еще один Рован погиб от моей руки, - Берен опять выронил бляшку и ругнулся. - Не хочу однажды проспаться и найти мальчика зарубленным или забитым насмерть. Пусть бродяжничает или возвращается к себе домой.
       Он сделал движение, чтобы выбраться из кресла, но Илльо успел подобрать бляшку первым.
       - Если ты все понимаешь, то почему же ты пьешь? - спросил он.
       - Потому что если я не буду пить, я помру от стыда.
       - Но сегодня ты трезв.
       - Не удержал в себе, тошнит. Ничего, завтра наверстаю.
       - Если ты будешь продолжать пить, ты сделаешься именно тем, кого больше всего ненавидишь.
       Тихое "шур-шур" ветоши по металлу, под которое шел весь разговор, прекратилось. Берен поднял от своего занятия глаза и посмотрел на Илльо.
       - А тебе не все равно?
       Илльо сжал кулак под столом.
       Ему было не все равно. Если и в самом деле Тхуринэйтель без особой надобности... о, Тьма!
       - Почему она сделала это?
       - Потому что ей этого хотелось, - прошептал Берен. - Я ей нравлюсь больше, чем случайные бродяги. Не волнуйся, меня она не убьет: меру знает.
       - Я прикажу ей прекратить.
       - Прикажи, если сможешь. Только я не думаю, что она послушается.
       - Берен, послушай... Это совсем уже в последний раз, завтра может быть поздно... Остановись. Сделайся рыцарем Аст-Ахэ, выбери жизнь и честь, а не смерть и позор. Ведь ты гибнешь...
       - Эла! Ильвэ, ты еще мне скажи, сколько пальцев у меня на руке. Я гибну... Да я уже мертв.
       Илльо оперся локтями о стол положил подбородок на сплетенные пальцы. Берен думает, что мертв, и Гортхауэр думает, что он мертв, и Учитель, похоже, думает так же. Учитель и Гортхауэр прежде не ошибались никогда, но... но первый вовсе не видел Берена, а второй видел его только в худшие часы и дни его жизни. Этиль после беспричинного убийства орка убеждена, что в Берене уже нечего спасать, Даэйрэт была убеждена в этом с самого начала, а Эрвег встал на эту сторону совсем недавно, после того, как Берен, приглашенный в общество рыцарей Аст-Ахэ, явился пьяный до рвоты. И лишь Илльо был уверен, что спасти его можно и нужно. Только потому, что понял, как он спасал от себя самого рыжего бродячего певца.
       Берен возился со своими медяшками до темноты, а потом побросал их в ящик и отправился на двор.
       Илльо остался в ауле, дожидаться Эрвега. Не забыть, отметил он себе, расспросить, что за мертвецов находили в окрестностях.
       Берена не было долго. Дольше, чем того требует любая надобность. Он еще плохо себя чувствует; потерять сознание в отхожем месте - мало что может быть позорнее... Илльо кликнул слугу и велел ему пойти поискать князя, а если его не будет поблизости от нужника - искать возле дома таэро-ири: в последнее мгновение ему пришло в голову, что Берен мог пойти поговорить со своим несостоявшимся убийцей, а ныне - кровным должником.
       Слуга вскоре вернулся и доложил, что князя сейчас принесут слуги таэро-ири.
       - Что с ним случилось? - встревожился Илльо.
       - Что и всегда, - развел руками слуга.
       - В такой короткий срок?!
       - Он с утра не евши.
       Илльо послал проклятие небесам. Это надо было предусмотреть.
       Берена втащили - одежда и волосы в снегу, лицо мокрое от талой воды. Запах браги летел впереди него, как герольд впереди войска. Лицо - только что красивое и благородное - сделалось бессмысленной пьяной маской. Илльо скрипнул зубами. Да, вот в эти минуты верилось, что спасать тут некого.
       ...А завтра будет все то же самое. Он выползет из комнаты злой, дыша перегаром, потребует опохмелиться и ему дадут. Он немного придет в себя, повозится еще с этим старинным панцирем, но чем ближе к вечеру - тем глупее будут шутки и тем меньше останется твердости в пальцах. Но кулак будет еще достаточно быстр и резок, чтобы своротить скулу некстати подвернувшемуся слуге или орку. Когда он выходил из себя, сладить с ним могли только Болдог и Тхуринэйтель. Однако этого, скорее всего, не случится - к часу Змеи он будет пьян до неподвижности. И так - до конца месяца Тхэнно. И то, что придет в себя на пятый день трезвости, Береном уже не будет...
       Илльо дождался возвращения Эрвега и велел собирать дхол-лэртэ армии. Следовало наконец-то назвать верным день выступления; День Серебра.

***

       - Ты? - Рандир облапил мальчишку и втянул его за собой в хибару при кузне. - Не ждал так скоро. Ну, заползай!
       Руско, попав с холода в жарко протопленное строение, набив живот пшенной кашей, слегка осоловел и заговорил не сразу.
       - Я князя увидел раньше, чем тебя, - сказал он наконец.
       - Ну? Как же так вышло?
       - Меня на тракте перехватил наместник, Ильвэ.
       Рандир несколько раз обалдело моргнул, потом выдернул из рук Гили котелок и ложку и велел:
       - Докладно рассказывай.
       Гили рассказал все, начиная с того дня, как перебрался с Аваном через Анах, запутал следы, уходя от банды орков и расстался с товарищем, направляясь в Каргонд. Дорогой надо было навестить еще одного человека, которого Берен полагал верным: командира стрелков в одном из лагерей. Там случай и свел с морготовым полуэльфом. Тот приволок его в Каргонд - Гили умолчал о том, каких страхов натерпелся дорогой - и там он встретился с ярном. Тот задал ему два вопроса о Маэдросе: выгнал ли его эльф? - Гили ответил "нет". Послал сюда? - Гили ответил "да". Тогда ярн устроил так, чтобы Гили выперли в хэссамар для рыцарских слуг, и там он потешал эту братию за кормежку и ночлег. Сам ярн выследил его, когда он выходил по нужде, и тут уж они сумели перекинуться несколькими словами. Ярн велел искать Рандира при кузнице у Эйтелингов, и сказал, когда черные выступят в поход: в первый день последней недели гваэрона. Черные зовут его "Днем Серебра".
       - А мы здесь - Днем Медведя, - хрипло засмеялся Рандир. - Поверье такое: в этот день медведь выползает из берлоги. И кто его повстречает в этот день, Руско, тому ой не поздоровится!

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала