Реклама

Na pervuyu stranicu
Kaminniy ZalKaminniy Zal
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

Берен Белгарион, 1244 год 8-й эпохи
Перевод - Ольга Брилева, Днепропетровск, 2001

ПО ТУ СТОРОНУ РАССВЕТА
философский боевик с элементами эротики

Глава 21. Сердце тьмы

       - Кто у ворот? - спросил Келеборн.
       - Нимрос, бард князя эдайн Берена, просит впустить, - ответил начальник над лучниками.
       Келеборн обменялся взглядами с Лютиэн и Галадриэль:
       "Да, да!" - молча прокричала ему Лютиэн.
       - Приведи его.
       Прошли, казалось, века с того мига, когда стражник вышел за дверь. Лютиэн уколола палец и опустила руку, чтобы не запачкать кровью вышивку - ворот синей рубахи, который она расшивала белым и черным.
       На лестнице послышался сдвоенный топот ног - более громкие шаги принадлежали, несомненно, человеку. И вот - он вошел: высокий, худощавый, смугловатый и темноволосый, как и Берен. Но молодой, гораздо моложе своего князя... Не слишком ли он юн для барда? А впрочем, до того возраста, в котором эльф становится бардом, люди и не доживают...
       - Suilad, - Нимрос преклонил колено и, встав, продолжал. - Барды из Сокрытого Дома велели кланяться тебе, лорд Келеборн, и тебе, леди Артанис. Особо же - тебе, королевна Тинувиэль. У меня - пересылка для тебя, - он вынул из-под мышки черный сверток и развернул его на полу.
       Это был черный плащ из тончайшей кожи, и Лютиэн узнала его: этот плащ Берен снял с убитой им оборотнихи.
       - Почему они не уничтожили это? - нахмурился Келеборн.
       - Не посчитали себя вправе. Это - трофей моего князя, ему решать, как с ним быть.
       - А что нашли барды?
       - Нашли, что на этой вещи нет порчи как таковой, и mael через нее не передается. Человеку нельзя ею пользоваться, она выпьет его силу, как ее хозяйка пила кровь. Но эльф... достаточно могущественный... он мог бы... Если он будет осторожен.
       - Зачем бы эльф стал пользоваться такой мерзостью, - сказал один из вассалов Келеборна. - Забери это, adan. Пусть твой князь сожжет ее или изрубит.
       Нимрос коротко поклонился и свернул жуткий трофей. Сделал три шага и с поклоном положил его к ногам Лютиэн.
       - Я приехал сюда, чтобы отдать его тебе, госпожа моя, - сказал он. - Ты можешь поступить с ним по своему усмотрению, и ты вправе сделать это, потому что ты - супруга лорда Берена.
       - Не для государя Тингола, - поправил Келеборн. - И не для тех, кто верен государю Тинголу.
       - Келеборн, - Лютиэн поднялась. - Gwador... Mellon... Берен - мой супруг перед Единым, хочет мой отец признать это или нет. Я долго колебалась. Сейчас мне кажется - слишком долго. Его доводы казались мне разумными, и в конце концов я хотела принять его волю - он уходит один, я остаюсь...
       Лютиэн протянула руки и взяла черный сверток.
       - Я была не права, - сказала она. - И я чувствую, что у меня осталось мало времени. Еще меньше, чем было, когда он попал в руки Саурона. Есть пути, по которым не пройти в одиночку или армией - только вдвоем.
       - Значит, ты уходишь? - опечалилась Галадриэль.
       Лютиэн улыбнулась и свободной рукой вынула из своей вышивки иглу.
       - Посмотри, сестра, - нитка тянется за ней. Сама по себе она не может создать узора на основе, не может соединить плечо и рукав - ибо неспособна проколоть ткань; но и игла без нее ничего не вышьет и не сошьет.
       - Ты знаешь, куда он пойдет, - проговорил Келеборн. - Ты знаешь, что оттуда нет возврата.
       - Куда игла, туда и нить, лорд Келеборн.
       Келеборн встал, подошел к Лютиэн и обнял ее.
       - Я не смогу тебя удержать, - прошептал он. - Ты сильнее. Иди.
       Галадриэль тоже обняла подругу - и когда она разомкнула объятие, Лютиэн увидела в ее глазах слезы - во второй раз с тех пор, как она узнала о смерти Финрода.
       - Иди, - сказала Галадриэль. - Если бы у тебя был какой-то разумный замысел, я бы постаралась тебя удержать; связать и посадить под замок... но это безумие, а посему - иди.
       Сборы были совсем короткими, а второе прощание, когда Лютиэн уже сидела в седле, а Келеборн и Галадриэль стояли на крыльце - всего два кивка да взмах руки.
       Втроем они двигались в Дортонион - Лютиэн, Нимрос и Хуан. Она попросила юношу держаться в стороне от нахоженных дорог - на них было весьма оживленно. Горцы возвращались домой, и когда Лютиэн и Нимрос останавливались на ночлег, ветер порой доносил до них многоголосье протяжных песен с ближайшей стоянки.
       Нимрос был отличным попутчиком, не пытавшимся ни чрезмерно оберегать Лютиэн, но и не забывавшим о ней. Они скакали самой скорой рысью, какую могла выдержать неопытная всадница - и это не очень утомляло лошадей. На девятый день пути с высоты перевала Анах перед ними открылся Дортонион.
       Лютиэн не смогла не задержаться, чтобы посмотреть на эту землю. Какой она ее представляла себе, родину Берена? С северных границ Дориата были видны только белокрылые пики Эред Горгор, надменно возносящиеся над красными лавовыми холмами Нан-Дунгортэб. Конечно, весь Дортонион не мог быть таким - ни людям, ни эльфам не выжить среди ослепительных снегов. Берен сказал однажды, что любая дорога в его краю - это дорога вверх или вниз, и теперь Лютиэн видела эту дорогу - прилепившуюся к крутому склону, бегущую с него как ручей... А сами склоны поросли высокой травой, не знавшей косы, и по гребню одного из них большими скачками пронесся горный тур, так высоко вскинув голову, что порой казалось - его рога касаются крупа. Немного спустившись и свернув за один из многочисленных поворотов, Лютиэн увидела и остальное стадо - давешний тур стоял на гребне как страж, высматривая охотника, волка или снежного пардуса.
       Здесь был самый простой и короткий путь из Нижнего Белерианда в Дортонион, и на этой дороге они никак не могли избегнуть встречи с людьми. Лютиэн узнавали, и она со смущением принимала знаки внимания от мужчин и женщин чужого народа.
       - Что означает "алмардайн"? - спросила она Нимроса, поймав среди незнакомых слов часто повторяющееся.
       - "Наивысшая". Княгиня.
       "Ярнит" - это она поняла сама.
       На одной из стоянок какая-то женщина подбежала к ней с младенцем на руках и протянула дитя. Лютиэн не понимала, что нужно сделать. Ребенок болен и она просит об исцелении? Но дитя не казалось больным или слабым. Крепкий чумазый мальчишка (рубашонка задралась до подмышек) такого роста и веса, какого эльфийский ребенок достигает в год, отчаянно сучащий кривыми ножками, страшно недовольный тем, что его оторвали от важного занятия - возни с камешками в пыли - и высказывающий это недовольство весьма громогласно.
       - Благослови его, госпожа, - тихо подсказал Нимрос. - Это наследник семьи, первенец. Мы верим, что благословенный эльфийским королем ребенок в жизни удачлив.
       - Но я не эльфийский король!
       - Ты - эльфийская королевна, а они считают тебя своей княгиней. Подсади дитя к себе на седло.
       Лютиэн приняла мальчика из рук его матери - и он тут же успокоился, увлеченный медным украшением в гриве ее коня - маленький месяц с привешенными на разноцветных нитках бронзовыми звездами. Лютиэн, придерживая малыша на седле одной рукой, второй выплела побрякушку из гривы и отдала ее вместе с малышом матери.
       - Нет, о, нет! - воскликнула она, когда женщина поцеловала подол ее платья. - Поскачем вперед, Нимрос!
       - Позволь мне спросить, госпожа моя - тебя это смущает? - спросил молодой бард, когда они отъехали довольно далеко.
       - Да. Что-то подсказывает мне, что я не вправе принимать власть над этим народом - а значит, и те знаки внимания, что мне оказывают, принимать не вправе. Не раньше, чем Берен исполнит обещанное и сядет как князь в своем замке, а до тех пор - я только странница в этой земле. Если бы дело было лишь в том, чтобы приласкать ребенка и пожелать ему хорошей судьбы - я не сомневалась бы ни мгновения, но твои слова о благословении и вере смутили меня.
       - Их нельзя осуждать, - опустил голову Нимрос. - Государь Финрод был для нас... не просто королем. Он был король истинный, праведный, обещанный нашим далеким предкам Голосом из Темоты - а этот Голос никогда не лжет. И вот теперь он погиб, положил жизнь за свободу народа, к которому по крови не принадлежал, но который принял под свою руку. Они переживают это как... я не могу тебе объяснить. И одновременно с этой вестью к ним приходит другая - что избранница нашего князя повергла самого Саурона, отомстив за смерть Государя, что она пришла к нам разделить нашу жизнь, что она... дана нам богами вместо него...
       - Нимрос! - Лютиэн даже сдержала коня, так возмутилось ее сердце. - Но ты-то знаешь, что я прихожу только для того, чтобы уйти! Что Берен не остановится на своем пути, пока не совершится то, чему должно, а я должна быть с ним? Почему ты молчишь?
       - Но что я могу сказать? Те одиннадцать, кто получил исцеление из твоих рук, рассказали своим семьям, как ты жила среди нас, и одно только прикосновение твоей ладони успокаивало боль... Как ты вышла на бой с Тху, как тебя слушается пес богов... Эти слова набрали силу лесного пожара в Бретиле, никто не может их остановить или оспорить. А сейчас ты едешь верхом, прекрасная как солнце в небе, в своем синем платье и в белом плаще... И кто не верил прежде, начинает верить сейчас. Ты приходишь в Дортонион как сама надежда, и кто я такой, чтобы отбирать у них надежду?
       - О, Элберет! Ты бард, Нимрос - неужели ты не можешь найти правильные слова?
       - Да, я бард, - Нимрос вздохнул. - Меня учил мой отец, и с одиннадцати лет я учусь у эльфов... Я многому у них научился - столь многому, что эльфийская мудрость и человеческая мудрость во мне уже не мирятся между собой. Я понимаю, что ты права, госпожа - но я не понимаю, как они могут быть неправы. Мы так долго скитались, и сражались под чужими знаменами, и просили о милости в чужой земле - и вот теперь мольбы наши оказались услышаны, и кровь лилась не напрасно: солнце снова поднялось над этими горами, и хотя у нас нет Короля - но есть Князь, и есть Королевна... По-человечески все правильно. Все так, как и должно быть. Но по-эльфийски - нет; потому что народ Беора через Сильмарилл присоединился к року Нолдор. Берен обязан сохранить союз с Маэдросом и положиться на добрую волю последнего, беорингам нет иного пути, кроме как победить или погибнуть вместе с нолдор - вот, что говорит мне эльфийская мудрость. Но еще глубже внутри меня, в самой тьме моего сердца, живет еще одно знание... Оно шепчет, что и эльфийская мудрость, и людская в этом деле никуда не годятся. И я боюсь этого голоса, потому что...
       - Потому что он никогда не лжет? - подсказала Лютиэн.
       Нимрос поднял на нее глаза, в которых промелькнуло что-то похожее на испуг, и без звука, одним выдохом сказал:
       - Да.
       - Скажи, Нимрос, - Лютиэн тихо стронула коня вперед. - Ты принадлежишь к Людям Древней Надежды?
       - Нет. Я не знаюсь, остались ли они в живых. Последними, кого я знаю, были несколько саэндис, которые служат Эстэ и Ниэнне... но в войну их, наверное, истребили всех. Орки ненавидели их. О Древней Надежде я слышал только краем уха. Отец считает, что это бабская сказка, с горя придуманная отчаявшимися для утешения дураков. Единый не может сойти в этот мир. Да и незачем.
       - А сам ты как думаешь?
       - Не знаю.
       Какое-то время они еще ехали медленно и молча. Затем Лютиэн спросила:
       - Будут ли такие же почести оказываться мне в ближайших селениях.
       - Полагаю, да, - кивнул Нимрос. - По всему Дортониону.
       - Тогда я желаю проехать до Каргонда скрытно.
       - Ты хочешь посетить Каргонд? Думаешь, ярн Берен все еще там?
       - Я знаю, что его там нет, о бард людей, но мне необходимо попасть в Каргонд.
       - Твоя воля. Поспешим же тогда, госпожа Соловушка - я знаю, где есть хэссамар, построенный еще при Сауроне для морготовых войск. Не дворец, достойный тебя, но ничего лучше поблизости не найти...
       - Вперед, - Лютиэн сжала бока своего коня ногами, и тот, почувствовав посыл, перешел на легкий галоп. Далеко впереди каплей живого серебра носился по склону Хуан...

***

       - Кто? - он ушам своим не поверил.
       - Лютиэн Тинувиэль, дочь короля Тингола Серебряного Плаща, - повторил Нимрос. - Примешь ты ее, князь Роуэн Мар-Хардинг, или прикажешь уходить, как побирушке?
       - Н-нет, - Хардинг сжал подлокотники своего кресла. - Проведи ее сюда, конечно же, проведи... Нельзя дочь Тингола держать на пороге, что бы там ни было...
       Нимрос, разворачиваясь к двери, усмехнулся. Если бы Лютиэн Тинувиэль захотела пройти, не спрашивая позволения - она бы прошла, и никто не смог бы остановить ее.
       Кроме Хардинга, в просторной комнате находились еще двое - Белвин, отец Нимроса, и Келлан, один из воевод.
       - Твой мальчишка больно смел сделался, - проворчал Хардинг, чтобы скоротать тишину, в которой чувствовалась какая-то угроза. - Хозяином держится, вождем смотрит... Ты - отец, приструни его.
       - Похоже, не сумею, - пожал плечами Белвин.
       Нимрос вошел, шагнул в сторону от дверей, чтобы не загораживать их, и поклонился входящей.
       У Хардинга захватило дух.
       Прежде он видел эльфийских женщин - леди Нэрвен Галадриэль с ее маленькой свитой воительниц, жен, сестер и дочерей феанорингов в замке Химринг... Красота их и достоинство вроде бы не должны были бы смущать его... оказаться ему в новинку...
       Но здесь!
       Лютиэн была ниже ростом, чем женщины нолдор, и волосы ее, недавно остриженные, отросли только до шеи. Но от этого лицо казалось каким-то более ярким, словно луна без обрамления облаков. Белый платок, покрывавший голову и плечи, отброшен был за спину, и точеная, стройная шея королевны была горда, как башня, и два серых глаза девы - как бдительные дозорные с луками наготове. И Хардинг перед этими глазами проглотил все ни к чему не обязывающие слова показного гостеприимства. А вырвалось из его уст то, чего он никак не думал и не желал сказать:
       - Я не хотел!
       Королевна молчала.
       Хардинг вытер лоб (что за проклятая жара свалилась на Дортонион!), потом почесал под воротником, пытаясь оттянуть время, чтобы найти и собрать потерянные слова - но это не помогло: совсем другие слова шли горлом - неудержимо, как у отравленного идет рвота или у раненого - кровь:
       - Что я еще мог сделать? Сказать - "Иди с миром, а я сохраню для тебя твой престол"? К чему его хранить и для кого - если его не убьет Моргот, это сделают феаноринги!
       Лютиэн молчала. Ее каменное спокойствие и неподвижность - руки сложены перед животом, голова вскинута и ни одна складка на платье не шелохнется! - язвили его сильнее, чем самая дерзкая речь.
       - Он же думает только о себе! Кому еще, кроме него, нужен этот Сильмарилл? Разве ты и так не пришла сюда за ним? Если бы он подождал еще несколько дней, вы были бы вместе - ведь так?
       Эльфийская дева молчала.
       - Значит, не так, - рот Хардинга дернулся в кривой усмешке. - Значит, это твоя воля обрекла его на смерть. А о нас ты не подумала. Вы никогда о нас не думали - там, за своим зачарованным Поясом...
       Он не выдержал, вскочил с кресла и прошелся взад-вперед, обойдя Лютиэн, но стараясь при этом не смотреть на нее. Наконец остановился у окна, развернулся и почти что выкрикнул:
       - Если он и имел власть - то лишь потому что народ доверил ее роду Беора! Но он первым предал свой народ! Чего ради? Что такого он знал или слышал, чего мы не знали и не слышали? Голос из темноты? Это сказки старой Андрет! Я не знаю, верит он в них сам или просто обманывает всех нас. Наверное, верит, если отважился на вражду с сыновьями Феанора! Что нам оставалось делать? Они приютили нас в годы бедствий, а знаешь, кто хуже убийцы и вора? Предающий своего благодетеля! Кто осудит меня за то, что я сохранил благодетелю верность? Чей язык повернется?
       Лютиэн молчала.
       - Не смотри на меня так! - вспыхнул Роуэн. - Я... Я все что мог сделал! Думаешь, я не уговаривал его? Думаешь, я его выпер, чтобы забрать княжество? Ошибаешься - я даром ничего этого не хотел, я разве что в ногах у него не валялся, чтобы он перестал валять дурака, остался здесь и заключил союз с сыновьями Феанора! Я... я проклял его...
       Снова слезы вскипели на глазах Хардинга, и он не смог их удержать. Отвернулся к окну, чтобы никто не видел этих слез.
       - Я хотел остановить его. Думал - он испугается проклятия... Ты не понимаешь, как это страшно - когда место за тобой посыпают солью... Ты никогда не можешь вернуться... Я думал - это удержит его. Он же любит Дортонион. Не меньше, чем тебя, королевна. Теперь... Теперь он не вернется больше. О, что же я наделал!
       Он развернулся, резко вытирая глаза рукавом - и увидел, что нет эльфийской девы и исчез Нимрос. Хардинг снова бросился к окну - и увидел, как эти двое сбегают по крыльцу и садятся в седло.
       - Его кровь на нем самом! - последнее, что крикнул он Тинувиэль. - Я невиновен! Скажи, что я невиновен!
       Огромный пес с облачно-серой спиной и белыми боками, вскочил и понесся впереди коней, задавая им скорость хода...

***

       - Страшное место... - прошептал Нимрос.
       Ветер с холмов, текущий в ненасытную глотку Анфауглит, дул ему в спину, и лицо было окутано волосами, как тучей.
       - Как я отпущу тебя туда одну... - бард повернулся к ней, сжал рукой рукоять меча, потом с усилием выпрямил пальцы. - Бесполезно. Этого демона не одолеть ни мечом, ни заклятием. Тут земля и небо стали орудием убийства. Неужели ты все еще думаешь, что он там, а не скрывается где-то в горах от феанорингов, как скрывался от орков?
       - Он там, я уверена, - Лютиэн прищурилась на плывущий горизонт. - И у меня очень мало времени. Так мало, что мне страшно.
       - Но ты не берешь ни пищи, ни воды, - Нимрос провел языком по пересохшим губам. - А там лиги и лиги пекла... Дождись хотя бы ночи!
       - Нет смысла ждать ночи, Нимрос. Некогда искать пищу и воду. Мы с Хуаном помчимся быстро, так быстро, что ни один всадник не угонится за нами. Он - пес из стаи Оромэ, а я... я - это я.
       С этими словами она развернула черный плащ Тхурингвэтиль.
       Нимросу стало холодно среди летней жары.
       - Достань из вьюка волчью шкуру, что подарили мне люди Хитлума, - приказала Лютиэн.
       Пальцы юного беоринга дрожали, когда он развязывал вьюк. Черная шкура тяжело легла на руки.
       - Набрось ее на Хуана, - попросила королевна. - Бери коней и скачи прочь. Скачи, не оглядываясь. Я не хочу, чтобы ты видел.
       - Да, - он расстелил и расправил шкуру на широкой спине валинорского пса. Тот глухо зарычал, как ворчит человек, вынужденный мириться с чем-то омерзительным ему, когда череп волка лег на его голову. - Да, госпожа моя...
       Лютиэн сняла с себя верхнее платье, оставшись только в нижнем, из тонкого голубого льна, и набросила на себя два плаща - свой, чародейский, а сверху - плащ оборотнихи. Нимрос, все такой же растерянный, взял верхнюю одежду из ее рук и покорно подставил лоб для поцелуя.
       - Теперь уходи, - кивнула Лютиэн, когда он уложил ее платье во вьюк и склонил голову, прижимая руку к груди. - И не смотри назад. Что бы ни услышал, не смотри.
       Порывы ветра стали сильнее, когда Нимрос отъехал дальше меж холмов. Пыль заставила его зажмуриться. Он посмотрел вправо - и увидел на западе, над горами Хитлума, грозовую тучу. Она громоздилась в небе чудовищной стеной, немая и грозная, как войско, ждущее приказа к наступлению. Сколько Нимрос ни вглядывался - она не двигалась, и солнце стояло высоко, так что туча еще не застила его - но от одного лишь ее присутствия там, вдали, на весь мир словно бы наползла тень. Ни единого просвета не было в прочных бастионах облаков, и когда она двинется - а она двинется, подумал Нимрос, когда Анфауглит раскалится вовсю и ветры подуют на нее со всех сторон - то под ней будет темно как ночью.
       Жуткий вой, начавшийся глубоко в чьей-то исполинской утробе, набравший силу в мощной глотке и рванувшийся из нее, как из боевого рога, раскатился в холмах - и, словно отвечая ему, поднялся ветер и на миг забил Нимросу дыхание. Кони захрапели и попятились в ужасе, но Нимрос сдержал своего коня, натянув узду и покрепче сжал поводья коня Лютиэн.
       - Мы не оглянемся, славные мои, и не повернем, - прошептал он, лишившись голоса от страха. - Вперед, милые, вперед!
       Лошади повиновались не сразу, шарахались назад и в стороны - но тут другой звук рассек плотный гул ветра в холмах и подстегнул коней верней бича: скрежещущий, рвущий уши визг задрожал в небесах, и Нимросу пришлось снова изо всей силы сжать поводья в руках и колени на боках лошади - на сей раз чтобы удержаться в седле, когда конь его, прижав уши в животном страхе, что есть мочи рванул вперед.
       Нимрос не подгонял коня и не сдерживал его, стараясь держаться спокойнее, чтобы вконец перепуганное животное не понесло - он лишь легонько направил коней на пологий склон. Удалось: проскакав с бешеной скоростью несколько сот шагов, конь выдохся, когда подъем стал круче, успокоился и въехал на холм уже шагом.
       Нимрос рискнул развернуть его и посмотреть на север - но увидел только две черные точки, плывущие по воздушной ряби - и было это игрой света в воздушных потоках, или на самом деле одна летела над другой?

***

       Смерть тащилась следом, как хворый пес. Не торопилась, никогда не приближалась настолько, чтобы он мог обернуться и ударить... хотя бы обернуться и увидеть ее. Он всегда хотел знать, как она выглядит - не те, через кого она приходит, не те, к кому она пришла, а она сама. Но сквозь марево он не мог разглядеть черт смерти и опасался, что она так и будет прятаться, пока он вконец не ослабеет и не свалится. Но и тогда она не нападет, пока свет совсем не померкнет в его глазах.
       "Это несправедливо" - досадовал он. - "Я столько лет провел с тобой рядом, шлюха, а ты не хочешь мне показаться. А я имею право хоть раз увидеть твою харю..."
       Но она не показывалась - тенью маячила позади, и растворялась в горячем плывуне, когда он, доведенный до исступления ее молчаливым преследованием, разворачивался так резко, как только мог. Он снова и снова давал себе клятву не поддаваться на эту ее маячню - но хватало его ненадолго, потому что постоянное движение сзади и сбоку, которое он то и дело ухватывал краем глаза, вывело бы из терпения кого угодно. Может быть, это не смерть? Нет, вряд ли - кто еще мог потащиться за ним на эту жаровню...
       На третий день пути, еще до рассвета, он вышел к границе этого места - и застыл изумленный. Солнце еще не поднялось из-за частокола Эред Ветрин, но серое небо уже достаточно прояснилось, чтобы Берен мог разглядеть пространство, рубеж которого лежал у его ног - гладкую, как поверхность застывшего моря, глухо-черную равнину, начало которой было здесь, а конца, доколе хватало глаз - не было ни впереди, ни в любой из сторон. Берен опустился на колено и потрогал поверхность рукой. Она была ровной, прохладной и на ощупь и слегка шершавой как точильный камень. Это немного успокоило Берена - он ожидал чего угодно, даже бездны, куда не проникает ни единый луч света - а именно этим поначалу и казался черный простор впереди.
       Когда солнце встанет, подумал Берен, здесь будет жарче, чем где бы то ни было. Так что же - попробовать обойти ее по краю? Он встряхнул свои мехи с водой. Нет, к цели нужно идти кратчайшим путем, что бы там ни было...
       И он шагнул на черную твердь.
       Пока не взошло солнце, было довольно страшно. С трудом верилось, что беспросветная чернота под ногами - твердь, а не сама тьма. Сколько Берен ни шел, он не ощутил стопой ни малейшей неровности на этом поле - значит, здесь потрудилась не только слепая стихия пламени, разбуженного Морготом и сплавившего песок в стекло. Нет, эту равнину создала еще и воля, разумная и злая воля. Создала себе на забаву, в насмешку над всяким, кто вознамерится дойти до Ангамандо по прямому пути: смотрите, к кому вы наладились в гости! Моргот не просто превратил в пар и пепел тысячи людей и эльфов на этой равнине - он еще и поставил на их пепле жуткий памятник своей гордыне и своему могуществу.
       Когда поднялось солнце, все стало так, как ожидал Берен - и еще хуже. Волны жара били в лицо, и он сражался за каждый свой вдох. Тело исходило потом, до того, что временами на Берена накатывала странная прохлада - словно волны свежей воды пробегались по телу - но через миг снова напирал душный зной. Еще до того, как Берен шагнул в этот пекло, он понял, как ошибся в своих силах и в суждениях об этой местности. Полагая, что с переходом через горы зимой ничто не сравнится, он приготовился к этому как к переходу через горы - и сейчас пожинал несладкие плоды.
       В горах не было никаких трудностей с невосполнимой потерей воды: снега - заешься. Здесь же Берен увидел, что если хочет выжить, должен пить больше, чем думал пить поначалу. В горах, двигаясь быстро, человек согревается. В пустыне - варится заживо. Поэтому самые жаркие часы дня Берен проводил, лежа на земле, с головой укутавшись в плащ, белой шерстью наружу, и время от времени посасывая из меха противную теплую воду. Пропущенное днем время он пытался наверстать ночью и страшно уставал, потому что не отдыхал и днем - это медленное изнывание, когда горячечные грезы сменяли одна другую, не приносило отдыха.
       В горах человек может потерять рассудок от редкого воздуха, в пустыне - от жары, причем жара убивает вернее и быстрее.
       Но самой страшной ошибкой был шаг на эту черную шершавую базальтовую плиту. Раскаленный воздух над ней сжег Берену губы и глотку, и когда он устроился на ночлег, он не смог заставить себя разжевать и проглотить хотя бы один орех, один сушеный плод, одно мясное волоконце. Наутро тоже. Он выпил воды вдвое больше чем мог себе позволить - но и тогда не в силах оказался протолкнуть через иссохшую гортань ни кусочка и вышел в путь голодным.
       Днем он провел несколько ужасных часов на горячей каменной плите - а когда вставал, оказалось, что, одурев от жары, забыл завязать мех с водой. Мех был полон до половины - и все это в один миг оказалось на земле, Берен и охнуть не успел. Не тратя времени на отчаяние, он попытался собрать, что сможет, платком, которым оборачивал лицо, но вода, растекшись по плоскости широкой лужей, испарялась стремительно, и он начал просто по-собачьи слизывать ее с шершавого камня. Потом, шатаясь, побрел дальше, гоняя языком во рту серебряный эльфийский оберег от водяной порчи. И снова вечером не смог съесть ни крошки - а утром, когда встал и пошел, понял - за ним увязалась смерть.
       Возвращаться было поздно - оставшейся воды не хватало на обратный путь. Правда, на то, чтобы достичь конца намеченного пути, ее тоже не хватало. И Берен решил умереть, идя вперед. Он потерял бусы и вместе с ними - счет пройденным лигам, но все-таки он продвигался - без надежды и без страха, на одном упрямстве, пока полуденная жара не припечатала его к черной Морготовой столешнице. И снова он лежал, не бодрствуя, но и не засыпая, не двигаясь - и все равно теряя силы с каждой каплей пота. Лежал, пока солнце не перешагнуло через высокий порог зенита и не поползло к закату.
       Он попытался подняться - и не смог. Несколько раз усилием воли заставлял себя оторваться от горячего камня и побрести вперед, но через короткий промежуток времени до него доходило, что он по-прежнему лежит вниз лицом и лишь грезит о том, что шагает вперед. Очередной виток этого бреда разбудил в нем злость. Он зарычал и, опираясь на меч, заставил себя встать на ноги. О, да, на сей раз это был не сон - так болела каждая мышца. Он переставил одну ногу... другую... меч помогал сохранять равновесие... После десятого шага пошло легче.
       Он отошел уже довольно далеко, когда жажда сделалась невыносимой. Нужно было хоть немного выпить...
       Воды не было. Мех с водой и мешок с едой остались там, где он лежал в последний раз, и это место уже пропало из виду. В пляшущих переливах воздуха ничего нельзя было разглядеть. Отправившись на поиски, он прошагал сотню ярдов - где же брошенное? Или он успел пройти не сто, а двести шагов? Триста?
       Или он отклонился с пути? Куда свернуть? Влево, вправо?
       Конец.
       Берен слишком устал, чтобы испугаться. В другой раз можно было бы заплакать или застонать в отчаянии, но сейчас и горло и глаза болели, так что он просто сомкнул воспаленные веки.
       Вперед. Если суждено умереть - то лицом к Ангбанду, не складывая оружия, которое Феанор выковал Морготу на погибель. Он повернулся так, чтобы оставить солнце за левым плечом. Снова побрел вперед. И брел до тех пор, пока, споткнувшись о собственную ногу, не упал, как подстреленный.
       Через какое-то время он пришел в себя - ненадолго, он знал это. Подняться не было сил - и Берен ограничился тем, что вытащил меч из-под себя, перевернулся на спину, сдвинув капюшон на самые глаза, и положил меч себе на грудь, сжимая рукоять обеими руками. Теперь осталось только умереть.
       У него был большой опыт в этом деле, только вот он ни разу не доходил до самого конца. Если бы доходил, знал бы, что помереть в пристойном положении никто не даст. Начались судороги. Он заехал рукояткой меча сам себе по зубам и в конце концов скрючился на боку, обвив меч руками и ногами.
       Когда он снова пришел в себя, было темно. Он поначалу не придал значения тому, что солнце перестало прожигать вспухшие веки, но потом почувствовал... прохладу? Берен раскрыл глаза и шевельнулся, чтобы лучше разглядеть небо - которое поначалу показалось ему все таким же сизым, как окалина...
       Нет. Небо было темно от туч. Таких густых и черных, что солнце не пробивалось сквозь них - лишь где-то совсем далеко тонкие золотистые полосы света говорили о том, что день еще не закончен. Молния вспорола глухую и душную тишину, гром прокатился между черной твердью внизу и темно-серым сводом вверху - как исполинское колесо, он прогрохотал над крохотным человеком, свернувшимся в калачик на земле, перекатился через него и даже не заметил.
       Тяжелая капля ударила в черный камень перед самым носом Берена, разбрызгалась и закурилась тоненьким парком... Вторая, третья... Сотни, тысячи тысяч капелек соткали над равниной белую дымку - но вскоре дождь пошел так густо, что она исчезла. Берен сорвал с лица платок и лежал на спине, не мысля и ничего не желая - только время от времени поднося намокший платок ко рту и выжимая из него воду со вкусом пыли и шерсти. Молнии кроили воздух то там, то здесь, раскат грома то доносился издалека, то сотрясал Берена с головы до пят.
       Немного сил вернулось к нему и он попробовал подняться - и в этот миг одна молния вонзилась в землю прямо перед ним, в каких-то ста шагах, и, отразившись в мокрой черноте камня, показалась мечом, пронзившим небо и землю. Ослепший и оглохший, Берен упал и долгие мгновения снова и снова видел закрытыми глазами невыносимо яркий меч, рассекающий мир до самого сердца и дальше.
       Способность мыслить вернулась, и он сообразил, что лучше лежать, не поднимаясь, если он не хочет следующую молнию накликать себе на голову. И он лежал, глядя в небо, откуда отвесно падали бессчетные тьмы крупных капелек, и пил воду, выжимая ее из постоянно намокающего платка, наслаждаясь прохладой и влагой. Потом пришлось закрыть глаза и лицо рукой - так часто и сильно начали бить капли.
       "Я маленький... Я такой маленький, что лезвия богов не попадут по мне, если я буду лежать смирно-смирно..."
       Воздух наполнился какой-то особенной острой свежестью, казалось, он напоен маленькими льдинками. Берен вдыхал их, и его кровь бежала быстрее. Дождь сделался реже, потом прекратился совсем - и под сводом тучи стало светлее. Хотя солнце еще не могло пробить сомкнутые щиты облаков, но просачивалось через них, и ночь стала днем.
       Равнина покрылась водой не меньше чем на три дюйма. Берен замерз. Только слегка - потому что камень под ним был все еще тепловатым, и от него согрелась вода, - но он не стал ждать, пока прохлада станет мучительной. Молнии перестали сотрясать воздух, и Берен решил рискнуть подняться, оглядеться и попробовать поискать свои вещи.
       Он встал (тяжеленный намокший плащ едва не свалил его снова), осмотрелся кругом - и в каких-нибудь двух сотнях шагов увидел темное пятнышко на подернутом легкой рябью зеркале воды. Берен зашлепал туда (он был мокрый! Такой восхитительно мокрый!) и засмеялся, пройдя половину пути: да, это его пожитки. Он сбился с направления и не видел их из-за марева, только и всего.
       Мешок тоже промок насквозь. Дорожное печенье сделалось полужидкой кашей, которую Берен ел из горсти, размокли и разбухли сушеные плоды, и от анарилота в меду слиплась солонина. Берен не стал ее отмывать, слизал остатки меда, обсосал, вывернув наизнанку, весь мешочек, где хранились семечки - а потом сложил их снова на место. Он не насытился, он по-прежнему не мог есть плоды, орехи и мясо - но того, что он запихнул в себя хватило, чтобы набраться сил на дорогу. Нужно идти, пока длится эта нежданная и неслыханная благодать. Но куда? Плотная туча обложила небо так, что день казался вечером. Однако... Берен прищурился поглядев влево и вправо.
       Слева виднокрай был темен, справа - светился золотистым лезвием. Значит, справа - Запад, а он сидит лицом на юг. Берен подождал еще немного времени, чтобы увериться, и провел его с пользой: выжимая в мехи воду из своего плаща. Эта возня отнимала много сил - он и не думал, что так ослаб. Но когда оба меха были наполнены на три четверти и завязаны, солнце дало Берену окончательный ответ, показавшись в щели между краем тучи и Эред Ветрин.
       Вот теперь точно следовало двигаться. Ночи в Анфауглит были холодными, и это, с одной руки, хорошо, до утра вода не испарится и завтра он еще не раз напьется, прежде чем она высохнет - а с другой руки, к утру он будет холодный как лягушка.
       Он встал и пошел. Косые прощальные лучи солнца были ласковыми - они не жгли, только пригревали, натянувшись тугой основой для парчовых гобеленов от земли до неба - над гладью воды снова начал стелиться невесомый парок. Берен оглянулся - и как изменился мир после одного-единственного дождя! Под его ногами снова была безупречная гладь, но теперь она не поглощала, а отражала свет, в ней двоилась багровеющая полоса на западе, златотканое волшебство протянулось и вверх, и вниз, и, глядя под ноги, Берен видел серебристо-серую, как потолок в тинголовой тронной палате, изнанку тучи. Мир словно бы вырос вдвое, и если раньше Берену, шагавшему вперед, было страшно и тошно от чувства, что он шагает по первозданной тьме, сгустившейся в твердь - то теперь он шагал по облаку, заставлял его плясать, гоня волны - и смеялся этому, глупо и счастливо.
       Золотые гобелены поблекли и растаяли, а вместе с ними расточились и облака. Берен видел луну и звезды, и держал путь прямо на Валакирку, что мерцала и вверху, и внизу, в зеркале вод. Потом мерцание зеркального двойника подернулось белой дымкой тумана - пар больше не стремился к небу в потоках теплого воздуха, он прижимался к земле, и скоро Берен шел по колено в тумане, ноги его онемели совершенно, и только мерное "хлюп-хлюп" шагов свидетельствовало, что они еще там. Он грыз что-нибудь, не прекращая. Когда ему хотелось напиться, просто опускался на колени и пил. Тут же и согревался - вода была теплой.
       Под утро он, конечно, устал как собака - но пытался петь и танцевать, чтобы согреться. Нельзя было упускать ни минуты из этих драгоценных часов. Но с рассветом он все-таки свалился. Сон сморил его, и он закрыл глаза, распростершись в уже остывшей воде под лучами еще не горячего солнца. Засыпая, он вдруг увидел себя со стороны - крохотная точка на бесконечной глади озера, которое проживет одну ночь и один день...
       Разбудила его жара, что же еще. Вода стала совсем теплой - и обмелела. Теперь глубины в ней было дюйм. Берен напился под завязку - и поплелся дальше. Идти было труднее, чем вчера. За утро он отдохнул, поел, набрался сил - но ушла вчерашняя окрыленность. Осталась только необходимость. Только долг.
       По-прежнему стояла жара, но уже не такая адская, как вчера. В мокрой одежде Берен уже не исходил потом. Сапоги и обмотки он снял, и теперь шлепал босиком, а они сушились на ходу, вися у него за плечами. Горячий и влажный воздух был душным, но уже не сжигал гортань, и туманная дымка над водой рассеивала солнечный свет, делая его менее жестоким.
       Смерть уже не тащилась за ним - только двойная тень, на поверхности воды и на камне, бежала по левую руку, как хороший пес. Потом она сжалась и убежала под самые ноги, и Берен понял, что получил еще одну милость: последняя вода вчерашнего дождя, испаряясь окончательно, смягчит самые невыносимые часы дороги, и, возможно, он минует эту жаровню еще сегодня.
       Вода исчезла лишь тогда, когда полуденная жара спала. Не вся сразу - Берен понял, что это поле, казавшееся ему совершенно гладким, было все же вогнутым к середине, просто кривизну эту никак невозможно заметить. Он в последний раз напился, когда увидел кромку воды, и намочил свой плащ - а потом просто подождал, пока граница влажного и сухого сама собой минует его. Вода еще мерцала за его спиной, когда он обмотал ноги льном и натянул сапоги. Выпрямившись, он еще раз оглянулся и увидел над уползающей мерцающей гладью движение.
       Четыре точки маячили там, и Берен замер в тревожном ожидании, освободившись от заплечного груза. Что это? Люди, эльфы, орки, призраки? Всадники ли, пешие? Бежать или драться? Или это могут оказаться друзья? Или им просто не будет до него дела? Бежать, пожалуй, бесполезно в любом случае - они двигались очень быстро. Вскоре Берен понял, что их не четыре, а две, отраженных в воде - по тому, как слаженно одни повторяли движения других. И при этом, увидел он, одна из них... Летит?
       Они приблизились - и Берен уже без колебаний обнажил меч. Лезвие поймало солнце и отбросило блик на черный камень. Нутро Берена съежилось в страхе: на него неслись два ужаса, что преследовали его в самых черных снах: огромный нетопырь и черный волк. Но внешне он остался спокоен и знал, что примет бой во что бы то ни стало.
       Волк при виде меча остановился, затормозив лапами, черный нетопырь грянулся оземь и обернулся темноволосой женщиной.
       - Ах, вот как... - прохрипел Берен. - Нет, довольно мне от вас бегать!
       И он двинулся врагам навстречу, изумляясь тому, насколько мерны и упруги его шаги.
       А женщина вдруг отбросила черный плащ, вскинула руки и запела так, что камень бы разрыдался, услышав этот голос. И Берен, остановившись, опустил меч - кончик Нарсила обиженно скрежетнул по камню. Наверное, все могла бы подделать Тхурингвэтиль - и облик, и стать - но этот голос, эта соловьиная дрожь на самом вверху звука - только одно создание в мире так могло.
       - Тинувиэль, - выдохнул Берен. - Не привидение, не греза - ты...
       Громадный волк встряхнулся яростно, словно хотел выскочить из шкуры - и действительно сбросил ее. Жемчужно-серая шерсть засеребрилась на ярком солнце. Лютиэн повисла у Берена на шее - он обнял ее за пояс. Оба плакали и смеялись, а Хуан носился кругами и лаял.
       - Как ты меня находишь каждый раз? - спросил Берен, когда первая безумная радость схлынула и он смог наконец выпустить ее из объятий.
       - Как нахожу? - Лютиэн провела пальцем по его груди. - Нахожу изрядно отощавшим. И мокрым. Но живым, чему не устаю дивиться. Ты говорил про эльфа, изыскавшего семь способов полета, но отлетевшего лишь после смерти - я нашла девятый способ полета, и осталась жива. На этих крыльях я поднялась над пустыней. Это было легко - отсюда поднимается вверх сильный поток горячего воздуха; я просто расправила крылья и плыла, а потом катилась по воздуху вниз, как со снежной горы. Вчера я чуть не погибла в грозу, но успела подняться выше тучи и долго боялась, что не сумею тебя найти за этой мглой, или что устану раньше, чем кончится гроза...
       - Ох, - он посмотрел на нее, на брошенный ею черный плащ. - Я жив только потому, что боги послали эту грозу. Не нужно было тебе следовать за мной.
       - Берен! - она притянула его к себе так, что они соприкоснулись лбами. - Разве ты еще ничего не понял? Мы будем вместе, куда бы ни привела судьба.
       - Она ведет меня к смерти, и там мы вместе не будем, потому что на другой стороне наши народы ждет разная участь! Хуан, сукин ты сын - чем ты думал, я же велел тебе ее беречь?! Боги! - Берен швырнул меч и тот зазвенел о каменную наковальню. - Почему вы измысливаете мне новые испытания? Разве мало того, что я уже вынес? Мало того, что я еще вынесу? Чем я так провинился перед вами или перед Отцом, что должен еще и любимую вести в логово Моргота? Если бы мне вчера дано было знать об этом - я бы еще раньше вылил всю воду и умер прежде дождя; я бы встал под молниями во весь рост!
       - Почему бы просто не броситься на меч, - поднятый и свернутый было плащ Тхурингвэтиль Лютиэн с силой шлепнула ему под ноги, как мужчина в разгар спора швыряет оземь шапку или посох. - О, как же я устала от твоих колебаний! Почему такой муж, как ты, временами болтает такое, чего постеснялось бы дитя? Кто ты, по-твоему, если Могуществам только и дела, что выдумывать тебе новые мучения!? Берен, почему ты не подумал о том, что у меня могут быть сердце и воля? Если наш союз заключен, как ты уповаешь, во имя великой цели - то почему ты отказываешь мне в праве быть в союзе с тобой? О, лукавый род людской - вы и самоотвержением своим умудряетесь гордиться! Как же сильно Финрод любил вас, если у него на вас хватало терпения?!
       Она еще много чего хотела сказать, но увидела вытянутое лицо Берена, приоткрытый рот и распахнутые глаза под изумленно изогнутыми бровями - и не смогла удержаться от смеха. Таким озадаченным она его еще не видела - если бы Хуан заговорил, Берен и то не удивился бы сильнее.
       - Я еще ни разу не видел тебя в гневе, - прошептал он наконец, качая головой. - Я и вправду такой дурак? Прости.
       Он встал перед ней на колени и прижался лицом к ее груди.
       - Ты не дурак, - Лютиэн погладила его серые волосы. - Просто упрямец.
       - Да, это верно, - он встал, не отпуская Лютиэн, и она ахнула от неожиданности, оказавшись переброшенной через его плечо.
       - Ты так и понесешь меня?
       - Мы с Хуаном будем меняться, - в его голосе она услышала усмешку.
       - Хуан уходит.
       Берен остановился.
       - Это кто сказал? - повертел он головой.
       - Хуан говорит. Хуан уходит.
       Берен поставил Лютиэн на землю. Она ошибалась, думая, что речь Хуана не сможет изумить его сильнее, чем ее гнев.
       - Пес, - горец подошел к собаке и положил ладонь на белый лоб. - Неужели ты не пойдешь с нами?
       - Нет еды для Хуана. Нет воды. Он приходит в Ангбанд, слабый, дерется и умирает. Он возвращается и живет, и ждет Госпожу.
       - Думаешь ее дождаться?
       - Хуан ждет. Человек хочет - Хуан идет с ним и умирает в Ангбанде.
       - Нет, человек не хочет твоей смерти, пес. Благодарю тебя - и отпускаю.
       - Человек не благодарит. Человек просит знак и получает знак.
       - Что ты сказал? - Берен подался вперед, сграбастав шерсть Хуана в горсти.
       - Человек просит знак и получает знак. Хуан не знает, что это. Это не от Хуана.
       Берен наклонялся к Хуану изумленный - а выпрямился потрясенный.
       - Хуан уходит, - сказал пес. - Хуан прощается.
       - Да, пес богов, - Берен кивнул. - Прощай.
       И, подумав, поправился:
       - Не в последний раз видимся.
       Хуан, разом опять утратив да речи, тявкнул коротко, обежал пару кругом - на прощание - и помчался на юг размашистыми плавными скачками. Вскоре он исчез в отблесках то ли остатков воды, то ли снова обманной игры света в плывущем воздухе.
       Берен и Лютиэн остались одни.
       - Что ж... - задумчиво сказал Берен. - Насчет еды и воды он был прав: у меня не хватило бы на его долю. Давай-ка поедим.
       Он выложил на холстинку то, что у него было: липкое месиво из дорожного печенья, размокшие засушенные яблоки, груши и ягоды, нарезанную полосками солонину, которая сейчас походила на раскисшую паклю, слипшиеся грудкой орехи и семечки анарилота.
       - Вот и весь пир, - виновато развел он руками.
       - У меня совсем мало того, что можно было бы подать к столу... - Лютиэн развязала поясной мешочек. - Но если ты хочешь, то вот...
       - Лембас! - ахнул Берен, глядя на связку эльфийских дорожных хлебцев.
       - Мне этого хватило бы на весь путь, - Тинувиэль переломила один хлебец над "лодочкой" ладони Берена. - А об обратной дороге никто из нас, как видно, не подумал...
       Берен печально улыбнулся.
       - Что проку о ней думать. Мы с тобой надеемся только на чудо, верно? Наше дело дойти туда, и...
       - И что? - с искренним любопытством спросила Лютиэн. Она не имела понятия о том, что следует там сделать, и отправилась в путь, ожидая какого-то вдохновения. Может быть, его получит один Берен? Или уже получил?
       - Не знаю, - человек тряхнул головой, положил в рот кусочек хлебца, задумчиво разжевал и запил. - Чем больше я об этом думал, тем яснее понимал, что думать не надо. Почему-то мне кажется, что когда Сильмарилл будет в наших руках - дальнейшее решится само собой. Это было вложено в самую глубину моего сердца, я боюсь заглядывать туда.
       Они молча ели какое-то время - один лембас на двоих, плоды, солонина, отдающая медом и орехи в меду, отдающие солониной. Лютиэн заметила, что Берен не может есть орехи и семечки, и не стала есть плодов и размякшего хлеба, оставляя ему, а сама принялась за это человеческое лакомство. Хм, ну, по крайней мере, это когда-то было человеческим лакомством.
       - Остался сущий пустяк, - сказала она, когда они покончили с трапезой и даже крошки лембас съели до последней. - Войти в Ангбанд.
       - Да, - кивнул Берен. - Об этом я тоже много думал, и думал, что это будет просто. Когда я... бегал на поводке у Саурона, мне приходилось иметь дело с рыцарями Моргота. Они много говорили об Ангбанде и не делали из этого тайны. Насколько я успел узнать, войти в Ангбанд намного проще, чем выйти. Пускают туда всякого, а вот выпускают только тех, кто выходит не таким, каким вошел, а каким хотел его сделать Моргот.
       - Но мы ведь не поддадимся.
       - Мы постараемся, mell...
       Он повернулся лицом на север, потом вскочил, облизал палец и вытянул руку над головой.
       - Ветер с севера, навстречу нам.
       - Да, и что?
       - Это значит, мы перевалили через середину треклятой морготовой наковальни. Бьюсь об заклад, что еще до заката мы выйдем из этой каменной ловушки.
       - Мы выйдем раньше, Берен. Ведь я полечу.
       - А я? Радость моя, ведь я не пес, чтобы ты могла набросить на меня личину волка.
       - Для чар личины безразлично, пес ты или человек. Ты думаешь, что полевую мышь проще сделать летучей, чем эльфийскую деву?
       Берен недоверчиво посмотрел сначала на Лютиэн, потом на волчью шкуру, потом снова на Лютиэн.
       - Я ковыряюсь здесь уже шестой день, - сказал он. - А за какое время вы преодолели это расстояние?
       - Мы вчера вышли в путь. Хуан бежал со всех ног.
       Берен в задумчивости поскреб заросший подбородок.
       - Мне не понравилось быть орком, - сказал он. - Думаю, волком быть тоже не понравится. Но подыхать от жажды и от того, что солнце лупит прямо по голове - тоже не понравилось.
       - Тебе решать.
       Он снова почесал подбородок. Слова про то, что "солнце бьет", не были пустой фразой - он и вправду выглядел как побитый. Губы растрескались и запеклись корками, как присохшие ссадины, веки покраснели и припухли, через лицо шла багровая полоса, словно Берен надел красную полумаску. Пять дней пути дались ему трудно.
       - Скажи, что ты чувствуешь в ее шкуре? - прошептал он, неосознанно лаская пальцы Лютиэн.
       - Силу, - ответила она. - Власть. Я могу навести ужас на сотни. Могу сразиться с кем угодно из мирроанви, победить его и выпить жизнь. Могу умчаться куда хочу, недосягаемая, незримая... Но все это солома, Берен. У меня было достаточно силы и власти в доме отца, и я не желаю внушать ужас, это противно мне. Не бойся волчьей шкуры, бойся волчьей сути.
       - Ты права, - Берен начал собирать еду в котомку. Собрав, поднял волчью шкуру и набросил на плечи так, что череп оказался на голове.
       - Как я должен надеть ее - так?
       - Сначала давай поспим.
       Проснулись они, когда солнце уже садилось, а луна - красная, разбухшая - только-только начала проступать на светлом небе, как кровь на ткани.
       - Пора, - сказала Лютиэн. - Разденься. Этот мой плащ - одежда сам по себе, да и тварь, в которую я превращаюсь, не превосходит меня величиной. Ты же, боюсь, разорвешь свое платье, когда сделаешься волком.
       Берен пожал плечами и начал снимать сапоги. Когда он сбросил куртку и рубашку, Лютиэн увидела, что его руки, плечи и грудь взялись "гусиной кожей". Он боялся куда сильней, чем хотел показать.
       Она увязывала его вещи, а он ждал, обернувшись волчьей шкурой и переминаясь с ноги на ногу на горячем камне.
       - Ты мне еще велишь на карачки встать? - жалобно спросил он, когда Лютиэн закончила увязывать его одежду в узел.
       - Нет, - улыбнулась она. - Просто закрой глаза.
       Берен зажмурился. Это не было необходимостью, но Лютиэн не хотела, чтобы ему слишком сильно мешали страх и стыд. Она заставила его разжать пальцы, комкающие волчью шкуру перед животом и опустить руки, чтобы они повисли вдоль тела, расправила складки жесткого меха на плечах и на шее, уложила лапы так, чтобы они свисали вдоль плеч, обошла Берена кругом, разглаживая мех, успокаивая напряженного человека этими движениями; и когда он немного расслабил окаменевшие плечи - быстро взмахнула плащом над его головой.
       Он упал вперед как каменная стена под ударом тарана - Лютиэн подставила плечо, но смогла лишь не дать человеку удариться оземь лицом. Удержать его было не в ее силах.
       Волчью шкуру пришлось укладывать и разглаживать заново - теперь уже по-настоящему. Сильно проводя ладонями вдоль шерсти, лаская сквозь мех неподвижное тело, Лютиэн завела вполголоса заклинательную песнь.

Итиль, безмолвное волчье солнце,
На струнах струй серебристого света
Пропой своим детям песнь одиночества,
Пока звезды заревом не сожжены.
Внемли, неверный, призыву пасынка,
Тоскливому зову осеннего хлада,
Голоду пажити снежной, сосновой,
Пряной жажде гона весеннего.
К тебе из волглой логова мглы,
Тщетно ли сука взывает щенная?
Зря ли кормилец, кровавый ратай,
Воем время твое тревожит?
О, Тилион, стадо твое ждет тебя,
Пастырь волчий, кормчий сумерек,
Направь ладью свою рукою крепкой,
Прими в свою руку свору полночную...

       Закончив эти слова, она вскочила, легко хлестнула волка-Берена концом плаща по ушам и звонко крикнула:
       - Cuio!
       Он вскочил и заметался во все стороны - матерый черный волчище, весь из напряженных жил и тугих мускулов. Непривычные лапы заскользили по камню, он завалился на бок, жалобно взвизгнул и снова вскочил, вертясь так и этак, чтобы рассмотреть себя, повалился на спину, елозя, как пес, замученный блохами, затем закрутился юлой, покусывая свои бока, словно пытаясь зубами сдернуть с себя чужую шкуру, а потом упал на брюхо и полз, пока не ткнулся головой в колени Лютиэн, тяжело дыша и с каждым выдохом поскуливая тихонько, словно спрашивая: "Что же это ты со мной сделала?"
       - Успокойся, mell, herven, не нужно бояться, я никогда не сделаю тебе зла, - она гладила и трепала за ушами волчью голову, из глазниц которой укоризненно глядели человечьи глаза. - Встань, дорога нас ждет.
       Он вскочил - живая черная молния, готовая прянуть и поразить любого: глаза сверкают, уши прижаты и блестят белые клыки. Когда Лютиэн навьючила на него узлы со снедью, водой, одеждой - и меч, он недовольно заворчал, но человек в нем был намного сильнее волка, и разум - сильнее зова луны, силой которой он облекся в волчью плоть.
       - Вперед! - затянув последний узел, Лютиэн хлопнула его по загривку - и он рванул с места, скрежетнув когтями о камень. Тинувиэль набросила и застегнула оборотничихин плащ, и побежала следом, на бегу расправляя руки. Ветер ударил в кожаные полы, на мгновение замедлив ее бег - но она оттолкнулась ногами от земли и черные крылья срослись с ее руками, хватая ветер и поднимая ее тело навстречу воздушному потоку.
       Он уже успел убежать далеко вперед, когда она увидела его - черного на черном, заметного только по движению. Сменив угол полета, нетопыриха понеслась вниз, не давая ветру ни опрокинуть себя назад, ни сбросить вперед. Несколько мгновений - и две черные тени мчались по черной равнине одна над другой: летучая мышь настигла волка и вцепилась когтями в шерсть на его загривке, превратив свой полет в скольжение на крыльях.
       Волк глухо зарычал на бегу, и она почувствовала в этом рыке яростную радость, острое наслаждение испытанным - сменившее прежний испуг. Волк-Берен рассекал горячую ночь, трепеща от восторга.
       Люди и эльфы, mirroanvi, - существа, суть которых тесно связана с их плотью. Эта ночь и еще одна будут ночами полнолуния, а потом - таково было заклятие, сотканное Лютиэн - волчьи чары должны были спасть с Берена. Теперь, чувствуя его радость, она побаивалась - не слишком ли долгим будет срок? Не произойдет ли в его сути перемен?
       Но отступать было уже поздно.
       Они мчались всю ночь, и миновали каменное блюдо, а наутро Лютиэн вернулась в свой облик, развязала вьюк с едой и накормила волка. Он сожрал все - кроме лембас, отложенных на самый последний день - и выпил почти целый мех воды. Потом они пошли рядом - Лютиэн в своем обличии и громадный волк, притомившийся от ночного бега. Когда жара сделалась невыносимой, они легли спать и проснулись с закатом. Волк допил воду из меха, облизал руки Лютиэн, немного поласкался к ней - и начался новый бег под низкой, зловещей луной.
       Этот бег был не так стремителен как тот, прошлой ночью - мешал песок. Потом он сменился мелкими камешками и шлаком, а местность сделалась неровной, изрытой оврагами и пересохшими руслами - здесь во времена Ард-Гален пробегали мелкие степные речки, наполнявшиеся талой и дождевой водой. И мышь с волком то влетали на маленький холмик, то ныряли в темноту оврага.
       В этих местах уже росло кое-что - сухая ломкая трава, что проживает свой краткий век во время весенних дождей и засыпает мертвым сном до следующего лета; неприхотливая колючка, лишайники. Никакой ночной живности не было видно - кроме ящериц, что охотились на насекомых и пауков. То там, то здесь мгновенными струйками перетекали они с места на место - и тут же замирали, сливаясь с камнем, такие же неразличимо-серые и шершавые.
       Под утро луна поблекла, и двое в ночи замедлили свой бег. Шерсть на волке стояла дыбом, он вывалил язык - не так-то легко далась ему пробежка. Лютиэн затормозила крыльями, призывая его остановиться. Волк сел, Лютиэн отпустила его загривок и приняла свой облик. Волк тут же забегал вокруг нее, выпрашивая успокаивающую ласку, и вдруг прижал уши, оскалился и с коротким лаем прыгнул с места через ее голову и приземлился, растопырившись и выгнув спину, заслоняя Лютиэн собой...
       Еще один. Огромный, примерно вдвое больше, чем Берен в волчьей шкуре, больше Хуана и, кажется, даже больше Саурона в облике волколака. Он стоял на вершине холма, привлеченный сюда чужим запахом. Глаза его в свете угасающей луны поблескивали красным, пасть из-за чудовищных клыков никогда не закрывалась полностью, и тонкая капля слюны тянулась из угла страшного рта.
       Берен умел драться как человек, но не умел как волк, он неминуемо погиб бы, но даже если бы победил - попробовав крови при полной луне, он был бы заключен в волчье тело всякий раз, когда луна достигает полноты. Раздумывать было некогда, королевной владел только безраздельный страх за Берена - и тут чудовищный волк прыгнул, перемахнул через обоих и теперь Лютиэн оказалась между ним и Береном. Волколак находился так близко, что дева почувствовала жар от его ноздрей, смрад из его пасти. Ее колени подогнулись от страха, но она все-таки сделала что собиралась: - взмахнула над клыкастой мордой своим плащом:
       - Спи!
       О столь быстром успехе она даже не думала: волчище осоловело попятился, сел на задницу, потом завалился на бок, и глаза его закрылись.
       - Нет, нет, нет! - Лютиэн из последних сил сжала морду волка-Берена, подавшегося вперед, чтобы перервать беспомощному противнику глотку. - Тебе нельзя сейчас. Бежим, бежим как можно скорее отсюда!
       Но у нее самой не было сил ни бежать, ни превратиться в летучую мышь.
       "Я не нэрвен. Я все-таки слабая женщина, и я сейчас упаду..."
       Берен схватил ее зубами за одежду на груди, помог устоять на ногах и забраться ему на спину. Лютиэн легла на его на хребет, обхватив руками и ногами, и он побежал в подветренную сторону и вперед. Нестись скачками он не мог, не хватало сил, да и Лютиэн не выдержала бы такого бега, но из своей рыси он старался выжать все возможное.
       Взбежав на один из холмов, они разом увидели и цель своего пути - трехглавый пик, ущелье под которым именовалось Вратами Ангбанда - и свое сегодняшнее укрытие: остатки эльфийского форта.
       Берен добежал до кольца полуразрушенных стен - и во дворе свалился без сил как раз в тот миг, когда солнце высекло искры из вершин Эред Энгрин.
       Лютиэн слезла с волчьей спины, заставила Берена подняться на ноги, освободила от груза и, потянув за шкуру, крикнула:
       - Glenna-n-gaur! Tello ner!
       Шкура треснула по середине груди, там, где ее когда-то разрезали на волке. Мокрый, бледный Берен выбарахтался из нее, отшвырнул пинком и, не одеваясь, выхватил из кучи груза свой меч. Одним движением, уже почти из последних сил, он разорвал шнур, которым меч был прикручен к ножнам, и, отбросив одежды клинка в сторону, несколько раз с силой рубанул по волчьей оболочке. Нарсил рассек ее дважды и трижды, глубоко уходя в пепельный песок - а потом Берен рухнул на колени, прижавшись лбом к рукояти меча и тяжело дыша.
       - Никогда... больше... со мной... так... не делай... - в пять выдохов попросил он.
       Казалось, он сейчас потеряет сознание, но он удержал себя в руках и вернулся к брошенным вещам. Вложил меч в ножны и оделся.
       Оба уже не имели сил что-либо делать - устроились рядом на песчаном наносе под стеной. Но оба понимали, что спать еще нельзя.
       - Почему ты не дала мне убить волколака? - спросил Берен.
       Лютиэн объяснила, и он не задал следующего вопроса: почему ты сама не убила его мечом? Он не мог ее осуждать - смертельно напуганную, спасшую ему жизнь и столько всего сделавшую. В конце концов он и сам тогда не подумал про меч - а задним умом все крепки...
       - Ты отдыхай, - сказал он, укладывая ее голову себе на грудь. - А я постерегу...
       Лютиэн кивнула и послушно закрыла глаза. И десяти ударов не отсчитало сердце Берена, когда он услышал ее ровное дыхание. Она так же доверялась ему, как он ей, и даже если с каждым происходило что-то не то по ошибке другого - никто не говорил слов укора и вины...
       - Берен! Берен...
       - М-м-м?
       Он отбросил плащ, из которого Лютиэн сделала подобие палатки, накинув его на воткнутый в песок меч - чтобы защитить Берена от солнца. Так. Значит, он проспал утро и всю жаркую часть дня здесь, в тенечке, а когда солнце заглянуло и сюда, Лютиэн прикрыла его плащиком. Хорош сторож!
       Он встряхнул головой, чтобы отбросить грезы. Песок посыпался с волос.
       - Старею, - проворчал он. - Сплю среди дня, и песок сыплется...
       Лютиэн засмеялась.
       - Здесь есть вода, - сказала она. - Дождь наполнил водосборник.
       Берен кивнул, потому что они подумали об одном и том же: эльфы, строители заставы, наверняка были уже мертвы, но делом их рук они двое могли сейчас жить.
       - Это хорошее укрытие, - продолжала Лютиэн. - Дорога от врат Ангбанда сворачивает на запад, и ее стерегут - а отсюда никто не ожидает появления противника, сюда никто не заглядывает. Ты правильно сделал, что пошел через Анфауглит.
       "Вот только без тебя я бы оттуда не выбрался", - Берен привлек ее к себе и поцеловал в шею.
       Вода была солоноватой - ведь никто десять лет не следил, чтобы водосборник не засолялся. Но они напились с удовольствием, до отвала.
       - Мы сможем использовать это укрытие когда будем возвращаться?
       - Вряд ли, - покачал головой Берен. - У меня на лице написано, что я шел через Анфауглит. Здесь будут искать в первую очередь, когда мы уйдем. Не думай об этом сейчас.
       - Что же мы тогда будем делать?
       - Искать рыцарей Аст-Ахэ. Черных рыцарей Моргота.
       Лютиэн ждала дальнейших объяснений, и он объяснил:
       - Оркам попадаться нельзя, не то мы закончим жизнь в здешних застенках. А вот эти рыцари проведут нас к Морготу, потому что таков здешний обычай. Понимаешь, с ними он ведет себя по-доброму и следует чести... По крайней мере, как они тут понимают честь. Вот с Сауроном было бы иначе, он непременно протащил бы нас через пыточную. А Моргот уверен в своих силах. Черные рыцари проведут меня к нему, как учат их предания, и я его вызову, и он примет вызов, потому что не захочет показать слабость перед своими.
       - Король Финголфин уже вызывал его и он принял вызов. Что помешает ему просто убить тебя?
       - Ничего. Но есть у меня одна мысль... Наше предание говорит, что некогда предки наши склонились перед Морготом. Поэтому доселе он считает, что люди принадлежат ему, и тому же учит своих верных. Государь Финголфин от начала был не его, и Моргот ничего не мог с ним поделать - только убить. Меня же он убьет не раньше, чем отчается вернуть в свою собственность. А он не любит сдаваться...
       - Пусть будет так, - согласилась Лютиэн. - Но нам придется тяжело. У нас остались два лембас. К чему их беречь?

***

       Берен прихватил ярлык рыцаря Аст-Ахэ на тот случай, если раньше они все же встретят орков. Но им повезло - первым они встретили в горах конный разъезд из Аст-Ахэ - пятерых воинов, одетых в превосходные доспехи и черные с серебром нараменники. Издалека их можно было принять за эльфов - с таким искусством и достоинством они ехали. И, как эльфы, они понимали друг друга без слов - когда Берен и Лютиэн показались на дороге, лучники, не дожидаясь приказа старшины, взяли неожиданных пришельцев на прицел.
       - Кто вы и куда идете? - спросил старшина, повысив голос не больше, чем требовало расстояние в десять шагов.
       - Я пришел рассказать вашему Учителю о последних минутах Илльо из Белых Лис и Тхуринэйтель, что меняла обличья.
       - Ты из его знамени? Или его рода? - спросил старшина разъезда, но Берен ответил только:
       - Мне нужно увидеть Мелькора.
       И рыцари взяли их с собой, и вечером преломили с ними хлеб. Берена разоружили и спросили об эльфийском клинке - он ничего не сказал.
       Их везли как пленников, но, как и полагал Берен - морготовы рыцари обращались с пленниками вовсе не так, как орки. Им даже подвели коня, и Берен, прижимая к себе сидящую впереди Лютиэн, чувствовал порой ее дрожь. Что видела она сейчас, здесь? Он знал, что эльфы своим зрением видят и Моргота, и его приспешников иначе - и боялся спрашивать, как.
       Они поднялись высоко в горы, и Берен увидел Ангбанд таким, каким он открывался пришельцам с севера.
       О, Моргот умел строить... Замок возвышался на горе, как венец на прекрасном челе. Три высокие башни пронзали облака, стрельчатые окна ловили и отбрасывали свет подобно драгоценным каменьям. Когда разъезд оказался вплотную к замку, стало видно, что стены и башни еще больше, чем казались издали, что сделаны они словно бы не по человеческой мерке. Створ ворот навис над пришедшими как туча, а башни были так высоки и стройны, что Берену показалось - вот-вот они сорвутся с земли и взлетят, как стрелы.
       Берена и Лютиэн свели с коня на широком дворе и оставили под охраной. Через какое-то время к ним вышел человек, которого Берен узнал, но имя вспомнил с трудом: они лишь мельком виделись в Тол-и-Нгаурхот.
       - Велль, - сказал он, и это было не столько приветствие, сколько воспоминание.
       - Ты знаешь мое имя, человек? - Велль сошел им навстречу со ступенек крыльца. - В таком случае назови свое.
       - Я Берен, сын Барахира из рода Беора. Со мной Лютиэн Тинувиэль, дочь Тингола эльфа и Мелиан, богини. Мы пришли, чтобы встретиться с Мелькором.
       Рыцари Аст-Ахэ схватились за оружие, и быстрее, чем об этом можно сказать, пять обнаженных клинков уперлись в грудь Берена.
       - Этим меня не напугаешь, я такого добра видел много, - спокойно сказал он.
       Стражник Берена протянул Нарсил одному из вышедших навстречу молодых воинов. Тот хмыкнул и наполовину вытащил клинок из ножен, разглядывая отделку.
       - Не порежься, - бросил Берен.
       - Работа Феанаро, - прищурился мальчишка. Потом вдвинул меч в ножны.
       Во время этого короткого разговора горца обыскали. Он стоял, заложив руки за голову, пока один из рыцарей выяснял, нет ли чего-нибудь за пазухой или в сапогах. Там, конечно, ничего не нашли - Ангрист, нож Келегорма, был привязан вдоль предплечья.
       - Зачем ты явился сюда? - спросил Велль.
       - Нам нужно встретиться с твоим хозяином.
       - Ты о ком? - северянин сделал вид, что не понял.
       - О Морготе.
       - Не смей называть так Учителя! - взвился паренек, завладевший Нарсилом. Командир поднял руку - и парень тут же сник.
       - А что скажешь ты, госпожа? - Велль повернулся к Лютиэн. - Ты тоже пришла сюда ради свидания с Учителем?
       - Я хочу поговорить с ним, - кивнула Лютиэн.
       - Если я не ошибаюсь, ты - дочь короля Тингола?
       - Ты не ошибся. Я достаточно знатного рода, чтобы предстать перед троном Владыки Севера?
       - Мы не обращаем внимания на род, - заметил один из рыцарей. - Не предки делают человека доблестным.
       - Верно, - согласился Берен. - Но память о доблестных предках не позволяет быть трусом. Проведи нас к нему, Велль. Или, по-твоему, он испугается посмотреть мне в глаза?
       - Учитель ничего не боится! - крикнул мальчишка. - Если ты оскорбишь его еще раз, я буду биться с тобой!
       - Я не убиваю детей, - горец даже не покосился в его сторону.
       - Подождите здесь, - сказал Велль. - Я пойду доложить о вас.
       Четверо рыцарей не спускали с них глаз, пятый - тот самый мальчишка - снова начал напоказ разглядывать Нарсил.
       Берен не сомневался в том, что Моргот примет их сейчас. Саурон - тот отдал бы приказ подержать гостей день-другой в темнице, без пищи и воды, потом - прогнать через застенок, и лишь после этого снизошел бы до разговора. Он во всем видел подвох. Моргот же никогда не упускает случая блеснуть великодушием, если верить их легендам и балладам... А Берен верил им в этой части. Поэтому он почти без волнения разглядывал предпокой, в который их привели, высокий стрельчатый свод потолка, расписанный диковинными синими цветами по черному, узорной ковки треножники со светящимися фиалами, настенные гобелены... Если то, что он видел - обычный образец искусства Черных, то можно решить, что северяне предпочитают изображению - узор. Это напоминало их писания и песни, где одно слово образовывало с другим витиеватое кружево, в котором порой терялись бисеринки смысла. Ни гобелены, ни роспись на потолке не рассказывали о чьих-то деяниях, совершенных в минувшие дни - только цветы, листья и травы, в которых боковым зрением улавливались хитро врисованные в орнамент животные и птицы. И - неизбывное ощущение того, что где-то играет музыка, что она зовет, тоскует, плачет...
       - Идемте, - Велль появился в дверях, сделал знак рукой.
       Берен, Лютиэн и пятеро охранников - двое спереди, трое сзади - зашагали по коридору. Высокие узкие окна и круглые оконца в потолке заливали этот коридор светом, и видно было, что замок словно гордится собой, стремится выставить напоказ все искусство тех, кто его строил и украшал. Мозаика пола - плиты белого и черного мрамора, красного гранита вырезаны фигурно, и каждая фигура - ящерка, и все уложены так, что нет ни единого просвета, ни единой щели, в которую прошел бы нож. Стены - от пола до свода украшены резьбой, хитросплетением ветвей и листьев. Окна - искуснейшие витражи...
       Они миновали коридор и прошли три зала - почти анфиладой. Из каждого зала в другой вели тридцать ступеней - вниз. Окон больше не было - Берен решил, что эти залы уже под землей. Кругом пылали факела и фиалы, а богатство этих покоев не уступало богатству залов Нарготронда или Менегрота...
       Стражники стояли у каждой двери - неподвижные, подобные статуям, все в черном с серебряной отделкой. Некоторые провожали их взглядом, не повернув головы, иные и этого не делали.
       Последняя дверь открылась перед ними, и здесь уже не было ступеней вниз, а пол был гладкий как зеркало, и высокие колонны, отражаясь в нем, словно бы открывали под ногами входящего бездну. Потолок терялся во мгле, факела и свечи, двоясь в полу, освещали зал едва ли на треть его высоты. Зал был длинным, но узким, и здесь было полно народу.
       Это и была та самая Морготова аула, о которой так много говорилось вечерами в ауле Каргонда. Сюда приволокли пленного Маэдроса, и здесь он при всех корчился на полу - от страха, как говорили легенды; Берен же полагал, что Моргот поразил его болью, сродни той, что насылал Саурон. Сюда приходили все эти странники их легенд, люди и эльфы, воины и менестрели - и узнавали якобы страшную правду: владыка Севера есть не враг всего живущего, а Возлюбивший Мир, принявший на себя всю его боль... И оставались здесь, очарованные этой сказкой...
       Двое стражников, шедших сзади, остались снаружи, остановился Велль.
       - Идите вперед, - сказал он. - Учитель ждет вас.
       Там, впереди, мерцал иной свет, отличный от мерцания факелов и свечей. У Берена захватило дух - он понял, что светится этим светом. Лютиэн стиснула его ладонь, и он ответил ей легким пожатием.
       Шаги человека звенели по камню, но еще сильнее, казалось ему, стучит его сердце. Эльфийская дева шагала неслышно.
       Шестьдесят шагов отсчитал он, и остановился, не дойдя десяти до трех ступеней, поднимающихся к высокому трону из черного дерева. По сторонам стояли и сидели люди - десятки, может, сотни рыцарей Аст-Ахэ, мужчин и женщин разных лет, от пятнадцати до сорока, красивых, точно на подбор, одетых в черное, редко - в темно-красное или лиловое, почти все украшения - из серебра. Берен старался не смотреть на трон прежде, чем встанет лицом к лицу с тем, кто на нем сидит.
       Берен был готов к тому, что увидел - обезображенное шрамами усталое, исполненное нездешней мудрости и печали лицо. Он не был эльфом и не мог разглядеть за этим обличием другого Моргота - того, которого показали ему на кургане Финрода. Этот же сам походил на эльфа, меченого ранами и страданиями, только ростом превышал любого из эльдар почти на целую голову. Одежды его было черными, пояс - из чеканных серебряных пластин, а грудь украшала цепь с большим "кошачьим глазом", вделанным в подвеску. Волосы его были белыми, как мрамор. А над головой висел - сначала показалось, что приделанный к спинке трона, потом Берен разглядел, что прямо в воздухе - железный венец, в котором горели Сильмариллы.
       У Берена перехватило дыхание. Словно Солнце уронило три слезы... Словно он заново оказался у истоков мира - свет, лившийся из камней, был древнее, чем форма, хранившая его, но не старел. Словно бы все ткани бытия разошлись там, где горели три камня в своей железной темнице, и сквозь эти окна в глаза Берену смотрело нездешнее. Он понимал теперь, почему Феанор отказался отдать камни Валар; понимал, почему Мелькор возжаждал их и почему три рода нолдор готовы были пролить моря своей и чужой крови ради их возвращения.
       - Кто вы, дети мои, и зачем вошли сюда непрошеными? - спросил Мелькор. Голос его был усталым и как будто бы даже ласковым, но строгим - так любящий отец спрашивает сына-несмышленыша: "Ну, что ты еще натворил?". Этот голос должен был обезоруживать.
       Берен провел рукой по волосам, все еще полным песка, собираясь с духом, чтобы ответить - но Лютиэн опередила его.
       - Я дочь короля Тингола, Лютиэн Тинувиэль. А это муж мой, Берен, сын Барахира. Я пришла к тебе, чтобы спеть перед твоим троном, как поют менестрели Средиземья.
       Мелькор улыбнулся - одними уголками губ, чтобы не открылись раны на лице - и сказал:
       - Что ж, пой. Время у нас есть.

***

       У него и в самом деле было время. И время работало на него. Неумолимо, неотвратимо оно подтачивало Арду, и он провидел тот день, когда Арда падет в его обожженную ладонь, как яблоко, утомленное собственной спелостью.
       Никто не мог помешать ему. Далекие братья-враги, Силы, могли бы, если бы захотели, переправиться через великий океан и ударить по Твердыне Тьмы, сразиться с ним и одолеть - но он все продумал. Клятва Феанора закрыла для них эту дорогу. Пообещав не помогать гордецам, Силы обрекли себя на бездействие и развязали ему руки. Узнав это от пленных, он рассмеялся - так предсказуемы оказались противники. Тогда он еще мог смеяться, тогда плоть, сотканная им для общения с эльфами, еще не так тяжко страдала. Он даже думал, что сумеет зарастить ожоги от Сильмариллов. Потом понял, что не сумеет - и решил поменять фана, но оказалось, что не может и этого. До Феанора, из-за которого он терпел эту муку, было уже не добраться - но когда орки приволокли Маэдроса, он отомстил сыну творца Сильмариллов за свои раны, нанесенные Камнями. И за эту поганую гордость, которую из нолдор можно вышибить только вместе с мозгами. Вот так же, как этот смертный, стоял Феаноринг, полный ненависти и презрения, и так же, как Феаноринг, этот смертный будет вопить от боли, пока не сорвет горло.
       Если не покорится сразу. Когда по его зову пришли смертные, на которых он еще до валинорского плена наложил свое клеймо, он узнал лучшую месть, чем мучить тела и души. С эльфами это было невозможно, эльфы ломались и умирали - но не менялись по его мерке, подобно тем, кого он захватил в самом начале. С эльфами было поздно что-либо делать, люди же таяли в его ладонях как воск, и принимали ту форму, которую он желал им придать. Лишь три племени отщепенцев не ответили на его призыв и пошли на Запад, повинуясь иному зову.
       Он был из этих, смертный с волосами цвета стали. Из тех, кто в годы тьмы подчинился лишь внешне. Пока рука Мелькора была на этом народе, они не смели поднять глаз, но за время его отсутствия непокорный скот вышел из повиновения и соблазнял остальных. Он и теперь пришел соблазнять, он и эльфийская чаровница, внутри которой тлела сила, унаследованная от Мелиан. Ничто по сравнению с силой Мелькора, поэтому он и согласился, чтобы она спела. Он был готов ко всему, мог отразить любую из жалких каверз, порожденных несовершенными умами созданий из плоти и крови. Он, певший в музыке Творения!
       Да, их появление озадачило его - немного. Он не почувствовал их приближения в своих землях, это его обеспокоило. В этом была некая тайна, но смертный и эльфийская дева раскроют ее, он не сомневался. Его также немножко раздосадовало то, что их захватили рыцари и привели в аулу. Теперь он был вынужден ответить на вызов, а он терпеть не мог, когда его к чему-то вынуждали, путь даже вынуждали им же самим изобретенные правила. Он заботливо растил и учил Рыцарей, они были предметом его стараний, произведением его искусства - не для того он так тщательно поднимал их над уровнем людского быдла, чтобы сумасшедшая парочка заставила его уничтожить целое поколение, цвет его сада. Однако удалить рыцарей от соблазна он не мог, ведь это значило бы, что он сдался перед лицом вызова, на один миг помыслил о том, что двое пришельцев действительно могут быть опасны. Сука добрая воля, ненадежная основа, что может дать трещину в любой момент, а избавиться от нее никак невозможно...
       Пусть поет, решил он. У меня будет время все исправить, если что-то случится.
       И она запела. Против его ожиданий, это не была заклинательная песнь-клинок, оружие в устах барда. Чувство, испытанное Мелькором, воплощенные назвали бы досадой - он приготовился к битве, а песня сулила усладу.
       Она повествовала о первых днях эльфов, о юном мире под светом звезд, о мире, не ведавшем зла. О времени, когда ночь не была покровительницей страха. О легкости, с которой земля дарила себя Детям Единого. О том немыслимом покое, полном радостей и трудов, который успели изведать Перворожденные. Одетая в темный плащ, она кружилась маленьким черным вихрем под собственную песню, и казалось, там, где она проходит, за ней шлейфом тянется та первозданная густая синева, которой изведали впервые открывшиеся глаза эльфов. Этот сумрак наполнял и без того сумрачный зал, факела и фиалы гасли один за другим, и когда погас последний - изумленные рыцари Аст-Ахэ и не менее изумленный смертный, подняв головы, увидели звезды, огромные и ласковые звезды, дарящие то, что он учил (и сам привык) называть Не-Светом.
       "Хватит", - решил Мелькор, и потянул за одну из тех незримых нитей, которые сплетались в сеть. Рыцари повалились на пол, все с теми же изумленными и блаженными улыбками. Что ты на это скажешь, маленькая колдунья?
       - Итак, ты усыпила их своей песнью, - сказал он, про себя наслаждаясь ее удивленно распахнутыми глазами. - Я не знаю, этого ты хотела или нет, но они заснули, и теперь мы одни. Они не проснутся, пока не будет на то моей воли. Ничто не помешает мне отдать вас оркам, а им сказать, что вы ушли, несчастные дети, помилованные мной за свою любовь. Но я великодушен. Вы и в самом деле можете уйти.
       - Я не уйду без Сильмарилла, - сказал смертный.
       - Сильмариллы мои, - ответил Мелькор. - И я их не отдам. Берен, я много наслышан о тебе и думал, что ты по крайней мере умен. Вот я перед тобой, владыка Арды. Вот ты передо мной, храбрый воин, незаурядный среди смертных, но все же - смертный, которого я могу прикончить одним движением руки и не убиваю лишь потому, что не хочу. Как ты собираешься заставить меня расстаться с сокровищем? Расскажи, мне интересно.
       - Ты сам отдашь его мне.
       - Вот как? - Мелькор приподнял бровь. Раны не позволяли выражать язвительное удивление более четко, но если бы рыцари не спали, они расхохотались бы над Береном. Этот тон неизменно заставлял их смеяться. - И почему же?
       - Потому что они тебе не принадлежат, - сказал Берен. - Ты добыл их грабежом и убийством. Отдай их, потому что на них кровь Финвэ, короля моих королей. На них кровь Альквалондэ и тех, кто погиб в Хэлкараксэ...
       Он думал, будто что-то собой представляет, ходячая груда сложных соединений, куча неуклонно самовоспроизводящихся и тут же распадающихся элементов живого. Все они так думают, но в одних эту иллюзию лучше поддерживать, а в других - развеять. Время есть. Можно позабавиться. Пусть он поймет о себе все. И пусть она все о нем поймет.
       - Как странно, сын Барахира, - Мелькор откинулся на спинку кресла. - Ты обвиняешь меня в убийствах и грабежах, но посмел предстать перед моим троном. Наверное ты слышал из уст моих людей, что я не убиваю странников, что даже моих врагов здесь ждет радушный прием... Кстати, где они - те, кто поведал тебе это?
       - Они мертвы, Мелькор.
       - Кто же убил их?
       - Я...
       - И ты обвиняешь меня в том, что на Сильмариллах - кровь убитых мною? Скажи мне, Берен, ты глупец или лицемер, если говоришь со мной так?
       - Я прав - и этого довольно.
       Мелькор засмеялся - не разжимая губ, в нос - большего эта шутка не стоила. Смертный сжал челюсти.
       - Валар могут ошибаться, - Мелькор заговорил, и голос его был как тончайшее и острейшее лезвие. - Изначальные не непогрешимы, эльфийские короли бывают неправы - но не Берен, сын Барахира! Мне явлено величайшее чудо Средиземья - человек, который всегда прав!
       - Не всегда! - крикнул Берен, - Но сейчас. И ты это знаешь. Я прав, потому что убивал защищаясь, а ты пролил невинную кровь. Придумай сотню сказок в свое оправдание, заставь весь мир поверить в них - твои руки обличат тебя. Они до сих пор в язвах, верно? Ты не имеешь права на Сильмариллы, потому что не в силах даже коснуться сокровища, которое зовешь своим.
       - Не в силах? - Мелькор поднялся с трона. - Ты ошибаешься, смертный, и ты сейчас узнаешь цену своей ошибке. Пусть наши руки рассудят нас, раз ты сам избрал их судьями.
       Он внутренне улыбался. Да, это будет прекрасно. Пытка была бы всего лишь пыткой, обман - всего лишь обманом, но смертный будет корчиться, сраженный правдой, ради которой пересек пустыню. И после этого - он признает меня. Ничего другого ему не останется. А потом можно будет заняться эльфийской девицей.
       Мелькор вытянул руку вперед - и в парившем над троном железном венце разжались зубцы, что держали Сильмариллы в железной короне.
       - Смотри, - сказал Мелькор, когда камень упал в его протянутую ладонь. Перчатку он снял еще раньше, и Камень оказался в тисках обнаженной плоти.
       Он называл себя человеком и говорил рыцарям, что знает человеческую боль, но это было неправдой. Боль, которую он терпел сейчас, была нечеловеческой болью. Плоть горела и дымилась, кипела кровь, тошнотворный запах паленого мяса пополз по залу. Мелькор сошел с трона, человек шагнул ему навстречу.
       - Смотри, Беоринг. Вот, что камень сделает с плотью того, кто, по мнению твоих Валар грешен и мечен Падением. А вы, люди, мечены им изначально, если я и в самом деле - ваш создатель... Мне жаль обращаться к этому испытанию, но истина дороже. Ты не сможешь унести Сильмарилл отсюда, тебя убьет боль, которую я могу терпеть только потому, что я - Вала... Не-Свет, заточенный в этом камне, враждебен всему, что нарушает их устоявшуюся, мертвую гармонию - а значит, и тебе тоже. Если я дам тебе Камень - возьмешь ли?
       Смертный провел языком по сухим губам.
       - Возьму, - сказал он. - И унесу, если никто не заступит дорогу.
       - Пустой бахвал! Да если ты сумеешь пронести Камень хотя бы десять шагов, клянусь, никто не помешает тебе выйти отсюда!
       Боль и гнев владели им сильней, чем он собирался позволить себе. Он с опозданием понял, что в самом средоточии своих сил, с Сильмариллом в руке, сказал Слово...
       А впрочем, это не имело значения. Смертный не вынесет, уронит Камень. Если он сделает это достаточно быстро - всего лишь потеряет руку. Если у него хватит воли на большее (в чем Мелькор сомневался) - умрет от боли.
       Он даже жалел Берена. С одной рукой ему трудненько придется в рядах воинства Аст-Ахэ, и немного досадно будет, если он умрет. Отличный материал.
       Смертный вроде бы колебался. Неужели струсит? Если струсит после того, как заставил меня терпеть так долго - сгною заживо, решил Мелькор.
       - Идет! - смертный ударил Валу снизу по руке и поймал Камень в воздухе, сжав пальцы и стиснув зубы.
       Мелькор отступил на шаг назад, чтобы несчастному было куда падать, когда ноги подломятся в агонии. Смертный какое-то мгновение смотрел на свою руку, охваченную незапятнанным сиянием - и крикнул вдруг, громко и коротко, и крик его многократно отразился от сводов аулы.

***

       Берен готов был вытерпеть и принять любую боль, умоляя Единого и всех Валар лишь об одном: о силах перенести ее. Он так ждал боли, что почти ощутил. Почти обжегся... Почти...
       Нет...
       Он крикнул не от боли - от счастья, переполнившего его внезапно, хлынувшего через край. Сердце готово было выскочить из горла и взлететь птицей: Камень, сгусток первозданного, неискаженного пламени, грел - но не обжигал! Страшноватым факелом показалась Берену сжимающая камень рука: плоть и кровь окрасили сияние камня алым, и в этом алом свете он увидел, как исказилось лицо Мелькора.
       - Остановись! - Мелькор вскинул руку, вырастая под потолок - Берену было уже все равно.
       Не обращая на Валу внимания, он сделал шаг...
       ...Полутемная комната, разбросанная постель, а на постели - женщина с искаженным лицом...
       Андис. Память ожила, заполнив все вокруг зримыми, осязаемыми образами, и Берен понял, что сейчас пройдет через самые мрачные закоулки своей души.
       ...Слишком тесно в комнате для двух разъяренных мужчин, для двух мечей, высекающих искры в яростной пляске... И лицо Борвега - красно от света лампы, от прилившей крови, и пот стекает по нему ручьями - от непривычных уже усилий и от страха. Ибо нагой юнец, пойманный в постели жены, оказался не только племянником князя, но и отличным мечником - настолько хорошим, насколько можно быть в неполных восемнадцать лет. Он двигался быстрее, отражал удары легко и уверенно, наносил их сильно и хлестко - Борвега спасал опыт... Только опыт... Но и опыт - плохой помощник, когда слабеет рука, и после очередного удара твой меч отлетает в сторону... Ты во власти мальчишки, похитившего честь семьи, весь - в его милости... И больше всего на свете тебе хочется, чтобы острие меча не задержалось у твоего кадыка, а прошло дальше - насквозь...
       Миг жгучего стыда, испытанного впервые - настоящего взрослого стыда... Когда взрослый мужчина, старше твоего отца, плачет - потому что ты унизил его, и, смертельно унизив, пощадил... И ты впервые так остро чувствуешь, что твое счастье оплачено чьим-то позором, чьими-то слезами...
       Берен не знал, что делать, он пришел в ужас - рука, сжимающая Сильмарилл, и вправду не единожды запятнана. А перед этим светом невозможно лгать; ложь - гибель, что же мне делать???
       "Прости меня, Борвег..." - он сказал первое, что пришло на уста, и сделал следующий шаг.
       - Забыть о чести, наплевать на закон... Опозорить разом и имя Броганов, и имя Беорингов! Нечего сказать, хорошего же сына я воспитал. Зачем тебе дан был этот меч? Чтобы ты безнаказанно бесчестил чужих жен? Или все-таки для того, чтобы охранять Закон и Правду?
       - Почему из-за этого Закона женщина не может быть счастлива с тем, кого любит?
       - Потому что если каждый в погоне за счастьем начнет переступать свое слово, данное другому перед лицом Намо Судьи и Единого, во всем мире воцарится беззаконие и смута, восторжествуют низость, убийство и обман!
       - Так будь проклят твой Намо и твой Единый, раз они создали такие законы!
       ...Голова откидывается назад под тяжестью оплеухи - в первый и последний раз Барахир поднял руку на взрослого сына. Гнев и обида охватывают сердце - а отец поворачивается спиной, и спина эта широка, а кинжал справа, под рукой... Был миг, один лишь миг, когда Берен готов был поднять на отца оружие.

       "Прости, atarinya..."
       Шаг...
       ...Это был маленький орк, лет восемь-десять... Таких - еще не убивали... Но этот - подобрал саблю мертвеца и с визгом бросился на врага... На мальчишку не так чтобы намного старше себя, еще не успевшего понять, убил он кого-то в этом налете на становище - или нет?
       Движение, заученное годами: отмашка снизу, и тут же - "полет стрижа" - меч наискось рубит противника через грудь, рассекая ребра и грудину...
       Он умирал невыносимо долго, и Берен никак не мог собраться с силами и добить одним ударом.
       Потом его рвало.

       Прости меня, ты, чьего имени я не знаю...
       Шаг!
       Он думал - это будет Ущелье Сириона, но это были Топи Сереха...
       "Почему мы должны опять прикрывать вас собой? Чем вы лучше? Тем, что бессмертные, тем что не болеете, искусны без меры и так мудры, что аж тошно? Так не хватит ли с вас? Все равно вы не умираете насовсем, все равно вы когда-нибудь возродитесь: так пожалейте нас, мы и так-то пожить не успеваем! Боги, боги, за что вы так жестоки?"
       ...Рука тяжелеет, налившись усталостью, и словно острые иглы, судорога пронзает ее время от времени. Они отступают, разбирая за собой гати, ломая доски, выворачивая колья - и стук топоров перемежается тупыми ударами кованых болтов в доски... в щиты... А порой звук попадания - как в мешок земляного хлеба. И кто-то валится на доски или в грязь...
       Берен поскальзывается, срывается с кочки и, взмахнув руками, шлепается в трясину, в стылую черную жижу...
       Шлем и кольчуга тянут ко дну. Рвется под закоченевшими пальцами жалкая болотная травка, за которую он пытается цепляться. Даже умей он плавать...
       - Руку! - сквозь грязь, залепившую глаза, он видит протянутую ладонь - узкую, как у девицы... Вцепляется в нее как клещ - и чувствует силу мужской ладони руки (два раза ладонь), что тянет его к мосткам...
       Как его звали, этого эльфа? Он не запомнил...
       Неужели я был так малодушен?
       Память беспощадна. Был.
       "Прости..." - шепчет Берен.
       ...Этого эльфа убили на следующий день; они даже не могли его похоронить - там, в трясине, остались его кости...
       Шаг.
       - Где они?! Где они, выродок?!! Тебе что, сучий потрох, твоя шкура не дорога? Оторвать еще кусочек?
       Крик - и кровь стынет в жилах...
       - Урагх, это нечестно! Ты уже второй раз лезешь, а я еще даже не подержался! А ну, пусти, пусти меня к ней!
       - Нравится, беоринг? А уж ей-то смотри, как нравится! Ну, где они, твои друзья? Где твой хозяин, Барахир, где наследники этого вшивого княжества? Смотри, еще вся ночь и весь день впереди, а нас тут полсотни, твоя баба внакладе не останется, да и ты тоже! Говори! Говори сейчас, если не хочешь, чтобы я вот этой вот кочергой пришпарил ее промеж ног!
       Невнятное бормотание.
       - Что? Не разберу ни хрена - Фолдор, заткни ей пасть.
       "Только не меня! Горлим, ради всего на свете - меня не выдавай!"

       Да, так оно и было: он не подумал о других.
       "Прости, Горлим... И ты, Эйлинель - прости..."
       Шаг...
       Он страшился этого видения, потому что знал - он окажется в Сарнадуине...
       Там был колодец, как раз напротив коновязи, и в этот колодец они спускали кровь...
       - А все почему? - разглагольствовал вожак над орками - человек, щербатый северянин. - Все через гордость твою паскудную. Всего-то и дела: сапог лизнуть, а? Вот ты, Карог, к примеру, отказался бы от моего сапога?
       - А чего там... Сапог как сапог...
       - Ну! И я говорю! И чего брезговать-то, после того как он уже столько раз по твоей морде погулял! Вы с ним теперь, можно сказать, родные братья, Беоринг.
       ...Смешно им было - чуть животы не надорвали.
       Девятнадцать трупов - старики, бабы, детишки... Потеха.
       Унизиться? Не то слово - унижение он перестал чувствовать уже после того как его второй раз отлили водой. Словно закостенел весь...
       "Ты хочешь сказать, что и это произошло только по моей вине - а не потому что орки любят проливать чужую кровь?"

       И все равно - простите...
       Шаг!
       Вот это было страшнее всего - морозный день в долине Улма.
       Слова стынут на ветру - а Раутан еще ничего не понимает, и его слуги тоже...
       - Я верен Финроду, а он в заложниках у Тху. Я не могу ни бежать, ни отпустить тебя. Прости, Раутан.
       Точно в сердце, как в масло - быстро и почти без боли... Да. Умею.
       Кровь успела застыть на клинке морозными изломами, пока он догнал второго слугу - это не погоня была такой долгой, это день выдался такой холодный...
       Отчего так живо помнятся всякие мелочи?

       "Раутан, прости, где бы ты ни был..."
       Шаг.
       Медленно, как во сне, он поднимает копье - и ветер подхватывает красную тряпицу, забавляется ею недолгое время - а потом несет на своих крыльях стрелы, окрыленные горящей паклей. И взвивается под ногами наступающих пехотинцев Аст-Ахэ пламя...
       "Теперь наша очередь устроить кое-кому Дагор Браголлах..."
       Смотри! - человек мечется и кричит, пытаясь сбить огонь, отбрасывает и щит, и копье, кружится в жутком танце - и бежит на мечи врагов, сулящие более легкую смерть... Простой северянин, не из воинов Твердыни, которым дарована безболезненная смерть. Эти продолжали рубиться и обгоревшими до мяса.
       "И у вас я должен просить прощения, враги мои? За что же? За то, что я стер вас с лица земли, не дал убивать, насиловать и грабить вволю? Нет, в этом я не раскаиваюсь. А в чем же тогда?
       В том, что бессилен был вас исцелить - мог лишь убить?
       Пожалуй...
       Что ж, и вы простите меня, враги мои..."
       Шаг!
       Лицо во мраке. Нет, не во мраке - в сером свете не этого мира.

       Ном!
       "Не останавливайся. Иди".
       "Иду..."

       Я знаю, ты заранее простил меня... И все же - прости еще раз, если я сейчас ошибаюсь...
       Шаг!!!
       Он прорвал пелену видений и выпал в настоящее.
       - Ты за это заплатишь, - прошептал Мелькор...
       Нет. Не Мелькор. Моргот.
       Очнувшись от грезы, Берен развернулся и увидел его почти таким, каким представлял по рассказу о поединке с Финголфином. "Ну, не тридцать футов... Ну, десять... Мне хватит..."
       Корона теперь была на голове Валы, огромной, как котел, но сияние Камней не освещало его лица - так круто выступал вперед широкий лоб. Сама по себе кожа Моргота была темна, но там, где лучи падали на нее, как будто бы светилась мрачным лиловым светом. Раны, которые оставил Торондор, из-за теней казались больше. Глаза... Берен узнал их, узнал белый огонь, сочащийся между прищуренных век. Плечи были как скала, руки - словно тараны.
       Берен осторожно обнял Лютиэн за плечи, нащупал нож в рукаве и передал ей под прикрытием плаща. Шагнул вперед, заслоняя Лютиэн собой.
       - Бедные дураки, на что же вы рассчитывали? - проговорил Моргот. - Что спасет вас от смерти?
       - Ничего, пожалуй, - глухо ответил Берен. - Успеешь ли ты, твое могущество, прибраться тут, пока ребятки не проснутся? А то неловко получится: "Учитель, откуда куча мяса на полу?" - "Хрен его знает, парни, наверное, ветром надуло..."
       Туша Моргота содрогнулась в коротком хохоте, потом белые зрачки снова вонзились в человека.
       - Отдай мне Сильмарилл, Берен. Подержался - и хватит. Эта ноша не по тебе.
       - Нет. Ты сказал слово, Мелькор, ты поклялся, что если я удержу Сильмарилл - никто не помешает мне выйти отсюда.
       - Не будь дураком. Что помешает мне сейчас переломить тебя надвое и забрать Сильмарилл?
       - Твоя любознательность. Ты хочешь знать, как я, будучи нечист, сумел удержать этот свет в руках.
       - И я вырву у тебя эту тайну, Берен. Если хочешь жить, если хочешь, чтобы жила Лютиэн - открой ее, отдай Камень - и убирайся, пока я добрый.
       - Здесь нет тайны, Мелькор. Я удержал камень, потому что просил прощения - и был прощен Тем, Кто властен прощать. Вот и вся тайна, и я не боюсь открыть ее тебе, потому что, может быть, в этом и был смысл всего - чтобы ты узнал о прощении. Если хочешь, чтобы Камни престали терзать тебя - проси его. И получишь.
       - Неужели? - Моргот приблизился вплотную, встал перед ними, возвышаясь исполинским изваянием. Подвеска черного ожерелья Валы находилась на уровне глаз человека, и Берен увидел, что цепь выполнена из сплетающихся серебряных змей. Сердце горца колотилось так, что казалось - вот-вот сорвется с тех нитей, что удерживают его на месте, и провалится в живот.
       - Посмотри мне в глаза, человек, - произнес Моргот. - Посмотри мне в глаза и повтори свои слова.
       "Если я это сделаю - я умру в тот же миг", - Берен чувствовал, как внутри нарастает вой. - "Хорошо было пророчить Хурину... Самому сделать то, что требовал от него - сложнее, правда? Трус, дерьмо, дешевка - посмотри ему в глаза, покажи, что у тебя не пресная кровь!"
       Он поднял голову - и встретился взглядом с двумя провалами, полными белого огня. Лицу стало холодно - Берен понял, что сейчас он смертельно бледен.
       - Я сказал, - собственный голос был далеким и слабым, язык еле ворочался. - Что тебе придется выбирать между прощением и проклятием, здесь и сейчас, в последний раз. Когда - живые, ли, мертвые, - мы покинем этот зал, выбирать будет поздно.
       - Вот оно что, - на плечи легли две ладони, тяжелые и крепкие, словно гранит. - Хитрый вор, хитрейший из всех! Рассчитываешь на благородство, взываешь к нему? Думаешь жалостью выманить один из Сильмариллов, а хоть бы и все три? - пальцы Моргота сжались, загребая в горсти одежду на груди, ноги Берена оторвались от земли - человек оказался с Валой лицом к лицу, но Сильмарилла из руки не выпустил. Лютиэн вскрикнула, что-то произошло у Берена за спиной - он не в силах был оглянуться, знал только, что Моргот бросил в ее сторону единственный взгляд - и она упала на пол, а Ангрист зазвенел о мрамор колонны где-то далеко позади...
       - Не рассчитывай, - выдохнул Моргот. Из пасти пахнуло разрытой могилой... - Мне плевать, что подумают эти щенки, когда очнутся, мне плевать, что подумает весь мир: я убью вас!
       Он замолчал и застыл, потом рука медленно разжалась - Берен снова оказался на полу, повернулся было к Лютиэн - бежать к ней, спасти! - но был схвачен за руки. Рванувшись несколько раз в отчаянии, убедился, что Моргот действительно сильнейший в этом мире - по крайней мере, телом: руки не дрогнули ни на дюйм. Две гниющие раны на его ладонях кровоточили и воняли так, как и положено вонять гниющим ранам. Берена посетила неуместная мысль: если им суждено выбраться отсюда живым, он обязательно первым делом постирается... а то и вовсе сожжет эту рубаху.
       Лютиэн плакала, лежа на полу.
       - Нет... - руки Моргота разжались, он - уже в облике Мелькора - поднял ладонь. - Мне не нужна легенда о двух несчастных влюбленных, замученных гадким Морготом. И вы не заставите меня такую легенду создать. Я Мелькор. Мелькор, Возлюбивший Мир. Боль мира - моя боль, и вас мне жаль тоже, бедные дети. Я отпускаю вас. Оставьте Камень и идите. И будьте счастливы друг с другом. Спешите - я не предлагаю дважды...
       - Предложи это хоть трижды - я не уйду без Камня, - сказал Берен. Едва Моргот, сменив облик, отпустил его, он бросился к Лютиэн, поднял, прижал к себе. - Я, видишь ли, дал себе слово, что добуду у тебя Сильмарилл или умру. А своими словами я не бросаюсь.
       - Значит, ты умрешь, - сказал Мелькор. - Мне будет немножко жаль убивать тебя, но мое слово крепче твоего. У вас ничего не получилось, дети мои. Это была хорошая попытка, но она провалилась.
       - Мы не твои дети, - тихо сказала Лютиэн. - И никогда ими не были.
       - Вот как? А чьи же?
       - Ты знаешь, кто сотворил тебя и нас. Ты знаешь, кто наш Отец.
       Вала смотрел ему в глаза, и Берен не опускал взгляда. Это не были глаза Моргота, и ничего, кроме обычного страха, человек не испытывал.
       - Ты чувствуешь себя очень уверенно, сын Барахира? Ты убежден в своей правоте настолько, что все мытарства твоей жизни не смогли поколебать тебя?
       - Это не моя правота, она выше меня. Если ты не поверишь, Мелькор - ты погибнешь окончательно.
       - Тогда держись.
       Пол раскололся под ногами Берена и он полетел в темноту. Стальные браслеты охватили запястья, цепи рванули руки в стороны так, что хрустнули суставы и лопнула кожа. Крича, он повис в темноте, не видя ни неба, ни дна - но не разжал руки и не выпустил Камня. Одежда истлела в мгновение ока, и порыв горячего ветра унес лохмотья прочь.
       - Смотри, - сказал Мелькор. Черная на черном, его фигура виделась до странности четко. Берен глянул туда, куда указывал палец, и снова крикнул: напротив, нагая, висела на цепях Лютиэн.
       - Спаси меня, - ее голос был сорван, глаза - сухи, потому что слезы иссякли.
       - Отпусти ее, - попросил Берен, задыхаясь. - Отпусти, умоляю.
       - Ты знаешь, что должен сказать, чтобы я ее отпустил. Скажи слово, разожми руку - и она свободна.
       Берен молчал.
       Из темноты молнией взвился огненный бич, обхватил бедра Лютиэн жутким мгновенным объятием. Ее крик разорвал Берену сердце пополам и еще раз пополам.
       - Что-то ваш Отец не спешит вас избавить, - Мелькор зевнул со скучающим видом. Берен невольно закрыл глаза - видение не пропало.
       Это морок, догадался он. Надо было сообразить сразу - слишком картинно для настоящего застенка. Он сцепил зубы - и преодолел наваждение. Все было по-прежнему: он, целый и невредимый, стоял перед троном Мелькора, а Лютиэн застыла в его руках.
       - Незачем Отцу разоблачать дешевый обман, с которым справится и человек.
       - Очень хорошо, - в голосе Мелькора сквозило неподдельное удивление. - Кто научил тебя этому? Финрод?
       - У меня и своя голова есть.
       - Верю, - Мелькор поднял ладонь. - Но ты же понимаешь, что я могу то же самое сделать и на самом деле.
       - Только это ты и умеешь.
       - Вовсе нет! - Мелькор как будто был готов потерять власть над собой. - Но мне приходится подбирать доводы, доступные твоему сознанию.
       - Я не такой дурак, каким выгляжу.
       - Дело не в глупости, а в привычке к отвлеченному мышлению. Будь ты эльфом, мне с тобой даже было бы где-то проще. Но ты человек. Цепочка последовательных рассуждений - не то, что может тебя убедить, и потому я обратился к твоему чувственному опыту. Обратимся к нему еще раз.
       Мир расточился перед глазами Берена, и каким-то глубинным, внутренним знанием он понял - на сей раз это не морок. Он видит мир таким, как он есть. Все сущее распадалось на мельчайшие частицы, потом еще более мельчайшие, потом еще, а потом он увидел, что и частиц-то никаких нет, а есть сплошное какое-то движение. То, что он всегда полагал плотным, твердым, надежным - на самом деле соткано из сущности, такой же эфемерной как свет. Из своеобразного света. Таким был мир для Валар и майяр, когда они не смотрели глазами плоти. Он состоял из ничего. Он висел ни на чем...
       ...И все-таки висел. Лежал словно бы в твердых и теплых руках, которые не давали движущемуся, живому "ничто" обратиться в не-сущее, мертвое "ничто".
       Берен улыбнулся. То, во что он прежде только верил - теперь он это знал, и знал через бахвальство Моргота. Он зрел и самого Моргота в этом мире - неистовое буйство сил, способное - о, да, все еще способное - перемешать и опрокинуть землю и небеса. Моргот не делал это по той же причине, по которой не убивал Берена - ожидал сдачи и покорности. Он был силен - но и сам лежал в ладонях любви, которую ежесекундно предавал. И рядом с этой любовью он был... просто ничем.
       Ноги подкосились, колени встретились с полом, и это было неприятно... Его подхватили под руки, оттолкнув Лютиэн, подняли рывком - он вдохнул и закашлялся.
       - Я прав, - еле ворочая языком, проговорил человек.
       - Ты прав, - мертвым голосом сказал Моргот, швыряя его об пол, вышибая дыхание. - Только знаешь, это тебя не спасет. Это еще никогда никого не спасало. Я плевал на любовь. Я презираю прощение. Оно не нужно мне, я и так возьму что захочу. Ты слышишь, Берен? Что захочу. А сейчас я захотел ее.
       Лютиэн вскрикнула. Берен попробовал подняться, чтобы бежать к ней - не смог. Он был тяжелым, собственный вес гнул его к земле - словно еще один человек, сидел на его плечах....
       Не разжимая кулака, он пополз на крик. Он знал, что если выпустит Сильмарилл из руки - им обоим конец. Понять, почему Моргот еще не убил их обоих, он не мог - наверное, все дело было в Камне, в том, чтобы Берен дал согласие, хоть бы и вынужденное, разжать ладонь.
       Сапожищи Моргота снова возникли в поле зрения.
       - Отдай мне камень, человек. Он не твой. Ты не имеешь на него права. Во всяком случае, не больше, чем я.
       - Попробуй возьми, - Берену с трудом верилось, что Моргот стоит здесь, а не сидит у него на загривке всей своей тушей - так тяжко давалось продвижение вперед.
       - Я могу увеличивать здесь земную тягу до тех пор, пока твое мясо не начнет отрываться от костей, а сосуды не лопнут под весом крови. Лучше отдай мне Камень.
       Он отступил - и Берен увидел Лютиэн. Она, оказывается была совсем близко - просто от того, что делал Моргот, у него было темно в глазах, и от шума крови в ушах ее голос слышался как бы издалека.
       - Знаешь, на кого вы сейчас похожи? На парочку вшей, которые изо всех сил спешат спариться. Верни камень, Берен, или то, что ты видел в своем наваждении, покажется тебе игрой.
       Человек и эльфийка соединили руки, переплели пальцы - только тогда Берен перевел дыхание.
       - Если ты действительно имеешь право на камень, - сказал он. - Ты возьмешь его сам. Если ты не имеешь на него права - с какой стати его тебе отдавать?
       - Скажи, если я сейчас возьму ее прямо здесь, а потом отдам Балрогам - она тебя простит?
       - О, нет, - Лютиэн, тяжело перевернувшись на спину, засмеялась Морготу в глаза. - Здесь у тебя ничего не получится, о великий Вала! Ты для этого слишком великий! Великоватый - можно и так сказать!
       - Такой великий, что если ты нагнешься пониже, тебе в задницу сможет въехать телега, запряженная четверкой быков, - подхватил Берен. Все-таки Лютиэн пристали прекрасные песни, а не позорные стишки. - Такой великий, что когда твои ядра позвякивали при ходьбе, в Хитлуме думали, что это гремит гром!
       - Но сейчас ничего не позвякивает, - Лютиэн то ли смеялась, то ли стонала. А может, и то и другое. - Не оттого ли, что Государь Финголфин поработал тут своим мечом?
       - Нет, - Моргот опустился возле Лютиэн на колени. - И ты сейчас убедишься в этом.
       До Берена донесся треск разрываемой ткани.
       - Совершенной формы груди, - Моргот щелкнул языком. - Я ценю красоту. Если тебе так нравится - продолжай держать его за руку. Разрешаю.
       - Не смей, сукин сын! - зарычал Берен, силясь сдвинуться с места.
       - Камень!!! Нет? Тогда пеняй на себя! - Вала, приняв облик Мелькора, навис над Лютиэн, положил руку ей на грудь. Пальцы женщины выскользнули из руки Берена, она обняла Мелькора за шею, сомкнув над ним плащ, - и поцеловала в губы.
       Мелькор опешил а потом - осел, обмяк у нее в руках - и деревянно ткнулся головой в пол. Берен, все это время пытавшийся оторваться от мраморных плит, просто-таки вскочил, когда давление ослабло, а Лютиэн так и осталась лежать - тело Валы весило столько, сколько и положено телу крепкого мужчины без малого восьми футов ростом.
       Железный венец, висевший в воздухе над головой Мелькора, когда он расставался с обликом Моргота, обрушился на пол и катился какое-то время, а потом упал и, дважды качнувшись по окружности, остановился.
       Берен за ноги оттащил Мелькора в сторону. Лютиэн села, запахнула на груди разорванную рубашку - и вдруг расплакалась.
       Мелькор беспробудно спал - а они жили, и были свободны. И в короне сияли, переливаясь, еще два Сильмарилла... Берен и Лютиэн поняли друг друга без слов. Она подобрала Ангрист, подала ему рукоятью вперед. Он принял - и начал резать железные зубцы, удерживающие Сильмарилл в короне.
       - Остановись, - голос, тихий, как осыпающийся песок, и зловещий, как пение близящейся пылевой бури, приполз от дверей.
       - А, это ты... - бросил Берен, не прекращая работы. - Пошел вон. Я унесу отсюда все три камня и покончу с проклятием Нолдор, понял, обмылок?
       Саурон выглядел скверно: дунь - и рассыплется. Он вернул себе прежний рост - но, как видно, плоти не хватало, чтобы как следует облечь его мясом - и сейчас в дверях стоял семифутовый скелет, обтянутый белой до свечения кожей.
       - А кто тогда Финрод - огрызок? - Саурон оскалился. Берен, врасплох застигнутый гневом, сделал неловкое движение - и Ангрист, изогнутый в напряженном усилии, сломался на треть длины своего лезвия. Пролетев с полсажени, кончик кинжала вонзился в лицо Мелькора. Тот дернулся - но не очнулся. Зато замок содрогнулся вместе с ним. Разом шевельнулись во сне все рыцари Аст-Ахэ.
       Берен за этот день уже привык к чувству "душа-в-пятки", но на этот раз он испытал что-то особенное. Наверное, оттого, что удача была так близко.
       - Берен, - прошептала Лютиэн. - Нам пора уходить. Не только Саурон бодрствует...
       - Перережь ему глотку - предложил Саурон.
       - Сначала тебе, падальщик, - Берен вскочил, и Саурон исчез в одном из боковых проходов. Видимо, он был не в силах тягаться с Береном. Тот колебался какое-то время? Гнаться? Нет, это было бы глупо. Кто знает, что там, в глубинах. И времени добывать остальные Сильмариллы нет.
       - Идем, Соловушка. Бежим.
       И они побежали...
       Замок спал. На выходе из зала Берен приостановился - у дверей лежал в тяжелом забытьи стражник, отобравший его меч.
       - Это мое, - сказал он, забирая Нарсил из безвольной руки. Потом они с Лютиэн побежали дальше.
       Перед Береном открылись две лестницы. Одна вела вверх, в северным вратам - по ней их ввели. Вторая вниз - к Вратам Ангбанда? Куда? На севере есть надежда взять коней и поскакать что было сил на запад, туда, где Эред Энгрин встречаются с Эред Ветрин. Но там их будут искать в первую очередь. На юге - все та же отверстая глотка пустыни.
       - Вниз, - скомандовал Берен.
       И они побежали вниз.
       Сильмарилл освещал дорогу - если бы не Камень, кругом царила бы непроглядная тьма. Берен потерял счет поворотам и извивам пути - влево и вправо отходили коридоры, но они бежали, не сворачивая, по лестнице: вниз, вниз, вниз...
       Тьма кончилась. Откуда-то из боковых ходов шло красное свечение - рядом со светом Сильмарилла и оно было тьмой. Вниз!
       Лестница кончилась, упершись в...
       Да, это они - Врата Ангбанда. Чтобы достичь их, нужно было пересечь огромную пещеру, где вповалку лежали спящие орки. Кроме этой лестницы, сотни ходов - широких и узких - вели сюда. В Аст-Ахэ была голова, сердце же было здесь: Ангбанд, железная темница.
       Ворота были приоткрыты - видимо, они всегда были открыты днем. Берен и Лютиэн выбежали на выжженную равнину - и зажмурились: ветер гнал тучи пыли. Даже свет Сильмарилла с трудом пробивался через эту мглу. Песок хлестнул их по лицам, забил глаза и рты...
       - Закрой лицо плащом! - крикнул Берен.
       И тут Лютиэн упала.
       - У меня больше нет сил, - проговорила она, когда он склонился к ней. - Прости...
       Берен скрипнул зубами. Вот-вот проснутся орки, выйдут из ворот и увидят их.
       - Ничего, - сказал он. - Напрягись совсем немножечко. Чтобы забраться мне на спину. Я понесу тебя.
       Она сумела встать и взяться за его шею. Чтобы она не упала, ее поясом он связал ей руки, хотя и вышло это плоховато - одной рукой надежного узла не свяжешь, а выпустить Сильмарилл он не решался. Потом он подхватил ее под коленки - и пошел вперед так быстро, как позволяли ветер и усталость. Он держал путь к их вчерашнему укрытию. Может быть, их не сразу там найдут. Может быть, проклятая буря еще не засыпала водосборник.
       Поначалу казалось, что Лютиэн ничего не весит. Так всегда кажется. Потом... потом его начало пошатывать. Но страх и упрямство не давали отступить. Берен остановился лишь тогда, когда достиг цели. Забился под стену и прикрыл Лютиэн собой.
       Его усталость сейчас была больше и страха, и всех мыслей. Но когда она отступила, Берен слегка разжал руку, в которой держал Сильмарилл. Сел под стеной, глядя на Камень... Пора было спрятать его, увязать в пояс или в полу - не все же таскать в руках. Но он оттягивал это время, любуясь сокровищем.
       "Столько испытаний, трудов и мук", - подумал он. - "А что с ним сделает Тингол? Вставит в свою корону? Все это было лишь для того, чтобы камень перешел из одной короны в другую? И вдобавок сыновья Феанора не оставят меня - ведь я подержался за то, что они не уступят никому даже во временное пользование. Так почему бы мне не рискнуть ради самого Камня - ведь Лютиэн все равно со мной, и Камень в моей руке, а Тингол... Не жирно ли будет Тинголу?"
       Что это? Камень нагревается в его руке - или ему только так показалось?
       Он в испуге отбросил Сильмарилл - и Камень до середины увяз в грязном песке. Берен тут же ощутил стыд.
       - Боги, боги, какой же я дурак. Камень обличает мое сердце - а я отбрасываю Камень вместо того, чтобы вырвать и отбросить сердце...
       - Не брани себя, - Лютиэн тоже успела немного отдохнуть и развязала себе руки. - Не нужно расставаться с сердцем - просто помни все время о том, что Сильмарилла нельзя желать для одного себя. Это Свет, породивший свет; он может принадлежать лишь всем.
       Берен встал и поднял Камень. Он был холодным. Извиняясь перед творением Феанора, Берен приложил его ко лбу, к губам и к груди. И тут увидел Волка...
       Зверь приближался молча, почти без шума, плавными широкими скачками, и у Берена совсем не оставалось времени добежать до того места, где он положил меч.
       ...Это был всем волкам волк, тот самый, давешний - и единственное, что еще мог сделать Берен, прежде чем тварь в прыжке повалила его - подставить под клыки руку, защищая горло, а другой рукой выхватить нож и ударить зверя в грудь или живот, как поступают дортонионские пастухи, если осатаневший от голода волк нападает, а при них нет ни плети, ни посоха.
       Берен держал Сильмарилл в правой руке, а сломанный нож достал - левой...
       Челюсти твари схлопнулись и кости запястья хрустнули так же легко, как хрустит цыплячья кость в зубах пса, подъедающегося на заднем дворе замка. Крик боли, вырвавшийся у человека, и приглушенный визг раненого волка слились воедино. Свет Сильмарилла погас, последним, что он озарил, был костяной частокол - пасть зверя. Сквозь него блеснул Камень Феанора в последний раз, на миг башка чудовища словно осветилась изнутри - а потом его красные глаза уперлись в Лютиэн. Страх ее исчез - меч Берена словно сам собой прыгнул ей в руку. Пальцы сомкнулись на рукояти, Лютиэн выставила меч вперед. Тварь перервет ей горло, но для этого сначала прыгнет, и наденется на сталь. Нож не достал до сердца этого урода - но меч-то наверняка сделает свое дело...
       Все это вместе - и события, и мысли - заняло очень маленький промежуток времени, и волк прыгнуть не успел - завыл, завертелся на месте, кусая себя за брюхо, оступился, покатился по склону холма вниз, и пылевая заверть поглотила его снова...
       - Берен! - Лютиэн бросилась к раненому, увязая по колено в песчаных наносах, и почему-то не бросая меча. Горец перевернулся на живот, подтянул колени и встал на них, опираясь о землю лбом, сжимая левой рукой предплечье правой. Песок под ним был темный, и выпивал все новые капли крови. Тинувиэль, отбросив меч, упала на колени, и Берен благодарно привалился к ней плечом. Его трясло от боли, прерывистое дыхание было стоном, который не пускали наружу. Кисть правой руки исчезла - в памяти Лютиэн снова возникли щелчок зубов и влажный хруст. Она все еще держала пояс в руке - и теперь туго затянула его на предплечье Берена, на пядь ниже локтя, поверх располосованного и пропитанного кровью рукава - чтобы, отвернув ткань, увидеть рану.
       - Сауронов недобиток... - зубы воина стучали, губы слушались с трудом, но он или старался держаться, или еще не полностью пришел в себя. - Тебе придется... подравнять это, mell. Возьми меч...
       - Что?
       - Меч, говорю... У них на зубах... всякое паскудство... Финрод... умер...
       - Да, - Лютиэн поняла, о чем речь.
       - Давай, - он оттолкнул ее и уперся левой рукой в землю. Лютиэн подобрала меч. Куда девались страх и неуверенность - она чувствовала в себе силу двоих. Ей нужно сейчас быть сильной за двоих...
       - Сюда, - Лютиэн показала на бортик колодца. Берен прошатался четыре шага и свалился на бок рядом с каменной плахой.
       - Если не получится с одного удара, - выдохнул он. - Докончи дело ножом.
       - Хорошо, - Тинувиэль приняла из его руки тесак, положила на камень. - Вытяни руку.
       - Примерься, - он положил руку на бортик. - Замах - от плеча... Придай ему усилие только в самом начале... А потом... пусть просто падает...
       Тинувиэль примерилась - на два дюйма выше раны. Подняла меч, ни на волосок не отклоняясь от намеченной линии: с глазомером у эльфов всегда было отлично. Открыв свой разум, свой дух стихиям Арды, сотворила заклинание - клинок меча засветился багровым.
       - Давай... - Берен ободряюще улыбнулся из последних сил.
       Меч прочертил багровое полукружье, выбил искры из камня, зашипела кровь, завоняло жареным - Берен крикнул коротко, вскинулся и упал навзничь.
       Чисто, - Лютиэн мельком разглядела ровный срез куска оскверненной плоти, что остался на камне. С одного удара. Теперь - перевязать. А потом - что потом?
       - Берен, - тихо позвала она, плотно обматывая руку оторванным от рубашки подолом.
       - Да, малышка... Не бойся, я смогу идти... я дойду... - он выгнулся, царапая ногтями землю, долгий стон разомкнул губы - а потом сознание покинуло его.
       Стянув повязку узлом, Лютиэн села на землю, обхватила колени руками и заплакала. Кто мог помочь ей теперь? Никто. Арда, подчиненная в этом краю воле Мелькора, не отзывалась на ее крик о помощи. О том, чтобы продолжать путь по пустыне, взвалив Берена себе на плечи - и думать было невозможно: высокий и при своей сравнительной худобе тяжелый в кости, он был неподъемен. И она сильно сомневалась, что он сможет идти, опираясь на нее, когда - если! - придет в себя. И как далеко они уйдут, прежде чем их настигнут? И сочтут ли нужным гнаться, если Анфауглит сама убьет их - достаточно мучительно, чтобы утолить даже Моргота... Близилась ночь, а они были одни в чужой стране, и слуги Моргота искали их следы. Земля, истерзанная Морготом, корчилась в агонии и не слышала ее, но оставалось еще небо...
       Лютиэн поднялась, откинула волосы с лица и запела. Сначала тихо, осторожно, а потом - в полный голос воззвала она к небу, к ветру Манвэ - и ветер переменился, пыль улеглась, а на Западе в облаках открылось окно, полное золотого закатного света.
       И черными точками, растущими в размерах, падало с неба что-то похожее на огромные снежинки... Оно росло, росло...
       - Орлы, - не веря себе, прошептала Лютиэн.

Предыдущая глава Следующая глава

Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Свежие отзывы

Хранители Каминного Зала