Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 17. Волчий Остров

       - Возьми меня с собой.
       Гили так и подавился. Он чего угодно ждал - но не этого.
       - Как же я тебя возьму... - растерялся он.
       - Отдай мне свой старый плащ! - Даэйрет заговорила быстро и горячо. - У тебя же есть запасная лошадь, меня никто не узнает, подумают, что я мальчик, вы же тут все одеты одинаково...
       Это да. Все, кто собирался ехать с Береном, две сотни выбранных и вызвавшихся, оделись в то, что получили на службе Саурону или сняли с убитых. То есть, одежда-то на каждом была своя, но в армиях Моргота было заведено носить поверх доспеха черные нарамники с белыми знаками своих войск и знамен. У Даэйрэт такой был. Завернувшись в плащ и натянув башлык до самых глаз, она могла бы сойти за одного из Бретильских Драконов. На время.
       - Ты не в себе, - Гили мотнул головой. - Берен меня повесит, если я тебя возьму.
       - Он же как будто побратался с тобой.
       - Ну и что.
       - А с кем ты тогда меня здесь оставишь? Что со мной тут сделают?
       Это был самый сильный довод в ее пользу, и на него Гили совершенно не знал, что ответить.
       У него никого не было, кроме Берена да товарищей, приобретенных благодаря Берену. Можно было бы отослать девочку к Эйтелингам, но это было далеко, не меньше трех дней пешего пути, по дорогам, кишащим недобитыми орками и повстанцами. Если ее отправить одну, с ней скоро случится то, что случилось бы четыре дня тому, если бы не Гили. Кому ее доверить - он не знал. Аван ушел рано утром и его Гили прохлопал, Рандир погиб, а будь он жив - поехал бы с Береном, Нимрос, Мерет и Брандир ехали с Береном, Хардингу и Гортону не было никакого дела до пленницы, Радруин лежал раненый, Гвадор и Артад погибли. Оставить Даэйрэт здесь, с ранеными, которые еще не разобрались, уходить им за край заката или оставаться пока здесь, он боялся по той же причине. Пока она жила в палатке Берена и считалась пленницей княжеского брата, никто не смел покушаться на нее - но что будет, когда она лишится защиты? У Берена же он не решался просить совета, потому что, когда он находился в добром духе, советы его были непристойными. Во время перехода к долине Хогг он спросил - что ему делать с девушкой? "Делай что хочешь, это пленница твоего копья", - пожал плечами Берен. - "Хотя я бы ее все-таки отмыл сначала, а потом уж делал что хочу". А сейчас... словом, сейчас судьба пленницы была не самым подходящим предметом для разговора.
       Сегодня все утро хоронили мертвых, и Берен, несмотря на покалеченную руку, носил в шлеме землю, насыпая курган. "Черных", которых не смыла река, хоронить не хотели, но князь уперся: всех людей.
       Ильвэ, лорда-наместника, зарыли отдельно. Рандира Мар-Рована похоронили поблизости от Ост-ин-Гретир, рядом с другими погибшими вождями: старостой Лэймаром дин-Рованом, двумя эльфами из маленькой дружины Элвитиля, Анардилом Фин-Рианом, молодым Форласом Фин-Тарном. А Болдога Берен велел зарыть там, где он лежит - хотя всех прочих орков просто побросали в одно из ближних ущелий ниже по течению. "Эту падаль еще хоронить?" - возмутился Роуэн, но Берен тихо спросил у него: "Хардинг, ты обо мне слышал, что я кому-то что-то обещал и не сделал?". "Только не говори, что обещал Болдогу похоронить его", - проворчал Роуэн. "Вели своим людям его закопать", - настоял Берен, и Роуэн, хоть и продолжал ворчать, отдал приказ.
       Берен поднялся на холм вместе с могильщиками, за ними увязалась небольшая толпа. Орка зарыли. "Ну, а теперь что?" - недовольно спросил один из Хардингов, зарывавший могилу. "А теперь разойдитесь кругом!" - скомандовал Берен. Недоумевая, горцы расступились, давая ему место, и он пошел вдоль цепочки людей, хлопая в ладоши, хоть и морщась при этом от боли. Еще не совсем понимая, что к чему, два или три человека подхватили ритм - и тогда Берен прошелся по могиле в танце. Раскинув руки, он кружился на ходу, после каждого полного оборота падая на колено и снова вскакивая. Хватило его только на один такой проход - потом он остановился, задыхаясь, весь в поту - но горцы пришли в восторг от его затеи: сплясать на могиле своего старого мучителя. Танцы продолжались до ночи. Гили участия в них не принимал, потому что бился над хитрой загадкой: как накормить Берена, который не может жевать из-за того, что орк раскроил ему скулу. Эльфы залечили эту трещину в кости, но так, наскоро зарощенные кости очень болят, он это помнил еще по давнему разговору с Айменелом.
       В обозе нашлась коза, и Гили не дал ее зарезать, - но что такое козье молоко для мужчины, восстанавливающего силы для нового боя? Жевать пресное лепешки и сухое мясо, как все вокруг, Берен не мог и в сердце своем бесился, что вынужден, как младенец, пить молоко или, как старик, глотать полужидкую овсяную похлебку.
       Кроме того, у него была сломана ключица. Помогая ему вчера выбраться из кольчуги, Руско узнал много новых ругательств, а после князь повалился, как показалось Гили, без чувств. Нимрос снял с него стеганку и рубаху, осмотрел и ощупал посиневшее плечо и пробормотал себе под нос:
       - Ключица сломана.
       - Ну, спасибо. А я-то думал, грыжа выпала, - пробормотал сквозь зубы Берен, как-то незаметно пришедший в себя. - Сам знаю, что ключица. Как быть?
       Нимрос соорудил из двух ремней подобие сбруи и затянул это на плечах у Берена, скрепив пряжкой между лопаток. Теперь эта штука держала его плечи все время развернутыми, чтобы ключица срослась правильно. Но натирала она немилосердно, и эльфы сказали, что Берен должен продолжать ее носить, потому что быстро зарощенная ключица может поломаться так же легко. Ну, о чем можно говорить с человеком, когда у него не по-людски болит скула, плечи стерты и живот к спине присох? А если с ним заговорить - что он хорошего скажет?
       Гили перевел Даэйрет в обоз при раненых, теперь она жила на крытом холстиной возу. Хотя на других таких возах раненых размещали по двое-трое, с ней никто не хотел жить бок о бок.
       Сначала она жила в палатке Берена вместе с Гили, но, во-первых, она боялась князя, да и он ее, кажется, тоже - хотя эльф Диргель, тот самый, клейменый из товарищей Элвитиля, сказал, что морготовой скверны на ней нет, и Берен поверил ему. Но все-таки им в присутствии друг друга было не по себе. А во-вторых, Гили трудно было спать с ней вместе - а приходилось, ради тепла. Когда они ложились втроем под два плаща, Берен и Даэйрет ни в какую не хотели оказаться рядом. А мучился Гили.
       - Ты почему перестал есть? - спросила Даэйрет.
       - Не хочется больше, - соврал Гили. - Ты ешь.
       - Ну и глупо, - она сунула его ложку обратно ему в руки. - Он не может есть, это ладно, а почему ты должен голодать?
       - Да я честно не хочу.
       Его вранье было отчасти правдой: он словно бы разделился. Рот его хотел есть, а желудок почему-то не принимал пищи, подступала тошнота. Он поначалу испугался, что захворал на брюхо, как другие здесь, но вовремя сообразил, что у прочих болезнь начиналась с иного: принимать-то пищу живот принимал, да вот удержать не мог.
       Он догадывался, что здесь никто не предложит Даэйрет поесть, а сама она ни в жизнь не попросит, потому и принес ей котелок из княжеского стана, похлебку с настоящим мясом. Сам он тоже успел проголодаться за день, но отчего-то кусок в горло не лез.
       Руско повесил котелок на гвоздик снаружи телеги, чтобы не опрокинуть ненароком. Можно было бы и уйти; нужно было бы уйти, по-хорошему, но он не хотел уходить.
       Даэйрет помолчала немного, потом глянула исподлобья и спросила:
       - Вы пойдете на Аст-Алхор?
       - Не могу знать, - снова соврал Гили.
       - Дурак. И хозяин твой дурак.
       - Брат, - поправил Гили, и сам себе удивился. Прежде он и в сердце своем не решался называть Берена братом, не то что вслух.
       - Пусть брат, все равно вы дураки. Гортхауэр вас убьет, едва вы покажетесь в виду Острова.
       Гили смолчал о том, что Берен твердо полагает не застать Саурона на месте. Даэйрет мало знала о делах своего господина - она была маленьким человеком в войске, с ней не советовались, а сама она не настолько была умна, чтобы прислушиваться к разговорам старших.
       - Тебе-то что, - проворчал Гили. - Ты небось сама и станцуешь на радостях.
       - И станцую, если убьют Беоринга. И всех его эльфов.
       Гили вздохнул.
       - Ладно, Берен на тебя мечом замахивался, - сказал он. - Но эльфы-то чего тебе плохого сделали?
       - Они сами зло, - сверкнула глазами Даэйрет. - Если бы ты умел смотреть и видеть, ты бы заметил, как они высокомерны и холодны.
       - Они не холодны, - Гили потрогал гранатовую сережку в ухе. - Они... другие.
       - Они считают нас низшими существами.
       - Неправда. То есть, может, такие и есть, но я не видел. Государь Финрод... он делил со мной хлеб, ел из одного котла... А когда я пел... один раз... он плакал, честно.
       - Твоя игра кого угодно заставит заплакать, - фыркнула Даэйрет.
       - Я тогда не играл, - грустно заспорил Гили, сам не зная зачем. - Вовсе не умел играть. А Государь...
       - Финрод - самый лучший из них, это даже Учитель говорит, - согласилась Даэйрет.
       - Государь Фелагунд - самый лучший на свете, - горло у Гили сжалось. - Никого нет такого как он.
       Даэйрет отчего-то разозлилась.
       - Ему легко быть добреньким и внушать любовь к себе. Он бессмертный, навеки застывший в своей юности. Он сначала напускает на себя величие, а потом вы таете, если он снисходит до вашей трапезы и вашей песни. А это он должен гордиться дружбой с людьми, он должен учиться у людей быть свободным. Посмотри, сколько мерзостей Берен совершил в его имя и ради власти, которую он дал Беорингам над этой землей. А сам он не запачкал белых ручек, и получит назад свой лен, не шевельнув и пальчиком...
       - Дура! - не выдержав, Гили ударил ее по губам, и Даэйрет, упав на спину, увидела в глазах его слезы. - Он в темнице, на Волчьем Острове, и кто знает, что с ним сейчас делает твой Саурон! А ты... Ты тут треплешь языком, как коровье ботало! Я... я был никто, ничто, мальчишка с мертвого хутора, меня хотели продать в рабство - а Берен меня взял к себе потому, что я хотел быть воином. И Государь... Он не спросил, высокого ли я рода, и кем был прежде, и мы с ним ломали один хлеб, и его оруженосец учил меня биться на мечах, потому что я совсем ничего не умел! А ты говоришь - они высокомерны и холодны! Он плакал, когда я пел о доле смертной женщины - а ты говоришь, они застыли! Не болтай о том, чего не смыслишь!
       - Ты... - Даэйрет вскочила, задохнулась... - Я думала, ты не такой как они! Думала, ты благородней всех... А ты такой же! Ты ударил меня! Ударил женщину! Да как ты посмел!
       - А ты! Если ты женщина, то и веди себя как женщина! А то: "Я воин! Я оруженосец Аст-Ахэ!". Воин отвечает за свои слова! Если бы ты была воином, я бы тебя за то, что ты сказала о Государе... Вызвал бы и зарубил!
       - Ну, вызови, вызови, заруби! Что, боишься? Боишься драться с женщиной?
       - Нет, - Гили охватило чувство слишком сильное, чтобы он мог остановиться и подумать, как оно называется. В нем все смешалось - и ярость на эту дурочку, и обида на ее слова, и то, что он давно уже испытывал в ее присутствии, но в чем боялся себе признаться. А вот теперь боязнь отступила, как и тогда, с Форласом, который тоже думал, что Гили можно оскорблять безнаказанно. Но Форласа он поколотил, а Даэйрет, несмотря на всю ее дурость и дерзость, ему колотить не хотелось. Он шагнул вперед и, схватив девушку за ворот свиты, выдохнул:
       - Раз ты женщина, то я и поступлю с тобой, как с женщиной.
       И, прежде чем она успела опомниться, бросил ее на сено. Она завопила, а он, упав сверху, прижал ее к днищу возка и запечатал ладонью рот.
       Они возились на телеге, не задернув холстину, их мог увидеть всякий, кто проходил мимо, если бы обратил внимание, но Руско было наплевать. Восторг, смешанный со злостью, бушевал в нем, как вино, и чем сильней сопротивлялась Даэйрет, тем чаще билось его сердце.
       Если бы она попыталась защитить свою честь так, как это делает женщина, пришедшая в крайнее отчаяние - она бы заставила его отступить. Ведь по-настоящему решительную женщину можно взять, лишь избив до беспамятства а на это Гили не был готов. Но девчонка защищалась плохо - только оцарапала его лицо да попробовала хватать его за запястья. Даже кричать она перестала - видимо, сообразила, что, если сбегутся люди, она дождется только нового потока похабных шуток.
       Руско, повалив ее и запустив руку ей за порванный ворот, наслаждался новыми ощущениями долго - целых три минуты, а может, и все пять. Он раньше видел украдкой, как старшие парни хватали девиц за все мягкое и упругое, но никогда не думал, что это будет так приятно; и что удивительно - хватаешь рукой, а приятно совсем в другом месте. Он понял теперь, почему отец стонал, а иногда даже плакал, делая матери детей.
       Руско попробовал поцеловать Даэйрет, но его губы нашли холодное мокрое, соленое на ее щеках... и он отступил.
       Прощения он не просил, во-первых, потому, что она была сама виновата, а во-вторых... во-вторых, забодай его бык, отступать все-таки было тяжело.
       Он сел рядом с всхлипывающей Даэйрет, подтянул колени к груди, положил на них подбородок и задумался.
       Ее нельзя было оставлять здесь. Уж если он не выдержал, с ее дурным языком и ее... всем остальным...
       - Вот навязалась ты мне на голову, - с горечью сказал он. - Хуже порванной уздечки: и приспособить не к чему, и бросить жалко.
       - Что ж ты... не... приспособил... - она хлюпнула носом.
       - А чего ты ревешь. Я так не могу.
       - А что мне, смеяться? Думаешь, когда насилуют - приятно?
       "Смотря кому", - чуть не ляпнул Гили, но прикусил язык.
       - А что... - осторожно спросил он. - Сейчас... совсем-совсем не было приятно?
       - Дурак. Ты мне знаешь как больно на ребра давил!
       - А если б не давил?
       - Дубина...
       - Это потому что у меня такое лицо, да? - спросил он.
       - При чем тут твое лицо. Я и не видела, какое у тебя лицо, фонарь-то погас... Вы... я... Я любила Илльо...
       - Полуэльфа? Тю. А сама же говорила на эльфов...
       - Он человек, балда ты! Он принял путь человека из рук Учителя... - она снова хлюпнула носом. - Жаль, что я не успела принять Путь. Тогда я отдала бы Учителю свою жизнь, как Этиль. Или обрела бы Дар, и тогда сражалась бы без страха.
       - Если бы Моргот успел испортить тебя, Берен тебя убил бы.
       - Я знаю. Ему человека зарезать - проще, чем свинью.
       - Да перестань ты! Ну, подумай хоть немного - если бы это было так, стал бы он тебя щадить? Если ему проще было снести тебе голову - зачем он позвал эльфов, попросил их осмотреть и расспросить тебя? Пойми ты наконец, он хотел оставить тебя в живых.
       - Теперь я знаю, зачем, - ехидно проговорила Даэйрет.
       - Ну и... коза! Все, раз ты хочешь, чтоб с тобой обращались как с парнем, я и буду колотить тебя как парня.
       - А девушку обязательно нужно насиловать, да?
       - Нет, - Гили набрал полные горсти сена, и сжал их в кулаках, радуясь, что в темноте не видно, как пылает его лоб. - Просто... ну, не удержался я, потому что ты... красивая. А я... я нет. Знаешь, я ведь только один раз обнимался с девчонкой, и то... ну, она здорово выпила, я тоже...
       - Какие вы странные, южане... - проговорила Даэйрет. - В Твердыне все не так. Там женщина не чувствует себя целью для чужой похоти. Она - друг, товарищ, т'аэрэ... Брат по Служению.
       - Но ведь у вас девки не воюют.
       - Оружие - это не только меч, - важно произнесла Даэйрет. Гили не любил, когда она говорила таким голосом, потому что явно было - говорит она с чужих слов, и понятно - с чьих. - Оружие - это знание. Это искусство.
       - Ты умеешь лечить, я знаю. Даже Нимрос сказал, что ты хорошо умеешь. Но и у нас многие женщины умеют. Для этого не обязательно называться мужиком.
       Даэйрет фыркнула - мнение Нимроса она ставила невысоко.
       - Опять же, тебе незачем с нами ехать, - сказал Гили. - Тут раненых полно. Мэрдиган между тем и этим светом мечется...
       - За ним ходит его жена. Я, между прочим, тоже не сидела сложа руки.
       Это было правдой. Даэйрет помогала лечить раненых, и показала в этом немалую сноровку.
       Гили вздохнул.
       - Останешься здесь, и покончим на этом.
       - Не надо! - вдруг она обхватила его руками за шею и повалилась вместе с ним на дно возка. - Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Я боюсь. Руско, не уходи, ты, ты... ты один здесь меня не ненавидишь... Остальные боятся... Говорят - порченая Морготом!
       - Ну и зря... - Гили не знал, куда себя деть, вот притча! Только что она от него отбивалась, а теперь обнимает сама... Что у этой девчонки в голове? - Эльфы же сказали, что порчи на тебе нет...
       - Эльфы сказали, а веришь один ты... Прошу тебя, делай что хочешь, не уходи только...
       Гили снова как будто разделился на две половинки. Одна хотела немедленно сделать то, что он хочет, пока Даэйрет не передумала. Другая снова заартачилась, видя недостойное в том, чтобы пользоваться слабостью и страхом девицы. Этой другой, надо сказать, было скрутненько, потому что Руско за прошедший год успел навидаться всякого и побывать в самых лапах смерти не однажды. А назавтра ему предстояла дорога, из которой - Берен этого не скрывал - вернутся немногие. Поэтому... недостойно... да... (Даэйрет поцеловала его и обхватила его ногу своими ногами) оно, конечно... (его руки словно сами собой - он даже удивился - пробрались под ее рубашку) недостойно... но...
       - Послушай, - сказал он, с трудом отрываясь от нее. - Послушай, так нельзя. Получается, я тебя покупаю. Нельзя так.
       - Если бы меня не взяли в Аст-Ахэ, меня, наверное, уже выдали бы замуж, - прошептала девушка.
       - Меня, наверное, тоже бы женили в этом году, - согласился Гили. - Но ты же не захочешь меня в мужья. В тебе не любовь сейчас, а страх. Во мне тоже, наверное. Я ж не знаю, вернусь ли.
       - И я не знаю... Руско, прошу тебя, не уходи...
       Видя, что он колеблется, девчонка приподнялась и стянула через голову свою рубаху, а его рубаху задрала до подмышек и прижалась кожей к коже.
       "Дурит она тебе голову, ох, дурит!" - прозвучал где-то далеко в сознании голос, очень похожий на голос Берена.
       Но Гили пропустил этот голос мимо ушей.

***

       Нарготронд кипел, как тогда, чуть меньше года назад, когда Берен стоял перед этим самым троном, на котором сейчас сидел Ородрет. Но не было сыновей Феанора, и совсем не так уверенно чувствовали себя их вассалы, занимавшие свои места по левую руку от входа.
       Это собрание началось как-то странно, вроде бы само по себе. Ородрет не созывал его, хотя знал о нем и втайне был доволен. После того, как бежала дочь Тингола, сыновья Феанора обвинили в этом Эленхильд, приносившую ей книги, а она в ответ обличила братьев в намерении совершить насилие над дочерью Тингола.
       - Это ложь, - холодно ответил Куруфин, - А ты, верно, безумна, что повторяешь ее. Unat ненарушим.
       - О, Куруфинвэ! - голосом, полным меда и яда, ответила на это Эленхильд. - Я подлинно знаю, что ты посылал в Дориат гонцов с вестью о том, что твой брат женится на Лютиэн Тинувиэль. А ее побег сам собой говорит, что она не хотела этого брака. Как же он полагал добиться взаимности?
       - Умолкни, женщина! - крикнул Келегорм.
       - Я не умолкну, ибо говорю сейчас от имени закона! - а меж тем в зал Совета набивалась толпа. - Закона моего короля, который гласит, что приневоливший другого чарами, повинен изгнанию или смерти! Короля вы заставили уйти, но закон остался! И бойся преступить его!
       Куруфин холодно улыбнулся и покинул зал, за ним ушел и брат. Чрез час они выехали на равнину искать Лютиэн. Эленхильд ничего не могла сделать им, но и они ей - тоже.
       По Нарготронду пошли слухи. Содержание разговора передавалось из уст в уста. В человеческом племени оно еще и обросло бы по дороге немалыми подробностями, и время спустя никто бы не отличил ложь от правды, но эльф рассказывает только то, что сам слышал, и ничего не добавляет от себя. И в самом деле: если Келегорм посылал к Тинголу гонцов с вестью о браке, а Лютиэн этого брака не хотела, то иного объяснения нет, кроме как: Келегорм и Куруфин собирались приневолить ее - не было.
       Страсти до того накалились, что кое-кто требовал смерти сыновей Феанора. И тут пришло еще одно известие: стражи северных границ донесли, что горцы снимаются с мест и через Анах идут в свою страну. Мужчины и юноши, все при оружии. Дортонион восстал, в этом не было сомнений. Беоринги сражались за свою землю.
       И вот тут Нарготронд ужаснулся себе, вспомнив, что безумный смертный, ради которого король оставил свой город, сдержал слово; а народ Нарготронда, некогда клявшийся королю на верность - нет. Король же сейчас томился в темнице некогда выстроенного им замка, и некому было прийти на подмогу. Феаноринги, так много говорившие о безопасности Нарготронда, покрыли город позором и умчались искать эльфийскую деву, с которой намеревались обойтись, как с норовистой кобылой - успокоить чарами и свести с кем хотят. Для Финрода, приютившего их после разгрома в Браголлах, они не хотели шевельнуть и пальцем
       По мере того, как эта весть распространялась по городу, эльфы стекались к Залу Совета. Никто не сговаривался, это вышло само собой: вестей и вестников ждали там, новостями обменивались там. И ближе к вечеру раздавались голоса: "А где же король? Что скажет король? Что будет делать король?". А король все не выходил из своих покоев.
       Настала ночь, и собрание продолжилось при свете факелов, и многие в тот день вспомнили первые страшные сумерки Валинора.
       Эльфы, Нарогарда, жившие в дальних концах владений Финрода, начали прибывать на второй день, и тоже сразу направлялись в Зал Совета, чтобы предстать перед королем. Они приходили в полном доспехе, вооруженные, многие - со своей свитой, с малыми дружинами, полностью уверенные, что после таких известий король прикажет идти на Тол-и-Нгаурхот. Из северных пограничных фортов прибывали гонцы - там собиралось ополчение.
       На закате второго дня сбившаяся у зала и в самом зале толпа зашумела, пропуская кого-то. "Король? Король идет?" - спрашивали друг у друга те, кто еще не мог ничего разглядеть. И ответом на их вопрос был волной прокатившийся по залу почтительный гул: "Леди Нэрвен!" - и сдержанный грохот стукающихся об пол ножен: мужчины преклоняли колена перед сестрой двух королей Нарготронда.
       Леди Нэрвен шла рука об руку с князем Келеборном, как и он, одетая в кольчугу и опоясанная мечом, и оба они были прекрасны - золотая воительница и серебряный воин, и нараменники у обоих были из двух полотнищ - белого и серого цвета, и на груди у нее была золотом вышита Лаурэлин, а на его груди серебром - Тэльперион.
       Юные оруженосцы несли за ними их шлемы, а следом шагали два десятка синдар - в облегченном доспехе из кожи и железных пластин, с луками и стрелами за спиной. Страж дверей, ведущих из зала в королевские покои, без слов открыл перед ними вход, закрытый для всех прочих. Галадриэль и Келеборн вошли, а их свита осталась снаружи.
       Последовав за Келеборном в изгнание, эти эльфы сохранили повадку дориатских затворников, ни с кем не вступали в разговоры и делали вид, что не понимают нолдорина. Расспрашивать их о чем-либо было бесполезно.
       Прошло столько времени, сколько горит восковая свеча толщиной в палец и длиной в три - и большой колокол в нише возвестил о приближении короля. Эльфы расступились, разошлись из серединного круга и, кому хватило места, расселись - однако же места бардов по правую руку от короля оставались свободными.
       Вошел Ородрет - и радостный крик раскатился по залу: король был одет в кольчугу. За ним шли Финдуилас, Галадриэль и Келеборн, и барды в синих с золотом плащах.
       Ородрет подошел к трону, сел и поднял руку, призывая к тишине. Кресло справа от него заняла дочь, слева - сестра.
       - Чему вы так радуетесь? - тихо спросил Ородрет, когда все умолкли. - Тому, что Нарготронд выступает последним? После того, как беоринги рассеяли армию Саурона, после того, как Фингон прижал его самого к топям Сереха, а Маэдрос изгнал орков из Лотланна?
       По залу снова пронесся гул, на сей раз - изумленный: оказывается, Ородрет знал намного больше, чем казалось.
       - Так чему же вы радуетесь? - продолжал король. - Тому, что феаноринги наконец ушли и можно говорить у них за спиной то, что вы не решались говорить им в лицо? Тому, что эльфийская дева, которой они готовили насилие, не дождавшись от нас помощи, сбежала сама? Тому, что, даже спеша к Тол-Сирион со всех ног, мы не застанем там Финрода живым?
       Он медленно обводил взглядом ряды, и те, на ком взгляд останавливался, опускали глаза.
       - Мы выступаем, - проговорил наконец Ородрет. - Мы уже всюду опоздали из-за своей трусости и неверности. Дортонион отвоевали без нас и Саурона разбили без нас. Дней за семь мы успеем добраться до Тол-Сирион. Может быть, на что-нибудь сгодимся.

***

       Саурон или не знал об этой дороге, или так и не сумел приспособить ее для военных надобностей, и не диво: дорога была на редкость пакостная. Она ныряла в горы Криссаэгрим прямо из Моркильского леса, и если бы не Элвитиль, балрога с два кто-нибудь ее бы нашел, так она заросла. Правда, Гили подозревал, что тут не обошлось без чар сокрытия, на которые эльфы горазды. Ведь не могли же люди прожить в Дортонионе полторы сотни лет и ни разу не налететь даже случайно на короткий путь к перевалу Анах. Нет, не всем он открывался, не всем.
       Итак, дорогу через лес пришлось прокладывать заново, но там, где лес кончился, начался сущий ад: русло речки, рассекавшей перевал, пробившее себе между отвесных скал ступени высотой по колено лошади. Чуть ли не полдня поднимались по нему против воды, ведя коней в поводу, и, когда выбрались наконец на взгорье - каждый просто упал где стоял и какое-то время валялся на стланике, отдыхая. Все промокли до костей.
       Дальше стало полегче, дорога, кружа и петляя по ущельям и распадкам, поднималась полого и можно стало ехать верхом. Но немногие воспользовались этой возможностью - на ходу они быстрее согревались. Гили тоже грелся движением, и поэтому, когда объявили стоянку, готов был опять свалиться где стоит и заснуть. Но нет - все пошли собирать сухие ветви кустарника, чтобы развести огонь и согреться, потому что никто еще не подсох окончательно и все замерзли.
       Сухой и ломкий мертвый стланик обещал сгореть быстро и жарко - а значит, чтобы обогреть отряд, понадобятся целые стога. Руско собирал его огромными охапками - они страшно затрудняли спуск и почти ничего не весили - и стаскивал их в общую кучу. Куча быстро вымахала в здоровую копну.
       Здесь еще можно было шуметь и жечь костры без опаски - заметить их могли разве что орлы Фаррована, что расселись на высоких утесах - даже отсюда было видно, какие это громадные твари. А вот завтра, сказали эльфы, придется держаться тихо и без огня: перевалив через водораздел, они окажутся там, где бывают орочьи отряды.
       Гили делал уже, как он решил, последнюю ходку - как вдруг раздался звук, заставивший его похолодеть: короткий и пронзительный женский крик.
       Он бросил стланик и бегом, рискуя свернуть себе шею, помчался вниз, к речке, откуда крик доносился.
       - А вот и ты, - услышал он мрачный голос Берена, протолкавшись сквозь толпу стрелков. - Вовремя. И как ты это объяснишь: - он встряхнул за шиворот... Даэйрет.
       - Ты что здесь делаешь, - в ужасе выдохнул Руско. - Я же оставил тебя там!
       - Стало быть, тебя вешать я обожду; да здесь и негде. Ну, красавица, отвечай мне, почему ты надумала удостоить нас своим обществом и как это тебе удалось.
       - Ты дурак, - прошипела Даэйрет. - Ты велел десятникам проверить своих людей, но никого не проверил сам. Каждый думал, что я из чужой десятки.
       Берен окинул ее беглым взглядом. Да, принять ее за мальчишку было куда как просто. Среди Бретильских драконов половина еще не брила бороды, а свою уже не девчоночью грудь она, видимо, стянула повязкой. После того как все оставили горскую одежду и набросили плащи и шапки морготовцев, она в черном мужском платье и сером плаще, затерялась среди прочих.
       - Дурак я, что не зарубил тебя сразу. Ничего, зарублю, как только услышу ответ на второй вопрос: зачем ты с нами увязалась?
       - Я... - Даэйрет беспомощно заоглядывалась кругом и взгляд ее остановился на Руско. - Ты сегодня утром велел всем женатым, у кого еще нет детей, покинуть отряд и возвращаться домой...
       Берен кивнул. Он и вправду не хотел брать с собой никого, чья гибель была бы для семьи невосполнимой потерей: ни единственного оставшегося в роду сына, ни молодого отца, ни только что женившегося юношу. Когда утром на его призыв отозвалось более пятисот человек, десятники, родичи и друзья называли имена тех, кто не может поехать - и так из пяти сотен остались полторы. Но эта сопливка всяко не имела к делу никакого касательства.
       - И что? - подтолкнул он умолкшую было Даэйрет.
       - Один такой не покинул отряд.
       - Да ну?
       Даэйрет показала пальцем на Руско.
       - Он - мой муж, - сказала она. - Вчера вечером и ночью он лежал со мной как с женой. Я его не оставлю.
       Берен какое-то время переводил взгляд с одного на другого, приоткрыв рот, и был в это время страшен - с прищуренными воспаленными глазами и черной, разбитой скулой.
       - Ты что, - прошептал он наконец, - думаешь, что я тебе поверю? Тогда ты еще глупее, чем мне казалось.
       - Думай что хочешь! - взвизгнула Даэйрет. - Убей меня, если хочешь, но я туда не вернусь!
       - Слышать этого не могу, - Берен толкнул ее в грудь так, что она села на гальку. - Руско! То, что она сказала - правда? Ты и в самом деле жарил свою колбасу в ее печке?
       Горцы переглянулись и удивленно зашумели. Большинство из них считало, что Гили свою пленницу "того" еще в тот день, когда девиц захватили, и для Берена это не тайна, раз они спят в одной палатке.
       Хотя Гили не прятал глаз, лицо его сделалось от смущения темнее волос, и это выдало его прежде, чем он сказал:
       - Да.
       Берен немного покусал нижнюю губу, потом спросил:
       - Ну и как ты считаешь, ты в ответе за нее?
       - Да, - снова сказал Руско.
       - Что же нам с ней теперь делать?
       - Привязать к коню и пустить обратно, - буркнул кто-то.
       - Тебя не спрашивают, - бросил ему Берен. - Руско, говори.
       - Если ее отослать - она ведь не найдет дороги назад... - сказал Гили.
       - Верно, - согласился Берен.
       - И проводник у нас всего один, - продолжал юноша.
       - Что ни слово, то золото, - ухмыльнулся Берен.
       - Ее нужно или взять с собой, или убить на месте, потому что это милосердней, чем оставлять ее здесь умирать с голоду. Но если ты надумаешь убить ее, тебе придется вместе с ней убить и меня, потому что я буду ее защищать, - с этими словами Руско взял Даэйрет за руку и завел ее себе за спину.
       Берен снова покусал губы.
       - Как ты полагаешь, Руско, если я нарек тебя своим братом, смогу я поднять на тебя меч или нет?
       Гили ответил не сразу.
       - Полагаю, что сможешь, ярн, потому что для тебя сейчас главней всего - государь Фелагунд, а страшней всего - предательство.
       - Что ж, хорошо, что ты это понимаешь, - Берен почти шептал, а это значило, что он убийственно серьезен. - Итак, ты в ответе за нее. Если она нас предаст, словом ли, делом - взыщу я с тебя. Теперь слушай, ты, - обратился он к Даэйрет. - Руско мне дороже, чем десяток коз вроде тебя. Если его медведю понравился твой улей, это его дело - хотя ты не та невестка, которой я себе хотел бы. Но если ты просто заморочила ему голову, чтобы предупредить о нас Саурона - клянусь мечом, ты переживешь Руско ненамного. Ты мне ответишь за его кровь, да так, что лучше бы тебе не родиться на свет, потому что я и в самом деле люблю его как своих потерянных братьев. Ты слышала меня?
       - Да, - процедила Даэйрет сквозь зубы.
       - Вот и славно. А теперь садись у того же костра, что и он, и держи себя тихо.
       ...На ночь Гили связал Даэйрет руки и лег с ней так, чтобы связанные, они находились у него за спиной, словно бы обнимали его.
       - Зачем? - спросила она. - Все равно здесь некуда бежать.
       - Откуда я знаю, - зло сказал он.
       - А если мне понадобится отойти?
       - Разбудишь меня и сделаешь все свои дела со мной об руку. Думать было надо, за кем увязываешься.
       - Почему ты такой злой?
       - Потому что ты обманула меня. Ты знала, что я не дам тебя убить, раз ты моя жена.
       - Мог бы и не признаваться, - пожала она плечами.
       - Он мой лорд. Он мой брат. Как я мог ему солгать?
       - Но ты же не сказал ему накануне, что лежал со мной.
       - Я думал, что ты меня хоть немножечко... что я тебе нравлюсь. Что ты сделаешь как обещала - останешься в лагере, поедешь к Эйтелингам. А ты... как я теперь поверю, что ты не хочешь предупредить Саурона?
       - А если ты не веришь - почему не убьешь меня?
       Гили посмотрел ей в глаза и спросил:
       - Ты этого хочешь?
       И что-то в его лице заставило ее прикусить язык, больше не дразнить его и не подзуживать.
       - Нет, - холодея, сказала она.
       - И покончим на этом.
       На следующий день Гили связал вместе их коней чомбуром, а свою пленницу привязал к седлу. У нее не было ножа, чтобы разрезать веревки, и все время за ней кто-нибудь следил. А прочем, бежать пока и вправду было некуда: вейдх петляла по горам так затейливо, что Даэйрет и назад-то вернуться не смогла бы. А в небе, в синем проеме скал, кружили громадные орлы, на которых Берен показал ей рукояткой плети и не без удовольствия сказал, что эти пташки только и ждут, как бы кто-нибудь отбился от гурта - лошадь ли, человек... Только отстанешь - они тут как тут...
       - Орлы Манвэ не убивают людей, - бросил проезжавший мимо эльф.
       - Ну, Диргель, что за охота была испортить мне музыку! - Берен разозлился вроде бы в шутку. - Я ее совсем было напугал... К тому же, я не говорил, что пташки ее убьют. Просто остерегаю. Боюсь... поседеет наша красавица в тот же способ, что и ее... Учитель.
       Видимо, в этой шутке был какой-то особенный смысл, потому что Берен расхохотался. Смеялся он сейчас тоже жутковато: короткие беззвучные выдохи через кривую усмешку. А вот Даэйрет как-то съежилась и заплакала.
       На привале Руско оставил ее с Брандиром и Нимросом, чтобы поговорить с Береном один на один. Тот сидел на седле, снятом с Астэ, и пытался есть. Кусок вяленого мяса он щепал ножом, как дерево, отрывая по маленькому кусочку, и держал эти кусочки во рту, пока он не становились достаточно мягкими, чтобы их проглотить.
       - Ты сердишься на меня? - спросил он, садясь напротив.
       Берен послал ему мрачный взгляд.
       - На тебя - почти что нет, - сказал он. - А вот на эту бестолочь...
       - Ты думаешь, она и вправду хочет нас предать?
       Князь вздохнул, повел плечами, поморщился.
       - Беда не в том, что она хочет нас предать, - проговорил он. - Если бы оно было так, я бы знал, что с ней сделать. Беда в том, что она сама не знает, чего хочет. Про иных людей говорят: "душа из воска", но воск все-таки застывает, у этой же что ни минута, то в новую сторону лежит душа. Говорит она одно, делает другое, думает третье и все это называет "быть самим собой". Диргель сказал, что порчи на ней нет, Моргот не успел поставить свое клеймо - но он, по всему видно, уже постарался сделать ее душу пожиже, чтобы отлить по своей форме, когда придет срок. Я охотно верю, Руско, что она подалась с нами не потому что все еще любит Саурона, а потому что ей в одно место ударила кровь, но я не знаю, куда она ударит, когда мы спустимся по ту сторону Криссаэгрим. И поэтому боюсь. Шкурой я чую, Руско, что удача отвернулась от меня, и все мои несчастья случались из-за женщин.
       - Тогда почему ты...
       - Не убил ее? - Берен сжал кулак. - Послушай, малый. Я убиваю тех, кого я ненавижу. Тех, кто называет себя моим врагом. Тех, кто заслужил. Но я никогда не убиваю тех, кто всего лишь может мне помешать. Лишь однажды я поступил противно себе - и, наверное, за это Судия с меня взыскал, почти лишив руки, когда она так мне нужна... Нет, Руско, я больше не буду его гневить и убивать для пользы дела. Будь что будет.
       - Спасибо.
       - Не за что. Я это делаю больше ради себя, чем ради тебя или нее.
       Он покосился в ту сторону, где, сгорбившись, сидела у огня девица.
       - Ты и в самом деле в нее влюбился по уши?
       - Не знаю, - признался Гили. - Когда я... ну... я и сам себя не понимал.
       - Ага... Будь это в другое время, в другом месте, я бы слова не сказал. Но сейчас, Руско, мне очень нужно, чтобы ты не терял головы. Я знаю, что мед в этом дупле сладкий - но уж больно пчелы злые. Если бы ты начал лазить за ним немножко раньше, ты бы уже знал, что пасека большая, есть из его выбирать. Но по первому разу всегда кажется, что рыба есть только в одной речке, а в другие не стоит и удочку забрасывать. И из-за этого мужчина начинает делать глупости... А иной раз - и подлости... - он помрачнел. - А, вот и лорд Даэрон идет. Присаживайся, певец Тингола. Есть эль и вяленое мясо, угостись.
       - Не хочу, - Даэрон сел рядом на камень. - Берен, я слушаю, о чем говорят твои люди, и мне это не нравится.
       - О чем же они говорят?
       - Они болтают, что твой названый брат обезумел от любви, а ты не решаешься принудить его бросить здесь морготову девицу. Болтают, что она - кхайрэт, демон, посланный вам на соблазн и раздор.
       - Я им сейчас покажу соблазн и раздор, - оскалился Берен и, вскочив, крикнул: - Брандир! Мерет! Поднимайте людей! Лорд Элвитиль, командуй эльфам в седла, мы едем дальше! Засиделись.
       - Ярн, лошади устали, - несмело возразил Мерет. - Они падут, едва мы перевалим через Анах.
       - Значит, бросим их и поскачем на запасных. Время дорого!
       Элвитиль не зря срезал путь - тропка вывела отряд на самую середину перевала Анах, верхнюю точку водораздела. Узкая тропка шла меж стеной и пропастью, и лошадям обматывали головы плащами, чтобы они не боялись шагать, но когда страшная дорога осталась позади, им открылся ровный, почти пологий широкий спуск в Нижний Белерианд. Здесь брала начало река Миндеб.
       - Даэрон, - конь Берена поравнялся с конем эльфа. - Я так понял из твоих слов, что на Тол-и-Нгаурхот ты с нами не пойдешь.
       - Мне нечего там искать. Мой король послал меня за своей дочерью.
       Берен кивнул.
       - Тогда у меня будет к тебе просьба. Прихвати девчонку, доставь ее в Бритиах.
       - Ты меня с кем-то путаешь, князь Берен, - Даэрон повернул к нему холодное неподвижное лицо. - Я не сторож сумасбродным человеческим девицам, не твой вассал, которого можно гонять с поручениями, и не наемник.
       Берен сжал зубы, насколько это позволяла разбитая скула, но удержал себя в руках.
       - Даэрон, я сейчас говорю о жизни или смерти. Если эта дурочка что-нибудь выкинет, мне или Руско придется ее убить, и его сердце будет разбито, потому что он любит ее, а я его люблю как брата. Есть в тебе хоть капля милосердия, Даэрон? Ты же сам знаешь, что такое любовь - мыслимо ли заставлять человека выбирать между возлюбленной и братьями по оружию. Лучше смерть, чем такая мука.
       - И ты смеешь напоминать мне о любви?
       - Смею, Даэрон - я ведь ухожу, а любовь оставляю тебе. Слушай, ну что тебе стоит - ведь все равно ты едешь туда, раз не нашел ее здесь!
       - Я полагаю, это лишний разговор, Берен. Она будет задерживать меня, а любое промедление в этих поисках подобно смерти.
       - Проклятье, - горец стегнул коня и обогнал Даэрона.
       Они скакали весь день - так, что несколько коней пало, и тем, кто на них ехал, пришлось пересесть на запасных; а на ночь они остановились в месте, называемом Кирит-Мегил, Ущелье Меча. Мало кто знал о нем. По преданию, здесь Астальдо бился с Морготом, ударил врага мечом, промахнулся и проложил лезвием это ущелье в гряде Криссаэгрим.
       Ущелье и вправду было прямое, а стены его - отвесные, словно вырубленные исполинским мечом. По дну ущелья пролагало песчаное русло речки, наполнявшейся только во время дождей - она так и звалась: Сухая речка.
       Это была предпоследняя ночевка - послезавтра их поход завершался победой или гибелью. Послезавтра на закате они должны были брать Тол-и-Нгаурхот.

***

       - Их около полутора сотен, - сообщил Хисэлин. - Люди, ни одного орка. Костров не жгут, караулы стоят у входа в ущелье.
       - Больше ничего не видели? - спросил Фейнарин.
       - С ними есть темноволосая женщина небольшого роста, - решительно сказал Линдо, разведчик.
       Он долго думал, говорить это Фейнарину или нет - подобраться ближе и наверняка разглядеть, кто она, не сумел, уверенности в том, что это Лютиэн - не было, но и твердо сказать, что это не она, Линдо не решился бы.
       - Ты видел ее?
       - Мельком, - нолдо глядел в глаза своему вождю прямо и твердо. - Ее стерегли двое. Лица не видно. Короткие черные волосы. Ее охраняют, очень похоже, что она пленница, хотя и не связана.
       - А пес? - как можно спокойнее спросил Хисэлин. - Пса ты заметил?
       - Хуан никогда не позволил бы взять ее, будь он жив, - Фейнарин ломал в пальцах сухую веточку.
       Чем дольше он находился рядом с Хисэлином, тем больше ему казалось, что тот ищет не Лютиэн, а банду орков, с которыми можно было бы славно подраться. Это ему не нравилось. Не нравилось и смутное ощущение беды, исходящее от Хисэлина. Не то чтобы Фейнарин верил в морготову скверну, о которой говорят барды - но в беглых пленниках и в самом деле порой было... нечто. Фейнарин знал одного такого, еще там, на востоке. Он был удачлив, странно удачлив. Захваченный во время разведывательной поездки через шесть лет после Аглареб, бежал на девятом году плена... Присоединился к Маэдросу, хотя сам был из нолфингов. И несколько раз чудом спасался во время рейдов в Синие Горы, сталкиваясь с превосходящими силами орков. Все, кто был с ним - гибли, а он - спасался...
       Хисэлин был не такой, но... чем-то похож. Никто из охотников не зашел так далеко на север, как они. Здесь было опасно, здесь свободно чувствовали себя орки и волколаки, и если что и можно было найти скорее - то именно драку. Однако они отыскали все разом. Отряд в полторы сотни всадников так просто королевну не отдаст.
       - Кано, мы не можем рисковать, не зная, она это или нет, - Линдо словно прочел мысли своего вождя.
       Фейнарин покосился на друга.
       - Только Враг знает, сколько сейчас у него отрядов вокруг. Если придет подкрепление - оно придет к ним, а не к нам.
       - Не можем рисковать? - вскочил Хисэлин. - А если это она, и еще до завтрашнего вечера ее доставят на Волчий Остров? Я не вижу риска: это вояки, набранные Морготом из горских предателей, мы перебьем их сонных.
       - Все это странно, - качнул головой Фейнарин. - Они сейчас в своей земле - отчего же они боятся разжечь огонь?
       - Что они вообще здесь делают? - поддержал Линдо. - Это горские наемники Саурона: зачем они торчат в предгорьях Криссаэгрим?
       - Здесь начались какие-то странные дела, а Нарготронд остался в стороне. - Хисэлин всмотрелся в пасмурную темноту на северо-востоке. - Когда мы проезжали, Бретиль гудел, как растревоженный улей, а между тем ни одной орочьей банды не показывалось... Неужели Саурон начал свое наступление?
       - Это никак не объясняет, почему и зачем этот отряд оказался здесь, в Кирит-Мегил. Если он - часть армии - то где армия?
       - Какая, будь оно все проклято, разница?! - чуть не взвыл Хисэлин. - Если мы возьмем одного из них живым, мы расспросим его, кто они, куда шли и зачем! Сейчас мы знаем главное - это враги, это люди Моргота и у них дочь Тингола.
       - Мы не знаем, она это или нет.
       - А кто это еще может быть? Кого еще они могли захватить здесь в плен, скажи? Или мы боимся? - Хисэлин обернулся кругом, оглядев тесный круг эльфов. - Или наши луки стали бить мимо цели, а мечи затупились? Их всего в три раза больше и они спят. Они служат Морготу - разве это не причина убить их?
       Эльфы молчали, но сердца их исполнялись решимости. Всем уже надоело гоняться за девицей, и служить мишенью для насмешек. Всем хотелось честного боя и победы либо гибели - довольно уже шепчутся о том, что Феаноринги и их вассалы горазды воевать только против своих.
       - Мы клялись бить Врага там, где увидим его, - тихо сказал Фейнарин. - Будь по-твоему, Хисэлин: ударим по ним! Разум говорит мне, что нужно пользоваться всяким случаем нанести Врагу урон - а сердце подсказывает не делать того, о чем мы потом можем пожалеть...
       - Если ты боишься, Фейнарин - оставайся здесь, - бросил Хисэлин. Нолдо вспыхнул.
       - Если я и боюсь, то не ран и не смерти, - ответил он. - И я иду с тобой.
       Эльфийский лагерь пришел в движение, и меньше чем через пять минут нолдор, разделившись на два отряда, отправились к Кирит-Мегил, и лесистый склон бесшумно поглотил их - только дюжина осталась стеречь лошадей и следить за тылом.

***

       Гили разбудил звук, ставший кошмаром последних дней: свист рассекаемого стрелой воздуха и глухой, влажный удар, с которым стрела входит в тело.
       - Тревога! - заорал кто-то. - Трево...
       На Гили обрушилось бьющееся тело, в живот ткнулось оперение стрелы.
       - К укрытию! - крик Берена перекрыл шум суматохи. - Под стены, берите щиты!
       К счастью, люди еще не успели запаниковать по-настоящему: большинство расслышало приказ и, как Гили, осознало его смысл: стрелы летели с отвесных скальных стен, и, чтобы вырваться из-под перекрестного огня, нужно было искать укрытия под любой из них, прикрываясь щитами от стрел, летящих сверху, полагаясь на то, что от лучников с другой стороны их защитит подлесок.
       Гили дотянулся до своего щита, выбрался из-под трупа и кинулся туда, куда бежали все остальные. Стрелы сыпались дождем, тот, кто бежал впереди Гили - кажется, Дэрвин - упал, так что Руско едва не споткнулся о него.
       - Даэйрэт! - крикнул он, задыхаясь от бега и страха.
       - Я здесь! - откликнулся голосок неподалеку.
       Даэйрет спала с Береном и эльфом Элвитилем, потому что прошел слух, будто среди горцев бросили жребий, кому ее убить. Видимо, зажатая между страшным князем и не менее страшным эльфом, она так и не уснула.
       - Разбежаться, не сбивайтесь в стадо! - командовал Брандир. - Вперед, к расселине!
       Главное было - вырваться из-под перекрестного огня, из-под смертельного ливня. Никто не обращал особого внимания на то, какие летят стрелы.
       Даэйрэт бежала рядом с Береном, укрытая его щитом - но в них никто не стрелял. Стрелы снимали свой урожай вокруг - но эти двое словно были очерчены волшебной линией... Некогда было задумываться, почему и отчего.
       - Брандир! Хоть кто-нибудь сохранил оружие?!
       - Обижаешь, ярн! Почти что все.
       - Стрел мало! Мало стрел!!!
       - Делитесь с теми, у кого нет! На выходе из ущелья - сколачивайте строй, бейте по стрелкам! Ты! - Берен остановил Даэйрэт и развернул ее, толкая к скале. - Бери щит и стой здесь. Руско!
       - Я, господин... - Гили остановился, с удивлением обнаруживая, что тоже сохранил свой самострел.
       - Стереги ее. В рукопашной от вас все равно никакого толку, - Берен исчез, только голос его доносился из темноты, резкими, короткими командами превращая бегство в подготовку к бою.
       - Это эльфы, - упавшим голосом сказала Даэйрэт.
       - Чего? - не понял Гили.
       - Погляди на стрелы. Это эльфийские стрелы, нас убивают ваши хваленые друзья!
       - Ой, матушки, - спохватился Гили. - Откуда ж им тут взяться?
       - Я знаю? - разозлилась Даэйрэт.
       - Нужно ярну сказать. Стой здесь! Если попробуешь убежать, тебя-то точно убьют.
       - Что ты делаешь?
       - Морготовские лохмутки скидываю! Они же не разбирают, что мы свои, мы же одеты как черные!
       - Тебя будет видно!
       - Так я ж того и хочу, - голый до пояса, он сунул девушке в руки кольчугу, куртку и рубаху и побежал на звон начинающейся рубки. Что-то подвернулось под ноги, Гили упал, услышал надрывный мучительный стон - он споткнулся о раненого.
       - Фэрри, - проклекотал тот. Одна стрела пробила ему плечо, вторая вонзилась в живот и вышла через позвоночник. - Фэрри... братишка... добей...
       - Я... я не могу, - Гили в ужасе вскочил. - Мне... нечем... некогда!
       - Сука... сво... лочь...
       На звук выстрелили - раненый выгнулся и обмяк: стрела поразила его в лицо. Следующая не убила Гили только потому что стрелявший предполагал в нем рост мужчины, а не мальчика - просвистев над головой, она вонзилась в гальку. Гили выдернул ее и снова побежал.
       - Ярн! - Орал он во всю глотку, проламываясь через кустарник.
       - Ты что, спятил? - к нему повернулись сразу несколько человек.
       - Что ты здесь делаешь? Почему снял доспех? - заорал Берен, увидев своего оруженосца. - Я тебе что приказал?!
       - Эльфы это! Эльфы нас за черных приняли, понятно? Стрелы! На стрелы смотрите, стрелы эльфийские!
       - Мать твою, - сказал кто-то. В этой сумятице, где всех заботило в первую очередь - выжить, а во вторую - разделаться с нападающими, на стрелы никто и не подумал обратить внимание.
       А тем временем лучники прекратили стрельбу. В подлеске возникло движение...
       У эльфов было слишком мало лучников, поэтому главные силы - вооруженная мечами пехота - перекрывали нижний выход из разлома, ведь от морготовцев совершенно естественно было ожидать бегства в сторону Тол-и-Нгаурхот. Когда же враги побежали совершенно в другую сторону, эльфам ничего не осталось, кроме как погнаться за ними, чтобы перебить прежде, чем они успеют собраться и дать осмысленный отпор. И сейчас они бежали по ущелью, обнажив мечи - почти неслышные смертоносные тени.
       - Самострелы опустить! - как можно громче крикнул Берен, выступая вперед, пытаясь в движении среди ветвей различить хоть чью-то фигуру, хоть чье-то лицо... - Эльдар, остановитесь! - он перешел на синдарин. - Своих же бьете!
       Копье ударило его в грудь и он упал. Брандир отчаянно крикнул:
       - Я-а-арн!!! - и спустил собачку самострела, его примеру последовали остальные. Второго залпа они сделать не успели: эльфы кинулись вперед.
       - Стойте! - Гили встал над Береном, раскинув руки, спеша подобрать синдаринские слова, которые рассыпались в его сознании мелкими стеклянными бусами. - Мы свои, эльдар, мы...
       Высокий, невозможно красивый эльф сделал быстрое движение - и Гили ощутил пронзительный холод в груди. Опустив глаза, он увидел лезвие меча, что до середины погрузилось в его грудь, как раз под левым соском, точно и легко войдя между ребер и выйдя под лопаткой.
       Эльф сделал обратное движение, рванул меч на себя - и с этим обратным движением пришла боль, и хлынула кровь, но Гили уже не видел этого и не чувствовал: меч поразил его точно в сердце.
       Он упал на тело Берена - и над ними железо ударило о железо...

***

       Подарок короля Мельхара во второй раз спас Берену жизнь, но удар копья - это удар копья. Горец пребывал на грани потери сознания, в состоянии той странной раздвоенности, которую вызывают сильное опьянение или сильная боль: воспринимая почти все происходящее, он не мог ничего поделать, потому что тело не повиновалось - копье выбило из него дыхание.
       Руско упал сверху, заливая его кровью. Вверху шла рубка, железо высекало искры, падали убитые и раненые, эльфы теснили - им, опытным мечникам, противостояли мальчишки... И вдруг - над звоном оружия, над криками и стонами поднялась песня. Высокий, чистый голос заполнил собой теснину, перекрыв шум схватки - и слова высокого валинорского языка отразились от гранитных стен...

А! Белопенная гавань, жемчужные берега -
Не смеется море, скорбит;
Не поет ветер: стонет.
Плачет Уинен.
Ответь мне, брат мой,
Что на руках твоих?
Вино ли багряное?
Сок ли ягод лесных?
Скажи мне, брат мой -
Что на клинке твоем?
Ржавчина ли пожирает
Сияющий меч?
Ответь мне, брат мой -
Что на лице твоем?
Брызги ли волн?
Капли дождя? Роса?

       "А Даэрон-то, оказывается, знает "Нолдолантэ..." - промелькнуло у Берена в голове, и тут еще несколько голосов подхватили песню: Элвитиль и те, кто был с ним.

Слезы, брат, слезы
Текут по щекам моим.
Не возвратить бегущего времени,
Не исправить того, что сделано.
Кровь, брат, это кровь
Запятнала клинок мой,
Руки мои запятнала,
Имя мое.
Худшее горе, брат мой,
Постигло Бессмертный Край.
Не на врага - на друга руку я поднял.
Кровью брата меч запятнал.
Не коснется нога моя больше
Жемчужного берега,
Не увижу я
Тирион на белом холме -
Тьма Эндорэ уделом станет моим.
Битвы и скорбь - избравшим неправый путь.
А! Тает берег, исчезает во мраке,
На чужом берегу нам искать искупления.
Суждено ли найти?

       Битва остановилась. Даэрон знал, что делал: горше всего терзались своим падением нолдор из народа Феанора. Берен слышал, как Брандир, Элвитиль и Даэрон усмиряют Бретильских Драконов.
       Наконец, вернув себе дыхание, он смог подняться. Руско безжизненной куклой сполз к ногам своего лорда и брата. Неподвижные карие глаза смотрели в ничто.
       - Ярн... - кто-то подбежал, скрипя сапогами по каменной крошке. Рудвег и Мерет. - Так ты чего, живой?
       - Да, фэррим, - прошептал Берен, поднимая мальчика и слегка встряхивая, словно он спал и мог проснуться. - Я живой...
       Даэйрэт, скорчившись у скалы, сдавленно выла.

***

       Горцы потеряли убитыми тридцать два человека, ранеными - сорок семь. Из них выжить могло не больше дюжины: нолдор, атакуя превосходящий отряд, воспользовались отравленными стрелами.
       У эльфов погибло пять и было ранено восемь бойцов.
       - Радуйтесь, нолдор, - сказал Берен одному из их командиров, синеглазому эльфу по имени Фейнарин. - До сих пор Бретильских Драконов не бил еще никто.
       - Ты не ранен? - спросил эльф.
       - Если ты думаешь, что твое копье прибавило мне здоровья, то ошибаешься. Однако меч твоего друга нанес мне худшую рану.
       Фейнарин поднял глаза от маленького холмика, возле которого Берен стоял на коленях - земля, песок и мелкий щебень... И простой серый камень безо всяких знаков...
       - Если я могу что-то сделать, чтобы искупить свою вину - я это сделаю, - ответил он.
       Берен посмотрел ему в глаза.
       - Ни от какой помощи я сейчас не откажусь, кано Фейнарин, и слова твои запомню.
       - Кем он был? - эльф встал на колено и коснулся камня.
       - Моим братом. Самым смелым парнем отсюда до Синих Гор.
       - Я не слышал, что у тебя есть брат, - удивился нолдо.
       - Мы смешали кровь десять дней тому. Недолго живет моя родня...
       Он схватился за голову, вцепился пальцами в волосы.
       - Как вы могли не разглядеть эльфов среди нас? Где были ваши глаза?
       - Они держались как люди.
       - Вы могли послать еще одну разведку... Трижды все перепроверить!
       - Могли, - нолдо кивнул. Что проку было объяснять? Как он мог высказать ту досаду, давно копившуюся ярость и боль, что толкнули их на это дело? Что помешало им быть осторожнее?
       Отчаяние.
       Берен поднялся и сказал:
       - Пойдем.
       После драки оставаться здесь нельзя было. Шум мог привлечь одну из орочьих банд, а те, даже если бы не решились ввязываться, могли привести Волчью Стражу из Тол-и-Нгаурхот. Берену предложение перебираться на эльфийскую стоянку нравилось не больше, чем всем остальным, но более разумного решения он не видел.
       В молчании эльфы и люди похоронили мертвых. Влажный песок и мелкая галька поддавались легко, даже такой мало приспособленный для рытья инструмент, как меч, быстро справлялся с задачей. Берену приходилось рыть и более глубокие могилы, и в менее податливой земле - в промерзший суглинок у Тарн Аэлуин он схоронил двенадцать человек. А валунов - чтобы до мелкой ямы не дорылось зверье - и здесь, и там было предостаточно.
       Точно так же, в тишине они покинули Кирит-Мегил. У всех на сердце было гадостно.
       Но по мере приближения к долине, где встали на ночь эльфы, у него начали возникать вопросы, на которые он рассчитывал получить ответ.
       Уже восток слегка посветлел, и зубцы гор обозначились на сером небе, когда они вышли на поляну, где паслись эльфийские кони. Берену хотелось пить и спать, он устал как собака, и болела ушибленная копьем грудь, но нельзя было укладываться, не поговорив с феанорингами.
       Брандир и Рудвег устраивали раненых. Не сговариваясь, люди остановились на своем краю поляны, не смешиваясь с эльфами, а посередине встали Элвитиль и его маленький отряд. Еще одна кровь между нами, подумал Берен. А где Даэрон?
       - Брандир!
       - Слушаю, ярн.
       - Не видел Даэрона?
       - Он здесь, мардо. Идем со мной.
       Даэрон находился с ранеными, помогал пленнице и другим эльфам, как элвитилевским, так и нечаянным убийцам. У Даэйрет глаза все еще были на мокром месте. Видно, она все же успела полюбить паренька, - Берен прикусил губы. Да как его можно было не полюбить?
       Увидев Берена, девчонка насупилась еще больше и резко отвернулась, с остервенением разрывая на полосы чью-то рубаху: временные повязки, наложенные на скорую руку, следовало заменить постоянными.
       Неподалеку опять рыли могилу - кто-то из раненых не выдержал пути. Проклятье...
       Даэрон молча поднялся и вслед за Береном и Брандиром проследовал к нолдорскому лагерю.
       - Ты не собираешься отступать от своего замысла, верно? - спросил он, когда они были на полпути.
       - Не собираюсь.
       Брандир вздохнул.
       - Ярн, ты рассчитываешь на помощь нолдор?
       - По-моему, они нам кое-что должны.
       - Феаноринги не любят платить свои долги, - глядя прямо перед собой, заметил Даэрон.
       - Если они откажут нам в помощи, я при всех назову их трусами.
       - Они убьют тебя.
       - Посмотрим.
       Нолдор пропустили их, Фейнарин пошел им навстречу. Элвитиль находился здесь же, и даже не поднялся с места. Он был бледен и слаб, потому что отдал силы раненым, заговаривая им кровь и выводя яд из ран. Теперь он мог помочь только советом - сражаться и идти куда-либо он был не в силах.
       Оказалось, они с Хисэлином знают друг друга: Хисэлин и еще один эльф, Телкарон, бежали поздней осенью с того самого рудника, где был и Элвитиль.
       Линдо уступил свое место Берену, кто-то из нолдор принес сиденья для Брандира и Даэрона. Какое-то время двое вождей, ни слова не говоря, смотрели друг другу в глаза.
       - Нехорошо получилось, Хисэлин, - сказал наконец Берен.
       - Я уже сказал, что сожалею о происшедшем, - ответил эльф.
       - Одних сожалений мало. Между порядочных эрухини принято платить виру за случайно убитых.
       - Что ж, - нолдо вскинул голову. - Называй свою цену.
       - Я не думаю, что эта цена чрезмерна. Видишь ли, я вел отряд к Тол-и-Нгаурхот, чтобы освободить Финрода и его спутников. Они в заложниках там, полностью в воле Саурона, который не знает ни милосердия, ни чести. Завтра мы собирались взять ворота замка, но из-за вас, эльдар, мой отряд сократился больше чем вполовину. Будет справедливо, если вы займете место тех, кого вы убили, - он выпрямился и осмотрелся, стараясь взглянуть в глаза каждому из эльфов, собравшихся в круг возле своих вождей.
       Расчет оказался точен. Он задел нужную струну: почти у всех в глазах было одобрение.
       - Твое требование справедливо, - после короткого раздумья сказал Хисэлин. - Но мы не можем идти с тобой, пока не узнаем всех обстоятельств дела. Как вы оказались здесь, горцы? Почему вы одеты в платье слуг Моргота? Пойми мою осторожность, Берен: последнее, что я о тебе слышал - что ты предатель на службе Саурона, что ты продал свою честь за Сильмарилл... Я видел тебя в их рядах своими глазами - и кажется, на тебе был тот самый плащ и тот самый накольчужный кафтан, что я вижу сейчас.
       - Ты знаешь правду, но не всю. Мне действительно обещали Сильмарилл за верную службу - и обещали предать Финрода лютой смерти, если я проявлю непокорность. Суди сам, как мне нужно было поступить. Я уже условился с лордом Маэдросом и с государем Фингоном, что подниму в Дортонионе мятеж, едва Саурон начнет наступление. Я это сделал, войско морготова наместника, Ильвэ-Полуэльфа, рассеяно, Болдог мертв, волчьи отряды истреблены.
       - Ты хочешь сказать, что в Дортонионе идет битва?
       - В Дортонионе она уже кончилась. Восьмитысячное войско Саурона сейчас должно было проследовать к Эйтель-Сирион. Если все идет правильно, их перехватят и разобьют у Топей Сереха. Если кому-то из них удастся прорваться обратно к Ангродовым Гатям - а иначе Топи сейчас не пройти - они вернутся сюда, в Тол-Сирион: Саурон обязательно попытается удержать эту крепость... Поэтому важно напасть сейчас, пока их там мало, пока самого Саурона в замке нет.
       - Так ты подлинно знаешь, что его там нет?
       - О, Валар!.. Да, знаю.
       - Откуда?
       - Это моя и короля Финрода тайна, она уйдет со мной на Запад.
       - Ты начал мятеж, иными словами - обрек Финарато на смерть. Так, может быть, он уже убит?
       - Там будет видно, эльдар. Я должен взять Тол-и-Нгаурхот как можно быстрее. Армия "Хэлгор" рассеяна, Маэдрос и Гортон добивают остатки, но я не стал к ним присоединяться. Мятеж начался всего неделю назад, Саурон может еще ничего не знать, и тогда Финрод жив. Возможно, все еще живы - мы спешили как только могли.
       - Нет сомнения, мы должны их поддержать, - горячо сказал Фейнарин.
       - А что будет с ранеными?
       - Оставьте нас здесь, - сказал Элвитиль, и, как обычно, его ровный тихий голос заставил всех умолкнуть и слушать. - У вас на счету каждый меч. Скольких вы могли бы оставить с нами без ущерба для себя - пятерых? Десятерых? Если искать нас выйдут орки, эти десятеро нас не спасут. Умрем мы или выживем - зависит от вашей победы или поражения. Так что берите всех, кто сможет драться.
       Хисэлин кивнул и повернулся к Берену.
       - Как ты собрался брать Волчий Остров с тремя полусотнями мальчишек?
       - Хитростью, - сказал Берен. - Саурона сейчас там нет, и его основные силы - на севере, за топями Сереха. Замок удерживает Стража Росомах, общим числом - не более четырех сотен, большинство - орки. Мы думаем сделать так: ночью к мосту подъедет небольшой отряд - якобы, беглецов из тех, кого мы разбили в долине Хогга. С отрядом буду я - для виду связанный, но так, чтобы мгновенно освободиться от пут. Узнав, что я схвачен, мост опустят обязательно. Проникнув в замок, мы захватим мост и надвратную башню, впуская основные силы, которые до времени затаятся. Они пойдут в атаку, едва начнется рубка.
       - Звучит неплохо, - согласился Хисэлин. - Но хватит ли у нас сил? Ты представляешь себе, насколько хороши укрепления замка?
       - Вполне. Я же был там не раз. - Он развернул на коленях тряпицу с чертежом Тол-и-Нгаурхот, что сделал Нимрос с его и Элвитиля слов.
       - Вот здесь они устроили тюрьму, - Берен показал на внутреннюю башню в кольце стен. - От ворот сюда можно пройти двумя путями: или через вот этот переход, или по стенам. Лучше, конечно, по стенам... И лучше, эльдар, если это сделаете вы. Мы ведь не собираемся рубиться в переходах, тесный строй врага мы будем брать на самострелы.
       - У них тоже есть самострелы, - заметил Хисэлин.
       - Но мы стреляем вдвое быстрей.
       Брандир, все время разговора молча чертивший что-то наконечником болта на земле, поднял голову.
       - Мы не ищем здесь чести - куда нам до государя Финголфина... Мы просто хотим покончить с ублюдками и освободить тех, кто ради нашей свободы рискнул всем.
       - Ты говоришь, что Государь Фингон действует в согласии с лордом Маэдросом, но откуда мне знать о правдивости твоих слов? - приподнял брови Хисэлин. - Мне лорд Келегорм ничего не сообщил - почему? Разве брат утаил бы от него свой замысел?
       - Спроси у него, - ядовито откликнулся Берен. - Я знаю то, что я знаю: Маэдрос с Финродом и Фингоном сочли нужным не вмешивать Нарготронд вообще, зная, что за перемещениями его войск Враг будет следить с особой тщательностью.
       - Откуда мне знать, что вы не заманиваете меня в ловушку? Откуда я знаю, что вы - не отряд разведчиков, посланный в Хитлум?
       - Ты смеешься? Ты бы послал в такую важную разведку самого ненадежного из своих командиров?
       - Пообещав ему Сильмарилл - почему бы нет?
       - Нолдор, вы меня знаете, - вступил в разговор Даэрон. - Стал бы я на одну сторону с настоящим предателем?
       - Я устал спорить, - Берен поднялся. - Слушайте меня, нолдор! Хоть вы и проредили мой отряд, завтра я пойду на Тол-и-Нгаурхот. Потому что мне ведома благодарность, и еще - ради любви к тому, кто вывел из тьмы мой народ. Оставайтесь здесь, если ваша кровь не так солона, как кровь смертных. Мы победим - или погибнем - без вас.
       - Постой-постой, - Хисэлин, вскочив, удержал Берена за плечо. - Мы верим тебе. У Даэрона нет причин тебя любить, и если уж он ручается за твою верность - какие основания у нас тебя подозревать?
       - Вот еще одна вещь, о которой я хотел поговорить, - Берен встал над Хисэлином, и тому пришлось подняться. - Это правда, что ваш господин держит в заточении Лютиэн Тинувиэль, намереваясь силой взять ее в жены?
       - Эльдэ нельзя взять в жены силой, ты должен бы это знать, - проговорил Хисэлин.
       - Это было правдой десять дней назад, - тихо отозвался Фейнарин. - Она бежала и мы ищем ее. Мы уже почти отчаялись ее найти, и собрались повернуть назад - когда увидели вас, скрывающихся на ночь в Кирит-Мегил, и с вами - женщину, похожую на нее.
       - Так это... - Берен задохнулся. - Это из-за нее вы...
       Не договорив, он кинулся вперед - молча, страшно, с перекошенным черным лицом. Брандир не знал, что он собирается сделать - то ли придушить эльфа, то ли надавать ему затрещин, то ли перегрызть глотку - а может, просто отшвырнуть его в сторону и бежать расправляться с Даэйрет; выяснять это было некогда, Брандир действовал быстрей, чем думал: выхватив у одного из эльфов копье, он ударил Берена по ногам пониже колен, и, поймав этим ударом на встречном движении, повалил. После чего прыгнул ему на спину, заламывая руки.
       Берен обезумел. В него вошел тот самый медвежий дух, что входил в его деда, Брегора Бешеного, этот дух утраивал его и так немалые силы, и если бы не Элвитиль и Даэрон, один из которых уселся ему на ноги, а второй - на плечи, он бы скинул Брандира и сделал, что хотел, тем самым окончательно погубив себя и других. Какое-то время казалось, что он сможет раскидать и троих, но Элвитилю и Даэрону передали ремни, они связали Берену руки и ноги и держали его так, пока он не прекратил рычать, браниться и вырываться.
       Какое-то время он лежал спокойно, но его не спешили отпускать и развязывать. Наконец, он испустил длинный выдох и сказал из-под Даэрона:
       - Все. Уже все. Слезай с меня, синда, плечо болит.
       Его отпустили, Брандир и какой-то эльф развязали ремни. Берен встал, пошатываясь, тяжело дыша и пытаясь сквозь кольчугу нащупать - все в порядке с его плечом или нет?
       - Кто первым ударил меня? - спросил он, оглядываясь.
       Эльфы не отвечали.
       - Кто первым ударил меня? - повторил он свой вопрос.
       - Я, - Брандир опустился на колено.
       Берен поднял его, обнял здоровой рукой и тихо сказал:
       - Спасибо.

***

       Удивительным образом повернулась судьба: десять лет назад точно так же, весной, сквозь вздувшиеся Топи Сереха пробивался к Ангродовым гатям Финрод, разбитый у этих болот, вот в этом же самом месте, где Гортхауэр застрял, как разбухший клин в пазу.
       Теперь уже сомнений не было: Финрод и Берен состояли в сговоре. Конечно, никто из них не собирался попадать в плен. Но на самый крайний случай, на самый худой конец у них была припасена какая-то хитрость...
       Берен если не знал, то догадывался, почему Саурон хочет его живым больше, чем мертвым. Беор доставлял много неприятностей Повелителю Воинов, а еще ему интересно было понять, как это повернуть себе на пользу. Он хотел создать нечто вроде уз т'аэро-ири, чтобы привязывать к себе верных людей, как то желал Мелькор. Но Мелькор не спешил ему открывать эту тайну, и Гортхауэр довольствовался верностью подонков, замешанной на корысти и страхе. А у беорингов было нечто особенное, и Гортхауэр хотел это иметь. На самый худой конец - разрушить.
       То, что Финрод попал в его руки, было огромной удачей - ведь без этого неизвестно, сколько пришлось бы потрошить Беоринга. Используя Финрода, он быстро подчинил Берена себе, и был доволен. Но как, как он мог купиться на сказочку о любви? А ведь это казалось ему правдой, потому что слишком глупо было для выдумки... И ведь Берен открыл ему свой разум. Гортхауэр знал, что можно сопротивляться осанвэ, и что нежелание вступать в мысленную беседу непреодолимо, если воля Створенного сильна. Но это не было нежеланием - Берен не скрывал ничего, не сопротивлялся, а просто-таки выворачивался наизнанку! Значит, он или знает, какой-то новый, неизвестный доселе способ сопротивления, или это чары, наложенные Финродом...
       Это занимало его сильней, чем поражение. Когда он встретился с сильным отрядом эльфов, ожидавшим его сразу по выходе с Топей, он понял, что Илльо не придет, что он попался в ловушку, приготовленную заранее. Спасать было нечего: оставалось вернуться в Аст-Алхор и закрепиться там.
       Аст-Алхор им не взять.

***

       - Ну что, - Брандир размотал длинную конопляную веревку. - Давай руки, ярн.
       Берен, вздохнув, завел руки за спину.
       - Смотри же, Брандир, вяжи так, чтобы я мог сразу освободиться. Если я запутаюсь - нехорошо получится.
       - Не волнуйся, лорд, все будет как надо. Сейчас проверим. Держи конец.
       Горец стиснул в кулаке разлохмаченный конец веревки.
       - Проверим, - он потянул - и хитрый узел развязался, путы мгновенно спали с рук и плеч. - Давай еще раз.
       Морщась, он свел запястья за спиной.
       - Не туго? - озабоченно спросил Рагнир.
       - Ничего, так даже природнее получится. С чего это вам со мной нежничать?
       - И то верно, - согласился Брандир. - Смотри, ярн, меч вот где, у седла закреплен.
       - Ага.
       - Ну, боги с нами.
       Двое стрелков подхватили Берена за ноги и перебросили через лошадиную спину, Рудвег придержал за шиворот. Берен скрипнул зубами.
       - Вперед, - сказал Брандир, и отряд двинулся вперед, под прикрытием леса, в ветвях которого густели сумерки.
       Они вышли к Сириону и потрусили вдоль берега - растрепанные останки битой армии. Усталые, замызганные лошади, измученные грязные люди в поврежденных доспехах - все выглядело как надо. Если бы все еще и прошло как надо...
       В другое время, в другом случае - он непременно залюбовался бы красотой этого места: справа и слева - горы, позади - обманчивая изумрудная гладь Болот Сереха, впереди - подобный рыбьему плавнику остров, разделяющий Сирион надвое - и, в свою очередь двоящийся в зеркале воды, увенчанный короной замка.
       Сейчас было не до этого.
       - Есть, сказал Рагнир. - Опускают мост...
       - Ходу! - крикнул Берен, запретив себе думать о том, что сейчас будет с его плечом и грудью.
       Они подъехали к мосту, когда первый патрульный ранк уже вошел в ворота, а сменный - только выходил.
       - Стоять, кто такие!? - крикнули с башни. Патрульные схватились кто за самострелы, кто за мечи.
       - Армия "Хэлгор"! - крикнул Брандир.
       - Что, вот так прямо и вся армия? - недоверчиво спросил ранкар.
       - Не знаю я, где вся армия, - огрызнулся Рагнир. - Из нашего хэрта мы одни спаслись.
       - Быстрее прочих драпали, трусы? - закричали с башни.
       - Важного пленника везем! А ну, пропустите!
       - Что еще за пленник-то?
       Берен испытал несказанное облегчение, когда его тем же порядком, за ворот, сбросили с коня.
       Ранкар патруля приблизил к его лицу факел. Берен узнал его: это был Тэврах, задержавший их осенью.
       - Ты гляди! Обратно, значит, тебя сюда приволокли, Беоринг, предатель? Не иначе как у тебя задница с ручкой: ежели тебя за нее берут, то берут крепко!
       Орки громыхнули гоготом, горцы их поддержали.
       - И обратно мне удача выпала на тебя налететь, - продолжал Тэврах. - Ты знаешь, в прошлый раз меня наградой-то обнесли. Сказали: когда б я доставил тебя как Беоринга, так и получил бы награду за Беоринга. Ты как думаешь, теперь наградят?
       - Чего это? - возмутился Рудвег. - Мы его взяли и награда наша!
       "Феаноринги", - подумал Берен. - "Если бы вы сейчас, пока мы треплемся, начали выдвижение - вышло бы это очень ко времени..."
       - Ваша награда будет, если вам головы не снесут за бегство с поля, - прищурился на человека орк.
       - Ты в замок нас пропустишь или нет? - нетерпеливо спросил Брандир. Начинать драку на мосту, рискуя попасть под обстрел со стен, ему не хотелось.
       - А куда это ты торопишься? На виселицу? Беоринг, кто это тебе такую сливу под глаз подвесил?
       - Покойный Болдог.
       - Ух ты! А ну как я тебе для красоты под другой глаз сливу подвешу?
       - Тогда я и тебя убью, - слова Берена вызвали новую лавину хохота. Тэврах сжал кулак и залепил Берену плюху в правую скулу.
       - Слушай, ты! А ну, не трожь нашего... Пленника нашего не трожь! - зарычал Рудвег.
       - Был ваш - будет наш. Бей их, ребята!
       Берен дернул за конец веревки - и освободился. Меч был закреплен за седлом у Брандира - рукоять легла в ладонь правой руки, немного непривычной к этой работе... Но и тем, кто противостоял ему, до Болдога было далеко. В смысле, как до мечника, - потому что Тэврах, которому Берен снес голову первым же ударом, сразу составил Болдогу компанию.
       - К воротам! - крикнул Беоринг. - К воротам!
       Двое стрелков упали, скошенные стрелами орков. Ответный залп нанес оркам гораздо больший ущерб, и сразу же остальные прикрыли щитами перезаряжающих самострелы. Шарахнулась в сторону раненая лошадь, со стен и из бойниц надвратной башни посыпались стрелы, из ворот на помощь избиваемой команде Тэвраха ломанулось еще с полсотни орков.
       Все пошло наперекосяк, а перестраиваться было некогда: оставалось лишь пробиваться к воротам и удерживать их до подхода остального отряда.
       Берен не знал того, что знали феаноринги и Даэрон, наблюдавшие с возвышенности: от Топей Сереха движется большой отряд, часть армии, разбитой Аратанором у Ангродовых гатей.

***

       "Это конец", - подумал Даэрон, увидев, что на мосту началась рубка. - "Видимо, разъезд что-то заподозрил. Нужно поворачиваться. Ехать и искать Лютиэн... Я не обязан..."
       Фейнарин крикнул и послал своего коня в галоп вниз по склону. За ним бросились десятков пять нолдор и Бретильские Драконы. И к удивлению своему Даэрон тоже послал коня вперед и потянул из ножен меч.
       "Что я делаю?" - думал он с восторгом и ужасом. - "Я обезумел, как и Беоринг, как и эти бешеные нолдор. Они там, на мосту, еще не знают, что к ним движется войско, а мы знаем, и знаем, что оно больше нашего, вряд ли мы успеем проскочить в замок вперед них и закрепиться. Но мы все равно скачем и я, умалишенный, скачу! Мне-то что до них, и до Беоринга, который лучше бы и не рождался, и до этих, помешанных на своих Сильмариллах и своей мести? Еще не поздно повернуть коня и ехать на поиски Лютиэн - почему же я не поворачиваю?"
       Воздух, бьющий в лицо на скаку, заполнил его легкие, и с выдохом у него вырвался боевой клич.
       - Tinuviel! An Tinuviel!
       Берен и Брандир сумели прорубиться к воротам, но от их отряда осталось всего восемь человек, и о том, чтобы захватить их - не могло быть и речи. Горцы дрались спина к спине, встав в тесное кольцо, под самой створкой ворот...
       "Феаноринги предали. Сволочи", - Берен совсем было собрался умирать, но тут по мосткам загрохотали копыта, и в гущу орков, окруживших Бретильских Драконов, врубилась вторая часть отряда, а за ней - нолдор Фейнарина.
       Это было первой ошибкой. Бретильские Драконы, спешиваясь и вступая в бой, навязывали тот же способ боя нолдор, которые могли бы смести орков с моста конной атакой. Так было потеряно время.
       Берен, Мерет и Фейнарин, соединив свои силы, возглавили штурмовую колонну, но и орки, защищавшие ворота, сбились в плотный строй.
       - Мы должны взять башню и закрыть ворота! - прокричал Фейнарин. - Сюда идут черные - сотня или больше!
       Он не знал, расслышал ли его Берен в грохоте железа - но что-то горец услышал и понял. По крайней мере, он кивнул...
       "Мы должны взять башню", - Берен рубился как бешеный. - "Ясный хрен, должны!" - он кивнул эльфу, мол, сам знаю - а вторую часть его слов просто не расслышал.
       Они прорвались через ворота, и четверо из стрелков Мерета налегли на ворот подъемного моста.
       - На стены! - крикнул Берен. - Убивайте стрелков!
       Лестницы, ведущие на стены, везде устроены одинаково: поднимаются справа налево. Так устроено для того, чтобы штурмующему мешала рубиться стена.
       "Ах, Болдог, какую же ты мне собаку подложил...".
       Берен потерял счет убитым оркам - но с каждым ударом становилось все труднее поднимать меч. Час боя! - он сжал зубы. - Боги, прошу вас: я должен выдержать еще час боя, и тогда уже больше ни о чем не буду просить до конца своих дней!
       Они с Фейнарином вырвались на верхнюю площадку башни, и тут Берен увидел то, о чем Фейнарин пытался ему сказать: на полном скаку по берегу мчался конный отряд - не менее сотни! Он увидел и другое: к мосту, который уже почти подняли, подошел отряд Хисэлина, и Даэрон - с ними!
       - Опустить мост! - закричал Фейнарин. Берен кинулся вниз, почти болезненно чувствуя, как уходит время. Некогда было объяснять ребятам у ворота, что происходит - он просто раскидал их в разные стороны, и ворот, раскрутившись, обрушил мост обратно.
       И в этот миг передовые рыцари Аст-Ахэ схлестнулись с отрядом Хисэлина. Берен видел, как Даэрон, приняв на щит удар копья, слетел в воду, как оступился и упал с моста конь Хисэлина - черные напирали умело и жестко, это были уже не орки, а отборные бойцы, самые сливки армии Моргота. Они отбросили от моста нолдор, прижали других к башне, и оставалось одно: отрезать их воротами и обстреливать со стен из самострелов.
       Фейнарину не нужно было ничего говорить: он и сам был не пальцем деланный. Решетка ворот опустилась, почти точно разделив погоню и преследуемых: только двое рыцарей Аст-Ахэ оказались внутри, но каждый получил по два болта. Стрелки, придя в себя, принялись высаживать залп за залпом сквозь решетку, рохирам Моргота не осталось ничего, кроме как отступить - и тогда горцы снова налегли на ворот, поднимая мост.
       Они захватили надвратную башню, стены и передний двор. Нолдор уже бежали по верху вперед, ко второй башне, соединявшей стены внешнего и внутреннего круга. Берен и Брандир выстроили свой отряд - и бегом повели в переход, сквозь ворота, которые орки, удирая, не успели закрыть.
       Эльфы, захватив башню без боя, открыли им вторые ворота.
       - Две плохие новости, хилдор, - сказал Фейнарин. - Похоже, орки бежали только для того, чтобы собраться где-то большим числом. Сколько вас?
       - Неполных три десятка, - ответил Берен. - А вас?
       - Сорок два. Первый двор и башню мы не удержим и не сможем захватить замок.
       - Пока они не поняли, что к чему, пробиваемся на юг, к тюремной башне, - Берен показал рукой. - Этот бастион довольно легко будет оборонять, сколько бы сил против нас ни бросили. А вторая плохая новость?
       - С ними Саурон.
       Берен опустил меч и устало выругался без звука.
       - Они сумеют открыть ворота, - заметил один из эльфов.
       - Мы перерубили цепи, - сказал Брандир. - Так что им понадобится время...
       - С ними Саурон, - повторил эльф. - Они откроют ворота.
       - Тогда - погибнем достойно.
       - Воистину, - Фейнарин поднял меч, и эльфы, издав боевой клич, повторили этот жест.
       "Я иду, Ном!"

***

       - Сколько их?
       - Не меньше сотни, господин!
       - И среди них - Беоринг?
       - Да, господин! Я узнал его в лицо. Он бьется как ахэрэ, я еле-еле ушел...
       - Заткнись... - Альфанг осторожно выглянул в бойницу. - Если это действительно Беоринг... То первым делом он будет пробиваться к тюремной башне. Айвэн, собирай отряд там! А ты, - корна-таэро поморщился, смерив орка взглядом, - гони своих ублюдков навстречу. Задержите их. Я не требую от вас невозможного, но вы должны их как следует измотать. Да, еще! Беоринга взять живым. Только живым! Я лично срублю голову тому, кто его убьет!
       - Слушаюсь, - орк поклонился и выбежал из зала.
       Что за мразь, - Альфанг взял из рук оруженосца шлем, надел. И кто бы мог подумать, что орочья тупость и жадность послужат к спасению замка - ведь, сложись все как было задумано, Беоринг взял бы ворота и башню с гораздо меньшими потерями, а то и вовсе без них... Но судьба послала ему Тэвраха, который всю зиму таил в себе обиду за то, что не получил обещанной награды. Тэврах решил, что делиться с горцами-изменниками ни к чему и приказал их перебить - будь это действительно горцы-изменники, Альфанг о них нисколько бы не пожалел. Те тоже схватились за мечи, поднялась тревога - пока что все это было в рамках обычной бузы из-за добычи или награды, и Альфанг догадался, что к чему лишь когда на мосту застучали копыта эльфийских коней. Теперь рыцарей Аст-Ахэ приходилось собирать не для подавления мятежа, а для отражения атаки извне. Но тут опять случилось то, чего ни Беоринг, ни Альфанг не предвидели: у ворот показался отряд Рыцарей Аст-Ахэ. Возможно, горцы и эльфы рассчитывали прорваться к тюремной башне, освободить пленников и скрыться с ними. Теперь же - им некуда бежать и неоткуда ждать помощи.
       Альфанг вышел во двор, где ждал отряд. Айвэн отсалютовал мечом.
       - Вперед, - скомандовал лэртир замка Аст-Алхор. - Покажем им, где зимуют орки.

***

       Под конец осталось двое: Берен и Фейнарин.
       - Сдавайтесь! - крикнул им кто-то из черных.
       Нолдо оскорбительно засмеялся, Берен плюнул в сторону кричавшего.
       Это были уже не орки - черные рохиры Моргота, рыцари Аст-Ахэ. Они дрались хорошо - и о стену их щитов разбилась последняя атака, два десятка эльфов и людей, пробившихся к тюремному двору.
       Их тоже сколько-то было убито и ранено - но они были свежими, хорошо обученными и брали не только умением, но и числом.
       Берен понимал, что жив лишь по воле командира этих рохиров, приказавшего брать его живым. Что ж, это приказание будет стоить головы еще нескольким...
       - Похоже, смертный, пришел наш час, - сказал Фейнарин, вытирая пот и кровь с рассеченного лба. Он дважды был ранен, и силы покидали его.
       - Мой - пришел уже давно. Просто я долго и умело выкручивался.
       Фейнарин снова засмеялся.
       Рыцари Аст-Ахэ, рассыпавшись кругом, начали сжимать кольцо.
       "Руско погиб, Рандир и Даэрон, а сейчас - мой черед", - Берену стало горько. - "А Келегорм жив... Намо Судия, пусть же ему не обломится. И пусть она живет еще много-много лет..."
       - Я иду, братья, - тихо и хрипло сказал Фейнарин. - Я иду просить у вас прощения...
       Берен запел:

Идем же без страха на пиршество стали,
Ибо иной надежды нам не осталось.
Будем мужественны и отважны,
Ибо славы себе не отыщем.

На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.

       Он ждал атаки - но вместо этого рыцари Аст-Ахэ расступились. Берен ощутил холод, поднимающийся по его ногам к животу - словно каменный двор заливала ледяная вода. Фейнарин вдруг ссутулился и опустил меч, а сам Берен несколько раз с силой вдохнул и выдохнул сквозь зубы, чтобы не завопить от пронзительного страха и тоски.
       Мимо рыцарей Аст-Ахэ шагал Саурон.
       Берен выдернул из-за ремня поножей гномий ручник, указательным пальцем сбросил предохранительную скобу со спуска, а большим отпустил пружину. Саурон сделал небрежное движение - словно отмахнулся от комара - и стрела с серебряным эльфийским наконечником оказалась в его руке.
       Он опустил эту руку и поднял другую - ладонью вперед. Что-то похоже на безболезненный сильный удар бросило Берена на колени и повалило бы совсем, если бы он не оперся на меч. Но Дагмор сломался с коротким железным стоном. Опираясь кулаками о землю, из последних сил сопротивляясь обмороку, он увидел вдруг, как, резко выпрямившись, Фейнарин вскинул меч и шагнул вперед. На мгновенье Берену показалось, что доспех и меч эльфа сияют, как будто сделаны из белого серебра и отражают полуденный свет, а сам он словно бы вдвое выше ростом. Но и его противник увеличился и был подобен башне, а из ладони его исходил смертельный черный вихрь.
       Эльф крикнул и рассек вихрь своим мечом - и тут все кончилось. Пропали сияние и тьма, нездешняя смертная тоска отпустила Берена, а Фейнарин повалился лицом вниз, разом сделавшись мертвее камня, и меч его Саурон пинком отшвырнул в сторону.
       - Возьмите его, - сказал майя.
       У Берена выбили самострел и обломок меча, свалили на землю и принялись избивать ногами и древками копий. Их ярость спасла его: они не стали тратить время на его доспехи, и кольчуга со стеганкой смягчали удары, которые иначе переломали бы все ребра. Берен не сопротивлялся, только закрывал здоровой рукой лицо и голову.
       Наконец, гнев противников немного утих и они вспомнили, что Берена велено взять живым. Удары и пинки прекратились. Горец перевернулся на спину, открыл один глаз - и в разрыве облаков увидел Карнил.
       "Я пришел, Ном..."
       Откуда-то издалека донесся звук - точно со всего маху врезали сапогом по мешку с гвоздями. Карнил обрушился вниз, обернулся огненным всадником, в котором Берен узнал Оромэ-Ндара - и пронзил горцу левый бок раскаленным копьем.

***

       Рыцари Аст-Ахэ - не орки, и не в их обычае издеваться над пленными.
       Но Берен был предателем - поэтому на него правила чести не распространялись. Он обманом проник в замок - поэтому его избили, как раба. Он опозорил одеяние рыцаря Аст-Ахэ - поэтому с него сняли не только доспех, но и всю верхнюю одежду, оставив ему холодной весенней ночью лишь нижнее платье. Он предал Учителя и Гортхауэра - поэтому его заколотили в колодки на дворе перед орочьим хэссамаром.
       Колодка потемнела и слегка рассохлась - видимо, ее давно использовали для наказания провинившихся орков. Саурон слишком ценил своих людей, чтобы так их унижать. "Коснись моих ран и смой мою кровь", - повторял Берен про себя слова древней молитвенной песни, с которой обращались к Элберет попавшие в плен воины. - "Дай мужество мне. Никто моих слез не увидит..."
       Мир сузился до квадрата из девяти камней брусчатки - ровно столько он мог разглядеть, не поворачивая головы. Эти камни - выщербленный, вытертый ржаво-красный гранит - что-то ему напоминали. Ах, да. Тот самый гранит, из которого сложены стены Каргонда. Проигравший, плененный и униженный - Берен стоял на своей земле.
       Эти камни добывали в разломе неподалеку от перевала Нахар. Эльфы размечали огромные каменные плиты мелом, в каких-то местах, лишь мастерам известных, молотком и зубилом выбивали дыры - и забивали в эти дыры деревянные клинья, которые непрерывно поливали водой. Разбухшее дерево разрывало камень на почти ровные ломти - и тогда вступали в дело каменотесы: раскалывали эти ломти блоками, выравнивая края До того горцы складывали башни из неотесанного камня - эльфы научили человеческих мастеров находить в породе эти линии наибольшего напряжения, места, где камень сам хочет расколоться - так, что скол порой получается такой ровный и гладкий, словно камень уже отполировали...
       Эльфы - где они? Живы ли? Как давно Саурон узнал о мятеже? Что он с ними сделал?
       Что Саурон сделает с самим Береном - его почти не волновало. Он так отупел от усталости и глухой сердечной муки, что перестал бояться. Мышцы горели, а спасительное беспамятство никак не приходило. Хотелось пить. Постоянного голода он уже не замечал. Донимал холод: плетеная льняная рубашка хорошо впитывала пот, но плохо сохраняла тепло, если не была поддета под кожаную куртку.
       Орков разогнали на починку моста и на отдых, как понял Берен из обрывков разговоров. Сменился охранник - теперь это был высокий белокурый парень, совсем еще молодой; его чистый голос до рези в горле напомнил голос Руско.
       Пытка неподвижностью длилась, и вскоре началась вторая: после полуночи (Берен слышал удары колокола, отмечающие стражи) хлынул дождь. Сначала горец пытался повернуть голову, ловя высохшим ртом капли, слизывая их с мокрых волос - потом стало слишком холодно. Он вымок до нитки, вода под ногами собралась в лужу, холод пропитал каждую частицу тела - порой ему казалось, что он сросся с колодкой, такой же холодный и безразличный ко всему, как эта деревяшка. Порой же холод был как тысяча ножей, кромсающих тело на ломти. Берен вспоминал все, что было теплого в его жизни: потрескивание дров в очаге, длинный пастушеский плащ из овечьей шерсти, бархатистые бока лошадей, белую, полупрозрачную чашку квенилас в ладони, солнечные лучи в серебряных кронах деревьев Нелдорета...
       Тинувиэль...
       Это, последнее воспоминание принесло облегчение - а потом и забытье.
       Он очнулся оттого, что стало суше и теплее. Стражник сменился - и, вернувшись, накрыл пленника попоной.
       - Зачем? - спросил новый часовой. - Он заслужил все, что получил. Даже больше.
       - Но мы же не орки, - сказал молодой.
       - Повелитель все равно казнит его.
       - Так что, тебе хочется помучить его перед смертью?
       - Никто не разрешал тебе укрывать его.
       - Никто и не запрещал.
       - А, делай что хочешь
       Берен хотел поблагодарить белокурого - но губы не слушались.
       Время стало чередой бесчисленных провалов в черноту обморока - и возвращений к черноте бытия, нарушаемой только отсветом фонаря на мокром граните. Он терял сознание, голова повисала, передавливалось горло - и, задыхаясь, он снова приходил в себя.
       Когда это случилось в последний раз - свет фонаря разбавили розоватые отсветы восходящего солнца, отброшенные в Ущелье Сириона вершинами Эред Ветрин. Дождь прекратился - и стражник скинул с заключенного попону.
       Берен продержался до настоящего рассвета, и совсем уж было собрался снова в обморок - как вдруг обнаружил перед собой того самого белокурого стражника. Склонившись к нему, парень подносил к его губам чашку с похлебкой из солонины. Горец выпил - и на этот раз сумел прохрипеть слова благодарности. Белокурый, скатав попону, перебросил ее через плечо.
       - Не думай, что я делаю это ради тебя, - сказал он. - Это просто во имя человечности.
       - Эльфы, - выговорил Берен. - Заложники. Что с ними?
       - Я слышал, что их обезглавили, когда пришла весть о мятеже. Ты напрасно спешил сюда.
       Берен уронил голову. Теперь ему было все равно, что случится дальше.
       Белобрысый воин ушел - и вскорости за пленником пришли двое орков и одноглазый слуга Саурона. Орки разомкнули колодку, один из них пнул пленника в бок: вставай. Тот не мог ни встать, ни выпрямиться. По приказу одноглазого орки подхватили Берена под руки и поволокли.
       Они миновали переход, вошли в башню и потащили горца по лестнице не вниз, а вверх - не в застенок, а куда? В аулу? Саурон разделается с ним в ауле? Впрочем, за эти семь лет аула Минас-Тирит, наверное, всякое видела.
       Он не ошибся - стражники остановились в высоком двенадцатиугольном зале с прозрачным, остекленным куполом, бросающим на пол двенадцать бликов диковинным цветком. То самое место, где он когда-то, мальчишкой, принял меч из рук Финрода. Орки остановились в "сердцевине".
       Дальняя дверь открылась, и Берен собрался с силами. Он знал, кто вошел в зал, он узнал походку - тяжелую и упругую, как удар меча о меч. Сейчас каждый шаг сопровождался глухим позвякиванием, будто встряхивали кошель с медяками - на Сауроне была кольчуга. Майя не собирался покидать свое тело, попав под шальную стрелу.
       Подойдя к Берену вплотную, он засунул за пояс большие пальцы и остановился, покачиваясь с пятки на носок. Он был бесстрастен, и Берен порадовался, что онемевшее от холода и синяков лицо позволяет ему хранить такую же бесстрастность, хотя бы внешне.
       "Дай мне сил умереть хорошо", - попросил он у Элберет.
       - И вот ты снова у меня в гостях, князь, - проговорил Саурон. - И снова без приглашения. Как тебе встреча, дорогой мой гость и вассал? Нет ли каких обид?
       - Не скажу, что прием был слишком теплый, - горец облизал губы. - Но и что он был слишком сухой - тоже не скажу.
       - Ты знаешь, почему все еще жив?
       Берен усмехнулся. Еще бы не знать.
       - Я не Маэдрос, - сказал он. - Я быстро сдохну.
       Саурон покачал головой.
       - Нет, горец. Не так быстро, как ты думаешь. Ты, конечно, не эльф, но и человек может вынести довольно много. Ты не умрешь, пока я не захочу. И ты заговоришь.
       Берен не мог сомкнуть зубы так плотно, как хотел - болела залеченная чарами скула.
       Он ждал вопросов о Дортонионе, о мятеже - но Саурон спросил:
       - Как вы смогли обмануть осанвэ? От того, как ты ответишь, зависит как ты умрешь.
       Берен встретил взгляд майя таким же пристальным взглядом, пытаясь прочесть по лицу Саурона, как много тот уже знает. В том, что вопрос об осанвэ окажется не единственным, он не сомневался.
       Саурон склонился к нему, приблизил лицо так, что Берен чувствовал тепло кожи Гортхаура.
       - Говори, - прошептал Саурон. Берен, тоже шепотом, ответил:
       - Есть верный способ... Во время допроса... я держал в кармане фигу.
       Ему показалось, что голова отлетела, покатилась по плитам пола, которые в бешеном кружении сменялись резными фигурами потолочных балок. Потом кружение остановилось, и Берен обнаружил, что его голова по-прежнему на плечах, только он уже не стоит, а валяется. Никак не получалось поднять голову, не хватало сил. Не хватало сил даже закрыть рот - кровавая слюна тягучей каплей ползла по щеке.
       Саурон брезгливо снял запятнанную перчатку и бросил ее на пол. Он еще никогда не опускался до ненависти к своим жертвам. Он сражался, пытал, использовал и убивал хладнокровно, творя лишь необходимое зло. И едва ли не впервые в жизни ему захотелось раздавить кого-то лично, своими руками - и это желание почти ставило его на одну доску с такими низменными орудиями его воли, как Болдог или Скулгур.
       По его знаку горца снова подняли на ноги. Берен, преодолев слабость, поднял голову, вытер рот о плечо и улыбнулся. Второй затрещиной майя точно снесет ему голову, и на этом все мытарства закончатся.
       Он искал подходяще слово, обидное, как спица в зад, но не находил.
       - Итак, Берен, парень, простой, как полено, храбрый, но недалекий... Преданный сюзерену до самоотречения... Влюбленный до беспамятства... Я долго думал, что сделаю с тобой. Чтобы при воспоминании об этом у всех кровь стыла в жилах, а ты в крике сорвал глотку.
       - Вели кому-то вроде Тхуринэйтель затрахать меня до смерти. Клянусь, буду орать как резаный.
       - Твое пещерное остроумие меня не волнует, горец. - Майя разжал кулак и отошел. - Ты не произведешь впечатления ни на кого здесь, никто не донесет до твоих пастухов весть о том, с каким достоинством, и в каких мучениях погиб сын Барахира. Хотя ты сам понимаешь, что какое тут, к собакам, достоинство. Так что ты не старайся, тебе не для кого собирать душевные силы. Ни для друзей, ни для врагов. У твоей смерти не будет свидетелей. Вообще.
       - Что, и ты не придешь полюбоваться?
       - Нет. Думаю, что я буду очень занят, если не смогу купить покой за шкуру Фелагунда - твоя стоит слишком дешево.
       Берен оказался сбит с толку.
       - А кто сказал тебе, что Финрод мертв? - с морозной усмешкой произнес Саурон. - Не всем верь, горец, ты же не вчера родился. Хотя, скорее всего, ваши друзья наплевали и на Финрода. Сбросили со счетов по разряду необходимых жертв. Они пересекут Топи, начнут штурм - и здесь погибнут все, до последнего. Кроме меня - я, понимаешь ли, бессмертен.
       - Я об этом жалею больше твоего, Тху.
       Все хладнокровие Гортхаура исчезло как по волшебству: рука снова сжалась в кулак, кулак влетел горцу под дых. "Саурон" и "Гортхаур" ему хоть как-то льстили, но в "Тху", "вонючке" - не было и намека на почтительность. Удар был таким, что оркам пришлось отступить на шаг назад. Потом Гортхаур схватил Берена за волосы и дернул вверх, заставляя выпрямиться.
       - Ты об этом еще больше пожалеешь... Нет, но скажи, зачем? Зачем?!!! У тебя было бы все - власть, сила, свобода! Ты бы стал первым Королем среди людей! Чего ради ты все это предал? Чего ради ты послал все псу под хвост? Ради этой эльфийской юбки? Так ты получил бы свою девку! Ты мог бы взять ее лишь мечом, потому что даже с Сильмариллом Тингол не отдал бы ее тебе, как ты не отдал бы дочь за трэля! Ты для нее был игрушкой, минутной прихотью, неутомимым в постели жеребцом, каких не водится среди этих полуевнухов-эльфов! Она забыла тебя на следующий день после твоего ухода из Дориата! Берен, ты глупец, ты просрал свой единственный шанс! Почему?
       - Саурон, ты не поймешь, - простонал Берен. - Болдог понимал, а ты не поймешь.
       - Вот как? И чего же я не пойму?
       - Ты родился не от плоти и крови. Будь ты хоть орком, будь у тебя хоть какая-то мать, понял бы. А так - нет. Делай что собирался. Скоро я буду свободен, а ты когда-нибудь захочешь подохнуть - и не сможешь.
       Он думал, что Гортхаур снова ударит, но ошибся. Саурон сгреб его за грудки и, встряхнув, посмотрел в глаза. Смотрел своим знаменитым взглядом - и опять холодные порывы запредельного ужаса рвали сознание человека в куски.
       - Ты так в этом уверен? - пропел Гортхаур. - Ты так уверен в том, что достиг успеха и жертвы не напрасны? Глупец! Я могу потерять Дортонион, потерять этот замок - легко, ибо эта потеря временная. Силы нолдор и эдайн тают год от года, а наши - растут. И там, на Востоке, все больше и больше прислушиваются к голосу с Севера, а о вас никто даже не знает! Эта мышиная возня в Белерианде занимает Айанто и меня лишь постольку, поскольку нолдор болтаются слишком близко от Аст-Ахэ и все время путаются под ногами. Там, за Синими Горами, лежат огромные земли, и эти земли - наши. Вы, Три Племени - всего лишь жалкая горстка отщепенцев, отправившихся на Запад ради тупой преданности старым богам, и ради нее же принявших сторону обреченных. Ибо нолдор обречены, Берен. Единственная их надежда на Западе, а Запад их проклял, вам же он вовсе ничего не обещал. Ты отыграл для Дортониона пять, ну десять лет - не больше. И знай, когда мы придем в Дортонион второй раз - мы не оставим там живой души. Вот - единственный итог твоей борьбы. Ты - худший и несчастнейший из предателей, ибо своим предательством не смог послужить никому. Финрод умрет, и в его смерти повинен ты. Умрут эльфы - по твоей вине. Пытаясь взять замок, ты погубил множество людей без всякой пользы, и еще многие погибнут до следующего заката. Новое покорение Дортониона будет стоить вам бесчисленных жертв, и это тоже твоя заслуга. Поистине, ты превращаешь в дерьмо все, чего касаешься. Ты еще можешь спасти последнее оставшееся: скажи, каким образом можно обмануть осанвэ - и эльфы будут жить.
       Возможно, Саурон мог бы таким образом чего-то добиться- тогда, в первый раз, когда уничтожающее сознание своей предельной низости было Берену внове. Но теперь само его отчаяние истрепалось - он слишком устал. Он пережил все, что, как он думал, невозможно пережить, он прошел через бездну унижения, через поражение и предательство, смерть друзей и утрату надежды. Он отомстил. Он готовился встретить смерть. Саурону было нечем его пугать - и Саурон это понял.
       - Я догадался, почему ты молчишь, - прошептал он. - Ты не боишься страданий - ты их хочешь. Мечтаешь, чтобы раскаленные клещи заставили тебя забыть, как глупо и бездарно ты упустил то, что само шло в руки. Предал доверие Финрода, а потом - наше, все потерял и ничего не получил взамен. Вот об этом ты надеешься забыть под пытками. Не надейся. Я оставлю тебе то, что мучит тебя всего сильнее: память и совесть... Я лишу твою смерть смысла, Берен.
       Саурон отпустил его, обошел кругом, и в его голосе зазвучала горечь.
       - Увидев тебя впервые, я решил, что наконец-то передо мной человек, способный думать своими мозгами, а не глядеть в рот эльфу, разинув варежку. Теперь я вижу, что ошибся. Ты - достойный потомок Беора, гордившегося тем, что носит имя "Слуга"!
       Саурон не дождался ответа. И тогда, положив ладонь на голову пленника, он затянул заклинательную песнь. Горец попробовал стряхнуть ладонь - легче, кажется, было бы терпеть вцепившегося в волосы унгола. Одноглазый, стоявший и молчавший до сих пор, не дал ему это сделать, крепко взяв за подбородок и за волосы. Песня пронизывала все существо Берена - он закрыл разум, но заклинание было обращено против hroa. Короткие слова, длинные строки - ах'энн; смысл непонятен, да и есть ли он? Внутри что-то менялось: зрение стало невыносимо острым, слух тоже сделался чутким до предела - теперь глухо, монотонно произносимые слова песни давили на барабанные перепонки. Он попробовал закрыть глаза от света, сделавшегося вдруг ярким запредельно - и не смог. Тело охватило нечто сродни параличу, но действующее в другую сторону: там ты не можешь пошевелиться, а здесь - ослабнуть, упасть, повиснуть на руках врагов, закатиться в обморок.
       Песня смолкла, но тише не стало. Зал вдруг наполнился сотнями разных звуков, неразличимых прежде. Голос Саурона звучал громом:
       - Ведите его за мной.
       Саурон развернулся на каблуках и, позвякивая, направился к двери. Охранники поволокли Берена следом.
       По коридорам и галереям - в тюремную башню, а там - вниз. Берен узнал тот коридор, где прежде была его камера, потом, двумя витками лестницы ниже - застенок; но и здесь они не остановились. Еще два оборота спирали - Берен даже не думал, что ниже что-то есть. В воздухе было холодно и сыро, со стен капало - они должны были находиться на уровне реки, если не ниже.
       "Яма" в языках эдайн была не столько именно ямой, сколько тюрьмой вообще. Яма могла быть и на верхушке башни.
       Но здесь, в Тол-и-Нгаурхот, действительно была яма, подземелье, каменный мешок. Одна из природных пещер, приспособленных Финродом для отвода подземной воды и стоков - кое-как была перестроена в тюрьму, склеп для погребенных заживо. Их тела не выносили отсюда, их кости гнили в темной густой грязи, покрывающей пол.
       Саурон вставил в замок двери свой перстень, повернул, с усилием толкнул дверь - ржавый визг резанул уши Берена. Ручеек смрадного воздуха сочился из щелей между дверью и камнем, а когда Саурон открыл камеру - вонь хлынула густым потоком, даже факела словно задохнулись на миг.
       Саурон шагнул в проем и растворился в черноте. Ему, майя, не нужен был свет - даже на такой опасной, узкой и скользкой лестнице. Свет не нужен был и Берену - силой Сауронова заклинания он видел в темноте. Правда, видел ровно то, на что был направлен его взгляд, чуть в сторону - и все терялось во мраке; но очертания того, на что он смотрел, были резкими почти до боли.
       - Финрод! - крикнул орочий десятник. - Эй, голуг! Тебя еще не сожрали? Смотри, кого я привел! Твой самый верный пес пришел к тебе на выручку - может, я еще услышу, как вы вместе воете.
       Горца вытащили на середину ямы, осветили ему лицо факелом - сунув огонь чуть ли не в нос. Пламя ослепило, но Берену и не нужно было видеть, кто перед ним. Он знал.
       Колдовское зрение постепенно приспосабливалось к темноте - но одни узники как будто слегка светились, если смотреть не прямо, а чуть в сторону, другие же были темны и неподвижны, и Берен понял, что темные - мертвы.
       - Вот так-то, - продолжал орк. - Надеяться тебе, эльф, больше не на кого, поэтому давай, открывай пасть и говори. Не жди, пока зубы вцепятся в задницу.
       Финрод оставался безмолвен.
       - Упертая скотина! - десятник вроде бы замахнулся, но бить не стал. - Может, у тебя, Беоринг, ума поболе, а? Покажите ему, ребята, что с ним будет, ежели он не станет поразговорчивее!
       Берена повернули в другую сторону, осветив факелами то, что висело там на цепях.
       Увидев это при свете, он не смог удержать сдавленный стон отчаяния, и орки засмеялись, водя факелами вверх и вниз, чтобы от глаз человека не укрылись ни искаженное мукой лицо эльфа, ни разодранный живот, ни вскрытая грудь, ни до костей обглоданные ноги.
       Это был Аэглос.
       - Драуглин, - сказал орк. - Она сейчас отсыпается, но ты ее еще увидишь. Еще налюбуешься. Она, дружок, ужас какая здоровенная, и страшно любит подзакусить. Когда она закусывает, слыхать аж наверху.
       - Помолчи, - велел Саурон. - И займись делом.
       Берена раздели, подтащили к стене, руки развели в стороны, просовывая в стальные кольца. Проушины колец заклепали кусками железной проволоки. Берену пришлось встать - иначе его руки оказывались задранными над головой, а сломанная ключица причиняла такую боль, что он непременно лишился бы чувств, не будь его сознание натянуто на заклятие, как беличья шкурка на распорки меховщика.
       Эльфы были прикованы к стене таким же образом. Там, где низкий свод пещеры опускался почти к самому полу, была дыра - оттуда появлялся кто-то - наверное, волколак. Полоумная старая ведьма не ошиблась, смерть Берена жила в пасти волка.
       - Финарато, - сказал майя. - Ты его ждал? Ну вот, он здесь. И надеяться тебе больше не на что. Во сколько тебе уже встало твое упрямство? - Саурон огляделся. - Пятеро. Пятеро уже мертвы. Берен по дороге сюда положил еще сотню людей и эльфов.
       "Полторы сотни", - подумал горец.
       Пока Саурон говорил, один из орков поигрывал ножом, проводя лезвием то по лицу горца, то по животу, то упирая острие ему в пах. Игра оказалась неинтересной: жертва не хотела пугаться. Другие орки молча тянули друг у друга рубашку пленника. Берен от души надеялся, что они подерутся, когда Гортхаур уйдет. Может, даже до смерти.
       - Стоит ли оно того, Финрод? - продолжал Саурон. - Вот, вы называете меня бессердечным - а есть ли сердце у кого-то из вас? Ведь эти эльфы были тебе друзьями. Ради тебя они оставили Нарготронд, добровольно ушли за тобой в изгнание. А ты - равнодушно смотрел на их гибель, спокойно слушал их крики... Или все-таки не спокойно, Финрод? Все-таки твое сердце болит? Ты не думал о том, что будет, когда придет твоя очередь? Если ты и размышлял о смерти - то ведь не о такой. Не здесь, в подземелье собственного замка, по уши в волчьем и собственном дерьме. Без света, без воздуха, без надежды. Тебя все еще не интересует смерть быстрая и достойная? А то и жизнь, Финрод - в отличие от меня, Учитель благороден и великодушен. Он может простить тебя и просто так, безо всяких условий.
       Финрод коротко, прерывисто застонал. Нет, понял Берен, - засмеялся.
       - Или ты полагаешь, что эти сведения настолько ценны, что я оставлю тебя в живых - чтобы и дальше добиваться этих сведений пытками? Думаешь, что ты, эльф, сумеешь перенести все и выжить? Нет, Финрод, этого шанса я тебе не дам. Нарготронд мне интересен - но ты не первый и не последний пленник из Нарготронда. Рано или поздно кто-то сломается. О дортонионском мятеже мне уже все известно. Я хотел бы знать тайну осанвэ, но меня устроит и ее гибель вместе с тобой. Она не так уж и нужна мне - просто я любопытен
       Самый лучший способ обмануть обманщика, - вспомнил Берен - сказать ему правду.
       - Саурон, - позвал он. - Я один все это придумал. Ты напрасно их терзаешь, оборотень, они здесь ни при чем.
       - Я тебе не верю, - Саурон даже не обернулся.
       - Какие же вы все-таки забавные, - нарушил молчание Нэндил. - Вы все время твердите о превосходстве людей над нами - и не верите в то, что именно человек оказался способен вас обыграть
       Удар! - Нэндил, выворачиваясь наизнанку в жутком кашле, повис на цепях.
       Берен увидел его лицо - зрение наконец-то прояснилось - и скрипнул зубами: вместо глаз у барда были две раны.
       - Если Берен действительно что-то знает, пусть говорит, - Саурон подошел к лестнице и поставил ногу на ступень. Орки-факельщики сгрудились за его спиной, так что теперь майя возвышался над всеми - и пленными, и охранниками - величественным черным изваянием, очерченным сполохами пламени.
       - Отпусти всех эльфов - и я скажу тебе. Обещаю, - Берен смотрел туда, где прятались под навесом глубоких глазниц невыносимо-голубые глаза Саурона.
       - Говори сейчас, - велел майя. - Я не торгуюсь.
       - Я торгуюсь, - оскалился Берен. - Ты слышишь? Моя цена - их свобода. Или убей их сейчас, на месте, быстро и легко.
       - Ты лжешь, - спокойно сказал Саурон - и поднялся по лестнице до двери. - Я не думаю, чтобы тебе была известна тайна осанвэ. Но если все-таки известна - начинай говорить тогда, когда сочтешь нужным. Я услышу.
       - Ублюдок козы и собаки, - плюнул Берен ему вслед. Саурон, не оглядываясь, вышел. Факела исчезли за дверью, все поглотила тьма.
       Обостренное заклинанием зрение Берена скоро проникло через ее пелену. Он увидел мертвых, он увидел живых - и в горле забились рыдания. Чтобы выгнать их, он большими вдохами глотал холодный спертый воздух.
       Аэглос. Лоссар. Менельдур. Эдрахил. Кальмегил.
       Они умерли страшно.
       Они умерли напрасно.
       И живые, и мертвые были отмечены следами истязаний, и нельзя было сказать, кому пришлось хуже. Наверное, Лауральдо, который был жив, но без сознания. Берен понимал, что если сейчас забиться в цепях и завыть, то ничего не изменится. Но биться и выть хотелось чем дальше, тем больше. Безумствовать, кричать, браниться и колотить головой о стену - что угодно, только не это зябкое, молчаливое ожидание...
       - Берен, - тихо окликнул его Айменел. - Скажи мне, что с Руско?
       - Руско убит, Тинвель... Он помнил о тебе.
       - Я знаю, - голос Айменела был ровным, но по лицу покатились слезы.
       На его глазах чудовище растерзало его отца. И через какое-то время - придет за ним. А он по эльфийским меркам даже не считается взрослым. Он еще не принял длинный меч, носил экет... Последний оруженосец Финрода Фелагунда - в ожидании гибели он думал не о себе.
       - Эльдар, - сказал Берен, обведя взглядом живых - истерзанных, остриженных, как рабы, погребенных заживо в вонючей яме, назначенных в корм чудовищу. - Утешьтесь: Саурон получит свое. Хитлум отбился, а Дортонион свободен.
       - Это хорошая весть, - сказал Вилварин.
       - Не для тебя, - раскатилось где-то под сводами. - Берен, это совсем не то, что мне хотелось услышать. А пустой болтовни я не люблю.
       Изостренный до предела слух Берена уловил шевеление в глубине норы. Пахнуло смрадом (хотя Берен уже решил, что сильнее, чем в этой яме, смердеть не может). Берен не мог ни закрыть, ни отвести глаз. Он слышал тихие, неразличимые обычным слухом, шаги мягких лап, почти неуловимый скрежет когтей по камню... В проеме логова смутно засветились два мертвенно-зеленых огонька. Берен подобрался весь, прижавшись спиной к стене.
       Послышалась возня - гаурица протаскивала свою тушу через лаз. Когда она выпрямилась, фонари ее глаз оказались на уровне груди человека. Волчица подошла к нему неторопливо, обнюхала, ткнувшись холодным носом в бедро и в живот - он не закричал только потому что от страха свело горло. Тварь поводила башкой из стороны в сторону, потом потянулась и зевнула, обнажив кроме торчащих из пасти клыков - в палец длиной каждый - все прочие зубы, самые маленькие из которых были с фалангу пальца взрослого мужчины.
       Все эльфы подняли головы, встали, постарались выпрямиться - кроме Лауральдо. Никто не знал, чья смерть выбралась из вонючего логова. Айменела била дрожь, но он держался.
       Финрод, все это время сидевший неподвижно, тоже подтянулся на цепях и встал. Берен, прикованный напротив, отвернулся, чтобы не смотреть ему в лицо. Это было легко - взгляд неодолимо притягивала волчица. Вот она делает круг по подземелью - грязь чавкает под ногами... Вот она останавливается, выбрав жертву. Вот - обнюхивает перед тем, как броситься...
       - Прощайте, друзья, - сказал Вилварин. И тварь прыгнула.

***

       Драуглин никогда не давали столько мяса.
       Она была уже старая, и больше не могла рожать. Но Повелители не стали убивать ее, как других - а отправили сюда, в яму. Повелители поступили с ней плохо, но, наверное, она это чем-то заслужила - ведь Повелители не могут быть неправы.... В яме было темно и все время воняло, а мясо давали редко. Драуглин была постоянно голодна и порой, выбираясь сюда, в пустой колодец, громко выла, жалуясь на свою злосчастную судьбу. Лучше бы Повелители убили ее, чем доживать свои дни здесь.
       Слишком долго выть было нельзя - Повелители могли прийти и наказать ее. А еще ее могли наказать, если она с голоду разрывала какого-нибудь неосторожного орка. У Повелителей была Боль. Поначалу, когда она была еще щенком, ей часто делали Больно - пока она не поняла, как отличить мясо от Повелителей. Мясо и Повелители были очень похожи, но Повелители носили черные шкуры, и в руках у них была Боль, а мясо было раздетым и привязанным. Но на этот раз мяса было много. Не такого, какое она особенно любила - это быстро портилось, делалось совсем-совсем сухим и невкусным. Его можно было есть только пока оно живое. Но все равно - его было много. Никогда прежде не было столько. Наверное, она чем-то заслужила. Наверное, были хорошие щенки. А может, мяса стало слишком много и его нужно давать, пока оно не испортилось? Неважно. Мясо. Много. Ей одной.
       Повелители любили ее, когда она была молодой. Не заставляли бегать на Задания, не обучали при помощи Боли - только кормили вдоволь, позволяли играть и приводили самцов. Дважды Драуглин сводили с ее собственными сыновьями. Последним плодом такой случки был Кархарот - самый красивый, самый лучший И он же истощил ее. Он был такой большой этот Кархарот, она думала, что ее бедра лопнут, когда рожала его. Она долго не могла ходить после этого, но ее не убили, а кинули сюда, в яму. Свежий сквозняк, шум и новый запах разбудили ее. Она сначала не решалась показываться - Вожак Повелителей был там, и он мог прогнать ее. Но новый запах ее тревожил. Так пахло мясо, которое она очень любила. Которое, даже будучи мертвым, не портилось, а становилось еще лучше на вкус. Этот запах разжигал ее любопытство, и когда Вожак Повелителей ушел, она решилась выбраться из норы и полакомиться.
       Но, уже обнюхивая свое любимое мясо, Драуглин ощутила железную хватку Воли. Вожак ушел, но Воля его оставалась здесь, и эта воля запретила трогать любимое мясо, пока не будет приказано. Драуглин расстроилась: ослушаться Воли было невозможно, это было еще хуже, чем Боль. Она подчинилась - и схватила то мясо, на которое Воля ей указала. Мясо закричало. Оно почти всегда кричало...

***

       Когда крик Вилварина сорвался и умолк, когда смолкло и чавканье волчицы, когда она протиснулась в отвор и снова исчезла надолго, Финрод закрыл глаза, опустился на колени и остался наедине со своей болью.
       Боль имела форму. Он изваял бы ее из обсидиана - изломанное, взорванное изнутри нечто, сплошные острые грани, иглы и лезвия - и переход в тяжкое, тягучее, тяжелое, черное...
       Боль имела вес - руки выламывались из суставов, подкашивались ноги.
       Боль имела вкус и запах - вкус рвотной желчи, запах крови.
       Она была вещественна - а значит, преодолима.
       Финрод боролся.
       Это был обычный для него способ справляться со страхом перед неизвестным - придать неизвестному форму, осознать как нечто зримое, вещественное. Он любил, размышляя, разминать в руках комок воска или водить грифелем по доске - то, что выходило из-под его рук, зачастую было странно на вид и не проживало долее минуты - ему хватало этого времени, чтобы рассмотреть ту форму, которую неизвестное обрело. Проникнуть в суть, познать взаимосвязь - после этого страх отступал перед восхищением многообразием и великолепием форм бытия...
       Осознать... Он стал тем, кого называют Мастером - в тот день, когда его руки стали таким же инструментом мышления, как и его разум.
       Он научился придавать страстям форму, его резец повторял не только движения тела - движения души, его руки прощупывали в воске, глине или алебастре чьи-то черты - прокладывая дорогу от чужой души к его душе, он отображал лицо и тело - но постигал разум.
       Его руки...
       Сейчас они могли нащупать только форму боли.
       Саурон знал, какая пытка вернее всего измучит не только тело его, но и душу. Изуродовать руки, изломать пальцы - и мастер-нолдо изведется в отчаянии.
       Лишь в одном он просчитался. В том, что Финрод был не просто мастером - но Мастером, разгадавшим тайну воздействия fea на hroa. Мастером исцеления.
       Один раз за эти четверо суток он уже попытался исцелить свои руки - и потерпел поражение: боль оказалась слишком сильной. Финрод надолго потерял сознание, потому что до конца не хотел отступать. Он не успел из-за этого попрощаться с Эдрахилом, но, придя в себя, обнаружил, что руки немного восстановили подвижность. Сломанные кости начали заживать. Пальцы должны были срастись неправильно - некому было их вправлять. Цепи вделали в стену так, что одной рукой дотянуться ни до другой, ни до лица или тела было невозможно. С пальцами приходилось полагаться на удачу. Что ж, в Мандосе ловкость рук ему не понадобится. Пусть пальцы восстановятся ровно настолько, чтобы выдержать бой с чудовищем и расклепать цепь Берена - о большем Финрод не просил.
       Предстояла вторая попытка самоисцеления. Возможно, думал он, в этот раз будет полегче.
       Когда привели горца, Финрод подумал было, что это конец. Берен не сумел довести свою игру до победы, Дортонион и Хитлум пали. Но в голосе Саурона он не заметил былой уверенности. Саурон не спешил похвастаться победой. И Берен не был похож на окончательно побежденного.
       Весть, за которую расплатился жизнью Вилварин, была все же радостной вестью. В этом была надежда. Не на то, что ему удастся выжить - Финрод знал, что найдет свою смерть в этом подземелье - но на большее.
       Берен должен был спастись. У него одного оставались силы. Его, видимо, избили, когда брали - но и только. Он сумеет не дать умереть остальным... Если кто-то еще останется...
       Финрод попытался разобраться в природе заклинания, опутывающего человека. Эти чары были ему известны: Саурон использовал нечто подобное, когда пытал их - с поправкой на эльфийскую сущность. Финрод, Эдрахил, Эллуин и Нэндил умели защищаться от такого, а с прочими он не злоупотреблял, зная, что это заклинание может истощить fea до того, что она покинет тело. Но с Береном было иначе: Саурон уже не берег его жизнь, и заклятие, лежащее на нем, было жестким и неразрушимым, как цепи на руках. Берен не мог потерять сознание, пока - Финрод понял суть заговора - пока жив хоть кто-то из эльфов. Но вряд ли Саурон подарит ему ту смерть, которую приносит это заклятье: безболезненное, мгновенное угасание. За Береном придет волк. А значит, Саурон все же хочет сохранить жизнь Финроду - до последнего. Значит, время еще есть.
       Он закрыл глаза и начал про себя тихую, длинную заклинательную песнь. Саурон лишил его власти над всем, что было вовне его, но над собой Финрод по-прежнему был властен. И он знал, что именно совершит, когда заживит руки и сумеет открыть те тайные кладовые своей силы, которых нельзя касаться без крайней нужды.
       Здесь не было воздуха и света, но кругом был камень, а в нескольких футах, за стеной пещеры, бежал Сирион. Эльфа невозможно лишить доступа к Стихиям Арды, как бы ни старался Моргот это сделать. Сила Аулэ и сила Ульмо должны ему помочь - он не сомневался в том, что сумеет воззвать к ним и получит согласие.
       Но, проходя через него, эти силы сожгут его плоть. Он сделает больше, чем может вынести hroa - и расплатится за это жизнью. У него была всего одна попытка. Всего одна.
       Пальцы Финрода снова нащупали форму боли. Началось исцеление.

***

       Это уже было - однообразные мучительные усилия для своего освобождения. Движение за движением он расшатывал коновязь, чтобы вырвать ее из земли...
       На этот раз Берен пребывал в сознании, он не мог уйти в беспамятство, но время от времени проваливался в безумие. И тогда ему казалось, что он один во тьме, не в подвале Тол-и-Нгаурхот, а на деревенской площади, и руки не прикованы к стене, а привязаны к бревну, и он пытается расшатать и выдернуть не вбитый в стену крюк, а врытый в землю столб.
       Но потом смерть приходила за кем-то из эльфов - и он выпадал из жуткой грезы прошлого в жуткое настоящее.
       Тварь убивала одного - и успокаивалась на какое-то время. На сколько - Берен не знал. Он пытался вести времени счет по ударам сердца - но очень скоро оказалось, что это доводит до сумасшествия. Он сбивался и сознание мутилось. Порой казалось: наступает спасительный обморок - но нет. Саурон знал свое дело.
       Он дошел до безумия далеко не сразу. Сначала - были отчаянные попытки освободиться.
       Он сумел скрутить цепь на правой руке - кольцо достаточно вольно ходило на запястье. Резко налегая на скрученную, напряженную цепь всем своим весом, он ждал, что вот-вот не выдержит одно из звеньев, либо же крюк выскочит из стены. Семь мучительных рывков, один за другим - и долгий отдых. Аладар лежит под землей, и его верный пес Дхейран одну за другой процарапывает семь крышек его каменного гроба - но, дойдя до восьмой, выбивается из сил, и тогда крышки одна за другой срастаются Ах, если бы у Дхейрана хватило сил процарапать восьмую Он несколько раз пытался, преодолев себя, рвануть цепь в восьмой раз - сломанная ключица не давала. Боль он презирал - но одновременно с ней приходила мерзкая слабость, от которой даже ноги подкашивались. В эти минуты он ненавидел себя, свое смертное тело, свою жалкую природу, которой бессильна овладеть воля. Будь он эльфом - его тело не предавало бы его так жестоко.
       За Вилварином погиб Лауральдо - так и не придя в сознание. Берен завидовал ему.
       Он не в силах был смотреть, как тварь жрет - и не в силах был не смотреть. А Финрод висел на цепях, не поднимая головы. По его телу время от времени прокатывалась судорога - и снова он замирал неподвижно. Он уже не встал, когда волчица подошла к Лауральдо.
       От недосыпа, усталости, холода, боли - Берен соображал очень плохо. Он видел, что Финрод сначала что-то шептал, а потом опустился на колени, закрыв глаза и кусая губы - но он никак не мог связать эти события воедино, никак не мог вспомнить, где и когда он видел нечто похожее. Все усилия его мысли, души и тела сосредоточились в скрученной цепи, которую он дергал и тянул.
       Бесплодно.
       Наверное, эльфы тоже пытались так освободиться. Эльфы, которые сильней и выносливей. Берен не понимал, ради чего он продолжает безнадежные попытки - то ли внутри еще жива глупая надежда, то ли он просто хочет загнать себя до смерти.
       Сколько прошло времени? Часы? Или дни? Все так же капала вода, все так же воняло, и тьма поглощала все звуки.
       Вскоре снаружи раздался новый звук - шумели орки. Берен гадал: пришли они кого-то сюда швырнуть или кого-то вытащить. Оказалось не то и не другое. Раздался стук камней и скрежет мастерка.
       Их замуровывали.
       Потом наступил черед Эллуина. Крик долго звенел под сводом, а потом смолк - слышалось только чавкание, и Берен в исступлении рвал цепь, проклиная себя за то, что сведенные холодной судорогой мышцы отказывают все чаще и рывки все слабее.
       Наконец, насытившись, волчица прямо возле болтающегося на цепях трупа раскорячилась и принялась опорожняться. Берен, парализованный очередным приступом слабости, висел на цепях и плакал от беспомощной ярости. Может быть, даже бранился, выл и бился головой о стену - он не помнил.
       "Я должен это прекратить. Пусть мы подохнем здесь - но не ТАК".
       Оставалось только налегать на цепь в однообразном мучительном ритме: семь рывков, один за другим, снова и снова рассаживая запястье в кровь - и отдых. Он смотрел на крюк - появилась ли какая-то слабина? Должно быть слабое звено, заклепанное вхолодную - ведь не приносили сюда наковальню! Он пытался ощупать пальцами стыки звеньев - расходятся или нет? Замерзшие пальцы не слушались.
       Берен не понаслышке знал, что гаур может голодать без особого риска целую неделю. На тварь явно наложили заклинание: человек не мог потерять сознание или покончить с собой, волчица не могла успокоиться. Она не столько жрала, сколько рвала в куски.
       Количество рывков сократилось до шести. Пяти. Четырех. Потом и на четвертый не хватило сил. Колени подломились, но упасть в полужидкую грязь не позволила скрученная цепь. Берен снова повис, и боль впилась ему в плечо. В миг просветления он сумел встать и раскрутить цепь обратно. Теперь можно было упасть на колени - что он и сделал.
       Безумие снова завертело его в своем колесе. Вися на бревне, он старался напоследок напоить свои глаза синевой и думал, что ему выпало умирать в удивительно хороший осенний день.
       А потом он умирал - и синее небо подергивалось алым.
       - Мама, зачем орки привязали дядю к коновязи? Его будут убивать?
       - Нет, хиньо. Его будут пытать. Убивать будут нас.
       - Это так же больно, как бьют?
       - Больнее. Но не так долго. А после этого мы будем свободны и ночью уйдем по лунной дорожке на небо.
       - И увидим там дэйди?
       - Да, сынок.

       Он странствовал в безвременье своей памяти, пока не настал черед Нэндила.
       Он пытался вырвать себе глаза, чтобы не видеть, как Нэндил умирает. Он бы сделал это, если бы цепи позволяли дотянуться до лица рукой.
       Он погрузился в тягостное, невыносимое оцепенение, когда Нэндил умер.
       Кто-то пытался достучаться до его мыслей - но Берен не понимал того странного чувства, которое тревожит какой-то еще живой кусочек его сознания. Он забыл, что это и как это делается.
       Кто-то звал кого-то по имени.
       - Айменел! Не делай так, не нужно!
       Финрод впервые заговорил в этой яме.
       - Я... - глухо сказал Айменел, - Не могу больше. Я боюсь. Прости, король.
       - Айменел, остановись. Надежда еще есть. А если бы ее и не было - ты не можешь оборвать свою жизнь, ибо не ты ей положил начало.
       - Да... знаю... Но я больше не могу. Прощай, государь. Прощай, Берен.
       - Прощай, - тихо сказал горец.
       - Берен, скажи ему что-нибудь! Останови его! Айменел, если ты так сделаешь, ты поступишь бесчестно - ведь Берен не может умереть по своей воле!
       Айменел всхлипнул и - было видно - заколебался. Но Берен не смог удержать стона.
       - Зачем? - проговорил он. - Ты думаешь, мне радостно будет смотреть, как вас рвет волк? Или думаешь, что я не поступил бы так, будь это в моей воле? Саурон назначил нас служить друг другу орудием пытки - почему ты хочешь удержать того, кто бежит от этой службы? Прощай, Айменел.
       Он никогда прежде не видел, как это происходит, хоть и слышал о таком - юный эльф закрыл глаза и легкое, золотистое сияние жизни, которое окружало эльфов - померкло, а вскоре и вовсе погасло. В глазах Берена Айменел сделался серым и холодным, как камень, к которому был прикован. Дыхание прервалось еще раньше. Сияние в последний раз пробилось вспышкой - так сполох пробегает по угольку, если на него подуть - и умерло совсем. Цепи звякнули - Айменел повис.
       - Вот это, - тихо сказал Финрод. - Мне будет очень трудно тебе простить.
       - Я сам себе не прощу. Не этого - а того, что обгадил все дело и не смог вас выручить.
       - То было не в твоей воле. А это - в твоей.
       - У каждого есть право на достойную смерть.
       - А право на жизнь?
       - Мы не выживем.
       - Откуда ты знаешь, что произойдет через час?
       - Через час тварюга примется за кого-то из нас. Если за меня - я поблагодарю всех богов.
       - Ты просишь смерти, Берен?
       - Я только о ней и молюсь, - ответил человек - и запоздало сообразил, что Финрод этого вопроса не задавал.
       - Ты знаешь, как ее поторопить. Слово, Берен. Всего несколько слов.
       Горец посмотрел на Финрода. Он лишь теперь заметил, что король стоит прямо и делает то же самое, что он делал бесконечное время назад - скручивает цепь. Но не посолонь, как делал Берен, помня, что эльфы обычно нарезают "хитрые гвозди" именно так - а противосолонь.
       - Хорошо, - внезапно сказал эльф. - Хорошо, Берен. Скажи ему то, что он хочет услышать. Скажи.
       Берен очень плохо соображал, но тут словно кто-то вложил понимание ему прямо в голову и в сердце.
       - Гортхаур! - крикнул он, не особенно притворяясь находящимся у последней черты безумия. - Я ничего не знаю об осанвэ! Это все Финрод. Это он придумал заклятие, которое дало мне ложную память. Я не знаю, как это делается, клянусь.
       От хохота, казалось, по подвалу пошел сквозняк - хотя это только казалось. Берен уже знал, чем вызвано это движение воздуха. Он выпрямился и подобрался снова.
       - Раз ты не знаешь - тебе незачем жить, - сказал Саурон. - Прощай, человек.
       Его давящая воля покинула подземелье. Из черного провала показалась огромная голова, блеснули глаза. Волчица пропихивалась через дыру, в которую она прежде проходила свободно.
       Но Берен не смотрел на нее. Он смотрел на Финрода.
       То ли это произошло только что, то ли Берен прежде был слеп - но сияние жизни, окутывающее эльфа, пылало как раскаленный горн. На лбу короля нолдор выступил пот, тело напряглось в усилии, которого Берен не мог не то что сделать - вообразить.
       Финрод рванулся только раз - и один крюк вылетел из стены, а звено цепи, закрепленное за второй - лопнуло...

***

       Драуглин обманули. Повелители обманули Драуглин! Она не знала, что ее закроют здесь вместе с мясом насовсем. Не знала, что ее заставят жрать мясо - а если она попробует не жрать слишком долго, изнутри придет Боль. Это было так Неправильно! Повелители - лжецы. Она не хотела жрать даже то свое любимое мясо, на которое получила разрешение - но Воля была над ней и она, стеная от ярости, поползла в яму.
       Она не знала, что здесь будет Повелитель, что Повелитель ударит ее цепью.
       Это было Больно!
       Откуда била цепь, откуда шла Боль - она не могла понять. Повелители - лжецы, они наказали ее, обрекли на смерть, но за что? Что Драуглин сделала плохого? Разве не свирепых, не сильных рожала она щенков? Разве не кормила, не ласкала их? Разве ослушалась хоть раз Повелителей? Разве они сами не разрешили ей брать это мясо - да не то что разрешили, заставили! И теперь за это бьют?!
       Повелители! Предатели! Убийцы!
       В отчаянии Драуглин кинулась в сторону - и обида обожгла ее еще больше. Это не Повелитель, это мясо било ее цепью! Драуглин уже не хотела, не могла жрать - но она разозлилась. Мясо не может ее бить - оно не может бить вобще никого, оно может только кричать и умирать, или умирать молча! Мясо, которое бьет гаура - это Непорядок, это страшный Непорядок!
       Драуглин бросилась...

***

       ...лопнуло, и Финрод упал на колени и локти - вес высвободившейся цепи бросил его вперед. Не давая себе передышки, эльф вскочил на ноги и бросился к волчице, ударив ее по голове цепью.
       Слишком быстро двигалась она и слишком медленно - Финрод. Удар пришелся по спине, тварь взвизгнула и, выгнув хребет, развернулась. Прянула вперед, получила еще один удар - и свалила Финрода с ног.
       Берен, увидев, что она подошла близко, со всей силы наподдал ей ногой по заду.
       - Сюда! - крикнул он. - Иди сюда, чтобы ты мной подавилась!
       Тварь повернулась к нему - и тут Фелагунд прыгнул ей на спину, захлестнув горло цепью.
       Все произошло быстро, очень быстро... Финрод оказался под волчицей... Выворачивался и бился, подставляя под клыки скованные запястья - и вдруг исхитрился схватить ее за челюсти. И тут уже перестал выкручиваться из-под нее, наоборот - обхватил ее ногами, сжав колени. Сам Берен мог бы так задушить человека - но сомневался, что раздавить ребра гауру сможет пусть даже эльф. Видимо, Финрод тоже это понял - со всей силой, что была в руках кузнеца, строителя, ваятеля - он начал раздвигать челюсти чудовищной твари. Волчица билась, рычала, таскала своего противника по всему подвалу, пыталась перекатиться через него, чтобы раздавить, полосовала эльфа своими когтищами - но не могла заставить его разомкнуть захват или ослабить давление на челюсти. Ее рык сменился отчаянным воем, потом перешел в тонкий жалобный скулеж - впервые в жизни она почувствовала себя жертвой... В последней попытке освободиться она повалилась на бок и рванула когтями грудь и живот Финрода. Он закричал - но не отпустил зверя. А потом закричала волчица - почти как человек. Челюсти хрустнули, лопнули губы, хлынула кровь, тварь задергалась и забилась, ослабев от боли - и Финрод одним движением свернул ей шею.
       Берен почувствовал, что сам весь в поту - как будто это он выдержал схватку. Финрод неподвижно лежал под дохлой грудой шерсти и мяса, и его кровь смешивалась с кровью зверя.
       - Аран! - крикнул горец, испугавшись, что тот умер.
       Король Фелагунд поднял голову. Его волосы были в грязи и в крови, но глаза горели ясно.
       Кровь из страшных ран больше не текла - эльфы умеют останавливать ее усилием воли.
       Только сейчас Берен понял, какую постыдную ошибку допустил, позволив Айменелу покончить с собой - Финрод уже знал, что сможет освободиться, лишь ждал прихода волчицы. Они двое еще могут выжить. Могли бы и трое - не окажись Берен так малодушен.
       - Аран, - снова сказал он, не в силах благодарить.
       - Ты сможешь встать на ноги и удержать меня? - спросил Финрод.
       - Да.
       - Хорошо, - эльф выполз из-под волчицы. - Все просто. Очень просто, - сказал он неизвестно кому. Все так же, не поднимаясь, подполз к Берену и обхватил его рукой за шею.
       - Давай.
       Берен поднялся с колен. Не то чтобы это было легко - но по сравнению с тем, что сделал Финрод, это было просто ничто.
       Тело эльфа оказалось горячим, как печка.
       - Ты почти расклепал слабое звено, - сказал он. - Скрути цепь и потянем ее вместе, всем нашим весом.
       Берен сделал как он просил.
       Они налегли изо всех сил, потом Финрод сказал:
       - Все, - и, опираясь о стену, отсоединил цепь от слабого звена. Берен обхватил его за пояс. Вовремя - как раз успел не дать ему упасть, опустил осторожно, усадил спиной к стене.
       - Дальше - сам, - тихо сказал Финрод. - И поспеши. Я буду жить сколько смогу.
       Это была нелегкая работа, тут нужна не просто сила, тут нужна ловкость и чувствительность пальцев - а пальцы у Берена изрядно задубели. Как тогда, в Эред Горгор, - и, как тогда, на кончиках пальцев висела его жизнь. Проволока продета через проушину несколько раз, концы ее закручены и склепаны щипцами - если бы их заклепали молотком, может быть, надежды и не осталось бы вовсе... Может быть, ее и сейчас нет - той надежды, которую эльфы называют амдир. Но была еще эстель - и Финрод сумел вырвать цепь из стены и одолеть волчицу. Потому что у него была эстель Он просто должен сделать все, что в его силах и все, что он сможет выжать из себя, когда силы кончатся... Потому что Финрод - смог.
       Время шло. Обламывая ногти, используя звено оборванной цепи, Берен сумел отогнуть прижатые к проушине и закрученные концы проволоки, развести их в стороны, разобраться, как их закрутили - по солнцу или против.
       В Дортонионе лазать по скалам - любимое занятие мальчишек. Разорять птичьи гнезда, высматривать отбившихся от стада овец, срывать для девушек редкие цветы нимбесс, да просто хвалиться своей удалью... Наука пригодилась позже: взобравшись наверх, наблюдать за передвижением врага, оставаясь для него невидимым; сбросить камень или поразить стрелой как бы ниоткуда; по неохряняемой скальной стене пробраться в замок к предателю, убить - и исчезнуть бесплотным призраком; подняться к линии вечных снегов, перебраться через предвершинную седловину и спуститься по другому склону горы, сбивая волков со следа... У всех горцев очень сильные кисти и пальцы. Берен мог согнуть пополам монетку. Сейчас требовалось нечто обратное - разогнуть толстую проволоку, туго скрученную щипцами...
       На середине работы он остановился, упираясь лбом в стену, отогревая пальцы во рту.
       - Берен, - эльф, сидевший неподвижно, уткнувшись головой в колени, поднял лицо - Прошу тебя, не останавливайся. Я не знаю, сколько еще проживу. А если ты потеряешь сознание сейчас - ты потеряешь руку - самое меньшее.
       - Ты еще тысячу лет проживешь... еще меня похоронишь, - ответил Берен, снова принимаясь за дело.
       - Я не собираюсь этого делать. Поторопись.
       - Ты выживешь, эльф. О другом и думать не смей - теперь-то. Тварь ты убил, кровь остановлена, замерзнуть я тебе не дам... Нас вытащат, вот увидишь.
       - Да... Да, конечно...
       Наконец - последний виток проволоки поддался. Берен высвободил руку из оков - и плюхнулся в грязь рядом с королем.
       - Все хорошо, - сказал он. - Теперь все будет хорошо
       - Да, - Финрод слабо улыбнулся - и вдруг его скрутило в судороге, он начал заваливаться набок.
       - Аран! - горец подхватил короля, прижал к себе, положив его голову себе на плечо - эльфа продолжало крутить, не отпускало.
       - Нет, - пробормотал Берен, растирая ему щеки и плечи, - Нет, не надо Ты же победил, Финрод, ты ее одолел, и кровь у тебя не идет больше - что с тобой?
       Жизнь короля уходила. Берен чувствовал это - и ничего не мог сделать. Эльф дрожал так сильно, что можно было сказать - метался.
       - Оставь, - Финрод стиснул его руку. - Не спасет... Трупный яд... Слишком много даже для меня. Лучше так. Знаешь... мне... уже... почти... не больно...
       Берен знал. Последний подарок агонии: потеряв много крови, боль перестаешь чувствовать. Но это наступает только перед самым концом.
       - Что мне делать, Ном? Что мне делать, чтобы ты жил?
       - Пой.
       - Что?
       - Пой про мотылька. И возьми меня за руку.
       Это было безумием. Но Берен запел - и словно просторнее, теплее, светлее сделалось в подвале Тол-И-Нгаурхот, Тол-Сирион, старинной башни Финрода Фелагунда.

Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет!
Не лети на огонек -
Огонек тебя сожжет

       Король сжег себя, - понял Берен. Дело не в ранах, не в потере крови и не в трупном яде - а в тех трех усилиях, в которые он вложил свою жизнь. Разорвал цепи, одолел волчицу и освободил своего друга и вассала, сына своей души Цена не могла быть меньшей - но кто потребовал этой цены?

Мотылек мой, мотылек,
Ты не слушаешь меня -
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня...

       Берен умолк - и Финрод тихо вздохнул. Дрожь прекратилась - но не потому что ему стало лучше. Финрод угасал, как угас Айменел. Король отправлялся за своим оруженосцем.
       - Каждый платит сколько может, - проговорил он, сжимая ладонь. - Не больше. И не меньше. Каждый сам выбирает плату.
       - А как же я рассчитаюсь с тобой за свою жизнь?
       Финрод положил пальцы ему на губы, а потом уронил руку.
       - На рассвете... шагну... с края тропы... - прошептал эльф на талиска. Потом перешел на квэнья. - Там, за морем... Не знаю, увидимся ли... в жизни... в смерти... Но я... буду... надеяться... Прощай.
       - Прощай, - ответил Берен. - Namarie...
       Или последнее слово Финрода было не прощанием, а - именем?
       Берен почувствовал, как ослабевает пожатие рук, как леденеют пальцы короля...
       Он остался один. Ничто не имело смысла.
       "Финрод мертв. Все мертвы. О какую стенку мне теперь расшибиться?.."
       В этот миг заклинание утратило свою силу - и сознание Берена захлебнулось в ледяном мраке.
       А наверху взошло солнце...

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала