Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 19. Возвращение

       - Эльфы уходят завтра, - сказал Хуор.
       Строго говоря, это была не совсем правда. Уходили не все эльфы, а только дружина, которую привел Артанор. Кроме них здесь были еще двое из отряда Берена, Элвитиль и Диргель, и десятка полтора эльфов, спасенных из тюрем Тол-и-Нгаурхот. Эти, насколько понял Хурин, не собирались уходить вместе с собратьями. Что они собирались делать - темна в реке вода; во всяком случае Хурину они об этом ничего не говорили.
       Лагерь они, когда немного оклемались, разбили себе в стороне, отдельно и от других эльфов, и от людей Хурина, на том самом мысочке, откуда сплавляли мост. Кроме эльфов, там жила дюжина уцелевших из беренова отряда, сам Берен со своей королевной, и еще одно дивное создание - девица из Морготова войска. В общем, десятка три народу. Среди них еще были двое неходячих раненых, остальные либо плохо видели в сумерках, либо едва таскали ноги - так натерпелись в сауроновых подземельях. Словом, не хотелось их ни оставлять здесь одних, ни отпускать - и куда там они собрались? Но и торчать здесь, пока у них все не придут в себя, Хурин не мог. Он уже отпустил ополченцев, потому что пришла пора пахать и сеять, погода ведь не будет ждать; дружина тоже не могла находиться здесь долго, припасы должны были скоро подойти к концу. Самое лучшее было бы - забрать всех, и здоровых, и раненых, в Хитлум. Но...
       - Он же с места не сдвинется, - сказал Хурин, пропуская всю цепочку рассуждений, потому что брат его всегда понимал с полуслова.
       - Как раз в это время, - сказал Хуор, - по рекам идет лосось... Прет против течения и прыгает через водопады Кирит Нинниах... а потом, поднявшись к истокам, выметывает всю икру и тихонечко подыхает... Когда он приехал к нам в первый раз, казалось, что его, как лосося, идущего на нерест, ничто не может остановить...
       Он не стал продолжать свою мысль - и так все было понятно.
       - Пойди поговори с ним.
       Хурин посмотрел в сторону Острова. Можно было и не глядя сказать: Берен там. Если его не видно, значит, он просто лежит, прижимаясь к земле щекой и кроша в пальцах цветы алфирина. И он будет там до самого заката - лишь когда солнце уползет за зубчатую стену Эред Ветрин, он поднимется, побредет к берегу и по шаткому плавучему мосту перейдет в свой лагерь.
       - Уже говорил. Иди ты.
       - Ты старший. И тебе все равно надо.
       Хурин вздохнул. Да, когда один и тот же сон снится три ночи подряд - это неспроста. Будь он дома, непременно поговорил бы о том с Морвен. А здесь - с кем? Беоринги издревле умели толковать сны, и можно было бы попробовать сунуться к Нимросу барду - но Нимрос был почти ровесник, а Хурину хотелось услышать слово от кого-то старше себя и... мудрее, что ли.
       Правда, не сомневаясь в мудрости Берена, он сильно сомневался в здравом смысле последнего. Например, он бы на месте Берена, раз уж удалось выйти живым из пасти волка, не убивал себя голодом. Скорбь скорбью, но не есть от рассвета до заката, и еще как раз тогда, когда нужно отъесться и отлежаться - этого Хурин не понимал. Если это и мудрость, то какая-то нездешняя и людям непонятная.
       - Либо здесь его дождись, - предложил Хуор.
       Хурин снова посмотрел на остров и хлопнул себя ладонью по бедру:
       - Пойду.
       Он уже знал, что когда Берен уходит с Острова, с ним поговорить наедине и вовсе невозможно: он не расстается со своим людьми и со своей королевной. Хурин и этого не понимал. После их встречи он думал, что теперь этих двоих будет конями не растащить, однако же ошибся. Берен почти не проводил времени наедине с нею - либо среди толпы, либо один, как перст, на Острове.
       За прошедшие дни каждый из эльфов и многие из людей побывали там, но Берен нашел себе место, где его никто не беспокоил. Он поднимался с другой стороны холма, до середины, и сидел там лицом на юг, глядя на бегущую воду, спиной к каждому, кто поднимался до могильного камня, ясно показывая всем своим видом, что беседовать не желает.
       Но на этот раз беседовать желал Хурин. Он обошел курган и поднялся с той стороны, где сидел Берен. Молча сел рядом на траву. Какое-то время они просто сидели бок о бок, и Хурин не знал, как начать разговор. Любой предписанный обычаем зачин - "добрая встреча" или "радуйся" - казался ему невыносимо натужным и дурацким, поэтому он не нашел ничего лучшего чем начать с того же, что и брат.
       - Эльфы уходят завтра.
       - Знаю, - безучастно ответил Берен.
       - Нам тоже нужно уходить. Завтра, самое позднее - послезавтра.
       - Хорошо, otorno. Обними за меня сестер.
       Хурин наконец-то не выдержал.
       - Да что ж тут хорошего?! Ты останешься с ними - а сколько из них народу видит в сумерках и ходит, не хромая? Сколько из них вообще ходит? А берегами все еще шныряет недобитая оркота. Берен, пора уже в себя прийти! Или ты думаешь, что один горюешь?
       - Нет, otorno. Я этого не думаю.
       - А похоже на то! Ходишь сюда, как на поклонение или на стражу... Эльфы так часто сюда не ходят, подданные его и друзья не просиживают здесь от сумерек до сумерек! Чего ты хочешь, Берен? Чего ты здесь высиживаешь?
       Хурин встретил взгляд Берена и осекся. Глаза горца были темно-серыми, как у младенца. Того цвета, какой бывает у нижнего края грозовой тучи.
       - Ответы, Хурин... - прошептал Беоринг. - У меня много было вопросов к нему... Мне нужны ответы.
       - Мертвецы не ответят тебе, - Хурин покачал головой. Глаза Берена испугали его почти так же, как молчание темного рыцаря, пораженного в бок.
       - Тогда мне незачем жить.
       - Ты в своем ли уме? А Дортонион? А королевна Тинувиэль? Берен, за что ты сражался? За что умер Финрод? Все они, - Хурин показал рукой на курган, - за что?
       - Вот и я о том же, брат... За что? Пройдет еще полсотни лет, а может, и того меньше. Там, за горами, Моргот накопит сил... Дортонион падет... Падет и Хитлум. Я не доживу, на свое счастье, но по моему сыну проскачут их черные кони... Наши дети и внуки падут под мечами, а Запад будет все так же молчать. За что же умер Финрод? За что мы умираем здесь все вместе, эльфы и люди? Не одним ли мы становимся прахом? - он схватил немного серой земли, густо смешанной с песком, вскочил, и бросил золистую супесь под ноги Хурину. - С этого холма высоко видно, брат. До самых гор Тангородрим, до самых глубин. Мы дали Саурону под зад и радуемся, глупцы. Говорят, ты свалил в поединке черного рохира - сумеешь ли ты своей секирой рассечь подземный огонь? Наложишь ли цепи на смерть, забьешь ли чуму в колодки? Пронзишь ли копьем северный ветер, стрелой - засуху? Что мы можем сделать, Хурин, если мир сражается против нас?
       - Если даже и так - то что же, - глухо проговорил Хурин. - Склонить голову и идти к Морготу с повинной?
       - Нет. Потому что Финрод знал все это; он знал все это лучше меня - и сражался. Эльфы, что сейчас со мной, задают себе вопрос: почему он пошел со мной сюда? Неужели - затем лишь, чтобы сложить здесь свои кости? Они не решаются спрашивать меня - а я и не знал бы, что ответить. Финрод... - Берен посмотрел на Хурина странно, словно бы сквозь него, и очень тихо сказал:
       - Финрод умер за меня, и я не могу сделать для него меньше. Но я хочу знать, к подножию какого дерева положить мне свою жизнь. Люди и эльфы не могут мне на это ответить - пусть скажут боги.
       - Боюсь, что у богов ты не выпросишь ответа.
       - Выпрошу? Я не прошу, брат - я требую, - Берен положил руки ему на плечи, и Хурин взмок - так страшен был взгляд горца. Его серые волосы трепал ветер - но почему-то Хурин не чувствовал ни малейшего дуновения.
       - Да ты обезумел, - проговорил он. - Как ты сможешь заставить богов отвечать? Их власть над нами, они держат нас в своих руках по воле Отца Богов, зачем ты уподобляешься Морготу, восставая против них?
       - Я против них не восстаю. Я принес им свою жизнь, а они не приняли ее. Я всего лишь хочу знать: что мне делать и как жить дальше, чтобы не сгореть впустую. Неужели я требую так много?
       - Не знаю, брат. Я никогда не пытался призвать богов к ответу. Я знаю, что должен делать: сражаться; и я буду сражаться, хотя бы весь мир кричал мне, что это безнадежно. По-моему, тебе не хватает решимости, а не знания. Ты требуешь с богов ответа лишь потому, что недоволен ответом, который знаешь сам: бейся до конца, а там будь что будет. Саурон напугал тебя, брат.
       - Думай так, если хочешь, - Берен разжал руки и плечи его поникли. - Но тогда скажи мне - какого совета у меня ты пришел просить?
       Он снова поднял глаза и Хурину пришлось отступить на шаг назад. После речей Берена он не хотел уже говорить ему о своих снах - но теперь Берен сам заговорил об этом.
       - Ты о чем? - спросил он, сделав вид, будто не понял.
       - О том, что снится тебе третью ночь подряд. Ну же, Хурин? Кто из нас тут упрекал другого в том, что ему не хватает решимости? Кого из нас испугали?
       - Я не баба, чтобы бояться снов и пророчеств. - Хурин передернул плечами, пытаясь избавиться от цепенящего наваждения. - Хорошо, слушай же...
       Во рту у него вдруг пересохло, и пришлось перевести дыхание.
       - Говори, - подбодрил его Берен.
       - Мне снилось, будто ступаю я... - Хадоринг потер виски пальцами. - Ступаю по лицам. Иду босыми ногами по мертвым головам, сваленным в кучу, в курган больше этого, и намного... Я поднимаюсь к вершине, и мне открывается поле, все заваленное трупами. Здесь была такая битва, какой Средиземье до того не знало, и закончилась она не нашей победой, потому что иначе я по этому кургану бы не шел...
       Он запнулся, но после длинного вздоха продолжил:
       - И страшно мне, Берен - так страшно, хоть вой... Я не боюсь того, что случится со мной, я боюсь... Ты не поверишь - боюсь оглянуться. Что-то у меня за спиной такое, о чем даже думать неохота... Я этот сон видел трижды, и на другой и третий раз думал - совладаю с собой, оглянусь непременно... Не смог...
       - Сможешь, - тихо, но твердо сказал Берен. - Ты оглянешься и посмотришь ему в глаза, и найдешь, что ему сказать...
       - Кому? - уже зная ответ, спросил Хурин.
       - Морготу... Тому, кто у тебя за спиной... За спиной у всех нас...
       Он вдруг посмотрел себе под ноги, и лицо его изменилось, словно он увидел что-то ужасное. Он бросил взгляд на север, и побледнел, и страх опять отразился в его глазах. Потом он посмотрел на восток, и смотрел туда дольше, а затем снова опустил глаза - и поднял их к западу с надеждой и мольбой. Но и там словно бы виднелось что-то, что погасило надежду в его глазах. Он ненадолго сомкнул веки, а потом повернулся и пошел прочь.
       Хурин остался стоять на кургане. Потрясенный, он не мог двинуться, и с усилием поднял руку, чтобы вытереть пот со лба.
       Берен спустился к плавучему мосту, но не ступил на него, а вошел в реку по колено и плеснул себе в лицо водой. И до Хурина дошло: он сказал не только то, чего Хурин никак не думал услышать, но чего Берен и сам никак не думал говорить. И сказанное ошарашило его не меньше, чем Хурина. Толкователь оказался поражен своим же толкованием.
       Берен поднялся на мост, перешел на другой берег и свернул в свой лагерь. И лишь когда он скрылся из виду, Хурин смог двинуться с места.

***

       В это утро Даэйрет твердо решила утопиться. Жить дальше сил не было, и если раньше она завидовала тем, кто мог отдать свои души Учителю, то теперь радовалась, что лишена такой возможности. Однако нужно было что-то делать с собой. Ведь вся ее жизнь была в Учителе, а Учитель сказал: кто слушает Гортхауэра - слушает меня. А Гортхауэр оказался... Даэйрет могла не верить Берену, могла не верить эльфам, могла не верить другим людям - но собственным глазам и собственному сердцу она не поверить не могла. Гортхауэр оказался чудовищем. Убийцей еще похлеще, чем Берен.
       Она своими глазами видела, как готовили к погребению тела эльфов. То, что оставалось от них. Своими ушами слышала захлебывающиеся оправдания пленного Сэльо - и ничуточки не пожалела о нем, когда один из эльфов взмахнул своим мечом... Кормить волков людьми... нет, это не могло быть сделано по приказу Гортхауэра, ведь Учитель сказал, что Гортхауэр - это его Руки, его Голос... А Учитель - самый добрый на свете, принявший на себя всю боль этого мира... Нет, нет, Сэльо врал... Но тогда получается, что Гортхауэр глуп, что за его спиной орки и волчий мастер делали что хотели... Одно из двух - Гортхауэр, первый и любимый Ученик - дурак или подлец. Но как Учитель мог не распознать дурака или подлеца? Он безмерно доверчив, он может быть обманут - обманул же его негодяй Курумо... Однако если Учителя эта ошибка ничему не научила - получается, что он тоже...
       От всех этих мыслей голова прост разламывалась и разрывалось сердце. А главное - ей не с кем было поделиться. Не с эльфами же. И не с Нимросом. Если бы жив был Руско, она могла бы ему рассказать... Он, может, и не посоветовал бы ничего путного, и утешить бы не смог, но не стал бы ни презирать, ни смеяться.
       Утром она спустилась к реке, вроде бы за водой, к присмотренной загодя быстрине. Там был обрыв, над которым нависала ива, и сразу под ней начиналась глубина. Даэйрет не умела плавать, а Сирион - река быстрая, и она в мгновение окажется отнесенной от берега со свисающими над водой ветвями. Решимости нужно ровно столько, чтобы разжать пальцы, сжимающие ветку... Ну! Еще чуть-чуть! Немножко!!!
       Она отшатнулась от бегущей внизу воды и упала на колени, выворачиваясь наизнанку в приступе рвоты. Вчера было то же самое. Вчера ее тошнило с самого утра. Просто ужас какой-то. Умирать, чувствуя вкус собственной желчи... Нет, это мерзко. Это совсем не похоже на те описания героической и мученической смерти, которые были в ходу в Аст-Ахэ. Герой может страдать от боли - но не от поноса...
       - Похоже, что ты не справишься, - услышала она голос над собой. - Я наберу воды.
       У эльфа, который это сказал, было истощенное, заострившееся лицо и темные, коротко стриженые волосы. Даэйрет чувствовала себя слишком плохо, чтобы спорить с ним из-за ведра.
       Эльф склонился над водой, почти повис на ветке, ловко зачерпнул ведром из потока.
       - Ты выбрала хорошее место, adaneth, - улыбнулся он. - Здесь, на глубокой быстрине - чистая вода. Попей и сполосни рот.
       И опять было глупо спорить, а главное - ей и в самом деле требовалось сполоснуть рот.
       Вдвоем они поднялись в лагерь.
       Освобожденные узники встали лагерем отдельно, не с эльфами и не с людьми. Они все были ранены, даже те, кто с виду казались почти здоровыми, как этот нолдо. Каждый носил в себе воспоминание о пережитом ужасе, и, наверное, легче всех приходилось тем двоим Береновым стрелкам, которые еще не оправились от своих ран и за которыми ухаживали почти все, по очереди. Их тела исцелятся, и на этом все самое плохое для них закончится.
       Эльф перелил воду из кожаного ведра в котел. Нужно было делать обычные утренние дела. Варить кашу с солониной и травками... Даэйрет знала, что от запаха этой каши ее вытошнит еще раз, как вчера. Почему, ведь каша далеко не плоха?
       "Я чем-то отравилась", - подумала она.
       Забавная и странная мысль вдруг осенила ее: она окружена эльфами уже несколько дней, а не чувствует того, что ожидала. Удушливая, мертвящая алмазная пыль Валинора, холодные, неизменные формы, застывшие в своем совершенстве - это все оказалось... не про них. Нолдо, севший напротив, чем-то походил на Илльо. Точнее, если бы Илльо провел год в заточении, не видя солнечного света, голодая, подвергаясь унижениям и мукам, и остался бы у него после всего этого шрам, идущий через лоб и левую щеку - они были бы похожи.
       Этого нолдо звали Айренаром, и освобожденные узники, не сговариваясь, признали его своим вожаком - как Элвитиля признали нолдор с рудников. Впрочем, он старшим над собой считал Берена и очень много беседовал с Лютиэн. Из пойманных обрывков ночного разговора этих троих не спавшая в палатке Даэйрет и узнала его историю.
       Его захватили в плен здесь же, когда Саурон штурмовал Минас-Тирит. На башни серебристой крепости Финрода Гортхауэр обрушил Силу. Она не могла понять, что это такое - эльф говорил на синдарине слишком быстро, и произношение было не то, к какому она привыкла. То, что она поняла - черная волна с многими лицами, которые одновременно шли и стояли, с глазами и когтями, разрывающими тело и душу: когда она накатилась, все, кто был на стенах и еще мог стоять - упали, потом в бой пошли орки и он сумел подняться, и даже подобрать меч, хотя был очень слаб. Ородрета понесли на руках по пылающему мосту - это было последнее, что он видел... Он не осуждал тех, кто бежал без него - всех вынести было невозможно; те, кто еще стоял на ногах - прорубились к плавучему мосту и, наверное, обрезали канаты... их не догнали, во всяком случае.
       Потом Айренар попал в руки рыцарям Аст-Ахэ... И Гортхауэр, узнав в нем волшебника - так, во всяком случае, поняла Даэйрет, - начал добиваться... чего? И как? Этого она тоже не поняла. И не хотела. Ясно ей было лишь одно: десять лет он не видел солнечного света. Когда замок начал рушиться и крышу их камеры сорвало - он потерял сознание от радости. "Если бы я умер в тот миг - я бы умер счастливым", - так он сказал.
       Даэйрет в палатке кусала губы и пальцы и жаждала лишь одного: НЕ ПОВЕРИТЬ. О, теперь она понимала, что чувствовал Берен, слушая Этиль. Как бы она хотела набраться его смелости, выскочить из палатки и закричать: неправда, все - неправда! Но нет - не только в смелости было дело... Берен верил себе, вот почему он был так смел. Ну, пусть бы этот эльф хоть раз сказал что-нибудь такое, что она могла бы радостно назвать ложью и на этом основании опровергнуть все. Но ведь нет. Она сама там была, она видела, как их выносили из развалин - полунагих, в каких-то обрывках ветхого тряпья, исхудавших и израненных. Они плакали и жмурились от невыносимого солнца - а ведь был закат! А на следующий день они снова плакали, провожая гроб Финрода. Они пришли на Остров все - даже те, кто еле ходил. Эльфы Артанора пели на кургане - а эти не могли даже петь...
       И все же Даэйрет не могла пожалеть этих эльфов. Что-то в них противилось жалости. Даже сейчас, еле-еле тянущие ноги, одетые с чужого плеча, они были полны достоинства - настолько, что порой казались такими же гордыми и высокомерными, как и их сородичи из войска, в ярких одеждах и сверкающих доспехах. Она не выдержала, когда увидела, как уходят рыцари Аст-Ахэ, подбежала к тем, кто был еще жив, трясла их и била по щекам с воплями: "Почему вы умираете, трусы? Как вы смеете умирать? Посмотрите на эльфов!" Люди Хурина оттащили ее, привели в лагерь бывших узников и посоветовали Нимросу забить ее в колодки. Нимрос (Берен в это время был на острове, как обычно) очень серьезно пообещал, что так и сделает, если она еще раз покинет стан.
       А ночью к ней пришел эльф - не из пленных, нет, настоящий эльфийский колдун, глаза которого были полны синего огня - и спрашивал, спрашивал, спрашивал... Пока она не расплакалась - а он поил ее водой и спрашивал дальше. Она не помнила, чем закончился этот кошмар - наверное, она потеряла сознание, и он оставил ее в покое. Нет, помнила еще, как чья-то теплая рука погладила ее по голове.
       Даэйрет теперь часто плакала, глаза все время на мокром месте. Она как будто разорвалась надвое: половина ее существа ненавидела окружающих за то, что никто не хочет ее утешить - хотя вторая половина понимала, что здесь каждый сражен своим горем, да еще вдобавок все придавлены смертью Финрода.
       Вместе с ним похоронили больше двух сотен человек и эльфов, погибших во время обоих штурмов - половину складывали в могилу по частям, какие смогли собрать после глумления, учиненного Сауроном, и найти в развалинах; а ведь многих и не нашли - только руки и головы. Да еще десятеро найденных в подземелье. Но даже те эльфы или люди, кто приходил на курган оплакать своего родича, в первую очередь вспоминали о Финроде. Каждый человек, которого видела с берега Даэйрет, совершал два возжигания. О Финроде говорилось и пелось так много, что ей уже начало казаться - она знала его.
       Как странно: единственный раз в жизни она видела его - уже мертвым, завернутым в похоронные холсты из небеленого льна. Но, едва глянув на его выцветшее, тронутое смертью лицо, она ощутила потерю так остро, как не ощущала ничьей потери. Ей хотелось бы застать его в живых... Хотелось бы, чтобы ее головы в свое время касались его руки, а не руки...
       ...МОРГОТА...
       Тогда, над открытой могилой Финрода, она впервые про себя назвала Учителя этим именем. И сама себя испугалась - как она могла, это же Учитель! И все-таки - не находилось для него другого имени - сейчас, когда песок сыпался сквозь бревна кровли на лицо Финрода.
       Она вспоминала все горестные легенды, которые слышала в Аст-Ахэ. Ученики, растерзанные орлами, алая кровь на белой скале... Крылья Изначального... Черные маки... А здесь вырастал под скорбные звуки песни тугой, упругий алфирин, горошинки соцветий лопались, обнажая белую изнанку маленьких цветков, и вскоре весь курган стал зелено-белым... Одиннадцать эльфов Финрода умирали не напоказ, не на белой скале, а во мраке подземелья, и если бы Лютиэн не успела взять замок, так бы и не нашли ни их, ни Берена, погребенного заживо - и не в садах Ирмо, а в смрадном склепе. Легенда Аст-Ахэ померкла.
       "Он же предал их" - думала Даэйрет, глядя на поседевшего Берена, который единственный не плакал, восходя на курган. Вот уж кого ей почти совсем не было жалко. Бессердечный чурбан! Как он мог рисковать жизнью друга! И как Финрод мог отдать жизнь за такое чудовище... Да Берен здесь сгореть от стыда, если в нем есть еще душа! Его каждодневные походы на Остров казались ей особенно отвратительными. Кому и что он хочет доказать? Кому это нужно?
       Но эльфы не осуждали его - ни в глаза, ни за глаза. Конечно, их изумляло деяние Короля, но при том никто Берена не винил. И Даэйрет поняла, что такое благородство. И после этого поняла, что ей незачем жить. Потому что Учитель - Моргот... Действительно Моргот... С ним она быть не хочет, с эльфами - не может. И вот сегодня утром ее намерение не осуществилось из-за этого нолдо, Айренара. Который...
       Который уже второй день почему-то всегда оказывается там же, где и она...
       Так он знал или догадался?
       Она посмотрела, как он вытачивает ножом ковшик из липы - и снова расплакалась, опустив голову, притворяясь, что дым ест ей глаза, ковыряя ложкой в котле... Вот, ей даже умереть не дают. Хорошо хоть этот страшный пес ушел после похорон Финрода. А то ложился и смотрел своими глазищами, не по-собачьи умными. Так и ждешь, что вот-вот скажет что-нибудь. Когда он в последний раз пришел к Берену и Лютиэн, королевна так и сказала: Хуан пришел попрощаться...
       Длинная, узкая, но сильная ладонь сжала руку Даэйрет поверх черенка ложки.
       - Ты все время плачешь, - сказал Айренар, отложив свою работу. - И все время жалеешь себя. Мне не всегда понятно, почему смертные делают то или это, может быть, у тебя есть причины желать себе смерти, хотя я их и не вижу... Но чем виновато дитя?
       - Ка... кое дитя? - Даэйрет, отнимая у него руку, от изумления хватанула большой глоток воздуха, и ее мгновенно одолела икота.
       - Разве ты не знаешь? Дитя, которое ты носишь под сердцем. Сам я не вижу, но Лютиэн сказала мне.
       Даэйрет похолодела. Так эта тошнота... Она снова болезненно икнула, и Айренар, зачерпнув кружкой холодной воды, подал ей.
       - Разве смертные женщины не знают, что зачали?
       Даэйрет покраснела до корней волос. Ее же учили! Она должна была догадаться! И тут же она поняла, что и догадывалась, но не пускала эту догадку на поверхность. Потому что в этом случае - что ей делать дальше?
       - Или тебе тяжело говорить об этом? Ты... подвергалась насилию?
       - Нет! - Даэйрет даже воду расплескала от возмущения, а икота прошла сама собой. - Он... он хотел жениться на мне. Правда! А его убили...
       Она не удержалась от того, чтобы ехидно добавить:
       - Нолдор.
       - Но скорбишь ты не о нем, - спокойно сказал эльф, и это спокойствие было ей как пощечина.
       - Ну и что, - разозлилась Даэйрет. - Я была его пленницей... Я... я не знала, что будет завтра...
       - Завтра наступило сегодня, - сказал эльф.
       - Очень хорошо! И что же мне делать?
       - Наверное, жить. Если ты оглянешься вокруг, ты насчитаешь нас около трех десятков - тех, которым нужно будет как-то жить, и которые пока не знают - как.
       - Послушай, эльф! - Даэйрет вырвала руку. - Я не слепая и не дурочка! Я знаю, что всем вам пришлось много хуже, чем мне. Но вы... вам есть куда возвращаться. А мне некуда! У меня нет дома! И здесь меня все ненавидят.
       - Почему ты думаешь, что все тебя ненавидят?
       - Потому что я - оруженосец Аст-Ахэ. Порченая Морготом - вот, как вы считаете.
       - Мне всегда казалось, что я лучше прочих знаю, как я считаю, - голос нолдо не похолодел нимало, он даже улыбнулся, но Даэйрет это и бесило. Неужели злоба ни разу не прорвется из-под этой безупречной маски? Или того хуже - это вовсе не маска, а лицо, и тогда... тогда это лицо настолько прекрасно, что его нужно или полюбить всем сердцем, или возненавидеть, а равнодушным оставаться невозможно. Неужели они все такие?
       - Не скрою, - продолжал Айренар. - Порой ты раздражаешь меня. Но назвать это ненавистью? Я слишком хорошо знаю, что такое ненависть. То, что произошло с тобой, можно назвать и порчей... Но это вряд ли mael, ведь сведущие в чарах ничего такого на тебе не нашли. Едва ли ты испорчена сильней, чем весь род людской.
       - Ага, - почти радостно сказала она. - Так я и думала: род людской порчен, да? Весь? Мудрые эльфы посоветовались и решили, что мы все порчены?
       - Если ты здорова душой и телом, почему ты искала себе погибели?
       - Потому что мне плохо!
       - Хуже всех? Непереносимо?
       - Чтоб ты пропал! - Даэйрет вскочила и пошла прочь от костра. Пусть сам доваривает, раз такой умный.
       Она остановилась, подойдя к границе лагеря. Обещание Нимроса забить ее в колодки, если она нарушит эти границы, вспомнилось разом. Куда же пойти?
       "Мне надо поговорить с госпожой Лютиэн" - вдруг подумала она.
       Эльфийскую королевну можно было найти в трех местах: или в их с Береном палатке, или у раненых, или на берегу, откуда был виден остров. Даэйрет рассудила, что в утренний час она будет у раненых - и не ошиблась. Маленькая эльфийская колдунья была там, сидела у костра перед палаткой, оструганной палочкой помешивала травы в котелке... Даэйрет принюхалась - чабрец и чистотел. Обмывать раны, понятно. Прекраснейшая из эльфийских дев, как говорили о ней во всем Белерианде. Сейчас, одетая по-мужски и остриженная как мальчик, она сидела спиной к Даэйрет, и черные волосы открывали ее приостренные ушки. Но когда она повернулась на звук шагов, сердце Даэйрет против ее воли замерло от восхищения, в который уж раз - какова же Лютиэн была в королевских одеждах, блистая при дворе своего отца?
       На деле, подумала Даэйрет, Берен просто бросил лагерь на нее. Ведь все на ней, она руководит и лечением тех, кто еще не встал на ноги, и готовкой пищи, и уборкой, она сносится с Артанором и Хурином, а Берен только торчит на острове целыми днями. Горюет, значит. Так привык в своей дикой стране, что женщина должна обхаживать мужчину и воина, что и не задумывается над тем, какая необыкновенная женщина его невеста и как многим он ей обязан. Просто принимает ее заботы как должное - чего еще от него ожидать...
       Даэйрет вдруг подумала, что может ведь ни о чем с ней не говорить - просто найти в лесу родильный корень, заварить и выпить. В Аст-Ахэ считалось, что это право женщины - распоряжаться своим телом... Ведь еще неизвестно, есть ли у такого маленького... плода... душа. Где она там помещается - когда ребенок выходит на малом сроке, он и на рыбу-то не похож, не то, что на человека...
       И вдруг одно это соображение - "в Аст-Ахэ считалось" - разом сделало для нее противным все намерение. И само намерение, и отвержение были мимолетными - но Лютиэн словно услышала это короткое внутреннее борение и подняла голову от котелка. Взгляд ее был внимательным и строгим, таким, что Даэйрет не могла ни отвести глаз, ни повернуться и уйти.
       - Ты хотела поговорить со мной? - спросила принцесса. Двое эльфов - Элвитиль и еще один из освобожденных нолдор - при ее словах поднялись и ушли.
       - Садись, - Лютиэн показала на место, прежде занятое Элвитилем, бревнышко-плавунец, выловленное вчера и положенное у костра на просушку.
       Даэйрет села.
       - Ты хотела спросить о ребенке?
       - Ну... да. Получается, все знают, кроме меня. Глупо.
       - Не все. Я, Берен и Айренар: ему я поручила проследить, чтобы ты не потеряла дитя. Я думала, ты знаешь тоже.
       - Нет, не знаю. Я знаю только, что меня тошнит по утрам. Отчего это, только сейчас догадалась.
       - Ты больна?
       - Нет, так часто бывает, от этого еще никто не умер... - ей было немного приятно знать такое, чего не знает эльфийская волшебница, ей льстило, что дочь Мелиан внимательно ее слушает. - Нередко женщины так и догадываются, что тяжелы, раньше, чем перестают кровоточить: по тошноте.
       - Кровоточить? - снова удивилась Лютиэн.
       - А что, Берен тебе не рассказал? - слегка язвительно спросила Даэйрет.
       - Ему трудно говорить об этом с женщинами. Хотя между собой мужчины эдайн, похоже, говорят о чем угодно. Расскажи мне ты.
       - Ну... меня так учили, - сама не зная почему, она сделала эту поправку. - Что женщина кровоточит каждый месяц потому, что из нее выходит несделанный ребенок. Луна пробуждает женщину, когда ей исполняется четырнадцать весен - или около того. В ней созревает одна половинка младенца, а в семени мужчины содержится вторая половинка, и если этой второй не будет, то несделанный ребенок выйдет. А куда ему еще деваться. А что, - ее одолело любопытство, - у эльфийских женщин не так?
       - Нет, - покачала головой Лютиэн. - Чадотворное семя в нас спит, пока мы не выходим замуж. От любви оно просыпается. И выходит с кровью только если созрело не вовремя. Следующее созревает долго. То, что ты рассказываешь - ново и странно для меня. Берен говорил, что своих дней человеческая женщина не знает...
       - Берен невежда, - фыркнула Даэйрет. - И мужчина. Дни женщины обычно наступают через десять-двенадцать дней после того, как пройдет кровь. И заканчиваются за неделю до того, как она придет.
       - Но если ты знала свои дни, почему ты не знала о ребенке?
       - Потому что не всякая стрела поражает цель. И... я вообще не думала о ребенке, когда... Ну, там было так страшно, и кроме Руско, все хотели мне смерти... Я думала: он бросит меня и что со мной будет?
       На ее глаза навернулись слезы.
       - Даэйрет, ты думаешь когда-нибудь о ком-нибудь, кроме себя?
       Голос Лютиэн был мягким, но ранил как сталь.
       - И ты туда же? - Даэйрет вытерла слезы рукавом. - Вы так говорите, как будто я самый плохой человек на земле! Разве я вам не помогала, разве я не ухаживала вместе с тобой за ранеными?
       - Да, ты помогала, и я благодарю тебя за это. Но о ком ты думала? Что тебя заботило, кроме собственных переживаний? Я успела узнать людей и хуже тебя, я знаю и эльдар хуже тебя, но я еще не видела никого, кого бы так занимала своя особа.
       - А твой Берен? - огрызнулась Даэйрет. - Что его занимает сейчас? С кем он коротает дни?
       - С тем, что выше моего постижения, - серьезно ответила Лютиэн. - Мысли его заняты странным желанием; настолько странным, что очень немногие смогут и понять его. Сам Берен не может его понять. Я не уверена, понимаю ли я, а Финрод, который понял бы, теперь мертв. Мне страшно за Берена, потому что зов его сердца направлен сейчас за пределы этого мира; дальше, чем лежит Валинор, за стены чертогов Владыки, за край черного моря, что лежит по ту сторону рассвета. Туда можно уйти - и не вернуться.
       - Но... почему ты позволяешь ему? - изумилась Даэйрет.
       - А кто я, чтобы запрещать ему? Я владею его сердцем и разумом - но не душой. Его феа и моя принадлежат лишь Тому, Кто их создал. Но мы, эльдар, отданы во власть судьбе, мы дети Арды, Манвэ - князь над нами, Намо - его Судья. Я не могу проникнуть мыслью за предел рока. Берен... Он может хотя бы пытаться. Это страшит меня превыше всякой меры, но это же и дарит странную надежду.
       Даэйрет ощутила словно бы дуновение холода, хотя над углями поднимался раскаленный воздух, и в его мареве казалось призрачным лицо эльфийской девы, одетой как человеческий мальчик.
       - Учи... ну... ты знаешь, о ком я... говорил, что создал нас... я знаю, вы учите иначе, но это сейчас неважно... свободными от судьбы. Он говорил то же, что и ты. Что есть предопределенность, но люди могут покидать этот мир, и поэтому свободны от нее...
       - Ты слышишь то, что тебе говорят или нечто иное? Не говори того, чего я не говорила. Нет предопределенности, есть судьба. Она есть и у людей, но она берет начало и имеет конец вне этого мира. Как мог создать вас свободными тот, кто сам есть худший из невольников? Как мог дать вам корни вовне тот, кто сам корнями пророс здесь?
       - Он говорит иначе.
       - А... Он говорит... - Лютиэн улыбнулась. - Ты слышала его слова и видела его дела. Чему будешь верить?
       - Между прочим, я видела не только плохие дела. Меня учили быть лекарем, если бы Этиль не убили, я бы завершила свое обучение, а после посвящения ушла бы на три года в странствия с кем-нибудь из братьев по Ордену. Я бы ходила по деревням и лечила людей без платы, только за стол и кров. И так делают все в Аст-Ахэ, каждый отправляется в странствие и учит простых людей своему ремеслу, делает для них что-нибудь или лечит... Воины защищают их от орков. Ты видела только злые дела, а я еще и добрые. А твой Берен, между прочим, убил мою тарни, а еще он пропитал землю огненной смесью и поджег под ногами воинов Аст-Ахэ. Если бы не Дар Учителя, они умирали бы так же мучительно, как Финрод. Ваши люди тоже творят зло и ты мне не докажешь обратного.
       - Я и не собираюсь доказывать обратное, - вздохнула Лютиэн. - Я знаю, что Берен сотворил в жизни много такого, что мучает его.
       - Что-то по нем не было видно, чтобы он страдал.
       - Да. Он не любит показывать свою боль, потому что полагает это слабостью. Но он сожалеет о совершенном. Прежде он верил в возможность искупления, но сейчас потерял эту веру. Бывшее не сделать небывшим. Финрод не вернется в Эндорэ.
       - Берен убийца. Если бы он сожалел о каждом убитом так, как надо, он бы давно наложил на себя руки.
       - А ты знаешь, как надо сожалеть? Велика же твоя мудрость.
       - Сожалеть надо так, как о себе.
       - Сожалеешь ли ты так о Руско?
       Даэйрет закусила губу. С Лютиэн невозможно было спорить. Когда Даэйрет училась владеть мечом, чтобы защитить себя, она один раз попробовала фехтовать с Илльо... Тогда вокруг нее словно бы соткался стальной занавес, и меч касался ее то там, то там... Сейчас, как и тогда, ей оставалось только вскрикивать: "Мэй къертайни!", "Я поражена!".
       - Допустим, я плохой человек, - сказала она. - Но в Ордене было много людей гораздо лучше меня.
       - И среди тех, кто сражался? Так почему же они не умерли от бесконечного огорчения?
       - Потому что он... ты знаешь, о ком я... брал на себя их боль. Он страдал за них.
       - А... вот оно что... - Лютиэн снова склонилась к котлу. - Мне нужно отцедить это и поставить остывать. Будь добра, принеси кувшин.
       Даэйрет зашла в палатку, и увидела, что один из двух тяжело раненых, Дарн, уже проснулся. Он был ранен в лицо, не стрелой, а мечом, который выбил три зуба и рассек челюсть. Дарн умер бы, если бы кость воспалилась - и, сращивая ее, спасая Дарна от воспаления и неминуемой мучительной смерти, Элвитиль и Диргель отдали почти все силы и оттого еще и до сих пор оба они едва ходили, словно тяжелораненные. Но такое быстрое лечение костей имело последствием сильные боли в залеченных членах - Дарн теперь не мог есть твердую пищу, и весь исхудал. Он и говорить не мог, изъяснялся движениями.
       Даэйрет вдруг поняла, что должна подбодрить его.
       - Доброе утро, - улыбнулась она. - Вот, сейчас поставим остывать отвар тебе для умывания. А еда уже варится.
       Он улыбнулся в ответ - настолько, насколько мог улыбнуться рассеченными и зашитыми губами. Поймал ее свободную руку, прижал к своему лбу и отпустил.
       Выйдя из палатки, Даэйрет намеревалась возобновить беседу, но Лютиэн, похоже, не собиралась поддержать ее.
       - Поговори с Береном о своем ребенке, - сказала она вместо этого. - Если я правильно поняла ваш обычай, ты - его невестка и должна как вдова его названного брата унаследовать пожалованный им замок.
       - Замок? - изумилась Даэйрет.
       - Да. Поговори с ним, когда... - Лютиэн вдруг осеклась. Поставила котел на землю, выпрямилась и посмотрела в сторону Острова. Даэйрет, одолеваемая любопытством, посмотрела туда же.
       Ничего особенного. Берен и Хурин стоят друг против друга и, похоже, ссорятся. Берен кидается под ноги Хурину песком, потом хватает его за плечи, потом поворачивается и идет прочь, к реке.
       Идет прочь???
       Это что-то новенькое.
       Берен остановился в воде, несколько раз плеснул себе в лицо, а потом вышел на берег и шагнул на мост.
       - Дракон подох, - вслух сказал кто-то из Бретильских Стрелков.
       Лютиэн смотрела на происходящее так, словно дракон и вправду подыхал у нее на глазах. "Да что же она такое видит?" - с легкой завистью подумала Даэйрет.
       Размашистым шагом, почти бегом, Берен вошел в лагерь (Хурин за его спиной сошел с моста и пошел к своим шатрам). Глаза его горели знакомым бешеным огнем. Он пожал руки Лютиэн и подмигнул Даэйрет со словами:
       - Здорово, невестушка. Позови-ка мне Айренара. А вы, фэррим, кликните Элвитиля, Диргеля и Нимроса.
       Когда все названные (и с ними все обитатели лагеря) собрались, он объявил:
       - Этой ночью мы уходим. Я отыскал коня, который бежит хоть и всегда в одну сторону, зато и днем и ночью, не зная устали, и может нести нас всех, а брат мой Хурин подарил нам седло для него. Мы могли бы сняться и сейчас, но я не хочу снова объясняться с нашими товарищами - они попытаются навязать нам охрану, оружие и всякое такое. Думаю, и вам не хочется объяснений.
       Он обвел всех взглядом, ища, кто будет спорить. Никто не стал.
       - Тогда я хочу, чтобы к ночи все были готовы.
       Он знаком отпустил всех, и снова подмигнул Даэйрет.
       "Почему ему так нравится меня дразнить?" - она поставила кувшин в палатке у Дарна и Бервина и побежала к своему костру - посмотреть, как там варево.
       Айренар снова оказался рядом.
       - Он или спятил, или снова прикидывается, - сказала Даэйрет, помешивая и пробуя. - Или я чего-то не поняла. О каком коне он говорил?
       - О том, который по правую руку от тебя, - улыбнулся эльф.
       Даэйрет глянула вправо и мысленно обругала себя дурой. Там бежал Сирион - всегда в одну сторону, но без устали. И на волнах его слегка качался плавучий мост, способный держать несколько сотен вооруженных воинов в доспехе.
       ...Наутро Хурин, проснувшись, услышал шум - и, выйдя из шатра, увидел лагерь узников пустым, а плавучий мост исчез, словно его и не было. Часовые всеми богами клялись, что не спали - и все же ничего не видели и не слышали.
       - Эльфийские чары, - с важным видом сказал один из сотников. Хурин мысленно с ним согласился.

***

       Они плыли всю ночь, отталкиваясь шестами, если течение выносило плот к отмели. Сирион был быстрой рекой, и нужно было следить, чтобы громоздкая связка бочек не налетела на мель, потому что удар мог посбрасывать всех в воду.
       Мимо проплывали темные холмы предгорий, и западные отступали все дальше, а восточные подступали все ближе и закрывали небо все выше. На воде отблескивал чешуйками звездный свет, но все - и берега, и небо, и река - были черны, хоть и разной чернотой.
       Айренар лишился (он надеялся - на время) второго зрения, которое люди называют волшебным, но эльфийские глаза все так же остро видели ночью, а плавание на плоту по быстрой реке напоминало те дни, когда Финрод строил Нарготронд, и он с друзьями сплавлял по Гинглиту бревна для лесов и для обшивки каменных стен. Тогда - тогда можно было посмотреть в темную воду и увидеть реку до самого дна - стеклянисто-темные струи, переплетающиеся, переливающиеся от прозрачности и дымчатого хрусталя до густой, непрозрачной темноты, блеск живого серебра рыбьих спин, спящие под покровом ила матово-черные валуны, переплетение синеватых лент водорослей, тени и отсветы... Теперь вода была непроглядно-темна. И темный по темной воде невидимой реки, плыл плот, и холодный ветер ерошил стриженые волосы эльфа, вглядывавшегося в ночь.
       Твердость и тяжесть шеста в руках была приятна - Айренар радовался тому, что может сосредоточить волю и внимание на чем-то вне себя, на деле, требующем силы и ловкости тела. Он наслаждался пьянящим ощущением свободы. Даже холод весенней ночи радовал - он был живым, простым, ясным, а не мертвым, равнодушно-стылым холодом умирающей крепости. Да, Минас-Тирит умерла под властью Тху, который стирал из ее камней память о прикосновении рук строителей, изгонял из покоев и переходов малейший отпечаток прежних хозяев, а стереть это - означало убить и разрушить. Но теперь все кончилось. Где-то - может, даже по берегам - разбежались сауроновы волки, топтали землю орки, но посреди реки было безопасно. Кроме того, через текучую воду к ним не могла добраться никакая нечисть, они не оставляли следов и не создавали шума.
       Миновал самый глухой час ночи, выплыл из-за темной гряды на востоке сверкающий Лебедь. Айренар уступил место кормчего и шест Эсгелю-Тростинке, а сам завернулся в плащ и лег на доски, закинув руки за голову. Уже поднимался от воды туман, его млечные пряди скрывали звезды. Журчала вода под плотом, поскрипывали бочки и доски, кто-то застонал во сне... Сладкая дрема окутывала, убаюкивала - спи спокойно, не будет снов, терзающих ужасом душу, отдохни, доверься...
       Только на миг он закрыл глаза - а когда проснулся, плот уже ткнулся в берег, и солнце ярко било сквозь молодую листву. Но раньше, чем он открыл глаза, на него упала тень.
       - Просыпайся, нолдо, - сказал Берен. - Мы отправляемся на охоту.
       Накормить нужно было три дюжины ртов, поэтому охотники по двое разбрелись во все стороны от стоянки. Айренар и Берен двинулись берегом реки вниз по течению.
       Берен шагал почти так же бесшумно, как эльф, в руке у него было копье с ясеневым древком и кое-как прикрученной поперечиной. На правое плечо он накинул волчью шкуру, которую подарили Лютиэн хитлумские нолдор в знак ее победы над Сауроном. Огромная черная шкура покрывала Берена как плащ, а выскобленный череп лежал у него на плече. По мысли Айренара, это было слишком мрачное одеяние, да и слишком жаркое по этому времени, но Берен в нем почти не потел, и когда Айренару случалось касаться его руки, он замечал, что его пальцы холодны. На поясе Берен носил нож, как и Айренар, а еще Айренар держал наготове лук: одна стрела на тетиве, другая между безымянным и средним пальцем, чтобы наложить и выстрелить быстро, добивая раненую дичь.
       Они видели много уток, но стрелять не спешили, потому что, с одной руки, ни один не хотел лезть за птицей в холодную воду, а с другой - утка все-таки слишком тощая добыча по весне. И Берен, и Айренар хотели добыть что-то получше: гуся или оленьего бычка, спустившегося к водопою. Хотя самой лучшей и самой легкой добычей был бы токующий глухарь, если бы он нашелся здесь.
       Глухаря они не нашли, но в камышах, которыми поросло дно оврага, услышали шорох и смачный храп, который мог издавать лишь кабан. Осторожно приблизившись к краю оврага, они увидели зверя: тот ворочался в грязи и жевал вырытые корни осоки, время от времени оглашая окрестности утробным хрюканьем, исходящим словно бы из самого сердца. По весеннему времени он был довольно тощ, но достаточно велик, чтобы накормить всех.
       Как и вся тварь, кабан одурел от весны, иначе почуял бы охотников гораздо раньше и не позволил приблизиться к себе.
       - Что скажешь, нолдо? - прошептал Берен еле слышно.
       - Скажу, что сил нам может и не хватить.
       - Но если возьмем его...
       - Если! - Айренар надеялся, что горцу не нужно рассказывать о повадках вепрей. Свалить такого зверя с первого удара - неслыханная удача, а раненым он бросается не в бегство, как олень, а на охотника. Клыки же выдавали в этом борове не юного подсвинка, а матерого секача.
       - Что самое трудное в охоте на кабана, знаешь? - спросил Берен все так же на ухо эльфу.
       - Остаться в живых.
       - Нет, нолдо. Самое трудное - это, когда он попрет на тебя, не усраться.
       И, не дав Айренару и единого мгновения для того чтобы возразить или попытаться удержать безумного смертного, Берен сбросил с плеч волчью шкуру, чтоб не сковывала движений.
       - Lau! - громко крикнул Айренар, надеясь, что зверь бросится бежать и Берен оставит его в покое. Чего он не желал больше всего на свете - это принести Лютиэн окровавленное тело ее отчаянного жениха. Кабан дернулся, но Берен, вместо того чтобы остановиться, прыгнул в овраг, на лету перехватывая копье наконечником вниз
       Он промахнулся, хотя и не попал туда, куда метил, потому что кабан и правда рванулся вперед. Вместо того, чтобы вонзиться зверю в затылок, копье пронзило ему спину и вышло из-под правой передней лапы, воткнувшись наконечником в землю.
       Дикий визг раненого зверя пронзил барабанные перепонки Айренара. Потом он услышал страшный хруст - от рывка копье сломалось у наконечника, и зверь сумел с него соскочить, опрокинув Берена, который так и не выпустил древка из рук. На какое-то мгновение вепрь пропал из виду - только веер черных брызг из-под копыт; потом кабан остановился на другом конце оврага и бросился назад, на врага, причинившего ему столько боли. Берен успел подняться на колено и выставить перед собой обломанный конец копья. Слепой от ярости, кабан наделся на него грудью, снова опрокинув горца и протащив его по грязи до обрыва, где другой конец древка, зажатый у смертного под мышкой, уперся в глинистый склон. Айренар отшвырнул лук: стрелой эту тушу было не остановить. Он уже не думал о дальнейшем и не помнил себя - главное было убить вепря раньше, чем он соскочит с копья и снова кинется. Выхватив нож, нолдо прыгнул в овраг, на спину зверю, вонзая нож туда, куда метил сначала своим копьем Берен: в черный щетинистый загривок. Несколько страшных мгновений он не знал, сумел ли достать до становой жилы - кабан сорвался с кола и бросился в сторону. Секач был так силен и тяжел, что не сразу обрушившийся сверху вес, равный собственному, остановил его, и эльф тащился на животе за кабаном по грязи, обеими руками вцепившись в рукоятку ножа, прежде чем животное с хрипом упало на бок и, несколько раз дернув ногами в воздухе, испустило дух.
       Берен, лежа на спине, сказал несколько слов на человеческом языке, которого, как он думал, Айренар не понимает. Потом вытащил из груди зверя нож (упав, он успел еще раз ударить), вонзил, чтобы очистить, в песок, и, поднимаясь, сунул в ножны.
       - Почему вы, смертные, бранитесь теми же словами, какими говорите о соитии и зачатии? - Айренар тоже встал, утираясь, и вынул из зверя свой нож.
       - Потому что тех, кого мы браним, иной раз лучше было бы не зачинать и не рождать! - прорычал Берен. - Зачем ты спугнул зверя?
       - Я не хотел, чтобы ты ранил его и разъярил. И не верил, что ты убьешь его с одного удара.
       Берен усмехнулся криво и зло.
       - Ладно, нолдо. Теперь я и сам в себя не верю, так что упрекнуть тебя не могу. Бери его за ноги. Подтащим к тому бревну и выпустим из него кровь. Хоть и трудненько будет его туда втащить.
       - По твоим словам, с самым трудным ты справился. Или нет? - поддел Айренар.
       - С этим, роквэн Айренар, я никогда не знал забот. Мужчина из нашего рода в свою шестнадцатую весну должен взять на рогатину медведя. Но вот купаться в грязюке мне сегодня совсем не хотелось... Так что великое тебе спасибо за это нечаянное удовольствие.

***

       Они плыли еще день, и к вечеру оказались у того самого места, где в Сирион впадала река, у которой Берен встретил короля Финрода, откуда они отправились в свой последний поход. Но никому, кроме Лютиэн, он не сказал об этом, а только велел пристать к берегу на ночевку чуть ниже устья.
       О пище можно было не думать, утренней добычи все еще хватало на всех. Нападений тоже, наверное, можно было не опасаться. Поэтому когда заметили исчезновение Берена и Лютиэн, рассудили, что не нужно пока идти искать их.
       - Не то удивительно, что они ушли, - сказал Бервин. - А то удивительно, что они не ушли раньше. Шутка ли: не виделись цельный год, а после того еще и денька не побыли с глазу на глаз.
       - Если бы это были те места, где безоружные могут спокойно ходить по лесу... - вздохнул Элвитиль. - Если бы это были леса во владениях Нарготронда или Тингола... я бы не беспокоился о них даже до следующего утра.
       - Я думаю, - сказал Айренар, - если кто-нибудь пойдет в лес поискать целебных трав, которые нам по-прежнему нужны... И случайно на них наткнется, и с ними будет все хорошо, то он просто пройдет мимо, и не станет их беспокоить. А если с ними будет что-то не так, и они криком дадут знать об этом... то кто-то обязательно окажется рядом, чтобы вовремя прийти на помощь.
       - Я смотрю, роквэн Айренар, тебе злосчастный кабан не дает покоя, - еще один юноша из бретильских стрелков похлопал прутиком по пекущейся на углях ножище. - Но кто и что может сделать госпоже Соловушке, победившей Саурона?
       - Стрела в спину убьет ее, - сказал Айренар, сверкнув глазами. - Просто убьет.
       - Князь сумеет ее защитить лучше нас всех, - не столь уверенно возразил юноша.
       - Князь, считай, безоружен: посох да нож, - проворчал Бервин. - И хорошо, если он будет хотя бы в штанах.
       Даэйрет фыркнула.
       - По-вашему, мужчина наедине с женщиной только одним и может заниматься. Не судите обо всех по себе. Жеребцы.
       - Да уж не кобылы, - отбил ее выпад Бервин. - А по ком судить, подскажи, госпожа? По тебе?
       Бретильские стрелки заржали, Даэйрет ушла в палатку - плакать. Дарн, тот, у которого было рассечено лицо, почему-то встал и поплелся за ней.
       - Ну, хватит, - Элвитиль поднялся. - По твоему совету, Айренар, я пойду и поищу трав.
       Айренар тоже поднялся.
       - Я с тобой, - сказал он. - Лучше мы застанем их в неловком положении, чем застанем их мертвыми.
       Еще несколько эльфов встали, но Элвитиль сказал, что больше четверых не нужно. Взяв луки и стрелы, они исчезли в лесу.

***

       Они шли уже довольно долго и зашли довольно далеко вверх по реке. Теперь, если бы с ними что-то случилось, никто в лагере на берегу не услышал бы их крика.
       Берен пристально разглядывал окрестности, и вздохнул облегченно, увидев следы старого кострища. Он еще раз огляделся и обошел эту полянку кругом, а потом откуда-то из-за кустов донеслось его: "Ага!". Лютиэн не знала, следовать ли за ним, но он сам позвал ее.
       Там была большая промоина, справа от нее росли деревья, два тополя, сомкнувшиеся кронами, засыпавшие всю землю своими серьгами. Берен ножом рыл землю возле корней одного из них.
       Его руки углубились в землю выше локтя, когда под пальцами открылось что-то... Он подвинулся, показывая Лютиэн свою находку, что-то из хорошо выдубленной промасленной кожи. Потом он расширял яму, и Лютиэн помогала ему - и вскоре они вытащили из-под корней большой мех для вина или воды. Бок его был распорот, а потом вновь зашит суровой ниткой, и когда Берен разорвал ее, уже отсыревшую, в лучах вечернего света блеснуло золото и серебро - украшения нолдорской работы.
       Мех лежал в тайнике сверху, а под ним был еще один слой ткани - завернутое в пропитанную жиром дерюгу оружие. Одиннадцать длинных мечей и один экет, десять ножей и восемь луков...
       Ниже лежали доспехи, несколько легких походных кольчуг, да три кожаных панциря.
       А еще ниже - одежда и прочие вещи, нужные в походе.
       - Вы зарыли это, уходя на север? - поняла Лютиэн. Берен кивнул.
       - Наверное, мы возьмем только оружие, украшения и кое-что из одежды, - сказал он. - Вернуть родичам... Остальное зароем: нам не унести.
       Лютиэн согласилась, и они, сложив доспехи и одежду обратно в яму, вновь забросали ее землей и присыпали тополиными серьгами.
       Из одежды Берен взял немногое: вышитую речным жемчугом по вороту и рукавам рубаху такого размера, который подошел бы Лютиэн, несколько поясов и раскрашенных платков, которые нолдор любят повязывать на шеи или на шлемы... Все это он отдал Лютиэн, и украшения тоже - но сначала какое-то время сидел на коленях, вертя в руках перстни и зарукавья, гладя их пальцами и рассматривая, словно вспоминая что-то.
       - Я про мало что могу сказать, чье оно было, - промолвил он наконец. - Вот перстень Вилварина, вот зарукавье Аэглоса, этот камень в оправе как ладони, носил на шее Лоссар... Это книжица Менельдура... - он раскрыл маленькую, с ладонь размером книжку о тридцати двух листах, в отделанном серебром переплете, страницы покрыты счетными рунами и рисунками удивительных ветряных змеев. - Он хотел летать... А вот это серебряное стило Короля... Я узнаю также его меч, и меч Лауральдо - смотри, вот знак дома Феанора... Это экет, который носил Айменел, а это его платок... Он чаще подпоясывался им, как это делают синдар... Рубашка тоже его.
       Он завернул украшения в платок и бросил в котомку Лютиэн, туда же - свернутые кольцами пояса и платки. Потом вновь завернул мечи в дерюгу и соорудил из перевязей нечто такое, на чем всю связку можно было нести через плечо.
       - Даже сейчас, - сказал он, погладив мечи сквозь ткань. - Даже сейчас я не могу о них плакать.
       - Другие могут говорить что угодно, - Лютиэн положила на его руку свою ладонь. - Но я-то знаю, что твое горе не меньше, а больше слез.
       Берен взял ее руку и поцеловал тонкие пальцы.
       - Я бы умер без тебя, - сказал он. - Не знаю, как у вас, а у нас мужчины часто говорят такие слова, и почти всегда это ложь. Но сейчас - правда. Половинка моего сердца зарыта на Тол-Сирион, а вторая жива лишь потому, что ты держишь ее в своих ладонях. Коснись моих рук, mell, потрогай: они холодные. Это от того, что сердце мое заледенело, и хвала богам, иначе оно истекло бы кровью.
       Они почти не говорили друг с другом наедине, с того самого дня, когда она очнулась на берегу в его руках. Они и впрямь были холодными тогда, но сначала она подумала, что это - от воды, которой он брызгал ей в лицо.
       Но так же холодны они были ночами, когда она просыпалась от того, что его стальные пальцы впиваются ей в плечи - до боли. Она вздрагивала, и они сразу же разжимались, и беглой лаской просили прощения, а она знала, что просить прощения тут не за что: это вновь и вновь в глухой черноте его сна воскресал пережитый им ужас. Вновь и вновь тело Финрода коченело в его бессильных руках, и Лютиэн, разбуженная его медвежьей хваткой, рукавом вытирала ему лоб, пробуждая от кошмарной грезы.
       Когда-то он положил меч между ней и собой, а теперь смерть Финрода лежала между ними - тяжелее и острее любого меча. Его руки и вправду были холодны с того самого дня, как их разжали силой, чтобы взять мертвеца. Его руки могли держать оружие и разить без оружия; могли ворочать камни и бревна, могли взять жизнь у медведя, вепря или сауронова волка - но бессильны были удержать душу друга в его теле. И Берен перестал верить своим рукам. Слишком слабым, чтобы взять Сильмарилл у Моргота; слишком нечистым, чтобы его удержать.
       И самое худшее - что Лютиэн не могла найти слов утешения для него. О, как было просто, когда он потерял лишь память - но не честь и не радость! О, как было просто, когда он всего лишь подозревал себя. Тогда для утешения понадобилось всего лишь узнать и сказать ему правду. А что же сейчас, когда каждый миг его память кричит: виновен! Виновен! И это правда. Лютиэн осудила бы себя, если бы совершила то, что совершил он. Осудила бы дважды и трижды - а значит, оправдывать его она не могла. И осуждать тоже не могла. Могла только любить его и верить в него даже когда он утратил эту веру. Потому что если она перестанет - то кто же сохранит эту веру для Берена? И какое право она имеет перестать, если Финрод продолжал верить в него даже в застенках Тол-и-Нгаурхот, до самой смерти.
       - Всему свое время, - прошептала она, взяв лицо Берена в ладони. - А ты знай: я буду верить в тебя, что бы ни случилось. Я найду, чем согреть твое сердце.
       За те дни, что он не сбривал волосы на лице, они из щетины превратились в то, что уже можно было бы назвать бородой.
       - Твои волосы посерели... - сказала Лютиэн.
       - Да. А ведь болтали, что я с моим нравом не доживу до седин.
       - Но борода осталась прежнего цвета...
       - Она моложе.
       Лютиэн обняла Берена за шею и поцеловала. Потом сказала:
       - Пойдем.
       Теперь они шли обратно к реке и Лютиэн думала, что до заката можно поспеть только если идти без отдыха. Но странное дело, ей вовсе не хотелось торопиться, и даже опасности она не чувствовала: земля здесь была спокойна, и раны, нанесенные ей орками, понемногу заживали.
       Перелески сменялись широкими полянами и на одной из них, полого спускавшейся к речке, Берен остановился.
       - Если бы мы не спешили, я бы сел здесь и повечерял тем, что у нас осталось от обеда, потому что есть очень хочется, - сказал он. - Но успеть, наверное, нужно до темноты, потому что ночь будет безлунной.
       - Как и ночь нашей встречи год назад, - сказала Лютиэн. - Я не боюсь темноты. Давай посидим здесь и вспомним тот день.
       - А ты будешь танцевать? - он опустил на землю свою ношу и мечи глухо звякнули.
       - Как ты пожелаешь, милый.
       Они сели на берегу ручья, и Лютиэн достала из котомки то съестное, что взяла с собой: холодное мясо, две лепешки и луковицу. Запивали "зимним вином" из береновой фляги, разбавляя его водой из ручья. Танцевали под простой напев, который Лютиэн подхватила за Береном, пока оба не запыхались и не упали в траву.
       - Ты поцелуешь меня? - спросила Лютиэн.
       - Ох... Я лука наелся.
       Она засмеялась, подбежала к расстеленной на земле холстине со съестным, взяла оставшуюся половинку луковицы и откусила от нее как от яблока. Потом долго пила воду и разбавленное вино, а Берен вытирал ей выступившие слезы.
       - Ну, теперь можно и поцеловаться, - они сомкнули губы, и тут она почувствовала исходящую от него печаль, глубокую и холодную, как воды Сириона.
       Он прощался с ней, но пока ничего не хотел ей об этом говорить.
       "Но ведь так же нельзя", - она склонила голову ему на плечо. - "Ты не мог решиться, пока была надежда, ты искал другие пути... Если ты пойдешь теперь - ты пойдешь просто умирать".
       "Пока я искал другие пути, я погубил Государя. Тогда я думал, что силен... Что, собрав войска, мы опрокинем силу Моргота... Я ошибался. Мы сладили всего лишь с Тху - а цена? Дортонион обескровлен. Финрод погиб. Минас-Тирит разрушен. Хитлум... Хитлум тешится ложной надеждой"
       "Ты отчаялся".
       "Я решился".
       "Но такая решимость ни за чем не нужна. Ты просто идешь на верную смерть".
       "Как Финрод".
       "Нет. Финрод жертвовал собой не зря, если его жертва ввела Саурона в заблуждение и послужила к его поражению".
       "Но не к его гибели".
       "К вашей победе!"
       "Тщетной".
       Она сжала его руки с неожиданной для него силой и посмотрела ему в глаза.
       "Она и вправду будет тщетной, если и ты уйдешь во тьму ни за чем. Если бы ты хотя бы желал..."
       "Я лишился права желать... чего бы то ни было..."
       - Что ты видел там, на Холме? - спросила она, опускаясь на траву и понуждая его опуститься рядом с ней. - Что ты увидел такого, что тебе понадобилось остудить лицо после разговора с Хурином, а в Незримом Мире тебя словно бы охватил огонь? Прошлое? Будущее?
       - Боюсь, что... настоящее... - Берен запустил пальцы в волосы, растрепав их и тут же небрежно пригладив. - Как будто бы... будто бы кто-то приподнял меня за шиворот и поставил над всем миром, сказав: "Смотри!" - и я увидел землю как бы прозрачной, до самых ее корней. Они были крепкими, эти корни, но в них копошились твари гнусного вида; такие, что я не смог туда смотреть, и поднял лицо, посмотрев на север. Я видел так далеко, как не видят орлы Манвэ, и мой взгляд пронзал толщу гор... Я увидел черных рыцарей, пирующих в Аст-Ахэ, и Моргота, сидящего с ними, подобно князю среди дружинников. Они смотрели и не видели, что он огромен ростом, черен и уродлив, а ниже, в бесконечных подземельях, копошились орки, и узники Ангбанда в цепях стенали под их бичами. А еще ниже снова гнездились жуткие твари - они сами были огонь и жили в огне... Одна такая могла бы разметать все войско, что я вывел в Долину Хогг... И тут - Моргот начал поворачивать ко мне свое лицо, то ли почувствовал что-то, то ли просто глянул на юг... Мне стало страшно и я снова опустил глаза, а потом посмотрел на восток. Там была непроглядная темнота, но мой взгляд пронзил и ее. Множество людей и множество эльфов живет там, и если эльфы хранят память о древнем свете, то люди совсем о нем забыли. В их преданиях все перемешалось и спуталось, и они торгуются с богами, вымаливая их ничтожные милости, но слышат их только прислужники Моргота, которых и там полно... Там нет надежды и никто не придет к нам на помощь... И я посмотрел на запад, желая хотя бы там увидеть признак спасения или только призрак его. Но запад открылся мне стеной слепящего света и я понял, что ни живой ни мертвый не смогу войти в это горнило, ибо даже отраженный в тебе этот пламень иногда палит меня, что же будет, если он охватит меня целиком? В сравнении с ним я даже не грязен - я грязь. Не в силах больше терпеть, я закрыл глаза. Но это не помогло: я видел сквозь веки. Земля снова стала прозрачной, но на этот раз я видел не тварей Моргота, грызущих ее корни, а мертвецов... Без счета их, упокоенных в чреве земли, в морях и в том сумрачном месте, которому я не знаю названия. Их больше, чем сейчас живых, и одни еще ждут чего-то, а другие уже перестали... И нет для них надежды по эту сторону рассвета... Ни для кого из нас - нет... Я думал, что умру в этот же миг, но Феантури сжалились надо мной и отпустили мою душу. И я пошел к вам, чтобы собрать вас в путь, потому что боги дали мне ответ, которого я хотел. Не тот, на какой я надеялся - но Хурин прав, с богами не спорят. Я верну живым тех, кто пока еще жив, а сам отправлюсь за мертвыми.
       - Значит, ты думаешь, что Валар послали тебе это видение, чтобы отнять всякую надежду?
       - Всякую ложную надежду...
       - Но тогда где же истинная?
       - Она не нужна. Хурин прав: что бы там ни было, нужно просто биться...
       - Вот как... - Лютиэн опустила голову. - Расскажи мне кое-что.
       - Что?
       - Ту беседу Финрода и твоей родственницы, по которой ты учился письму. Ты ведь помнишь ее наизусть?
       - Помнил когда-то... С тех пор прошло много лет, Соловушка... Я почти забыл ее, и... мне будет тяжело.
       - Но... я прошу тебя.
       Он вздохнул.
       - Ладно...
       Снова вздохнул, прикрыл глаза и начал:
       - И вот вышло так, что однажды весной Финрод гостил в доме Белемира; и разговорился он с мудрой женщиной Андрет, и зашел у них разговор о людях и об их судьбах. Ибо незадолго до того, вскоре после праздника Середины зимы, скончался Борон, владыка народа Беора, и Финрод был опечален. "Горестно мне видеть, Андрет", - говорил он, - "что народ ваш уходит так быстро. Вот ушел Борон, отец твоего отца; вы говорите, что для человека он прожил долго, но я едва успел узнать его. На самом деле, мне кажется, что совсем недавно повстречал я Беора на востоке этого края, однако же он ушел, и сыновья его тоже, а вот теперь и сын его сына..."
       Поначалу он слегка запинался и путал вопросы и ответы, но потом голос его зазвучал уверенно, и Лютиэн уловила в нем даже попытку подражать Финроду в образе речи:
       - "Но о вас, наших ближайших родичах, мы скорбим куда сильнее. Но ведь в Средиземье все недолговечно, так почему же мы не можем думать, что и ваша краткая жизнь - часть вашей природы? Разве сами вы думаете иначе? Из Ваших слов, из горечи, что слышится в них, я понял, что Вы считаете, будто заблуждаемся", - а затем в голосе его послышались другие краски, полные язвительной горечи, как надкушенная ею луковица:
       - "Да, государь", - сказала Андрет, - "я думаю, что вы заблуждаетесь, как и все, кто думает, как Вы, и что само это заблуждение - от Тени. Но что до людей... Одни говорят так, другие - иначе, а большинство, не задумываясь, верит в то, что мир всегда был таким, как теперь, в краткий миг их жизни, и останется таким навсегда, нравится им это или нет. Но есть такие, кто думает иначе. Люди зовут их "Мудрыми", но редко слушают их. Ибо они говорят неуверенно и часто противоречат друг другу - они не владеют бесспорными знаниями, какими похваляетесь вы, эльфы; им поневоле приходится верить "легендам"".
       Но затем он снова начал запинаться, но не от того, что с трудом вспоминал, что должно следовать дальше (хотя и от этого тоже), а словно бы ему трудно было говорить эти слова:
       - "Мы видели смерть, и боимся ее", - возразил Финрод. - "Ведь мы, Андрет, тоже можем умереть; и мы уже умирали. Отец моего отца убит... и смерть его была ужасна, и немало изгнанников последовало за ним. Мы гибли во мраке, в беспощадных льдах, в ненасытных волнах. Мы гибли и в Средиземье - в дыму и пламени... от... от яда и от беспощадных клинков... Феанор мертв, и Финголфин растоптан ногами Моргота..."
       - Что? - изумилась Лютиэн. Этого ведь не могло быть, не было в рукописи...
       - Я заговариваюсь, - простонал Берен. - Прошу, позволь мне остановиться.
       - Нет, говори! Говори дальше!
       - Ты... ты ведь... читала это? - догадался он вдруг. - Во время своего пленения в Нарготронде читала это? Тогда позволь мне умолкнуть. Не мучай меня!
       - Исцеление порой бывает мучительным. Продолжай.
       Он зарычал сквозь зубы, но продолжил:
       - "А для чего? Чтобы повергнуть Тень. А если это невозможно - хотя бы не дать ей расползтись по всему Средиземью: чтобы спасти Детей Эру, Андрет, всех детей, а не только гордых эльдар!" - "А я слышала, что вы пришли отвоевать сокровище, что похитил у вас Враг. Но, быть может, дом Финарфина не заодно с сыновьями Феанора. А все же, как вы ни доблестны, я спрошу снова: "Что знаете вы о смерти?" Для вас это больно, это горько, для вас это потеря - но лишь на время, для вас это малая частица, отсеченная от изобилия, если правда то, что я слышала. Ведь вы знаете, что после смерти не оставите мир и сможете вернуться к жизни. А для нас все по-другому: умирая, мы умираем, уходим - и не возвращаемся. Смерть - это конец всему, невозвратная потеря. И она отвратительна, ибо ее навязали нам..."
       Теперь он не подражал речи Финрода вольно или невольно, а говорил взахлеб, скороговоркой, стремясь как можно быстрее покончить с неприятным делом.
       - "Ведь если этому верить, тогда... тогда феа, что лишь странница здесь, в Арде, связана нерасторжимым браком с роа из Арды, и разлука для них мучительна, но при этом оба должны следовать своему естеству, не подавляя друг друга. А это значит, что феа, уходя отсюда, должна забрать с собой роа. А ведь это означает, не больше не меньше, что феа сможет вознести роа, своего вечного супруга и спутника, к вечной жизни за пределами Эа, за пределами Времени! А через это Арда - хотя бы часть ее - могла бы не только исцелиться от порчи Мелькора, но даже освободиться от пределов, положенных ей в "Видении Эру", о котором говорят Валар! Если этому верить, воистину великими были люди под рукой Эру, и падение их - ужаснейшее из всех преступлений... Так вот с чем людские феа сравнивают все, что видят, - видение замысла завершенной Арды, где все живые твари, и даже земли и моря, бессмертны и нерушимы, вечно прекрасны и вечно новы? А может, есть где-то иной мир, а все, что видим и знаем мы, эльфы и люди, лишь знаки, напоминания о нем"?
       Тут он снова запнулся и как будто бы проглотил большой ком. Потом уже севшим голосом сказал:
       - Дальше я не помню, но помню вот это: "Так вот зачем пришли люди - не последыши, а наследники, завершающие начатое, - выправить Искажение Арды, предвиденное прежде, нежели были они замышлены, и более того - явить величие Эру, возвысить Песнь и превзойти Видение Мира! Ибо Арда Исцеленная будет выше Арды Неискаженной - и все же это будет именно Арда Неискаженная! Ибо разум говорит, что нас ожидает именно это: когда Арда завершится, ей придет конец, а с нею - и всем нам, детям Арды; конец - это когда все долгие жизни эльфов останутся, наконец, в прошлом. И вдруг мне явилось видение Арды Возрожденной: вечное настоящее, где могли бы жить эльдар, совершенные, но не завершенные, жить и бродить по земле, рука об руку с Детьми Людей, своими избавителями, и петь им такие песни, от которых звенели бы зеленые долы, и вечные горные вершины пели, словно струны арфы, даже в том Блаженстве, превысшем всех блаженств..."
       И Берен умолк уже совсем, зажмурив глаза, стиснув и оскалив зубы, как будто слова этой давней беседы резали его изнутри.
       - Но нельзя же все время петь? - шепотом проговорила Лютиэн. - А о чем бы вы говорили с нами?
       - О... - простонал Берен и повалился навзничь, закрыв лицо руками. Та влага, о которой он просил так долго и бесплодно, прорвалась сквозь его ресницы, выкатилась из-под ладоней и, сбежав по вискам, скрылась среди серых и черных волос.
       Потом он отнял руки от лица и плакал открыто, но как-то спокойно, без криков и рыданий, и дыхание его было свободно и ничем не стеснено - только слезы сочились между ресницами и катились все той же влажной дорожкой, и Лютиэн не мешала им, пока они не иссякли.
       После этого Берен еще какое-то время лежал тихо, как спящий, держа руку Лютиэн в своей руке. Но когда слезы на лице его высохли, он сел и прижал деву к себе в благодарном объятии.
       - Чем я заслужил тебя?
       - Лучше подумай о том, что мы теперь будем делать?
       - Теперь... - он улыбнулся. - Теперь остается только одно: идти за Сильмариллом.
       Она хотела что-то сказать, но низкий отдаленный рев донесся до них.
       - Рог? - удивилась Лютиэн.
       - Или ревет олений бык... Или все-таки рог? - он встал на колени и склонил ухо к земле.
       - Я слышу топот многих копыт. Как будто сюда скачет конный отряд...
       - Скроемся, - Лютиэн сунула ему в руки волчью шкуру и за рукав потащила его к ближайшим кустам. Там она распахнула над ними обоими свой плащ, и в ожидании они застыли. Это был не конный отряд, а стадо оленей - старый самец с ветвистыми рогами, трое молодых бычков, которым предстояло вскорости покинуть стадо и с десяток важенок, и все они пронеслись через поляну так, что гудела земля. Берен беззвучно рассмеялся.
       - Всего лишь стадо, - сказал он. - Ах, попались бы они нам с Айренаром - мы бы обошлись без купанья в грязи...
       Он вернулся к брошенным в высокой траве вещам и собрал их - холстину с едой и тяжелую связку мечей.
       - Пора идти. О нас уже беспокоятся, почти наверняка.

***

       - Вот это встреча!
       Хисэлин и Элвитиль изумленно смотрели друг на друга.
       - Эта встреча лучше чем прошлая, - сказал Элвитиль. - Но почему ты здесь?
       - Потому что здесь мой господин... - Хисэлин оглянулся на небольшой, в дюжину копий, конный отряд нолдор, нараменники которых носили знаки Дома Феанора. - Наш господин...
       Хисэлин отказался идти вместе с эльфами Артанора, когда те забирали раненых беорингов и попытался догнать Даэрона, чтобы сказать, что нет смысла искать Лютиэн ниже по течению - она идет к Тол-и-Нгаурот; а еще он хотел то же самое сказать Келегорму, который со своим отрядом носился где-то поблизости.
       Он не нашел Даэрона и встретил Келегорма на четвертый день, но раньше встретил Хуана, который оставил Лютиэн и теперь возвращался к своему господину. Они вдвоем отыскали Келегорма, Куруфина и их малый отряд, и Хисэлин рассказал о том, что произошло с отрядом Фейнарина и о том, что эльфы Артанора Каримбэ вместе с людьми Хурина штурмом берут Тол-и-Нгаурот, и Лютиэн пошла туда.
       Эльфы Келегорма рассказали ему, что видели передовые разъезды армии Ородрета, которая движется на север. Келегорм был полон решимости двигаться к Тол-и-Нгаурот еще и потому что не хотел уступать Ородрету славы.
       С Хуаном Келегорм не разговаривал и делал вид, что вовсе его не замечает. На третий день братья продолжали путь на север. Они бы тронулись и раньше, но дожидались Келебримбора, и выступили только тогда, когда тот вернулся со своим отрядом. Всего же их было около сорока. Хисэлин, ехавший на запасном коне, думал, что это похоже на петляние в заколдованном круге: на север, к Острову Оборотней, потом на юг, потом снова на север...
       Никто из воинов не говорил о своих вождях за глаза, но на лицах других Хисэлин читал то же, что думал сам - Келегорм сходит с ума. Мало кто решился бы продолжать поход после такого явного признака злой удачи, как то, что случилось с Фейнарином. Хисэлин теперь боялся сам себя, боялся искушать судьбу, хоть и не показывал вида. А если вести речь о мести за смерть Финрода (в его и Берена гибели Хисэлин не сомневался), то следовало подождать войска Ородрета и присоединиться к нему. Но Келегорм, похоже, без меры воодушевился известием о том, что Берен ему больше не соперник. Он бы загнал коня, стремясь вперед, если бы Куруфин не сдерживал его все время.
       И вот под вечер второго дня пути братья уже не выдержали напряжения - и, увидев оленя, послали Хуана за ним и сами бросились в погоню. Свита отстала, потому что ломать себе голову в скачке из-за зверя никому не хотелось, да и не было необходимости: догнав оленя, Хуан свалил бы его в одиночку. Братья гнались за ним лишь для того, чтобы выплеснуть нерастраченную ярость.
       Неспешно продолжая свой путь, дружинники Келегорма и Куруфина наткнулись в лесочке на двух эльфов, и Хисэлин узнал Элвитиля. Теперь настала очередь Элвитиля рассказывать, как он попал сюда, и тот оказался перед нелегкой задачей. С одной стороны, от Хисэлина бессмысленно было скрывать, что Лютиэн он видел. Что она добралась до лагеря Артанора, феанорингу было известно со слов дружинников Каримбэ. Конечно, Хисэлин горел желанием узнать, чем кончился штурм, и Элвитиль не мог солгать:
       - Вы не найдете славы на Тол-Сирион, ибо замок взят и разрушен, - сказал он.
       - А Финрод? - спросил Келебримбор. Он знал от Хисэлина, что Финрода освободить не удалось, и Саурон не мог оставить его живых - но все-таки не верилось, что он мертв. Мысль о его смерти вызывала в памяти тот страшный день, полный мрака; не благословенной мглы звездных лет Эндорэ, но того кошмара черноты и неизвестности, что свалился на эльфов с гибелью Дерев Света. Финрод словно хранил в себе немножко теплого сияния Лаурэлин.
       - Государь наш погиб. Он и его спутники похоронены на Тол-Сирион. Гортхауэр бросил их и Берена в волчью яму.
       - А что же наши? - спросил Келебримбор. - Что ты знаешь о Фейнарине, сыне Ганнелина?
       Фейнарин был другом и побратимом внука Феанора - еще с тех светлых дней Амана, когда они не знали вражды и ненависти. Элвитиль вздохнул.
       - Увы тебе. Он погребен там же, вместе с эльфами и людьми, бравшими Тол-и-Нгаурхот. Саурон изуродовал его тело, как и тела всех, кто пал за стенами замка.
       Этого можно было и не говорить, но Элвитиль хотел, чтобы Келебримбор поменьше спрашивал о Берене и Лютиэн - пока Элвитилю не будут окончательно ясны его намерения.
       - Как же он ответил за это злодеяние? - бледнея от гнева, спросил сын Куруфина.
       - Он лишен своей телесной оболочки и в обличьи летучей твари бежал на Север.
       - Кто же победил его? Артанор? Хурин, сын Галдора? Или отыскался воин более могучий?
       - Его победил Хуан, пес Келегорма.
       Келебримбор покусал губы.
       - Что ж, хотя бы позора ему достаточно. Но не говори мне, что ничего не слышал о Лютиэн Тинувиэль.
       - Не скажу, - кивнул Элвитиль. И в самом деле, было бессмысленно это отрицать. - Что за дело тебе до нее?
       - Где она?
       На миг у Элвитиля возникло искушение послать сыновей Феанора в Барад-Эйтель, где им поневоле пришлось бы объясняться с Фингоном. Но лгать было противно, и даже полуправдой, ложью умолчания, в которой ему пришлось поднатореть за годы плена и рабства, он был сыт по горло.
       - Я не знаю, Келебримбор.
       - Не пытайся лгать мне.
       - Ты обвиняешь нас? - выступил вперед Айренар.
       У них двоих не было никакой возможности одолеть четыре десятка вооруженных и конных эльфов, но оставалась надежда на то, что перед лицом дружины никто не решится поступить бесчестно.
       - Нет, - голос Келебримбора дрогнул. - Я... Я умоляю вас сказать мне правду.
       - Ради твоего дяди? - спросил Айренар. - Королевне Лютиэн я обязан жизнью - а ему?
       - Говори или мы заставим тебя! - крикнул один из нолдор.
       - Как? - приподнял брови Айренар. - Вы можете угрожать нам чем угодно, феаноринги, но мы воистину не знаем, где сейчас Лютиэн Тинувиэль.
       - Мы можем не только угрожать, - сказал тот же нолдо.
       - Оставь, - оборвал его Келебримбор. - Послушайте, мы желаем ей только добра.
       - Что вы понимаете под словом "добро"?
       - Спасение жизни. Эти места опасны даже после падения Тол-и-Нгаурот. Посмотрите на себя: кто из вас сможет ее защитить, если нападут враги?
       - У нее есть защитники.
       - Но я обязан ее найти. Вы знаете, куда она пошла? Наверняка знаете, и это... это очень близко - если бы у нас не было надежды ее догнать, вы бы не запирались.
       Он подумал, немного прищурив глаза, а потом приказал своим воинам:
       - Река! Если есть лагерь, то там!
       Какое-то мгновение он колебался, но тут Айренар словно бы в ужасе вскрикнул:
       - О, нет! - и это решило дело.
       Когда всадники скрылись с поляны, Элвитиль и Айренар, мгновенно переглянувшись, поняли друг друга без слов. Надолго обмануть Келебримбора не удастся. Он узнает, что Лютиэн в лагере нет и узнает, что она там была. Никто ему ничего не скажет, и он продолжит поиски вверх по течению притока... Если повезет, они найдут Берена и Лютиэн раньше, чем Келебримбор, а до темноты совсем недолго. В темноте же они смогут водить феанорингов за нос до утра и если посчастливится - доберутся до войска Ородрета.
       Этот обмен мыслями длился мгновение, а потом оба сорвались с места и что есть духу побежали в том направлении, где скрылись Берен и Лютиэн.

Ataka
***

       Красавец благородный олень застыл на миг, словно давая себя рассмотреть, а потом помчался прочь, размазанным пятном движения в серебристой листве, а за ним погнали коней Келегорм и Куруфин. Их спутники, зная своих сюзеренов, не стали ни удерживать их, ни гнаться. Охотничий азарт братьев не был утолен, Лютиэн маячила неясной тенью где-то в недосягаемом пока отдалении, а дикий нрав требовал действия. Сломя голову феаноринги мчались по редколесью, перескакивая ручейки, низкие кусты и небольшие овражки, наслаждаясь биением встречного ветра, чересполосицей лучей червонного золота в колоннаде тонких стволов и опасностью бешеной скачки по незнакомой холмистой местности. Они скакали, не сбавляя скорости, даже тогда, когда поняли, что потеряли оленя - ради скачки, ради ветра и опасности.
       Что ни говори, а удача все еще была с ними. Погиб соперник в борьбе за Сильмарилл и руку дочери Тингола, погиб Финрод, и теперь Нарготронд должен был сам упасть к ним в руки - ясно было, что слабый духом Ородрет его не удержит, а его надежда выдвинуться в качестве военного вождя пропала втуне: в лучшем случае он разделит славу с Ирмегилом и людскими князьями Хитлума. После смерти Берена люди, скорее всего, изберут своим князем Роуэна, а тот вассал Майтимо. Впереди последняя битва - славная битва, в которой решится все, и черная корона падет, а три Сильмарилла вернутся к тем, кому они принадлежат по праву... И, словно в подтверждение тому, что удача смотрит прямо на братьев, им открылся широкий луг, и на лугу они увидели медленно идущих, взявшись за руки, Берена и Лютиэн.
       Увидев этих двоих, братья слегка опешили. Они как-то уже успели привыкнуть к мысли, что Берен убит.
       Первым пришел в себя Куруфин.
       - Смотри-ка, братец... - сладким голосом произнес он. - Смотри, кого посылает нам Владыка Судеб! Не иначе как это Берен, предатель, пособник Врага, дважды покусившийся на принадлежащее дому Феанора: на Сильмарилл и твою невесту. Неужели мы потерпим, что такая мразь поганит лик Арды?
       - Не потерпим, - осклабился Келегорм. - Я затопчу его конем, а ты хватай Лютиэн на седло. Вперед!
       И братья понеслись на всем скаку к беспечной паре.
       Дальнейшие события показали, что если Намо и устроил эту встречу на поляне, то имел в виду совсем другое.
       На веку Берена это была не первая попытка затоптать его конем.
       - Беги! - сказал он Лютиэн, толкнув ее в сторону ближайшего леска и бросаясь в другую.
       Она не тратила время на глупости вроде "Нет, я останусь с тобой!". Если Берену суждено драться с двумя, то пусть хотя бы по очереди, а не сразу.
       Поэтому братьям пришлось разделиться. Куруфин догнал и подхватил Лютиэн. Берен бросил в ноги лошади Келегорма свою ношу, связку мечей, и на бегу краем глаза отметил удачу: конь споткнулся и упал, эльф перелетел через его голову и грохнулся о землю.
       Берен, все свои силы вложив в бег, догнал Куруфина, который пытался снова разогнать свою лошадь с ее двойным грузом, и одновременно справиться с отчаянно отбивающейся Лютиэн, и, бросив посох, в прыжке обеими руками вцепился в перевязь его меча, так что и Куруфин, и его пленница сшиблись наземь. Королевна осталась лежать без движения, а Берен за все ту же перевязь оттащил Куруфина в сторону от Лютиэн и смачно, с замахом от плеча, дважды треснул по лицу. Эльф лишился чувств. Берен выдернул из ножен его меч, выхватил его кинжал - и повернулся к Келегорму, который уже успел свистом подозвать коня и вскочить в седло. Теперь он летел навстречу, отводя копье для броска. Копье Берен отбил мечом, лезвие отсекло наконечник - затес вышел длинный и гладкий. Келегорм отбросил копье и снова развернул коня - на этот раз вытаскивая меч. Пешему против конного с мечом очень неловко - так что Берен бросил меч и, схватив обломок копья, встречным тычком сшиб Келегорма с седла.
       Феаноринг был в бешенстве. Противостоял им всего один человек, какой-то жалкий смертный с одной дубинкой, и вот уже Куруфин лежит на земле без сознания, а у него, Келегорма, от повторного удара о землю все двоится в глазах. Берен не поднял меча, он ждал, держа дубинку за середину, прямым одноименным хватом. По заносчивости своей Келегорм не знал, что дортонионские пастухи предпочитают посох любому другому оружию, и один умелый боец может отбиться им от двоих-троих с мечами - правда, если речь идет о не слишком умелых мечниках. В другой раз, может, Келегорм и одолел бы - но после двух падений он был ослаблен, а Береном владел тот убийственный дух, что провел его через восемь кровавых лет Дортониона. Эльф напал, Берен вывернулся из-под удара - и в следующий миг правая рука Феаноринга онемела от плеча до кисти, пальцы разжались и выпустили меч: размашистой "мельницей" Берен сломал ему ключицу. Келегорм сделал шаг назад - и упал: человек ударил его палкой по бедру и вернулся в исходное положение. Келегорм сделал движение левой рукой к мечу - посох метнулся как жало скорпиона, Келегорм вскрикнул от боли, правой рукой хватаясь за левую.
       - Не скули, нолдо, - тихо сказал Берен. - Финрод умирал без стона.
       - Мразь, - прохрипел Келегорм. - Ты поднял руку на сына Феанора...
       - И опустил. И еще опущу. Ты знаешь, почему я не взял ни твой меч, ни меч Куруфина? Потому что для такой сволочи как ты смерть от меча - слишком почетная смерть. Если ты еще раз дернешься - я забью тебя насмерть дубиной, как пастух забивает волка или бешеную собаку. Это будет достойный тебя путь в чертоги Мандоса.
       С этими словами Берен слова ударил Келегорма - на этот раз в живот. Эльф скорчился и откатился в сторону.
       Он увидел, что Лютиэн уже поднялась с земли и смотрит на них.
       - Ты позволишь ему?! Ты позволишь?! - застонал он, отползая.
       - Теперь ты у нее просишь защиты? - с этими словами человек вытянул Келегорма по спине.
       - Тебе больно, эльф? Не стесняйся признаться. Я вот признаюсь, что мне было больно, когда меня били на дворе Черной Башни. И Финроду было больно, хоть он и старался не подавать виду. И Эдрахилу. И Аэглосу. Тебе перечислить всех поименно? По удару за каждого - не много? А по удару за каждого из Бретильских Драконов? Ты не выдержишь, феаноринг, хоть ты и эльф. Ты сдохнешь. Мерзавец, что ты хотел сделать с Лютиэн? Почему ты послал на нее воинов, как на вражьего лазутчика? Ты знаешь, сколько наших полегло от их стрел?
       Эльф лежал на спине, закрыв глаза. Стоя над ним, Берен поднял дубину, направив ее стесанным концом вниз, в лицо Келегорма. Лютиэн что-то кричала, но он не слышал. Весь страх за нее, вся ревность, что его измучила за эти недели, все пережитое унижение и вся боль утраты сошлись в этом стесанном конце древка. Саурон ушел от расплаты, Моргот был недосягаемо далек, но Келегорм был здесь, у его ног, и он ответит. И тут эльф заставил себя смотреть в лицо смерти, открыл глаза. Огромные, серебряные - они сковали все внимание Берена. Он уже почти чувствовал, как в одно из этих озер света погружается заостренное дерево... Лица он уже не видел - только глаза. Яркие, светло-серые глаза потомка Финвэ...
       Глаза Финрода...
       Зажмурившись, чтобы справиться с наваждением, он опустил древко и сделал шаг назад. Ярость ушла и выпила всю силу. В глазах потемнело, и, чтобы не упасть, он оперся на древко.
       - Живи...
       Крик Лютиэн - "Берен! Берен!!!" - наполнился другим страхом. Огромная серо-белая тень закрыла мир, Берен ощутил страшный удар в грудь, пролетел сколько-то ярдов, приложился спиной о землю и обнаружил, что лежит глядя в золотые, каждый - с плошку, собачьи глаза. Тяжеленные лапы, утвердившись на плечах, намертво прижимали его к земле, с мраморно-белых полупрозрачных клыков хрустальной нитью тянулась слюна.
       - Хуан... - прошептал Берен.
       Пес защищал хозяина, данного ему богами.
       Кряхтя и постанывая, Келегорм поднялся с земли. Подковылял к своему мечу, оттолкнул Лютиэн и, припадая на одну ногу, поплелся обратно.
       - Нет! - закричала Тинувиэль, но, поняв бесполезность уговоров, побежала и схватила меч Куруфина. Не успеет, подумал Берен. Он не чувствовал ни страха, ни горечи - только глухую досаду: обидно умирать от руки недобитого феаноринга...
       Келегорм встал прямо над ним, широко расставив ноги и подняв меч - острием книзу. Лезвие было слепяще ярким. И наверняка острым. Пройдет через кости лица как сквозь масло. "Я даже не успею понять, что мне больно. Как Ильвэ".
       Шерсть на брюхе Хуана, длинная и густая, мазнула Берена по лицу, когда собака подалась вперед. Следующим прикосновением был взмах хвоста. Хуан встал перед своим хозяином, глухо и громко рыча, защищая теперь Берена точно так же, как только что он защитил Келегорма.
       - Ты совсем спятил? - крикнул эльф, делая шаг назад. - Хорошо, разорви ему глотку сам!
       По Хуану было видно, что рвать Берену глотку он не собирается. Горец поднялся с земли, стряхивая собачью шерсть. Лютиэн, подбежав, отбросила меч и обхватила Берена за шею.
       - Все, mell, - он осторожно погладил ее по волосам. - Уже почти все. Кажется, убить друг друга нам не дадут.
       - О, нет, смертный, - прохрипел Келегорм, обходя Хуана по солнцу. - Между нами не может быть мира. Я убью тебя даже если мне придется сначала убить Хуана. Я знаю, что ему напророчено, но теперь не боюсь пророчеств и проклятий. Прочь, Хуан, предатель. Я хочу свести с этим смертным счеты, а ты мне мешаешь. Прочь, или я зарублю тебя.
       - И меня? - Лютиэн встала рядом с собакой.
       - Отойди, Тинувиэль, - Келегорм хрипел и сплевывал кровь.
       - Тебе мало того, что ты предал Финрода? - Лютиэн шагнула к феанорингу. - Тебе мало, что твои воины погибли? Уйди, Келегорм. Забирай брата и беги отсюда. Я хочу спасти тебя только потому, что убийство мне еще более отвратительно, чем ты. И потому что не желаю навлекать на Берена кровную вражду с домом Феанора. Убирайся. Не испытывай терпение дочери Мелиан.
       - Нет, дурочка, - феаноринг улыбнулся. - Нас двое, тех, кто ищет твоей руки и Сильмарилла - и один умрет. Только что мне было все равно кто. А теперь, смертный, я знаю, что это будешь ты. Спрятаться за ее юбки тебе не удастся.
       - На ней штаны, - Берен оглянулся. - А ты изрядный сукин сын, Келегорм, не в обиду леди Нерданэль будь сказано.
       В землю между ними вонзилась стрела с серым гусиным оперением.
       - Брось оружие, Беоринг, и сделай пять шагов назад, - властный голос принадлежал эльфу из свиты Келегорма. Дюжины две эльфов в черном и алом виднелись против заходящего солнца темными силуэтами, неслышно появившимися из едва подернутого зеленой дымкой леса.
       - Много болтовни. - Берен вонзил меч в землю и отступил. - Проклятое горское трепачество...
       - Вы не тронете его, нолдор! - Лютиэн метнулась к Берену, заслоняя его собой. - Разве еще не довольно убийств? Или вы снова хотите проливать кровь друзей?
       Берен прищурился, увидел знакомое лицо.
       - Хисэлин, - сказал он. - Я рад, что ты жив... Пришел доделать то, что начал?
       - Нет, - нолдо опустил лук. Некоторые лучники Келегорма тоже дрогнули, но остальные остались тверды. Они слишком далеко зашли, чтобы сейчас оставлять свидетеля. Берен, пятясь, отступал влево - пусть стреляют в него, а не в нее...
       - Брось меч и ты, Келегорм, - раздался голос от опушки. - Опустите луки, феаноринги: наши тоже натянуты, и нас больше.
       Берен оглянулся - по левую руку стоял неровный длинный ряд лучников, появившихся так тихо и неожиданно, как это умеют только эльфы. Вперед на гнедом коне выехал Ородрет. С седла одного из рохиров короля соскочил сидевший сзади Айренар. Еще двое всадников показались среди деревьев, и у одного из них волосы струились по плечам таким же чистым золотом, как и у Финрода. Облаченная в доспех, сестра сейчас разительно походила на погибшего брата.
       Келегорм выругался и швырнул меч в Берена. Тот, не сдвинувшись с места, равнодушно проследил полет клинка шагах в трех справа от него.
       Ородрет, приблизившись, спешился. Нолдор из свиты братьев подняли Куруфина, очумело поводящего глазами.
       - Что же здесь произошло? - спросил король Нарготронда.
       - А что тебе неясно, король Ородрет? Я шел с Лютиэн, увидел двоих мерзавцев, они были верхом и при мечах, я - пеший и безоружный, - дай, думаю, сведу с ними счеты. И подло напал. Ну, Келегорм, Куруфин! Разве не так все было!?
       - Чтоб тебе бегом бежать к самой мучительной гибели, смертный... - пролепетал Куруфин, сплевывая кровь.
       - Разве ты не знаешь, король, кто перед тобой? - процедил сквозь зубы Келегорм. - Разве тебе неизвестно, что он предал твоего брата, оставил его на милость Саурона? Что он пособничал Врагу?
       - Королю многое известно, - через линию лучников прошел высокий эльф в истрепанной дорожной одежде.
       - Даэрон... - никогда еще Берен не радовался так своему второму сопернику.
       - Ты ведь Лютиэн искал, Келегорм? - продолжал менестрель.
       - А почему нет? - взвился сын Феанора. - Я должен был позаботиться о том, чтобы она не попала к Врагу, раз уж безумная страсть погнала ее в самое пекло!
       - Твои дружинники убили моих людей! - закричал в ответ Берен. - Твой вассал прикончил моего оруженосца, безоружного, желавшего остановить бойню! Ему было всего пятнадцать, но в свои годы он лучше тебя знал, что такое мужество и верность!
       Ородрет в изумлении смотрел то на одного, то на другого.
       - Король Ородрет, - опережая брата, заговорил Куруфин. Язык его еще заплетался, но голова уже работала. - Здесь очевидцы тех событий, Хисэлин и Даэрон, они подтвердят мои слова... Да, наши дружинники искали Лютиэн. Не могли же мы допустить, чтоб она попала к Саурону. Да, они напали на отряд Берена - но он умолчал, что его люди были одеты как воины Моргота. Откуда нашим воинам было знать тогда, что предательство Берена - не более чем военная хитрость? Им ничего не оставалось, кроме...
       - Кроме как напасть на них, потому что их пленницу вы приняли за Лютиэн. Ваш разведчик утратил чутье, а вы не пожелали, чтобы барды исцелили его. Довольно, - усталым голосом проговорил Ородрет. - Я знаю, как все было на самом деле. Посмотрите вокруг, сыновья Феанора: половина тех, кто целится в вас из луков, одеты в цвета вашего Дома. Услышав свидетельство Даэрона, они отреклись от службы вам и присягнули мне. Есть ли позор больший для потомка Финвэ?
       Хисэлин отбросил оружие и, спешившись, подошел к Ородрету, преклонив перед ним колено. Его примеру последовали прочие спутники Келегорма и Куруфина.
       - Если ты готов нас простить, - сказал Хисэлин. - Мы тоже присягнем тебе, король. Если ты не готов простить нас - мы примем наказание. Отрекаясь от своих лордов, мы не отрицаем своей вины...
       - Встаньте, - Ородрет коснулся пальцами его плеча. - Я подумаю, как быть с вами.
       Келегорм выхватил из-за голенища кинжал. Как он намеревался поступить с ним - осталось неизвестным: его схватили, выдернули оружие и бросили на колени, заломив руки за спину.
       - Итак, вы напали на них, а он защищался, - подытожил Гвиндор, стоявший среди своих лучников. Лицо его выражало безмерное презрение. - И он один, пеший, с обломком копья, одолел вас двоих. Может, это был нечестный бой, но победа была честной. Я думаю, государь, что мечи и кони братьев принадлежат Берену по праву. Ангрист, кинжал гномской работы, что режет сталь - тоже, ведь им Келегорм хотел Берена заколоть.
       - Я согласен, - кивнул Ородрет. - И, кроме всего прочего, Берену принадлежит право назначить виру за нападение, а Лютиэн - за нарготрондский плен. Говори, сын Барахира, что мне делать с этими двумя и с их слугами. Как скажешь ты, так мы и поступим.
       - Давай, смертный, - голос Келегорма звучал как скрежет оселка по ржавому железу. - Отыграйся за все. Или я буду до конца твоих дней преследовать тебя, а потом - твоих детей... Если они у тебя будут.
       Берен посмотрел на этих двоих, едва ли не злейших своих врагов - после Моргота и Саурона. Несколько минут назад он хотел смерти и Келегорму, и Куруфину, смерти не такой мучительной, на которую обрек эльфов и Финрода Саурон - но позорной. Теперь же, когда бешенство схлынуло, он задумался о последствиях для себя и Ородрета.
       - Государь Ородрет, если я приговорю к смерти этих двоих, между Домом Беора и Домом Феанора начнется кровная вражда, распадется едва-едва созданный союз и все труды твоего брата, государя Финрода, пойдут прахом. Вдвойне бессмысленной станет его смерть, ибо он умер ради того, чтобы Союз Маэдроса был создан и нанес удар по Врагу. Сердце подсказывает мне, что если оставить их живыми, то я или дети мои сильно пожалеем об этом, но убийства утомили меня. Виру за нападение на себя я возьму, как и сказал лорд Гвиндор, оружием и конями. Виру за свое пленение пусть королевна назначает сама. В остальном я не вправе решать что-либо. Мой король был братом тебе - решай ты.
       - Я прощаю их, - ответила Лютиэн на немой вопрос Ородрета. - Решай их судьбу без меня.
       - Я не хочу иметь никаких дел с феанорингами, - качнул головой Ородрет. - Келегорм и Куруфин, я не подниму на вас руки - груз Проклятия и без того слишком тяжел. Но и терпеть вас в Нарготронде не намерен. Вы получите коней, припасы - и уедете сейчас же. Скачите к Маэдросу и скажите: сыновьям Феанаро заказан путь в земли Нарготронда. Я не приму ни послов, ни беглецов. Нам не о чем говорить и нечего вместе делать.
       Братьев отпустили, подвели им коней. Куруфин отыскал кого-то взглядом в толпе одетых в алое и черное.
       - Келебримбор! - крикнул он. - Садись в седло и следуй за мной.
       Келебримбор - он был среди тех, кто стоял за Ородретом - покачал головой. Они стояли друг напротив друга, отец и сын, и было видно, что неукротимый нрав Феанора проснулся в сыне так же, как и в отце.
       - Я не пойду с тобой, - сказал он. - Финарато был тебе другом. Он приютил нас, когда пришлось бежать, а ты на совете восстановил против него город. Мне было противно участвовать в пленении королевны, но из сыновней верности я это делал. Мне было противно травить ее как зверя, но я и тут последовал за тобой, потому что решил - лучше ей быть пленницей в Нарогарде, чем в Ангбанде. Еще час назад я желал выследить ее, ибо не знал, что Берен жив. Но вы знали, вы видели их вместе - и пожелали довести до конца дело Саурона... Я не могу больше следовать за тобой, отец, ибо ты идешь путем бесчестия.
       Куруфин сплюнул кровью.
       - Я надеюсь, ты передумаешь, сын.
       Келебримбор снова покачал головой.
       - Ну так будь ты проклят. Будь и ты проклят, Ородрет, слишком слабый, чтобы позволить себе роскошь быть мудрым. Когда-нибудь ты горько пожалеешь, что связался со смертными. И тебе, Беоринг, мое проклятье: я не жалею ни о чем, кроме того, что Саурон все-таки тебя не убил. Предвижу, что умрешь ты скоро и нелегко. И тебя, Хуан, предатель, я проклинаю, и желаю поскорее встретить своего волка.
       - Какая бы смерть меня ни ждала, - сказал Берен, - с тобой я не поменяюсь, потому что свой неотступный палач - ты сам, и пытке твоей длиться всю жизнь, а у вас она долгая.
       Куруфин промолчал, не спеша садиться в седло.
       - Как я понял, - к Берену и Лютиэн подошел Даэрон. - Ты и собаку успел переманить...
       - Нет, - Беоринг подсадил возлюбленную в седло коня Келегорма. - Хуан - трофей Лютиэн. Кажется, он сам выбрал ее хозяйкой.
       Подтверждая его слова, небесный пес ткнулся носом в стремя принцессы Дориата.
       - Куда вы теперь? - спросил менестрель Тингола. - Ты не забыл, что клятва твоя еще не исполнена?
       - Ступай к моему отцу, Даэрон, - ответила за Берена принцесса. - Может быть, я еще вернусь в Дориат, но только вместе с Береном. Может быть, лорд Келеборн с Галадриэлью захотят вернуться... Проси о них отца...
       Даэрон коротко поклонился принцессе, Ородрету, Галадриэль - и исчез в лесу, словно растворился снова. Лютиэн вздохнула еле слышно.
       - Прощай, государь, - Берен поклонился новому королю Нарготронда. - Раз ты здесь, я передаю тебе твоих подданных, спасенных со мной вместе, и ухожу со своими. И... прости меня.
       - За что? За то, что ты не сумел уберечь или спасти Финарато? В этом моя вина не меньше твоей, и у кого просить прощения - я не знаю. Прощай, сын Барахира. И удачи тебе. Если не боишься вступать в союз с феанорингами - удача тебе будет нужна. Прощай, принцесса Лютиэн. Я не смог помешать твоему заточению - простишь ли?
       Лютиэн улыбнулась и кивнула.
       ...Они направили коней к опушке, плечом к плечу, Берен и Лютиэн. Беорингу не хотелось оглядываться, чтобы лицо не выдало его. Но любопытство пересилило - и, пойдя на детскую хитрость с самим собой, Берен склонил голову, чтоб боковым зрением уловить происходящее на поляне.
       ...И увидел, как Куруфин выхватил лук и стрелы у одного из воинов Гвиндора, пробежал несколько шагов и выстрелил в Лютиэн.
       Хуан прыгнул, перехватывая стрелу в воздухе зубами - ни дать ни взять обычный пес, щелкающий челюстью на мух... К Куруфину рванулись одновременно со всех сторон - и Гвиндор, и его эльфы, и слуги Ородрета. Первого, кто успел, феаноринг сбил наземь ударом в лицо, потом пробежал еще немного вперед, на ходу накладывая стрелу, и снова прицелился... За оставшиеся доли мгновения Берен не успевал ничего. Кроме одного - оказаться на линии выстрела.
       Это не так страшно, как кажется - Берен знал. Его ранили не раз. Сначала ощущаешь только удар. Самое лучшее - удержаться в седле: кони, почуяв кровь, впадают в страх и могут стукнуть тебя копытом. Удержаться в седле не так-то просто: стрела бьет с силой.
       Берен еле удержался - он ведь шатнулся, почти прыгнул с седла, чтобы поймать стрелу собой или лошадью, когда древко прошило ему левое предплечье и грудь. Наконечник остановился где-то под лопаткой. Если бы не рука, стрела прошла бы насквозь. Был миг борьбы, когда он еле-еле оставался в равновесии - но тут конь резким движением назад помог ему: Берен вернулся в седло. Да что ж это такое, подумал он в отчаянии... Не успел починить ключицу - снова-здорово...
       Куруфина повалили на землю, отобрали лук. Он молча отбивался.
       Берену не хотелось дышать. В ушах громом водопада стоял стук собственного сердца. Лютиэн, подъехав, поддержала его в седле.
       Пока не дышишь - еще не так больно. Но куда ж денешься, дышать-то надо...
       Берен вдохнул.
       Расперло грудь изнутри, настырно и зло. Во рту стало сухо, на лбу - мокро.
       К ним, спеша, бежал эльф со знаком Дома Финарфина на синей с золотом накидке. Гвиндор.
       Обхватив древко стрелы, Берен надавил - изо всех сил, чтобы не пришлось делать этого дважды. В глазах почернело, если бы не Лютиэн - он точно свалился бы. Вытаскивать стрелу нельзя, но и с пришитой рукой оставаться глупо. Наконечник вышел из спины. По счастью, не уперся в ребро. Согнувшись почти до луки седла, Берен обломил оперение и освободил руку.
       - Будь проклят весь... феанорский... выводок...
       - Уже, - тихо сказал Айренар, подбежавший с другой стороны и готовый подхватить Берена, если тот соскользнет в его сторону. Шутки нолдор порой бывали полны какой-то мрачной истины.
       Теперь биение сердца отдавалось во всем теле. Боль расходилась, как круги по воде. Во рту было солоно. Он собрал себя воедино: предстояло еще доехать до ближайшего места, где Тинувиэль могла бы вытащить стрелу. Хотя бы до лагеря на берегу...
       - Дай плащ... - в пол-дыхания попросил он. - Знобит...
       Гвиндор снял плащ и передал его Лютиэн; тяжелая шерсть легла Берену на плечи. У того не было сил даже поблагодарить.
       Вокруг собралась целая толпа. Они не отстали даже после того, как Лютиэн тронула коней. Кажется, там были Галадриэль и Келеборн - он не мог толком понять, так это или нет, потому что полностью сосредоточился на том, чтоб удержаться в седле. На какое-то время в его глазах прояснилось и он действительно увидел рядом Келеборна, а коня его вел в поводу Айренар. У седла висели трофеи - два меча работы Феанора. Когда Берен услышал слова Гвиндора, он подумал, что отдаст эти мечи сыновьям - а хотя бы и дочерям, если они будут таковы, как леди Нэрвен. Теперь - будут ли у него сыновья? Что за стрелами пользовался тот эльф, чей лук подвернулся Куруфину - отравленными или обычными? Скорее всего обычными, если он все еще жив... или... Почему опять так темно в глазах, ведь боль отступила? Нет, это не в глазах... Это солнце ушло в море, чтобы оттуда отправиться в опасный путь по ту сторону рассвета, у корней земли, где живут твари, сам вид которых страшнее смерти... В страну мертвых...
       Справа и слева от него зажглись факела. О, сколько же их... Не увязалось ли следом все войско Ородрета? Как же он теперь один, бедняжка... Берен понял, что теряет ясность рассудка. Сколько еще осталось пути?
       Всю его вторую половину он преодолел на одной решимости. И, лишь увидев лунную дорожку на волнах Сириона, отдал свое тело во владение слабости. Он упал с седла - но десятки подставленных рук не дали коснуться земли. Закрывая, наконец, глаза, он не знал, откроет ли их снова, и поэтому на всякий случай воззвал к Судье.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала