Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 20. Исход

       - Она умерла зимой, Берен. - Брегор прятал глаза. - Когда узнала, что ты... тебя... захватил Саурон.
       - И заставил служить себе. Сделал предателем, - безжалостно закончил Берен.
       Старый воин кивнул.
       - Не стало бы тебе хуже, лорд...
       - Хуже? Нет, вряд ли. Леди Галадриэль и госпожа Соловушка так просто меня на Запад не отпустят...
       ...Берен пришел в себя под утро, и понял, что находится на своем плоту: настил покачивался, пахло рекой. По правую руку сидела леди Галадриэль, по левую - Лютиэн. Он попросил пить, проглотил немного травяного настоя и заснул. Проснулся за полдень и понял, что жизнь его не покинет. Два следующих дня он провел вне палатки, полулежа на "корме" плота и любуясь окрестностями, в обществе уцелевших Драконов и эльфов из свиты Галадриэль.
       Лорд Келеборн отправился берегом, а Галадриэль мысль о путешествии на плоту очень понравилась. А главное, заметила она с улыбкой, во всем Белерианде нет более гладкой дороги и более мягкой на ходу повозки для раненого. Они с мужем условились встретиться за сухой Речкой, у моста в Бритиах. Оттуда было совсем близко до нарготрондских владений Галадриэль, где она поселилась в изгнании, и куда пригласила Берена пожить до полного выздоровления. Он не смог ей отказать. За эти два дня он восстановил какие-то силы, и на вопрос Галадриэль - выдержит ли он еще один дневной переход в волокуше - ответил, что готов ехать и верхом. Хорошо, что у него хватило ума не цепляться за эту похвальбу: полдня в носилках измотали его вконец, и, увидев землянку "кленового охотника", Галадриэль решила заночевать в ней. Здесь их и отыскал Брегор.
       Лютиэн вышла, оставив Берена наедине с его старым коненом, и Брегор, рассказывая о событиях зимы и о слухах, которыми кипел Бретиль, несколько раз промочил свои усы слезами горя и радости. Он радовался освобождению Дортониона и падению Саурона, скорбел о Финроде и о своем старшем сыне.
       - Тебе ведь больнее, хэлди. Моя мать ушла в свой срок - а Брандира я не уберег...
       Брегор развел руками - от этого движения хлипкая скамеечка под ним жалобно пискнула и шатнулась.
       - Все под Мандосом ходим, - сказал старый воин. - Парень сам на войну рвался. А Государь Финрод... Тяжко мы заплатили за эту победу. Забрать бы тебя отсюда, ярн... - Брегор оглядел низкий закопченный потолок, затянутое бычьим пузырем окно и постель, на которой лежал Берен - охапку прошлогодней соломы, накрытую волчьей шкурой и плащами. Берена это, по правде говоря, беспокоило куда меньше - получать помощь приходилось и в худших условиях: и ничего, выжил. Хотя - одинокая, насквозь провонявшая дымом и патокой землянка "кленового охотника" была слишком ненадежным укрытием. Режьте, а в случайный выстрел на охоте Брегору верилось плохо.
       Не говоря уже о том, что это место никак не подходило для госпожи Тинувиэль, их будущей княгини.
       - За мной приедет лорд Келеборн, - успокоил его Берен. - Госпожа моя Артанис Галадриэль согласилась принять нас...
       - У тебя все ж таки есть здесь дом, и есть люди...
       - Я помню... Но и ты подумай, Брегор: госпожа Артанис пошла в изгнание ради Лютиэн. И отказать ей на ее гостеприимство я не могу. И... к ним все-таки ближе, а мне сейчас это важно...
       Брегор повздыхал, пошаркал об пол деревянной ногой.
       - Если позволишь, князь, я с тобой здесь останусь, - сказал он. - Пока лорд Келеборн не объявится. А то - ездят всякие по здешним лесам да стреляют случайно почем зря... Что ж ты не принял-то от государя Ородрета помощь?
       - Да как же... Я принял. Его эльфы сопровождали нас по берегу, до этого места, да и сейчас, наверное, на страже - только ты их не видел. Сам же государь поехал дальше, к Острову - оплакать брата и заново провести границу.
       Он отдохнул после такой долгой речи и добавил:
       - Правду говоря, Брегор, мне лучше остаться как раз потому, что это я должен буду рассказать леди Галадриэль о последних минутах ее брата... И если бы мне дали выбор: это или еще одна стрела, я бы выбрал стрелу. Но такого выбора нет, и мне не отвертеться.
       Брегор только головой покачал.
       - Будь по-твоему, ярн. Послушай, многие, узнав об очищении Дортониона, собрались вернуться к своим старым домам... Пока что идет одна болтовня, но я принесу в собрание твое слово. Скажи, задержаться ли нам, чтобы ты возглавил поход, или позволить самым нетерпеливым идти сейчас?
       Берен прикрыл глаза и призадумался. Потом сказал:
       - Пусть идут. Хэлди, прошу, набрось на меня плащ, что лежит у меня в головах. Холодно опять...
       Он был уже укрыт двумя плащами, но Брегор по себе знал, как холод мучает раненых.
       - Крови ты много потерял, ярн, - он набросил плащ поверх двух других, вытер испарину со лба своего лорда.
       - Нет... совсем мало... Своя кровь меня не греет, хэлди... Кажется, я на всю жизнь замерз в том склепе...
       - Старый Мар-Реган - помнишь такого? - говорил: озноб здорово снимают...
       - ...стакан норпейха и горячая бабенка... Помню, Брегор... Ни на то, ни на другое меня сейчас не хватит.
       Брегор осмотрел хибару - нельзя ли развести огонь? - но увидел только курный очаг и рассудил, что дым повредит раненому больше, чем холод. Ох-хо, скорей бы приехали эти эльфы...
       - Брегор... Позови девчонку...
       Воин кивнул и вышел из землянки. Девчонка глазела на варку патоки. Брегор уже знал от других, что она из горских детей, похищенных морготовыми рыцарями и воспитанных в Ангбанде. Ярн помиловал ее потому что в преступлениях она не была замечена. По осанке и взгляду было видно, что думает она о себе слишком много, и зачем князю этакое сокровище - Брегор не понимал.
       - Князь кличет, - сказал Брегор. Девчонка беспрекословно пошла за ним.
       - Тебе плохо? - спросила она Берена. - Открылась кровь? Меньше болтать надо...
       Брегор онемел от такой дерзости, а Берен подмигнул ему:
       - Слыхал? И так все время.
       - Ты всегда первый начинаешь.
       - Была бы ты моей дочерью, я научил бы тебя почтению, - насупился Брегор на девицу.
       - Вот и я о том же, - Берен кивнул и перевел дыхание. - Даэйрет, этот человек, Брегор Мар-Роган - отныне твой отец.
       - Что? - вырвалось одновременно у старика и девушки.
       - Твои сыновья погибли, внуков ты не увидел... - закрыв глаза, Берен переборол накатившую слабость, но не одолел ее, и заговорил быстро, чтобы закончить прежде чем она вернется. - Я даю ее тебе в дочери, потому что ни у тебя, ни у нее больше нет никого. Но скоро будет... Она в тягости, Брегор, от Руско, моего названого брата и оруженосца. Тот успел перед моим лицом и собранием назвать ее своей женой - а значит, она наследует замок Даллан, который я пожаловал ему за службу... и все земли Беорингов, если я уйду на Запад бездетным... Или ты против?
       - Да будет так, - проговорил ошеломленный Брегор. - Девица, подойди ко мне.
       Даэйрет, такая же изумленная, подошла к старику. Брегор расстегнул пряжку диргола и сбросил его плеча, расправив в руках.
       - Подойди ко мне, и пройди под плащом, так, чтобы оказаться между моих рук.
       Даэйрет два раза моргнула на Берена, но тот прошептал:
       - Делай что сказано, - и она исполнила просьбу. Брегор с головой накрыл ее плащом.
       - Кого ты привел к лицу князя, Брегор Мар-Роган, - сына или дочь? - спросил Берен.
       - Дочь, - Брегор откинул ткань с лица девушки.
       - Да будет она достойной женой, - Берен улыбнулся. - Вот теперь можешь поучить ее уму-разуму.
       Даэйрет отскочила от Брегора, словно испугавшись немедленного удара.
       - Ты... Ты меня даже ни о чем не спросил! - она сжала кулачки и потрясла ими в воздухе.
       - Ты меня тоже не спросила... желаю ли я тебя в невестки... Хлебай теперь свой кулеш и не жалуйся, что солон...
       - Ты... я тебя...
       - Уведи ее, Брегор. Мне смеяться больно, а на нее без смеха смотреть невозможно...
       - Идем, дочка, - сурово сказал Брегор. - Не то я вытащу тебя за ворот, раз уж косы ты остригла.
       Когда они вышли, Берен закрыл глаза и попытался заснуть. Но сон не шел, одолевали мысли.
       Как ни удивительно это казалось ему самому - но за выстрел он не держал зла на феанорингов. За все прочее - да, а за выстрел - нет. Потому что невольно Куруфин сделал ему услугу, уложив в постель на несколько недель именно тогда, когда больше всего ему хотелось, во-первых, продлить пребывание с Лютиэн, а во-вторых, отлежаться и спокойно подумать о том, на что же он все-таки решился.
       ...Шаги, как всегда, были неслышны, но он почувствовал движение воздуха от рукавов и открыл глаза. Лютиэн села рядом, на ту же хлипкую скамеечку, и положила руку ему на грудь.
       Берен взял ее ладонь и прижал к своей щеке.
       - Все мои приключения заканчиваются одинаково: я валяюсь раненый. Но впервые я этому рад.
       - Если так - то блаженна рана, которая держит нас вместе.
       - А толку от нее, если я не могу поцеловать тебя, не задохнувшись? - проворчал он.
       - Мне кажется, с дыханием у тебя стало получше за эти три дня.
       - Где там! Я восстанавливаю его так долго, что хромая кляча могла бы за это время доползти отсюда до Амон Обел и обратно.
       - О! Поэтому ты так много говоришь?
       - Да провалиться мне! Вот проверь. Поцелуй меня и посмотри, как долго я буду сипеть.
       - Стоит ли так рисковать? - улыбнулась она лукаво.
       - Стоит, стоит, - Берен притянул ее к себе и поцеловал.
       - Обманщик! Ты нарочно задерживаешь дыхание.
       - Я? Побей меня гром, нет. Просто от твоих губ я весь немею.
       - Тогда лучше нам перестать, потому что тебе и вправду вредно так напрягать грудь.
       Она провела пальцами вдоль повязок, проверяя, не сбились ли.
       - Если бы ты относился к своему телу с меньшим пренебрежением, твоих ран было бы вдвое меньше, - сказала она. - Почему ты так неосторожен? Разве кусок мяса стоит того, чтобы рисковать головой?
       - Айренар разболтал тебе про кабана? О, длинный нолдорский язык...
       - Ты ведь не брал с него слова молчать.
       - И верно, не брал... Но это же не значит, что надо болтать!
       - Кое-что я видела и своими глазами... Ты... словно бы доказываешь всему миру, что ты не боишься смерти.
       - И не боюсь... - он скрипнул зубами. - Но тело мое боится ее порой до судорог... По счастью, я повелеваю им, а не наоборот.
       - Не каждый хозяин так скверно обращается со своим слугой, - Лютиэн провела пальцами вдоль старого, еще с Браголлах, шрама, потом коснулась груди в том месте, где волосы так и не выросли после ожога.
       - Не каждый слуга так своеволен, глуп, ленив и похотлив.
       - "Любить тело - и презирать его, считая падалью - это, воистину, от Моргота" - тихо сказала Лютиэн. Берен втянул воздух сквозь зубы.
       - Я не презираю, - сказал он. - Презирать его так же глупо, как... как презирать коня... Просто... когда я думал, что всецело управляю своим конем, я... делал всякие глупости... И мерзости...
       Лютиэн положила палец ему на губы.
       - Молчи. И спи... Оставь себя в покое хоть на один день.
       Утром они продолжали путь, и к полудню прибыли в Феннен, усадьбу Галадриэль. Каменный дом с башенкой был скрыт в роще над истоком ручья, впадавшего в Малдуин. Просторный дружинный дом, женские покои наверху, горница и высокая аула с очагом посередине - Берен впервые увидел такое у эльфов.
       Берену и Лютиэн отвели одну комнату в женской половине, где жили все семьи, последовавшие за четой изгнанников. Значило ли это, что леди Галадриэль признавала их супружество? Берен вспомнил, что в Тарнелорн, поместье Келеборна в Дориате, им отвели разные комнаты. Кажется, в этой паре решающий голос зависел еще и от того, кто на чьей земле... Здесь были владения леди Галадриэль, кругом жили ее вассалы из нолдор, дружинный дом ее дружина делила с дружиной мужа, и по-нолдорски были расписаны стены аулы: на северной были холодные звезды над вершинами Пелори, на западе - золотой сад, на юге - белый город на холме, а на востоке - море, ни разу не виданная Береном серебристо-синяя равнина, и корабли - как птицы.
       В этой ауле полторы недели спустя окрепший Берен рассказывал всем о гибели Финрода. Он попросил Галадриэль собрать всех, кого можно, чтобы не повторять печальной повести дважды. Прибыли родичи и друзья убитых, собрались спасенные с Тол-и-Нгаурхот и вассалы Галадриэль. В ауле яблоку негде было упасть - и Берен, стоя перед очагом, вспомнил, как говорил в эльфийском собрании Нарготронда. Тогда в глазах его рябило от пестрых и цветных тканей, богато украшенных вышивкой и драгоценностями, а сейчас три цвета наполняли зал: белый, серый и черный, и ни на ком не было украшений.
       Рассказывая, Берен видел слезы на многих глазах, и сам не устыдился бы росы ресниц - но на этот раз слез не было. Они появлялись потом - невзначай, когда ему удавалось услышать чей-то плач о Финроде и о своих умерших. Родичи и друзья тех, кто погиб в Тол-и-Нгаурхот, нарочно прибыли сюда, чтобы услышать его рассказ об их последнем походе. Каждому из них Берен отдал то, что взял из тайника на память об убитом. Жене Кальмегила и матери Айменела - их мечи, рубашку и платок; отцу Лоссара - пояс, камень в оправе и оружие, и ему же - меч Лауральдо, потому что у этого феаноринга не было родных по эту сторону Белегаэр; жене Менельдура - его зарукавье, сестре - перстень, сыну - книгу и меч; дочери и жене Аэглоса - пояс, меч и платок; меч и перстень Вилварина - двоюродному брату; жене Эллуина - его оружие и серебряную гривну; сын сестры Эдрахила получил его меч, пряжку его плаща, пояс и резную заколку для волос; у Нэндила же никого не было, кроме подруги, барда Эленхильд. Она и взяла меч, два кольца и серьгу. Еще раньше Берен отдал Галадриэль серебряное стило Финрода, его меч, и кольцо в виде свернутой ивовой ветки, которое он носил на среднем пальце.
       В тот вечер он выпил много вина - почти столько же, сколько он выпивал в Каргонде. В древности был жестокий обычай - убивать горевестника; но теперь Берен понимал, где лежат его истоки: иные вести таковы, что легче принести их и тут же умереть.
       - Это будет саднить всю жизнь, - признался он Лютиэн, когда они бродили вдвоем по берегу ручья. - Я об отце так не печалился.
       Лютиэн ничего не ответила на это, но печально сказала:
       - Ты скоро уедешь.
       Скрывать было бессмысленно. Берен вздохнул.
       - Я хотел привезти тебя в Дортонион, - сказал он. - Хотел на руках внести как невесту в высокую аулу Каргонда, Алого Камня на груди горы... Но Каргонд сжег я сам, и даже если я привезу тебя в Дортонион и назову своей женой, скоро ты останешься там одна...
       Он сел на землю, спиной к стволу тополя, и посадил ее между своих ног так, чтобы она могла откинуться ему на грудь как на спинку кресла. Сопровождавший их Хуан лег рядом.
       - ...И если я сделаю это, боюсь, твой отец отречется от тебя совсем. И ты останешься без семьи, без друзей и без меня в разоренной земле... О, тебя будут почитать даже не как княгиню - как королеву... Но...
       Она не видела его рук, но услышала хруст обламываемой коры - бессознательно он оторвал пальцами большой кусок омертвевшего древесного покрова.
       - Дортонион не устоит, - сказал Берен горько. - Что бы они там себе ни думали... Я, своими руками, обескровил его. Когда начнется война, тебе лучше быть подальше от Дортониона...
       - Когда Моргот обрушится на нас всей силой, - спокойно сказала она, повернувшись, - не устоит никто. И неважно, далеко я буду или близко. Ты забываешь, Берен: я не человек, я не смогу умереть от старости в уверенности, что все может еще как-то обойтись без меня.
       Берен потерся щекой о ее щеку. Поправившись, он сбрил бороду - кажется, в обществе эльфов она смущала его.
       - Это верно, - сказал он. - Но я не хотел бы... Ты... - он сжал ее руку. - Ты свет всего этого мира. Не знаю, как там на Западе, в Блаженном краю - но эта земля... пока есть ты... она оправдана. Солнце существует лишь для того, чтобы согревать тебя. Луна и звезды - чтобы ночами давать тебе свет. Земля - чтобы кормить тебя и вода, чтобы поить... Сейчас я готов благословить и Моргота, потому что война свела меня с тобой. В моих глазах... это кажется мне или и в самом деле все было отравлено, пока я не встретил тебя? Но даже если Белегаэр смешается с небом и обрушит на Белерианд воды - а чтобы очистить его сейчас, понадобится, наверное, вся вода Великого Моря... Так вот, даже если все эти земли канут в бездну, то и тогда этот мир будет благословен, потому что ты осветила его.
       - Никто из живущих не достоин таких слов, - Лютиэн развернулась к Берену всем телом, сев на колени. - Никем из нас не может быть оправдан и спасен мир, разве что только в одних глазах, полных любви... Но и тогда оправдываем не мы, а любовь... Но любовь - это еще не все, Берен. Ты - всего лишь человек и я всего лишь эльф; и хотя вместе мы больше чем один человек и один эльф, но мы не больше мира. Превозносить сверх меры любовь так же глупо, как сверх меры превозносить другие дары и добродетели: силу, искусство, свободу или доблесть... Я могу сейчас лечь в твои объятия только потому что Финрод пролил за тебя свою кровь; но если бы ты мог выбирать, твоя жизнь вместе с этой любовью - или его - что бы ты выбрал?
       - Ты же знаешь, - Берен закрыл глаза и откинул голову на мшистый ствол. - Я бы даже не колебался... Я из тех, кому принести жертву проще, чем принять ее... Потому что если ты приносишь свою жизнь - ты умираешь, и все... Даже если смерти предшествуют муки, сама смерть - только миг. Я топтался у самого порога и знаю, как он низок - один шаг, и ты на той стороне... А иначе... Я чувствую, что мне дано больше, чем я могу унести в одиночку.
       - Ну так давай разделим это, - Лютиэн заглянула в его глаза.
       - Нет, - он порывисто прижал ее голову к своей груди. - Никогда. Никогда больше из-за меня не погибнет тот, кого я люблю...
       - Тогда ты будешь со своей ношей бродить по кругу, как вол, что вращает мельничный жернов, - Лютиэн высвободилась из его объятия, стряхнула с колен прилипшие травинки и пошла прочь.
       Хуан поднял голову и посмотрел на Берена своими огромными золотыми глазами.
       - Только не говори мне, о король собак, что я опять свалял дурака, - проворчал Берен.
       Хуан встряхнулся, повернулся к человеку задом и потрусил вслед за Лютиэн.
       Берен сидел какое-то время, потом вскочил и побежал в другую сторону - к вершине холма, свободной от деревьев.
       Через триста шагов остановился и оперся о дерево - боль разрывала грудь.
       - Рано, - услышал он голос справа. - Слишком рано...
       - Леди... Артанис... - Берен преклонил колено, и тут же подумал о том, какие жуткие рожи он продолжает корчить. - Прошу... прощения...
       - Не за что, - Галадриэль села на траву, приглашая его сесть рядом. - Я пришла справиться о твоем здоровье.
       - Ты сама видишь, aranel, - смертный развел руками. - Но как только я окрепну достаточно, чтобы взбежать на этот холм, я перестану злоупотреблять твоим гостеприимством...
       В своем гневе она особенно походила на Финрода - точно так же чуть сжимались губы, и крылья бровей сдвигались, бросая тень на светлое лицо. В простом белом платье, одетом как знак скорби по брату, Галадриэль сделалась как ледяная вершина, суровая и неприступная. Ни слова она не сказала, но ее взгляд заставил Берена снова подняться и склониться перед ней.
       - Прости, Высокая.
       - Будем считать оскорбление невольным, - улыбнулась Галадриэль, сменив гнев на милость. - Хотя право же, мне неприятно было услышать это.
       - Я сегодня дурак.
       Она снова улыбнулась - еле заметно, одними уголками губ.
       - Я хотела спросить о твоем здоровье вот почему. На северных окраинах моих владений объявились волки. Похоже, те самые, что сбежали из сауроновой псарни и разбрелись по всему свету. Мужчины готовят облаву. Я вижу, ты не можешь скакать с загонщиками - но слышала, ты неплохо стреляешь и не боишься встретить зверя на копье.
       - О, длинный нолдорский язык, - проворчал Берен, обнаружив вдруг, что скучает по Айренару, накануне покинувшему Феннен вместе с остальными спасенными с Тол-и-Нгаурхот. Они уехали на юг, в тайное место, известное как Бар-эн-Бейрдд, Дом Бардов, где эльфийские чародеи исцеляли раны душ и тел. Айренар чем-то был ему сродни - то ли склонностью к мрачноватым шуткам, то ли тайными ранами и сомнениями, рассекающими душу надвое. С ним можно было бы сейчас переброситься словечком-другим, а можно было бы вообще не говорить - и все понять...
       Нимрос отправился туда за ним с разрешения эльфов и Берена, ибо хотел узнать, как они лечат раны, наносимые Морготом душе воплощенного. Берен спросил у Эленхильд - можно ли и ему поискать исцеления в этих покоях. Женщина-бард, улыбаясь, ответила, что с ним здесь остается лучший лекарь, какого можно найти по эту сторону моря.
       Это была правда, и Берен никак не смог бы объяснить этой нолдэ, почему ему нужно покинуть Феннен. Большей частью оттого, что сам себе не мог этого объяснить.
       Леди Галадриэль терпеливо ждала его ответа.
       - Конечно, я пойду, - сказал Берен. - Не все же мне сидеть у ног Тинувиэль, наподобие Хуана, отличаясь от него лишь тем, что я могу расплетать пряжу, а он - нет.
       - Тогда завтра утром, - Галадриэль поднялась, - Мы ждем тебя конного.
       Она обернулась, чтобы уйти, но Берен окликнул ее:
       - Aranel!
       - Да? - остановилась она.
       - Высокая... - Берен опустил голову. - Не хочу снова задеть тебя, но... Не тяжело ли тебе видеть меня и говорить со мной? Вот что я хотел сказать, невольно оскорбив твое гостеприимство.
       - Порой тяжело, - кивнула Галадриэль. - Но чаще мне приятно тебя видеть и говорить с тобой. Поначалу я позвала тебя в гости ради памяти брата, ради Лютиэн и ради милосердия. Но теперь ты просто нравишься мне, сын Барахира. И даже если при виде тебя память о брате пронзает мое сердце - ты же и успокаиваешь эту боль. И в смерти Финрода я тебя не виню, - прибавила Галадриэль. - Многие винят, но это лишь потому, что они не знали Инглора. Он искал нездешнего. Остановить его было не проще, чем поймать рукой стрелу в полете - так сказал Ородрет.
       - Порой... вот сейчас... ты так похожа на него, - тихо сказал Берен, - что вид твой тоже ранит мое сердце... Но, как ты сама сказала - он же и врачует рану... Я приду завтра, королевна.
       Он поклонился, повернулся и пошел прочь, а Галадриэль еще какое-то время стояла, глядя вслед.
       - О, если бы ты сам знал, как похож на него, - тихо сказала она. - Если бы ты видел это... Он словно поселился в тебе чудесным образом и смотрит на меня твоими глазами, все такими же ясными и вопрошающими о чем-то превыше меня... О, Берен, сын Барахира, ты сам сейчас - стрела на дуге лука, и коротким будет твой полет. Куда ты метишь и кого сразишь? Где стрелок, пославший тебя? Увы, я не спрошу его, ибо мне живой не проникнуть за стены чертогов Мандоса... О, Лютиэн, несчастная - ты не смертного полюбила, ты полюбила самое смерть...
       ...Поздно вечером они вернулись с охоты, везя на седлах волчьи шкуры. Берен был расстроен, даже мрачен.
       - Что с тобой? - спросила Лютиэн его ночью в постели.
       - Они... оберегали меня, - ответил Берен. - Так и не подпустили ко мне ни одного волка.
       - Тебя унизила забота?
       - Нет... Просто руки чесались: волков я не терплю. Где вижу, там и режу.
       - Ах, вот оно что.
       Берен не понял, о чем был этот вздох.
       - Некогда мне было предсказано, что убьет меня волк, - прошептал он, крепко прижимая Лютиэн к себе. - Теперь я думаю - что это? Старая ведьма промахнулась, рассматривая в углях мою судьбу? Или Финрод встал между мной и судьбой?
       - Я не знаю, - снова вздохнула Лютиэн.
       В эти дни он много говорил - и днями, сидя в женской комнате, распутывая пряжу для нее или вертя дырки в заготовках для кожаного доспеха. Она ткала или шила - ей хотелось одеть его с ног до головы, и одеть как князя, - а он рассказывал ей о том, как провел этот год, обо всех странствиях, опасностях, победах и потерях... Ночами он тоже рассказывал - такое, чего нельзя было рассказать при чужих и при свете дня. Она ожидала еще одного тяжелого и долгого рассказа, но вместо этого он сделал то, чего она уже и ждать перестала: снял с нее рубашку.
       - Пусть судьба убирается ко всем раугам. Пусть день думает о своих заботах, а сейчас ночь, - он разделся сам. Волновался он ничуть не меньше, чем тогда, в их первое утро на поляне у ее лесного дома - даже руки его сейчас были горячими. Это и смешило ее немного, и наполняло нежностью. Не испытывай он этого трепета перед ней - был бы рабом своей страсти, властным и даже жестоким. Лютиэн видела его однажды таким, каким он был во власти своих страстей: там, на поляне, где он разделался с феанорингами. Но сейчас, с ней - он был как ребенок, который боится спугнуть птичку, что залетела в его комнату и села на подоконник. Или даже - как эта птичка. Он становился беззащитней младенца, совлекая не только одежды, но и тот незримый панцирь, что носил под ними, отрекаясь даже от собственной воли. Это давало ей власть, которая была бы страшной, вздумай Лютиэн ею пользоваться. Но она не собиралась, потому что любовь - это встречное самоотречение.
       И они сошлись, соприкоснулись как две открытые ладони, как земля и небо, как жизнь и смерть сходятся воедино, сливаясь в единое целое, но не смешиваясь; когда каждый становится иным, оставаясь собой - чудо, которому за долгие века эльдар не нашли объяснения. Когда покорность дает власть и силу, когда нежность разит наповал, когда каждое "я" растворяется в единственном "ты" и утверждает его превыше могуществ Арды.
       И когда эти два "ты" снова расходятся в темноте, и лишь тела соприкасаются в последней ласке, наступает долгое мгновение покоя.
       - Каждый раз, - прошептал Берен, и его дыхание обожгло ей шею, - я дивлюсь тому, как я посмел.
       - Что же делается с храбрым рыцарем, когда он оказывается один на один с женой? Неужели она страшнее Саурона?
       - Нет, - он перевернулся на спину, перевернув ее вместе с собой. - Но к ней нельзя подходить ни силой, ни хитростью, ни с оружием, ни с подкупом, ее не взять ни доблестью, ни подлостью - вот и думай тут, как быть...
       - А храбрый рыцарь не умеет иначе?
       Улыбка Берена стала печальной.
       - Я знавал одного эльфа, который изыскал семь способов летать по небу. Но пришел его срок - и он отлетел так, как ему велела судьба, а не так, как сам хотел. Вот и я вроде него, - Берен выдохнул. - В конце концов думаешь - будь, что будет - и ложишься в чью-то ладонь.
       - ...И тот, в чью руку ты лег, обнаруживает себя сжимающим рукоять меча - и что ему делать с мечом?
       - Разве меч может знать, что нужно с ним делать? Разве он может сказать?
       - Помнится, ты разговаривал со своим мечом.
       - Это был Дагмор... Мой новый меч - меч Келегорма; он молчит.
       Берен положил руку Лютиэн себе на грудь и прижал ладонью сверху.
       - Больше всего на свете я хочу забыть обо всем... Выпросить у леди Галадриэль немного земли, сделаться ее вассалом, построить дом и жить с тобой... Сеять хлеб, пасти овец и растить детей...
       - Ты знаешь: что бы ты ни решил, я последую за тобой. Если ты хочешь прожить жизнь в уединении, со мной и нашими детьми - значит, такова и моя воля.
       - О, да... Я могу пойти против воли всех королей Средиземья - но что я сделаю с тобой, когда ты ложишься мне в руку?
       - А я - тоже меч?
       - По-моему, да. И очень острый.
       - Никогда о себе так не думала.
       Прижав ее голову к своему плечу, он гладил ее волосы, пока она не уснула. Потом и сам забылся - коротким сном, который прервал рассветный холод.
       Берен выбрался из-под одеяла, поежился и влез в нижнее платье. Для прогулки на задний двор сошло бы, но Берен, направившись к дверям, остановился на середине комнаты, вернулся к лавке, где была разложена его одежда и надел ее всю - и верхнюю рубаху, и эльфийский полукафтан без застежек, подпоясался и плащ перебросил через руку. Вышел за двери и встретил изумленный взгляд Хуана.
       - Береги ее, - тихо сказал Берен.
       Пес поднялся со своей лежанки, подошел к человеку и, легко подпрыгнув передними лапами, положил их Берену на плечи так, что головы оказались вровень. Золотые глаза смотрели с укоризной.
       - Я не могу иначе, пес богов. Я, как и ты, не выбираю, подчиняться или нет, а выбираю только - кому.
       Хуан отпустил плечи Берена, сунул свою башку ему под руку для прощальной ласки и тихо вошел в спальню, лег, свернувшись у изножия кровати.
       Берен вздохнул и закрыл дверь. Спустился в оружейную палату и снял со стены меч - длинный, узкий клинок с восьмиконечной адамантовой звездой и золотыми языками пламени в перекрестии гарды - тот, что подлинней и потяжелей. Феанор ковал его для более высокого Келегорма, и Берен выбрал его себе, потому что привык к более тяжелым клинкам.
       - У тебя все еще нет имени, - сказал он, сжимая тисненые ножны. - А я так и не придумал, какое бы тебе подошло...
       Он вспомнил, как горело закатное солнце на этом лезвии, когда Келегорм хотел поразить его в лицо, и усмехнулся.
       - Нарсил, вот как я буду тебя звать.
       Он перепоясался этим мечом, пошел на кухню; ему было мало нужно, так - краюха вчерашнего хлеба на утро, да кружка воды. В Доме Княгини он думал подготовиться к дороге по-настоящему. Вышел из кухни через задний ход, прогулялся по обычному утреннему делу и пошел в конюшню.
       Оба коня были там - высокие, длинноногие жеребцы, оба смешанной породы, как и Митринор, но с большей примесью валинорской крови. Берен взнуздал и оседлал того, что был потемнее, вывел из стойла и, повернувшись к выходу, увидел в дверях высокого эльфа.
       - Лорд Келеборн, - человек слегка поклонился.
       - Судя по мечу, ты собрался не на прогулку, - эльф вошел в конюшню и оперся о столб перегородки между денниками.
       - Сегодня ночью, лорд Келеборн, я понял, что не могу здесь оставаться. Это место искушает меня своим покоем, еще несколько дней - и, кажется, я никогда не смогу ни на что решиться.
       - А на что именно ты решился?
       - Я должен принести государю Тинголу его свадебный выкуп.
       - Если ты отправляешься на честное дело - почему уходишь тайно?
       - Потому что прощания тяжело мне даются. Я оставляю свою кожу и плоть, как на железе в мороз.
       - Что ж, иди... Скажешь ли ты мне какие-нибудь слова, которые я мог бы передать... тем, кого ты покидаешь?
       Берен немного подумал, опустив голову.
       - Нет, - сказал он наконец. - Соловушке я все сказал, что был должен, твоей леди - тоже... Благодарю тебя, лорд Келеборн.
       - Тогда прощай, - коротко кивнул эльф. - Или мы опять не в последний раз видимся?
       - Я надеюсь, - Берен вывел коня на двор и вскочил в седло.

***

       Дортонионский тракт, заброшенный за десять лет войны, оживал. Покинув владения леди Галадриэль, Берен добрался до поселения горцев в Бретиле и, прибыв в имение Брегора, застал того в сборах. С новоявленной дочкой у него как будто все складывалось хорошо - ее дерзость не была старику в новинку, потому что потерянные сыновья покорностью не отличались, но и старик был кремень. Даэйрет, похоже, боялась его, но не очень. Теперь она была одета как горянка - в длинное нижнее платье из некрашеного льна и цветное верхнее, из дорогой тонкой шерсти. Берен с легким удивлением вдруг понял, что девчонка-то хороша собой. Совсем не то, конечно, что Морвен, которую звали Эльфийкой, так она была стройна и белолика. Даэйрет больше походила на Риан, после родов такие женщины обычно становятся толстушками. Но как раз против толстушек беоринги ничего не имели. Особенно против сероглазых чернобровых толстушек с тонкой кожей и красивыми округлыми губами.
       Брегор купил своей названой дочери также маленькие серьги со вставленными гранатами - и Берен, похвалив их, с запозданием сообразил, что они куплены под гранатовую серьгу, подаренную Руско Айменелом: теперь Даэйрет носила ее подвеской на груди. Оба они мгновение-другое молчали об одном и том же, а потом глаза девчонки снова оказались на мокром месте, и Берен, обняв ее, прижал к себе, чтобы она могла незаметно утереть слезы и чтобы не заметила, как у него самого дрожат ресницы.
       Подумав немного, он решил все-таки не присоединяться к Мар-Рогану: обоз, возглавляемый одноногим стариком и беременной женщиной, двигался бы еще медленнее, чем даже он со своей простреленной дыхалкой. Но каждый день, двигаясь на север, в сторону Тол-Сирион, Берен натыкался на два-три обоза и ночевал на их стоянках. Его узнавали: теперь он открыто носил свои цвета и перстень Барахира, а уцелевшие Бретильские Драконы уже успели распустить слух о том, что князь от невзгод поседел до времени.
       На второй день пути он пожалел, что забыл в доме Галадриэль волчью шкуру, которую носил. Днем холод больше не беспокоил его, не было необходимости кутаться в плащ. Он мерз только по ночам - как и все люди.
       Перед тем как покинуть Бретиль, он совершил возжигание на могиле Эмельдир. Потом останавливался на Сухой Речке, где были похоронены погибшие в злосчастной ночной схватке Бретильские Драконы и эльфы, и почтил огнем дух Руско. Поблизости была еще одна поляна могил - там умерли от яда те, кто был ранен в ту ночь. А когда впереди вырос из воды Тол-Сирион, Берен вздохнул и сказал в голос на пустой дороге:
       - Весь мой путь - от могилы к могиле.
       Но на этот раз он переправился к кургану не для того, чтобы требовать у богов ответа, а для того, чтобы дать им свой ответ.
       Он побродил по берегу и нашел там много мелкого сухого плавника. Паводок спал, Сирион был теперь мельче и спокойней. Берен поднялся на курган, разложил кострище поверх старой золы и сел точить нож, чтобы сделать то, что собрался, быстро, не позоря долгим ковырянием и себя, и Финрода, в память которого это делалось. Заточив нож, он попробовал его на руке, срезав, как бритвой, несколько волосков, и остался доволен. Дождался заката, кресалом высек искру и, раздув тлеющий трут, зажег поминальный костерок. Когда веселый огонь окреп и охватил самые толстые ветки, Берен поднялся и встал над костром во весь рост, с ножом в руках.
       Однажды он уже клялся похожим образом - своей кровью; но боги не приняли той жертвы и той клятвы: из подвала Тол-и-гаурот он вышел живым, да еще таким образом, что вмешательство богов было явным. Он не смог посвятить им свою смерть, они не захотели - но теперь он собирался посвятить свою жизнь... им? Или Отцу богов и людей?
       Это была новая мысль, очень странная. Нолдор говорили, что люди, скорее всего, не в воле Валар, но среди самих людей считалось, что взывать к Отцу через головы Могуществ - непочтение, которое может навлечь беду на человека, на его племя, на весь род людской. Но месяц назад на этом холме Берен понял, что Валар не помогут ему в его деле. И не потому что не желают, а потому что это превыше их сил. Если бы речь шла всего лишь о том, чтоб добыть Сильмарилл ради руки Лютиэн...
       Если бы речь шла всего лишь об этом - то Сильмарилл можно было бы и не добывать. Можно было бы уйти в лес - во владениях Галадриэль или на Восток, к нандор, поселиться в виду гор, которые он так любил, в уединении и мире... Сделать так, как он сказал - построить дом, пасти овец... Только ради того, чтобы получить руку Лютиэн, не было смысла идти в самое сердце тьмы, потому что ее рука уже была в его руке, она уже лежала в его объятиях... Как бы это ни было прекрасно - это не стоило крови людей Дортониона и Хитлума, эльфов Барад-Эйтель и Нарготронда... Крови Финрода...
       Но если даже Могущества Арды, которые настолько сильны, что люди зовут их богами, бессильны ему помочь в его тяжбе с Морготом - то кто в силах?
       Он расстегнул заколку на волосах и бросил ее в сторону - теперь она была не нужна. Собрал волосы в пучок на затылке и резанул ножом. Как ни остер был нож, а с одного маха отрезать серую гриву не получилось - и Берен, морщась, провел лезвием еще несколько раз.
       Свободные люди носили волосы длинными, и лишь два случая могли заставить их остричься, уравнявшись по виду с рабами: глубокая жалоба о ком-то, любимом больше жизни, и нерушимый обет, который человек приносит и держит до тех пор, пока не исполнит. В каком-то смысле такой человек и есть раб: раб своей клятвы... В таких случаях обычно брали свидетелей, которые подтвердили бы, что человек остригся ради обета.
       Берен не нуждался в свидетелях - ему было все равно, какие пойдут пересуды.
       - Я не знаю, слышишь ли Ты меня сейчас. Не знаю, какими словами взывать к Тебе и какие приносить жертвы. Мудрые говорят, что наши жертвы не нужны и Силам, которых ты поставил над нами - они не едят мяса животных, не пьют крови с вином и не вдыхают дым сожжения. Тем паче, наверное, Ты, Своим словом давший всему сущему жизнь. Чем я мог бы пожертвовать? Что у меня есть такое, чем Ты не владеешь? Только сам я, и то лишь потому, что Ты дал мне свободу, как вольноотпущеннику.
       Он бросил отрезанные волосы в костер, и пламя на миг взметнулось так, что ему пришлось отступить, прикрыв лицо рукой.
       - Моя свобода обернулась моим пленом, - продолжал он. - Кто-то ни за грош купил меня и всех нас. Разве Ты для того отпустил нас, чтобы мы умерли? Разве так Отец поступает с детьми? Кем бы ни был мой нынешний хозяин - я отрекаюсь от него, бегу от него. Мудрые людей обязаны предоставить беглому рабу убежище - неужели Ты более жесток? Я не верю в это, а если я ошибаюсь, если ошибался Финрод - то лучше мне умереть. Иные скажут, что я совершаю здесь святотатство. Что боги обидятся на того, кто обращается к Королю через голову князя, которого король поставил. Хотя сам я не обиделся бы на вассала, обратившегося к государю Финроду тогда, когда я оказался бы бессилен в его деле. Если они объявили мне, что не могут помочь - на что же им обижаться? И не праведней ли они меня? Но если то, что я делаю, и впрямь святотатство, - то я не хочу, чтобы за мою гордыню боги покарали мой народ. Я умираю для него, я покидаю его - Дортонион больше не моя земля, и я не ее князь. Я вернусь туда лишь для того, чтобы объявить об этом. Мне скажут, что я решился на безумие, превышающее все мои безумия вместе взятые. Может, оно и так. Но не большее ли безумие жить и знать, что умрешь, и попадешь в то сумеречное место без дна и края, и некому будет рассечь землю мечом, чтобы открыть то место и томящихся в нем вывести на свет? Я боюсь. Я хотел бы поступить иначе, я пытался... Но что-то жжет мое сердце и гонит вперед. Я иду, и я не сверну с пути. Моя жизнь в Твоих руках. Я ни на что не полагаюсь, и на себя тоже, подобно человеку, что поставил свою голову на кон в игре жребиев: если потеряю, то все и сразу. Я сказал.
       Он отступил от костра еще на шаг, и вдруг что-то, подобное мягкому безболезненному удару, обрушилось на него - так сбивает с ног маленькая лавина. Костер погас единым духом, словно сверху его прихлопнули великанской темной ладонью - только звезды, белые и немые, сияли по-прежнему ярко. Берен лежал, прижатый к траве незнакомым прикосновением - и понимал, что, хотя оно и тяжело, все же оно нежно, это почти ласка. Удар этой длани уничтожил бы его с телом и душой, а касание наполняло каким-то странным блаженством, которое было почти мукой. Все звуки умерли на миг, растянувшийся в часы - и река, и трава онемели, само дыхание замерло в груди Берена.
       И когда невидимая рука отпустила его, он испытал разом и горе, и такое облегчение, что закрыл глаза и уснул на месте, не спускаясь к подножию кургана, где остался его конь.
       Утром, проснувшись, он бы не поверил, что происшедшее с ним не сон - если бы не обрезанные волосы и не нож, все еще зажатый в руке.

***

       Тарганнат Беорвейн - Великое Собрание народа Беора. Со времени Беора Старого его собирали только трижды - при Беоре, когда делили между родами дарованные Финродом земли, при Боромире, когда приняли единый закон для всего народа, Правду Беора, и утвердили порядок установления аксаниров, знатоков закона и обычая, и при Брегоре, когда разрушили алтари темных богов.
       Сейчас тоже было необходимо собрать этот великий тинг - потому что многие замки осиротели из-за гибели или предательства их хозяев, и многие так проявили себя в боях, что оказались достойны замка и земли...
       А еще, думал Берен, Тарганнат Беорвейн должен будет избрать князя... Но заикнуться об этом до того как сход начнется, он не решался.
       Минуло две недели, пока гонцы добрались до всех коненов и данов - и тех, кто жил в Дортонионе и тех, кто отселился в Бретиль и на гору Химринг; потом еще две недели - пока они собирались на тинг, и еще две недели - пока добирались все те, без кого Собрание нельзя было начать.
       Берен с дружиной Роуэна и со своими Бретильскими Драконами, которых от полутора тысяч осталось шестьдесят человек (остальные или погибли, или разошлись по своим деревням) жил все это время в уцелевшей башне Каргонда - когда не мотался по горам, исполняя свои княжеские обязанности. В первые же дни после очищения Дортониона от орков и северян пришлось наводить порядок среди бондов и данов: сауроновы управители переделили землю и перенесли межевые знаки, уничтожив все старые записи - так что кое-кто попытался под шумок оттяпать у соседа клинышек земли, и кое-где из-за этого дошло до смертоубийства. Берен еще и сапог не успел снять с дороги, как обязанности верховного судьи навалились на него, как псы на медведя. Пока его не было, всем этим занимался Роуэн, совсем несведущий в законах, и через месяц такой жизни он уже волком выл, и дождаться не мог Берена.
       Питалось их малое войско тем, что доставляли из Химлада, и Берену это весьма и весьма не нравилось, потому что получалось - он у феанорингов в долгу. Видимо, Маэдрос посчитал, что Келегорм и Куруфин получили поделом, потому что единственный из семерых братьев, лорд Амрод, встретившись с Береном, ни слова не сказал ему о той стычке, лишь спросил - чем сыновья Феанора могут помочь?
       Этот невысокий для нолдо, темно-рыжий эльф был загадкой для Берена. Будучи в Химладе, он почти не успел узнать Амрода, и теперь жалел об этом. Он знал, что Маэдрос и Маглор на его стороне - пока он не коснулся Сильмарилла - и знал, что Карантир готов убить его уже за одно высказанное вслух намерение завладеть Камнем, а Келегорм и Куруфин - еще и за другое. Но чью руку держит этот замкнутый эльф с волосами цвета старой бронзы - он не мог понять, и никакие осторожные расспросы ему не помогали. Со слов Роуэна он знал, что близнецы тянутся к старшим, а не к средним братьям, и больше к Маглору, чем к Маэдросу, но что думает сам Амрод обо всем этом деле - он так и не узнал. О сокрытии своих мыслей сын Феанора заботился так же тщательно, как и о точной передаче воли старшего брата и лорда.
       Эльфы Химлада очистили Лотланн и собирались восстанавливать Рубеж Маэдроса, и вроде бы на земли Дортониона не посягали - но от Нарготронда не было сейчас никакой помощи, а от Химринга была; лорд Амрод даже предложил прислать мастеров для восстановления Каргонда, и готов был заплатить тем людям, кто после полевой работы пришел бы строить замок. Берен отказался от этой помощи, из-за этого и вышла первая ссора между ним и Гортоном. Узнав о том, что лорд Амрод предложил помощь, а Берен не принял, старик вспылил. Глупо отвергать сыновей Феанора сейчас, когда от них так много зависит! На что Берен содержит дружину сейчас? На что он будет содержать ее еще целый год - ведь урожая и приплода этого года людям еле-еле хватит прокормиться? Сколько замков еще нужно восстановить! Наладить работу рудников и торговлю с гномами - где Берен собирается брать работников? И чем расплачиваться с ними?
       - Но мы не можем зависеть от феанорингов, - спокойно возразил Берен. - Да, мы были в союзе, но сейчас государь Ородрет не желает иметь с ними ничего общего, никаких дел. И если мы что-то затеем с ними, он будет в своем праве лишить нас этой земли.
       - Тогда почему сам он нам не поможет? Ярн, когда ты поедешь в Нарготронд принести ему беор - сделай так, чтобы зерно и железо поступали к нам оттуда, тогда мы сможем порвать с Химрингом - хотя мне и не по сердцу порывать с лордом Маэдросом, который был ко мне так добр...
       - Гортон, - тихо произнес Берен. - Я не принесу ленной присяги королю Ородрету...
       - А кому? - опешил Гортон. - Лорду Маэдросу?
       - Нет, и не ему...
       - Ярн! Если ты о том, чтобы выйти из повиновения у Ородрета и перейти под руку государя Фингона - то и сам Фингон этого не одобрит...
       - Нет, Гортон, нет... Финрод был моим королем... И у меня не будет другого короля, кроме Финрода.
       - Это как же понимать, ярн? - Фарамир изумленно распахнул глаз, потом прищурил его, словно пытался найти в лице Берена какую-то мелкую черточку, которая объяснила бы ему все. - Финрод мертв. Я понимаю, ты скорбишь, но нельзя же думать все только о нем! В твоих руках - беор, и ты должен принести его наследнику Короля Финрода!
       - Гортон... Скажи, Гортон, ты предложил бы мне другого отца взамен Барахира?
       Гортон не нашелся, что ответить - вышел вон и хлопнул дверью.
       Молчаливым он никогда не был и всегда говорил что думал - видно, слухи о словах Берена дошли и до сыновей Феанора. Берен все силился понять, что же ими движет. Чтобы они хотели наложить лапу на Дортонион - было непохоже, они все-таки вели себя честно, и до такого беззакония все же не дошли бы; но Берен понимал и то, что на месте Маэдроса он очень хотел бы быть совершенно уверенным в преданности вчерашнего союзника. Слишком важное положение занимает Дортонион, чтобы та или другая сторона могла исключить его из своих замыслов. Единственным, кто по-настоящему устранился, был, кажется, один Ородрет.
       Таким образом, на Тарганнат Беорвейн собрались люди, в большинстве своем уже сложившие мнение о том, что происходит. И даже те из них, кто готов был начать тяжбу из-за земли, скота или чего-либо еще, более всего волновались из-за того, что Берен все откладывал и откладывал на потом: кому принести беор и у кого просить помощи. А Берен не мог открыть ничего прежде, чем развяжется с менее важными, но не менее насущными делами: спорами из-за земли, из-за замков и скота.
       И три недели шумело Собрание, обсуждая эти дела. Долина под замком Каргонд вся была покрыта палатками и шалашами, и мужи Дортониона собирались с раннего утра и расходились только после заката.
       Первым делом распределили замки, и это было нелегко, так как мало осталось тех, чьи права на замок были бесспорны. Потом Берен решил споры из-за земли, и сделал это очень просто: объявил, что щитовой сбор отныне будет взиматься по тому, у кого сколько земли; охотники прирезать себе лишнего пропали мигом. Потом появились еще важные дела. И еще. И Берен понял, что его замысел - объявить о своем решении в самом конце, когда трудности с землей и владениями будут разрешены - никуда не годился. Каждое дело, закончившись, сменялось другим, не менее важным. Ссорились между собой бретильские горцы, горцы с Химринга и те, кто пережил рабство. Первые держали руку Ородрета, вторые - сыновей Феанора, третьи стояли за то, чтобы оставаться сами по себе, но их слушали мало, потому что полагали трусами. То и дело где-то вспыхивали ссоры, и лишь запрет приходить в Собрание с оружием предотвращал убийства. Половина времени уходила на то, чтобы примирять враждующих, и Берена это бесило. Брегор и Гортон смотрели друг на друга волками, и это разрывало ему сердце надвое. Барды с Химринга, такие как Белвин дин-Броган, то и дело оспаривали решения законников из Бретиля, таких как Фритур Мар-Кейрн, и это замедляло все дела. Порой спор доходил до такой ругани, что ему хотелось соскочить со своего высокого кресла и привести спорщиков в чувство затрещинами, не разбирая ни возраста, ни рода.
       В разгар одной из таких ссор как раз и приехал лорд Маглор.
       Права голоса в совете беорингов он не имел - разве что с разрешения князя - да и не затем приехал, чтобы говорить в Совете. Он желал поговорить с Береном один на один, и Берен не без тайного удовольствия покинул совет для этой беседы, ибо сам чувствовал ее важность.
       Они уединились в той комнате, которая прежде была дружинной комнатой рыцарей Аст-Ахэ, а теперь - чем-то вроде зала для малого совета, где Берен говорил с ближайшим своим кругом - Гортоном, Роуэном, Брегором, Белвином, Фритуром и Мэрдиганом. Он кликнул служанку и велел подать гостю эль, хлеб и холодное мясо. То, что Маглор с дороги не пожелал отдохнуть и омыться прежде чем перейти к делу, говорило о многом.
       - До нас дошли разные слухи, - сказал он, когда Берен отослал служанку. - И я прибыл сюда, чтобы развеять подозрения моего брата, лорда Маэдроса.
       - Я готов на многое для лорда Маэдроса, потому что его помощь была неоценимой, - кивнул Берен. - Спрашивай, Златокователь.
       - Говорили, что ты срезал волосы, приняв какой-то обет, а еще говорили, что это - обет мести нашим братьям, Келегорму и Куруфину. Правда ли это?
       - Нет, - Берен вздохнул облегченно. - Можешь успокоить лорда Маэдроса: я не стану взыскивать с них за свою рану.
       - И тем не менее ты был ранен, - сказал Маглор. - Ранен тяжело. И Маэдрос считает нужным уплатить тебе виру за твое ранение.
       Маглор снял с пояса кошель, который оттягивал ему ремень ничуть не меньше чем меч.
       - Здесь сто гривен серебра, - сказал он. - Этих денег тебе хватит... на многое. Например, на восстановление Каргонда. Или на содержание дружины в течение года. Или - на что ты сам пожелаешь. Ородрет ничего не сможет сказать - ведь ты получил лишь то, что причитается тебе по праву.
       Ах, вот оно что, - подумал Берен. И решительно отодвинул от себя кошель.
       - Благодарю, лорд Маглор, но своим прощением я не торгую. Если я сказал, что не буду искать мести - значит, не буду. Таково мое решение.
       Маглор потер ладонью лоб.
       - Брат мой просил меня узнать - по-прежнему ли мы с тобой в союзе, лорд Берен, - тихо сказал он. - И если да - то как быть с решением Ородрета держаться в стороне от союза?
       - Среди детей Финарфина нет глупцов, - так же негромко ответил Берен. - Ородрет понимает, что если мы пойдем войной на Моргота, то придется опираться на Дортонион и именно здесь собирать войска. Если на нас пойдет войной Моргот, мимо Дортониона он пройти не сможет. Но если Дортонион вступит в Союз, королевская власть Ородрета не защитит его
       - Дортонион - одно дело, - качнул головой Маглор. - Ты - другое...
       Берен отбил пальцами на столе ритм хэтты, которую он танцевал на могиле Болдога...
       Рано или поздно надо решаться, подумал он. К чему тянуть, ведь попытка закончить все дела прежде чем уйти, провалилась... А сколько дел оставил незаконченными, уходя, Финрод? - подумалось вдруг. Ведь Берен никогда, ни разу об этом его не спросил... Он вспомнил мраморную статую пробуждающейся Перворожденной и сказал:
       - Лорд Маглор, ответ на этот вопрос ты сейчас получишь, если последуешь за мной в Собрание.
       - Берен, - Маглор удержал его, когда он захотел подняться. - Не спеши и подумай еще раз. Дочь Тингола ради тебя покинула Дориат - зачем тебе теперь свадебный дар? Мы признаем ваш брак.
       Берен молча смотрел на него, пока Маглор не отвел глаза.
       - Я не собираюсь спорить с тобой. Я жду лишь твоего ответа - что будешь делать ты по поводу Сильмарилла.
       - Лорд Маглор, ты услышишь мой ответ в Собрании. Ничего другого я сказать тебе сейчас не могу.
       - Тогда идем! - Маглор встал.
       - Забери свой кошель.
       Маглор скривил губы, но ничего не сказал, забрал серебро и снова привесил к поясу.
       Вместе они вышли на воздух, в забитый людьми двор Каргонда Берен с поклоном указал Маглору на почетное место справа от себя - кто-то из младших коненов уступил сиденье. При их появлении разговоры стихли, но Берен подошел к медному кольцу, висящему на крыльце, чтоб бить в набат, и ударил по нему медным прутом, обозначая, что будет говорить.
       - Мужи Дортониона, - сказал он, обведя всех взглядом. - Я долго не решался сказать вам то, что собираюсь сказать сейчас, но, видно правы те, кто не велит оглядываться, ступив на дорогу. Слишком много узлов, что я пытался развязать, завязаны на мне самом, и что же мне делать? Вы все знаете о том, что я обещал королю Тинголу. Среди вас много таких, кто полагает, что я намерен исполнить обещание, в союзе с сыновьями Феанора и Государем Фингоном войдя в ворота Ангбанда силой. Но после смерти государя Финрода мне было открыто, что исполнить обет таким образом я не смогу. Отказаться от него не смогу тоже. Поэтому, фэррим, я должен уйти. Я ухожу на север, добывать Сильмарилл из короны Моргота. Больше месяца я обманывал себя, говоря в своем сердце, что прежде нужно завершить свои дела здесь, чтобы передать преемнику княжество, а не руину. Но... дела эти таковы - и вы сами не хуже меня видите, фэррим - что растянутся лет на десять. Поэтому я ухожу, и, так как не надеюсь вернуться - то хочу предложить Тарганнат Беорвейн лорда Мар-Хардинга своим преемником.
       В собрании было так тихо, что звон какой-то залетной пчелы слышен был по всему двору Каргонда. Но долго такое оцепенение не могло длиться.
       - Ты не можешь так поступить, ярн, - выдохнул Гортон. Голос его был таким, словно у него пересохло в горле.
       - Я не могу поступить иначе.
       - Да почему же? - вскочил Роуэн. - Берен, или рассудок совсем изменил тебе? Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать с Морготом? Вызовешь его на поединок, как Финголфин? Или станешь биться с ним на кулачки?
       - Я не знаю, Роуэн.
       - А не знаешь - так почему болтаешь пустое? Что проку нам в твоей смерти? И что проку тебе в этом походе, если королевна уже не живет с отцом, и об этом знаем мы все? Что тебе до воли Тингола, пославшего тебя на смерть? Здесь - твой народ, и ты его князь, и она будет нашей княгиней, когда ты приведешь ее сюда! Оглянись вокруг - к чему избирать смерть, когда можно избрать жизнь? Зачем тебе идти туда, если можно взять королевну в жены и вложить руки в руки Ородрета?
       Берен подошел к нему совсем близко и стиснул его запястья.
       - Роуэн, - прошептал он, - Роуэн! - простонал он. - Мы с тобой лежали у одних грудей и я пил молоко твоей матери. С этих лет мы были вместе, где я - там и ты. Твой отец воспитывал меня и учил ратному делу, и даже драли нас на одной лавке, за одни проказы. Если тебе я ничего не могу объяснить, то кому же смогу? Поймешь ли ты, что это значит больше моего брака или вассальной клятвы Ородрету, больше Дортониона и всего Белерианда?
       - От своей гордыни ты совсем спятил, - сквозь зубы вытолкнул Роуэн и, выдернув свои руки из рук Берена, упал в свое кресло. - Мы так полагались на тебя, а ты переменчивей ветра.
       - Ты не прав, князь, - Фритур встал со своего места, бросив беглый взгляд на Маглора. - Может быть, и высокие стремления движут тобой. Но есть то, что превыше стремлений - это долг и честь. Долгом и честью ты обязан служить народу Дортониона, народу Беора. На том держится закон и порядок, что народ обязан князю повиновением, а князь народу - службой и соблюдением его прав. Иначе это не повиновение, а рабство, и не народ, а сброд. Иначе это не правление, а тирания, не князь, а угнетатель. Ты был прав - на тебе завязано много узлов, через тебя имеют силу законы, твоя власть хранит порядок силой твоей дружины и защищает границы от врагов. Не эта власть существует ради тебя и твоего удовольствия, а ты - ради нее и блага народа. Что было тебе открыто после смерти Финрода? Кем открыто? - я не знаю. Но всю свою жизнь я служу Намо и не ищу избавления от этой службы, как бы она ни была тяжела. Ты князь, ты несешь на челе печать Манвэ, хранителя законов, и ты не имеешь права бежать от своей службы, потому что око Манвэ настигнет тебя везде, хотя бы и во мраке подземелий Ангбанда. Каждый из нас в этом мире занимает свое место, и ты уже достаточно прогневил богов, вслух отрекаясь от своей службы. Смирись и услышь глас мудрости: сложи ленную присягу Ородрету, как твой отец Финроду. Женись на эльфийской королевне и введи ее в свой дом. Если ты этого не сделаешь, сыновья Феанора поневоле приберут эту землю к рукам - не могут они оставить ее без защиты. Ты этого хочешь? Лорд Мар-Хардинг держит их руку и слушается лорда Маэдроса больше, чем государя Ородрета.
       - Что я хорошего видел от твоего Ородрета? - не выдержал Роуэн. - Он и своего замка-то не удержал!...
       Старый спор был готов отправиться по десятому кругу, поэтому Берен снова схватил било и ударил по медному обручу с такой силой, что даже Маглор поморщился.
       - Я выслушал и понял твои доводы, Фритур, и не собираюсь возобновлять ссору между вами, - сказал он, перекрывая нарастающий шумок толпы. - Ты говоришь, как князь я обязан народу службой? Согласен. Но разве мало я послужил народу? Разве эта земля не полита и моей кровью? Среди вас есть те, кто бился в долине Хогг, при Бешеном Броде и даже при Кэллагане. Кто уличит меня в трусости? Кто скажет: вот, я видел Берена Беоринга бегущим с поля боя или побледневшим и опустившим меч перед лицом врага? Кто обвинит меня, глядя мне в лицо?
       - Твою доблесть никто не оспаривает, - сказал Фритур. - Но князь не может поступать как поступаешь ты сейчас! Не может предать целый народ из-за клятвы, данной одному эльфу!
       - Но разве ты плохо расслышал меня, Фритур? Я не князь больше. Князь погиб в подвале Тол-и-Нгаурхот, зарыт в одной могиле со своим Королем. Вот цепь, которую Мар-Фрекарт снял с шеи последнего князя, Бреголаса, которую я вернул, сломав хребет предателю - я снимаю ее. Считайте князя погибшим и избирайте нового, по Правде Беора!
       - Берен, - Маглору никто не давал слова, но никто не посмел прервать его, когда он заговорил. - Ты страшно ошибаешься. Мы четверо успели уже полюбить тебя, а теперь, когда тебе удалось то, о чем мы даже и не мечтали, мы почитаем тебя как никого из смертных, как мало кого из эльдар. Никому и никогда Маэдрос не предложил бы того, что тебе. Пусть знает весь народ Беора, старейшины которого собрались здесь - я приехал, чтобы предложить тебе, союзнику, Сильмарилл, когда мы возьмем Ангбанд!
       Изумленное "Ах!" и "Эла!" из множества глоток наполнило двор после его слов. Мало кто расслышал тихие слова Берена:
       - Мне уже предлагали Сильмарилл...
       Маглор подождал, пока шум утихнет, поднял руку и продолжил:
       - Это слишком большой дар, чтобы ты мог отвергнуть его так просто. Подумай еще немного, не позволяй своим чувствам решать за себя - поверь, такие решения дорого обходятся. Поверь хотя бы Финроду, если не нам. Подумай, даже если каким-то чудом ты осуществишь свое намерение - наша вражда перейдет и на тебя, и на Тингола, и на детей твоих. Я не хочу этого, не хочет Маэдрос и близнецы - но трое средних жаждут твоей крови, и мы уже не сможем защищать тебя больше. Даже сейчас, после того как ты всего лишь объявил о своем намерении - я не смогу защищать тебя, если они прискачут сюда за твоей головой. Пока еще не поздно, пока еще я смогу промолчать о том, что слышал.
       - Да чего тут думать! - раздались крики. - Да славится вовеки великодушие лорда Маэдроса! Ярн, не будь дураком, не плюй в колодец!
       - Благодарю за твое великодушие, лорд Маглор, - Берен поклонился без всякой насмешки. - Но есть слова, которые вырастают слишком большими, чтобы можно было загнать их обратно в рот. Я не понимаю, как вы можете отдать мне Сильмарилл, коль скоро поклялись именем Единого. И я дал свой обет - не тебе, лорд Маглор, а Тому, Кто больше тебя.
       - О, что ты наделал... - Маглор опустил голову и его выдох был безмолвным рыданием. - Прости меня, Берен.
       Берен невесело засмеялся, ибо что еще остается делать, когда убийца просит у жертвы прощения вперед?
       "Но прежде вам придется прогуляться за мной до Ангбанда".
       Маглор сошел с крыльца, ни на кого не глядя, принял повод коня из рук своего оруженосца и вскочил в седло, не скрещивая взглядов ни с кем из сотен людей, провожающих его глазами.
       - Это все, - прохрипел Гортон. - Упрямец, глупец - теперь они вернутся за твоей головой!
       - Они не посмеют, если только лорд Берен заручится поддержкой короля Ородрета и Государя Фингона! - возразил Брегор. - Очнись же, ярн - нет у тебя другого пути!
       - Есть, - громко и спокойно сказал Берен.
       Собрание взорвалось криком. "Безумие! Предательство! Фэйр!" - неслось отовсюду. Кровью Барахира и молоком Эмельдир заклинали его догнать Маглора и принести ему извинение, пойти на мировую - либо же скакать к Ородрету и просить защиты. Берен взял медный прут и несколько раз хлобыстнул по набату - так, что у самого в ушах звенело после того как медь умолкла.
       - Или вы еще не поняли, что я сказал? - спросил он. - Тут есть кто-нибудь, кто подведет мне коня?
       - Радруин! - крикнул своему оруженосцу Роуэн, отняв руки от лица. - Подведи коня этому безумному и принеси с конюшни соли.
       При упоминании о соли Берен вздрогнул. Он знал, что это означает. Радруин тоже знал, и поэтому замер в недоумении, глядя то на одного, то на другого.
       - Иди, - кивнул Берен. - Доставь, что мы просим.
       "Он думает, что я испугаюсь одной угрозы - и останусь с ними. Но ему придется пойти до конца. О, как же мне больно. Как же больно было Финроду..."
       Радруин появился, одной рукой держа поводья эльфийского коня, другой - комкая тряпицу с завернутой солью. Берен взял у него и то и другое, ткнул соль в руки Роуэну.
       - Делай что собирался.
       - Берен, - тот сглотнул комок, в глазах у него стояли слезы. - Умоляю тебя, заклинаю всем, что для нас свято - подумай не только о себе. Финрод - покойник, а ты правишь живыми. Догони Феаноринга, чтобы взять все свои слова обратно, и правь нами как князь. Ты же знаешь цену крови - ужели наша ничего не стоит?
       - Потому я и ухожу, Роуэн - если Феаноринги будут искать крови, то лишь моей.
       - Ты не сможешь вернуться. Я прокляну тебя, если ты уйдешь. Не поступай так с нами.
       - Делай что собираешься, Роуэн. Я ухожу во исполнение Древней Надежды. Угроза твоего проклятия ранит мое сердце, но ты меня знаешь: чтобы остановить, мало меня ранить: нужно убить.
       Он обнял Роуэна и вскочил в седло.
       - Так будь же ты проклят! - Роуэн разорвал тряпицу и бросил соль на то место, где Берен стоял только что. - Да не вырастет трава там, где ты стоял!
       Слезы прокатились по его лицу и нырнули в бороду.
       - Прощай, - сказал Берен и, развернув коня к воротам, послал его в галоп.
       Он скакал до вечера, и уже затемно добрался туда, куда держал путь.
       Замок Даллан почти не был разрушен - Берен подумал и об этом, когда дарил его Гили: ведь пятнадцатилетний парнишка не мог бы восстановить руины. Только некоторые пристройки были разобраны сверху - оркам требовались тесаные камни для метательных машин.
       Берен спешился и несколько раз сильно стукнул в ворота. Прошло довольно много времени прежде чем в щелях промелькнул огонек свечи и девичий голосок спросил:
       - Кто?
       - Деверь, - громко сказал Берен. - Открывай, невестушка.
       - Ой! - воскликнула Даэйрет и загрохотала замками.
       Берен вошел в нижний покой - стойло, конюшню и двор с колодцем за раз, как и в большинстве горских замков. За спиной Даэйрет стояло трое - мужчина и мальчик с самострелами, явно отец и сын, и женщина, держащая в руках вилы.
       - Тебя учили не выходить за черту стрельбы? - спросил Берен у Даэйрет, рукой делая знак мальчишке подойти и взять поводья. - Поясочек еще не тесноват?
       Даэйрет фыркнула.
       - Ты очень кстати приехал, мой князь - только-только у меня прошли тошноты, - отбрила она. - Брегор на этом вашем Собрании - зачем ты здесь?
       - Что Брегор на Собрании, я и сам знаю, - сказал Берен. - Подай воды мне, женщина - с полудня во рту не было ни глотка. У коня, кстати, тоже...
       Женщина отставила в сторону свои вилы и взялась за ведро колодца, мужчина разрядил свой и сына самострелы и начал закрывать ворота. Берен, дождавшись, пока ведро вытянут наверх, окунул в него голову, потом напился из горсти - и вылил воду коню в поилку.
       - Идем наверх, - сказал он. - Я слюной исхожу, ожидая ужина, который моя невестка мне подаст.
       Даэйрет хватило терпения дождаться, пока он проглотит свою похлебку и только после этого спросить:
       - Так что же все-таки случилось?
       - Мне нужна твоя помощь.
       - Моя?
       - Разве беременные еще и глохнут? Да, твоя. Чему ты удивляешься?
       - Да ничему особенно... Разве тому, что прежде ты скорее умер бы от жажды, чем попросил у меня глоток воды.
       - Брось, даже деревья каждый год меняют листву, почему бы и мне не перемениться к тебе. А если без шуток - в таком деле, какое я задумал, мне не на кого, кроме тебя, положиться.
       Берен рассказал ей обо всем, что произошло на Собрании, и чем дольше он рассказывал, тем шире раскрывались глаза Даэйрет, так что под конец он протянул через стол руку.
       - Поймать их, когда выскочат, - объяснил он, и ее глаза снова сошлись в презрительные щелочки.
       - Ты обезумел!
       - О, боги! Если бы каждое слово о моем безумии превращалось в золотую песчинку, я был бы богаче гномьего короля. Я пришел просить тебя о помощи, а не слушать, что ты обо мне думаешь. Ты всю зиму мне рассказывала, кто я такой есть, верно?
       - Берен... - что это у нее на глазах? Слезы? - Но... какой помощи тебе от меня нужно?
       - Помоги мне собраться в дорогу. Два крепких меха с водой, шесть линтаров каждый. Двенадцать фунтов пищи - сушеные орехи и плоды; вяленое мясо. Потом, помнится, у тебя был плащик, который сняли с убитого рыцаря Аст-Ахэ. Он мне понадобится.
       - Ты собрался пешком через Анфауглит?
       - Да, и ты единственный на сорок лиг кругом человек, который не станет меня отговаривать, а позволит подохнуть спокойно. Я прав?
       - Берен, ты не пройдешь! Ты не знаешь, что такое Анфауглит об эту пору! Восемьдесят лиг черного песка и пепла, и ни единая тучка за все лето не проходит над всем этим! Это не Эред Горгор и даже не Нан-Дургортэб! Зимой, весной ее еще можно пересечь - но не летом!
       - И стало быть, летом сторожевых разъездов там нет?
       Даэйрет упала лицом на руки, на стол, несколько раз ударив по столешнице кулачком:
       - Почему вы все так стремитесь к смерти? Почему стоит мне кого-то... узнать... как он умирает?
       - Только не говори, что жалеешь меня.
       - Я? Тебя? - она поднялась. - Ни за что! Просто... ты... последний, кто меня знал... Кто знает, что с нами всеми было... Больше ведь никого не осталось...
       Берен понял, о чем она говорит. Так или иначе - но лишь они двое остались в живых из тех, кто зимовал в этом году в Каргонде. Кто знал Саурона как хозяина...
       - Ты поможешь мне или будешь хлюпать носом? - спросил он.
       - Помогу, - Даэйрет встала. - Постараюсь уладить все завтра, а сейчас, мой дорогой деверь - ложись спать.
       - Что ты скажешь Брегору? - спросил он, остановившись в дверях.
       - Ты ведь старший брат моего мужа, так? Я должна подчиняться...

***

       Холмы здесь были черны и обнажены до каменных своих костей с одной стороны, а с другой - поросли густо низкой колючкой. Берен въехал на вершину самого высокого, расседлал коня, повесил ему на шею сумку с овсом. Вьюки глухо хлюпнули о землю - половина веса приходилась на два меха воды.
       Последний рубеж.
       Он положил седло на землю, сел. Сбросил куртку и диргол, расшнуровал ворот рубашки - Анфауглит дышала огнем. От подножия холма на север все было черно. Виднокрай плавился в сизом мареве, дрожали, сливаясь, небо и земля. Анфауглит. Берен помнил эту равнину иной - зеленая трава в пояс, а то и выше - когда он скакал верхом, соцветия стегали его сапоги, разлетаясь пыльцой. С севера катились тучи, прорезанные жилами синих молний и травы шли волнами, пригибаясь под тяжелым дождем - это было не страшно, после дождя они еще гуще вставали в рост. Ард-Гален, Зеленая Равнина.
       Анфауглит. Корка спекшегося шлака, серый песок, больше похожий на пепел - таковы дела твои на этой земле, Моргот. Сколько бы ты ни трепал о своей любви к Арде - я вижу разницу, и волшебное зрение мне для этого не нужно.
       Анфауглит... Считается, что сейчас, летом, в самое пекло, пересечь ее нельзя. Единственный путь - Кири'энн, как они говорят, "Дорога Колодцев" - или Менаксэ, дорога скелетов, как говорят в Хитлуме. Она охраняется. В остальных местах Анфауглит непроходима. Моргот надежно отгородился раскаленной черной плоскостью от эльфийских королевств - армия не выдержит такого перехода. Упорный и выносливый одиночка - выдержит. Восемьдесят лиг, двенадцать дней пешего пути - пешего, потому что конь не потянет... Дойти-то я дойду, хватит силы и злости. Что я буду делать там? Как я вернусь? Понятия не имею.
       Следовало избавиться от княжеского платья. Берен быстро разделся до пояса, натянул рубашку, взятую в Даллане, затянул пояс, на рубашку, на грудь - внутрь, так, чтобы никто не увидел - пристегнул серебряный цветок нифредила. Надел чужую куртку, перебросил через плечо свернутый плащ. Какое-то время, сняв с пальца кольцо Фелагунда, думал, что же делать с ним - и надел снова. Завернул свои вещи в диргол, увязал в узел.
       Солнце перевалило через зенит и пошло к закату. Теперь можно было идти - но Берен медлил. Внезапно важными стали всякие мелочи: что подумают, когда найдут его коня, сбрую и одежду? Если решат, что он умер - не начнется ли смута? Не обвинят ли в этом феанорингов? Дойдет ли это до Лютиэн?
       Какая разница. Пропасть не одолеть в два прыжка.
       Берен снова сел на седло, лицом к северу. Черно-бурая равнина пошла золотыми отблесками. Небо из раскаленно-белого стало синим, и волновалось, и колыхалось как вода. Ветер дул в спину - сильный и ровный, поддувало безумного горна Анфауглит. Берен вынул из ножен меч, вонзил его в землю перед собой. Блеснула на солнце восьмилучевая звезда, вделанная в пересечение рукояти и гарды.
       - Варда Элберет, - шепотом обратился он к звезде. - Я знаю, тебе ведома любовь. Когда Владыка Манвэ рядом с тобой, ты слышишь все, что происходит в Арде. Значит, слышишь и меня. Я - на границе Анфауглит, и собираюсь пересечь пустыню. Иду в Ангбанд, в самое логово Моргота, и мне страшно. Ты знаешь, я часто видел смерть на вершок от себя. Но только однажды шел прямо к ней, без надежды. Я знаю, каково это. Правда, это ничего не меняет, я все равно пойду. Сумел Финарато - сумею и я. Он не думал, что спасется, но шел, потому что верил в меня и в тебя, Элберет. Он стоял у меня за спиной - и я чувствовал себя сильным. Теперь я с судьбой один на один, и я слаб. Я так и не узнал, чего он хотел. Думал, что знаю, и ошибался. Теперь опять думаю, что знаю - а вдруг снова ошибаюсь? Пошли мне знак, если я делаю то, чего он хотел. Я не отступлю, клянусь, даже без знака. Я знаю, что меня ждет смерть, еще никто из людей ее не миновал, и дважды никто не умирал. Но знать, Элберет, хотя бы перед смертью - знать, что я не нарушил, а исполнил волю государя! Прошу тебя. Это важно.
       Он взял меч, и, перед тем, как вложить его в ножны, прижался к звезде лбом. Этот меч знал свет Благословенного Края. Может быть, Варда видела эту звезду, даже держала меч в руках. Может быть - и скорее всего - его видел и Мелькор. Узнает ли? Впрочем, Берен отчего-то не сомневался: когда они с Морготом сойдутся лицом к лицу, это будет уже неважно. Он засунул меч в ножны, а ножны привязал на спину - походным порядком. Оседлал коня, приторочил к седлу торбу с овсом и вьюк со своей одеждой, перебросил через плечо ремень котомки. Мехи с водой - длинные, наподобие колбасы - повесил на оба плеча и свел коня в поводу вниз, к подножию холма.
       - Иди, лошадка, - сказал он, хлопнув серого по плечу. - Ты там не сдюжишь. Достанься хорошему человеку.
       Конь тихо ржанул, сделал шаг к нему.
       - Топай. Нечего тебе там делать. Там и мне делать нечего, но я должен, а ты - нет, так что давай.
       Через тридцать шагов он оглянулся. Конь стоял на месте, понурив голову.
       Берен натянул башлык на лоб, обернул лицо платком, так что наружу смотрели только глаза, и зашагал по выжженной земле.
       Черная корка спекшейся глины впитывала солнечный жар - и отдавала его, кажется, троекратно. Берен мигом вспотел, не успел сделать и сотни шагов. Вода зазывно плескалась в мехах, а сами мехи стали тяжелыми неимоверно.
       Сто шагов - он перебрал одну бусинку. Всего их - мелких, шершавых сушеных рябининок - было сто и одна - деревянная пуговица. Он сам нанизал их для этого. Когда он доберет до пуговицы, значит, он прошел лигу. Если он не хочет остаться здесь, в этой пустыне - нужно делать не меньше семи с половиной лиг за один переход.
       Когда-то это было просто легкой прогулкой - вскочить в седло и скакать полдня до Драконьей Заставы, где вроде бы сто лет назад начинили стрелами морготова червя Глаурунга. Трава стлалась под копыта коню, либо же сухие высокие стебли трещали, роняя хлопья снега... Теперь под сапогами хрустел шлак, и даже сквозь подошвы земля обжигала. Берен оглянулся - позади колыхались и таяли предгорья Эмин-на-Тон. Справа и слева лежали холмы - бурые, безжизненные. Завершив дневной переход, он увидит, что осталось от Драконьей заставы.
       ...Солнце клонилось к закату. В Эред Горгор белый свет ранил глаза, здесь же все было красное и черное. Половину бусинок Берен уже перебрал. Солнце, помнил он, должно оставаться слева и сзади, потерять направление - это гибель. А держать направление было трудно: холмы пропали из виду, расплавились в пляшущих воздушных потоках, в мире осталось лишь два цвета - красное и черное. Во рту пересохло, но Берен твердо решил не пить, пока не будет пройдена одна лига, да и тогда - не делать больше двух глотков.
       Ясность мышления тоже терялась в этой одуряющей жаре. Была легенда о том, что Мэлко обесчестил богиню Солнца - и сейчас в эту легенду легко верилось, таким разгневанным пламенем текла сюда Анар. Но даже гнев ее Моргот использовал себе на корысть.
       Хрустящий шлак закончился, теперь Берен ступал по наносам белесой серой пыли. Тонкая, легкая, она поднималась после каждого шага медленными клубами, как поднимается ил в воде. Подхваченная горячими потоками воздуха, взлетала выше роста и долго висела за спиной. Берен обмотал лицо, чтобы уберечь его от солнечного ожога; теперь, когда солнце висело низко, оно было не так опасно - но покров все равно оставался совсем не лишним. Пыль, правда, проникала и сквозь него - не говоря уже о том, что набивалась в глаза.
       Пальцы, перебрав ягоду, уперлись в дерево. Лига. Берен снял с плеча мех, развязал, отпил два глотка. Вода степлилась, во рту снова стало сухо - как и не пил. Берен надел мех обратно, перебрал большую бусину: вперед!
       Проклятая пылюка тянулась еще пол-лиги. Потом снова пошла полоса спекшейся земли, идти стало легче. Когда Берен закончил вторую лигу, солнце коснулось брюхом края неба. Пустыня уже давно не накалялась - лишь отдавала накопленный за день жар. Это сделало путь менее мучительным - но не намного.
       Третья лига пути - солнце село, лишь запад еще алел, а на востоке уже высыпали звезды. Край неба уже не дрожал, чувствовалось движение ветра - Анфауглит остывала.
       Третью лигу Берен закончил после наступления темноты. Теперь направление указывала Валакирка. Яркие, словно умытые звезды вели на север.
       Берен засмеялся, открыв лицо ночному ветру и сбросив капюшон. Еще пол-лиги пройдено. Вскоре впереди должна была открыться Драконья застава - если идти, откуда он пошел, прямо на север, миновать это место было нельзя.
       Его догадку подтвердил старинный пограничный знак - куча камней, наваленных неправильной пирамидой в человеческий рост или около того: орки таким способом обозначали границы владений племен еще до прихода людей. Эльфы растаскивать курган не стали - есть он не просил, зачем делать дурную работу. Подойдя к нему, Берен позволил себе еще два глотка воды: до Драконьей Заставы оставалось что-то вроде трети лиги.
       Опять поднялась пыль, и Берен, ругаясь, снова замотался в платок, не дающий возможности наслаждаться ветерком и прохладой. Правда, этот ветерок поднимал пыль густыми клубами и гнал ее на север...
       Воин и Дева выплыли из-за края неба, когда Берен добрался до цели перехода: оплавленной с одного края каменной башенки, полуразваленного кольца стен, наполовину скрытого пылевыми наносами.
       Драконья Застава...
       Ворот не было: сделанные из дерева, они в свое время сгорели. Петли сварились намертво. Найти в колодце воду Берен не думал, но подошел к каменной кладке, нагнулся над бортиком, принюхался... Водой не пахло. Сбросив поклажу на землю, горец пошарил рукой в поисках чего-то, что можно бросить вниз - и наткнулся на череп.
       Череп эльфа.
       У орков считалось за доблесть украшать свои шатры черепами врагов - и Берен, разоривший не одно их становище, умел различать человеческий и эльфийский черепа. Иная лепка глазниц, всегда - ровные и красивые зубы, округлая, правильная форма свода - ни тебе шишек, ни выступов... Держа череп в руке, глядя в мертвые глаза, он опустился на песок. Череп был легким, словно из дерева вырезан, и до блеска отполирован песком - десять лет через него прокатывалась пыльная поземка... Приглядевшись, Берен рассмотрел то место, где лежало тело - пустые кости скелета прикрыты были ржавой кольчугой, от сапог остались оковки и гвозди, остальное - истлело или сгорело...
       - Я не могу ему простить, - прошептал воин, глядя в черные глазницы. - А ты - можешь?
       Отстегнув меч, горец вытащил его из ножен:
       - Я похороню тебя. Всех вас, сколько ни есть здесь. Зачем-то мне это нужно...
       Он нашел кости еще шестерых эльфов и троих людей. Всем хватило одной неглубокой могилы в песке под стеной. Для верности Берен набросал там еще и камней, пристроил сверху шлем.
       Потом забрался в нижний поверх дозорной башенки, поужинал тем, что прихватил с собой - орехи, сушеное мясо, семечки анарилота в меду... Напился воды, прислонил в углу к стене обнаженный меч - кончиком в большой осколок кувшина, пристроенный в ямку на полу - завернулся в плащ и заснул.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала