Глава 13.

Тот же день

       - Про что я еще не сказала?..
       Они пожали плечами. Они старались не смотреть ей в глаза.
       - А, про каштан. Это знак чистоты. Испанское слово castan созвучно с casta - "чистый, целомудренный". Не помню, где я это прочитала.
       Аллен кивнул. Он боялся заплакать или начать орать на всех, едва только откроет рот, и поэтому молчал.
       - Гай... Я тебе объяснила все про аптечку. На листочке - список лекарств, которые вам надо купить в Прайдери. Следи, чтобы Клара пила таблетки. И про алоэ не забудь...
       - Я не забуду, - голос Гая был чуть слышным. Они стояли перед домом отшельника на полянке, залитой ясными дневными лучами - семь человек, из которых шестеро сдерживали слезы. Дело в том, что они прощались - может быть, навсегда. Путь пятерых граалеискателей лежал вниз, к морю, а Мария со своим мужем возвращалась домой.

       После завтрака в маленькой избушке состоялся кошмарнейший разговор. Мария сказала всем решение, которое обдумывала сама с собой около недели. "Это единственный для меня способ остаться вместе с вами", - сказала она, и только Йосеф понял до конца, что она имела в виду. Она объяснила, что совершила ошибку и теперь должна исправить то, в чем ее вина. Она считала, что открыла для демонов дорогу, ведущую в самое сердце их отряда. Причиной таких мыслей послужили события, произошедшие с ее мужем.

       Дело в том, что вскоре после ее отъезда Эйхарт Юлий начал видеть сны. Во снах к нему приходил один и тот же неизменный человек, "черный рыцарь", как называл его Эйхарт, - мужчина в черной одежде с белым гербом на груди, гербом, который все время невнятно двигался и переливался, не давая себя разглядеть. Он разговаривал с Эйхартом, то спрашивая его, то объясняя ему всякие вещи; и наутро рыцарь, никогда не отличавшийся особой чувствительностью и снам доверять отнюдь не склонный, однако не мог отделаться от мысли, что сходит с ума. Черный гость говорил с ним о Марии. Более того, Эйхарт иногда видел то, что он говорит, и так ясно, словно тот показывал ему видеозапись. Вот - Мария едет в электричке, с ней какие-то незнакомые люди, все веселые, жуют бутерброды, в окна светит солнце; вот она прижимается к груди здоровенного парня в камуфляжной куртке, а кругом темно, как под землей; вот готовит завтрак на костре, стоя на коленках перед кипящим котелком, и косичка ее свешивается через плечо... Но по-настоящему страшными были те сны, где его жена занималась любовью.
       "Он священник, ты представляешь, - говорил черный рыцарь настойчиво, опираясь руками о спинку его кровати и нависая над изголовьем. - Посмотри, как эта предательница липнет к нему. Она придумала хорошую причину, чтобы изменить тебе. Вот что они называют святым Граалем! Ты видишь, что должен, просто обязан с этим разобраться! Ведь она твоя жена, в конце концов!"
       "Я не верю тебе, уходи", - но Эйхарт стонал и вертелся в постели, пока две фигурки на экране его сознания медленно тянулись друг к другу на зеленой траве, расстегивая пуговицы на одежде. Несколько раз он видел совсем близко лицо священника - худое, юное, принадлежащее к совершенно иному типу красоты, нежели сам Эйхарт. Темные волосы, серые глаза. Проклятый любовник его жены.
       "Я просто хочу помочь тебе", - говорил черный рычарь сочувственно, - помочь, ибо здесь нарушена справедливость. Ты должен ее восстановить. Ты должен в этом разобраться".
       "Уходи, перестань меня мучить", - и Эйхарт просыпался в холодной постели, дрожа от бешеного возбуждения. Мария уехала, уехала далеко, непонятно зачем, и только жуткие сцены ее соединения с другим, видения подлой измены плескались и менялись в темноте спальни, сводя его с ума.

       Плохо стал спать и Максимилиан. Он часто просыпался в слезах, крича что-то о маме и об отце, но потом не мог вспомнить, что же за кошмар ему приснился. Когда Эйхарт, разбуженный тревогой и тоской, в халате сидел на кухне и курил сигару за сигарой, из спаленки сына доносился отчаянный плач. Эйхарт бросал все свои мысли о том, что бы он сделал, окажись все это правдой, и бросался утешать Макса, на бегу попадая ногами в шлепанцы. Что бы он сделал, окажись все это правдой...
       Жену он очень любил. Если бы она и впрямь его бросила, он, наверно, испытал бы очень сильную боль, но ему бы и в голову не пришло причинить ей хоть какой-нибудь вред. Ударить Марию? Принести ей боль? Да легче отрубить собственную руку топором!
       Я просто хочу знать правду, думал он, возвращаясь в смятую беспокойным сном постель. Я хочу знать, Мария. Хочу разобраться. Я ни в чем не подозреваю тебя, но если бы это было так, зачем ты мне лгала?.. Зачем ты лжешь мне, как смеешь ты так оскорблять меня?..
       Эйхарт был человеком благородным, из тех, кого называют "сильными личностями". Идиотские сны, шептал он, заворачиваясь во влажное одеяло. Я должен сходить ко врачу. Если будет так продолжаться, пожалуй, можно сойти с ума. Потом ему вдруг ясно представилось, как он хватает подлую жену за волосы, отдирая ее от любовника - совсем хилого и жалкого типа, который испуганно съеживается - о, какое наслаждение врезать по его поганой семинарской роже!.. И Эйхарт впервые ужаснулся себе самому, почувствовав на этом месте что-то вроде радости. Он не видел, как черный рыцарь его сна отступает в тень, и белые губы его смеются, смеются, смеются...
       Темна душа человеческая; не всякому дано знать, какие глубоководные чудовища таятся в омуте его существа. Пришел день - недели через две после начала снов - когда Эйхарт сам стал хозяином своего сна и вошел в него, и разбил на части, схватив свою жену и силой возвращая себе свое. Я верну ее, беззвучно крикнул он, просыпаясь. Сердце его билось часто, как после тяжкого боя. Я верну тебя, Мария. Я узнаю правду про тебя и заберу тебя оттуда. Но если ты не верна мне, Мария, я... я не знаю, что мне останется делать.
       - С этим нужно разобраться, - сказал он своему отражению в мариином трюмо.
       - И я помогу тебе, если будешь слушать меня, - ответило отражение, оправляя черную котту с белым гербом на груди. - Я укажу тебе дорогу. Ты только мне поверь.

       В эту ночь Макс проснулся в страшной истерике. Заснуть он после этого так и не смог, и только утром, тихонько всхлипывая в кругу взволнованных взрослых, забылся непрочной дремой. Консилиум из бабушки, дедушки и еще одной бабушки - Марииной мамы, которую вызвонили по телефону - порешил показать ребенка детскому психиатру и в случае отправить его в больницу-санаторий на обследование.
       Так на следующую ночь Эйхарт Юлий оказался в квартире один. Он уже не боялся черного рыцаря, спокойно попил чаю на пустой кухне и собрался идти смотреть свои сны, как вдруг в квартиру позвонили. Дивясь позднему визиту - было без малого три часа ночи - он пошел открывать. За дверью было тихо и очень темно. Там ждал Повелитель Мух.
       На этот раз герб его оказался внятен - это была большая муха, прикрытая плащом слюдяных крыльев. Крылья все время слегка трепетали, слоились и вздрагивали, отчего изображение расплывалось и делалось почти нечитаемым. "Ну, здравствуй", - сказал Эйхарт, не удивляясь уже ничему. Какая-то часть его сознания печально констатировала: "Вот ты и сошел с ума окончательно", но это было уже все равно. Он посторонился и дал ночному гостю войти.
       Они долго пили на кухне крепкий чай, а потом водку, припасенную в холодильнике "на всякий случай", а потом - под утро - случилось нечто, чего Эйхарт не помнил, не понимал и не мог объяснить. Известно одно - что поутру он вышел из дома, захватив с собой много денег и немного необходимых вещей, и направился в сторону центрального вокзала. До самого последнего момента, пока Эйхарт себя еще осознавал, он не собирался никого убивать. Он хотел разобраться, а что это значило - неважно. Разобраться значит разобраться. Все исправить и всех покарать.

       На этом месте рассказа Мария выскочила за дверь и долго пропадала в лесу. Что она там делала - непонятно: вроде бы не плакала, а просто гуляла. Потом она вернулась и попросила мужа продолжать, но история уже почти закончилась.
       Файт он проехал на поезде, а дальше шел по указаниям Черного Рыцаря, но как - Эйхарт не помнил. Он вообще больше ничего не помнил до того момента, когда очнулся на полу грязной избушки и увидел над собой смутно знакомые лица - при этом вызывавшие только воспоминания о снах. Йосефа он узнал сразу - и сердце его чуть не разорвалось.

       - ...Давайте прощаться, - нарушил Марк затянувшееся молчание. - Стоять и смотреть нам все равно не поможет...
       Мария с белыми дорожками на щеках, дорожками, которые прочертили постоянно текущие слезы, нетвердой походкой подошла к нему. Они с минуту постояли друг напротив друга, а потом неожиданно единым порывом обнялись. Мария поцеловала сурового солдата в щеку, для чего ему пришлось слегка наклониться.
       - Марк... Ты смотри там за Кларой. Береги ее...
       - Я буду. Ты... Слушай, прости, если что не так.
       - Все так, - покачала головой Мария. Слезы опять начали течь, но она не обращала на них внимания. - Все хорошо. И все будет хорошо, потому что ты очень хороший. Я люблю тебя, Марк.
       Следующим был Гай, под чью ответственность оставалась аптечка вместе со званием "полкового лекаря". Он сам шагнул навстречу к маленькой даме, рыцарю Грааля, раненому в сердце.
       - Счастливо тебе, Мария. Удачной дороги. Я тебя люблю.
       - И тебе... Я на тебя надеюсь. Я тоже люблю тебя, Гай.
       Аллена она слегка тряхнула за плечи и притянула к себе. Он тоже имел потенцию разреветься, отчего и стоял как столб в ее обьятьях.
       - Эй... храбрый рыцарь Персиваль! Держись. Я в тебя верю... с самого первого дня, и с каждым днем все крепче. Я тебя очень люблю, если ты не знаешь и сам.
       - И я тебя, - прошептал Аллен, вдыхая аромат ее теплых волос. - Я буду помнить про каштан... Пусть он цветет, правда же, он будет цвести?..
       Мария теперь обнимала Клару. С ней она простояла дольше всего, держа ее за руки. Беречь себя, изо всех сил беречь себя - вот было ее прощальное напутствие.
       - Слушай, может быть, все же... - попросила Клара почти без надежды, просто как отголосок недавнего разговора. - Не разрывай наш круг. Пожалуйста.
       - Я не разрываю, - Мария улыбнулась какой-то предсмертной улыбкой. - Я пытаюсь его сохранить. Помнишь: мыслью, словом, делом, неисполнением долга... Все это надо смывать. А тебя я люблю.
       - Но...
       - Т-с-с. Не говори ничего. Ведь ты веришь Йосефу, когда он говорит, что невозможно расстаться с тем, с кем не хочешь расставаться?..
       - Верю, - и Клара отпустила руки Марии, навек отпуская ее от себя.
       Последним был Йосеф, и Мария просто стояла напротив него, не решаясь его обнять и вообще к нему прикоснуться. Наконец он сам прижал ее к себе и поцеловал в лоб, как ребенка или мертвеца. Им не нужно было говорить.
       - Да хранит тебя Господь, друг мой.
       Она не смогла ответить, только смотрела. Какие у нее большие глаза, подумал Аллен, и эта мысль смутно напомнила ему что-то из прошлого, но оно ускользнуло, и Аллен не стал возвращать.
       Мария оторвалась от священника и отошла от них всех на несколько шагов. Отбежала, как от прокаженных, и Аллен вновь увидел эту прозрачную стену, отделяющую их от нее - ту же, что когда-то отрезала его от Роберта. И не имело значения, что Эйхарт поочередно пожимал им руки, что ладони их соприкасались - он тоже был по ту сторону стены.
       - Я чувствую, что больше никогда вас не увижу. Никого из вас, - голос Марии был так тих, что слова скорее угадывались по движению губ. Слезы текли по губам и падали на мягкий дерн. Муж встал рядом с ней, возвышаясь над маленькой дамой, как башня, и хотел положить ей руку на плечо. Но не положил. - Я буду молиться. Все время. И когда вы... те из вас, кто сможет... найдете его, то вспомните обо мне. Получится, будто и я с вами. Я это почувствую.
       - Каштан, - так же тихо ответил Аллен, будто ничего более ценного он не мог ей дать. - Пусть он цветет, и все будет хорошо.
       Мария кивнула. По ним обоим нельзя было сказать, что хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь будет с ними хорошо, но они надеялись. И это было все, чем они владели.
       - Только не оглядывайтесь, иначе я не смогу не броситься за вами следом, - так предупредила Мария, и потому пятеро Граалеискателей пошли вперед без оглядки, один за другим - по натоптанной тропинке к роднику. Аллен вспомнил жену Лота, и хотя за ним шумели тяжелые шаги Марка, он словно бы спиной видел Марию - маленькую и худую, с осунувшимся острым лицом. Как она стоит и смотрит. И будет так смотреть, покуда есть время. Набирать в себя их образов на всю оставшуюся жизнь. Господь, вот мы спускаемся с гор. О, дай нам вернуться домой. А что до тех, кто остался в горах...
       Где-то, наверное, цвели каштаны. Спал в могиле Роберт Рой, единственный Алленский брат. "Они были хорошие люди, и с ними все кончилось хорошо". Откуда это, из какой книжки? Почему, когда сердце мое умирает, ум готов преподнести сотни дурацких цитат на все случаи жизни? Роберт, я хочу посадить тебе каштан на могиле, когда вернусь. Если вернусь...

5 июля, пятница.

       Аллен стоял на палубе теплохода и смотрел, как за бортом клубится пенная полоса. Море было изумительно красивым, и небо тоже - с этим клонящимся к закату огненным шаром солнца. Белые острокрылые птицы - чайки, наверное - резали крылами сине-золотой соленый воздух. Интересно, почему самые красивые вещи настолько просты, что описывать их - чуть ли не дурной тон? Попробуй скажи кому-нибудь: "Как прекрасно закатное небо над зеленой толщей океана, когда величавую тишину нарушают только возгласы белых чаек"! За такую речь тебя тут же обзовут неоригинальным, а то и еще хуже. А что ж делать-то, если оно все так и есть? И море, и небосклон, и эти тоскливые прекрасные птицы...
       К счастью, морской болезнью Аллен не страдал, и ему ничего не стоило так вот постоять, глядя на воду, обдуваемому легким ветерком, и поразмышлять о поэзии. Этого нельзя было сказать о бедняге Марке - плавание продолжалось вторые сутки, и все это время Марк пролежал в каюте с пачкой бумажных пакетов в руках, чувствуя, как желудок вольно странствует по его телу до горла от самого низа живота. И это при том, что на море был почти полный штиль.
       - С...с...стихия хренова, тьфу на нее, - выругался он, когда сердобольный Аллен навестил его в последний раз. - Я знаю, почему оно такое большое... Потому что никому оно нафиг не нужно. Ни попить его, ни супчик сварить... Чума его побери, так и хочется ему назло вывернуть свой обед прямо в иллюминатор!
       - Не пробуй, - испугался было суеверный Аллен, - нельзя так... Да и ругать море нельзя, оно может обидеться...
       Но Марк и не собирался исполнять свою угрозу - от запаха моря его тошнило еще сильнее. Алленские слова он обозвал вайкингскими предрассудками и попросил его молиться своему покровителю, Хальену Святому, чтобы тот пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста вытащил их из этой передряги и вернул на твердую землю.
       Спорить с ним Аллен не стал - порезанные губы еще слегка болели; к тому же Марку опять стало плохо, и он со стоном потянулся к пакету, цветом лица напоминая молодой огурец...
       Зная себя и свои взаимоотношения с великой стихией, Марк еще в Прайдери скромно поинтересовался, нет ли иного способа добраться до Островов. Но денег на самолет им явно не хватало, по воде ходить никто не умел - и потому были куплены билеты во второй класс на фирменный теплоход "Инюсвитрин", названный в честь древней островной столицы. Теплоход, пожалуй, был слишком шикарный, но другой почему-то начинал ходить только через месяц, так что пришлось сэкономить на классе кают и, конечно же, на еде. Запасы у Граалеискателей таяли просто на глазах.

       Вольный портовой город Прайдери, названный в честь своего легендарного героя-основателя, был столь же красив, сколь и негостеприимен. Население его было самое разное - от горцев до потомков пресловутых вайкингов, когда-то осевших на этом побережье. Основным языком был англский, но в городе можно было услышать как горский говор, так и чисто местные диалекты. Только одного языка здесь не слышалось совсем - ни на улицах, ни в порту, ни даже в кабаке возле пристани. И это был язык Республики.
       По-англски изо всей компании кое-как изъяснялся Аллен, этому обученный в Университете, и, как ни странно, Йосеф. Причем говорил Йосеф чисто, без тягучего республиканского акцента, и это его умение пригодилось в Прайдери необычайно, если не сказать - спасло ситуацию.
       Когда далекие от политики пятеро друзей только что вошли в город и пошли по улицам, вовсю вслух восхищаясь его белыми островерхими башенками и красными крышами - на родном, разумеется, наречии - они не сразу поняли, что за ними на улицах сразу образуется странная пустота. Они попытались - вернее, Аллен попытался - спросить у дружелюбного на вид "аборигена", где здесь дорога на пристань, но тот в ответ скривился и ускорил шаги. Несколько мальчишек бежало за ними следом, стараясь, однако, держаться в отдалении; один из них, расхрабрившись, выкрикнул длинную фразу, из которой Аллен понял только слово "Президент".
       - Что он сказал? - заинтересовался Марк, безошибочно узнав хамские интонации парня.
       - Н-не знаю, гадость какую-то, - беззаботно отозвался Аллен, - у него ужасный акцент...
       - Он сказал, что мы - республиканские крысы, - объяснил образованный Йосеф, - ну, и еще пару слов... Про Президента. Можно их не переводить?..
       Марк обернулся и погрозил хулиганам кулаком, после чего едва увернулся от увесистого камня, пущенного детской рукой. Друзьям пришлось спасаться бегством в какую-то подворотню, притворяясь, что они именно сюда и шли, потому что количество мальчишек неожиданно выросло до шести, и они осыпали их просто-таки градом булыжников. "Ратс републикана!" - наперебой вопили те, и более всего Клару поразил полицейский, который при виде этого демонстративно отвернулся и перешел на другую сторону улицы. В подворотне друзья устроили военный совет, после которого умный Гай в обход вывел их на ту же улицу, но далеко от места мальчишечьей засады.
       В процессе совета Марк, наиболее изо всех сведущий в политике, припомнил и рассказал товарищам ситуацию с портовым городом Прайдери, всего пять лет назад завоевавшим статус вольного города. Сам по себе он особой ценности не представлял, но являлся важным узлом связи, и поэтому из-за него все время ссорились вайкингское мелкое, но злющее государство на одном из Стеклянных Островов, собственно Республика и коренное население Прайдери, не хотевшее объединяться ни с кем. Еще чего-то от кого-то хотели горцы, но в подобных тонкостях Марк уже точно не разбирался, и друзьям так и не пришлось узнать, чего и от кого они все же хотят.
       - Очевидно, здесь сейчас какое-то обострение всех этих дел, и Республику сильно не любят, - подвела итог умная Клара. - Поэтому нам, наверно, не стоит щеголять своим наречием. И даже акцент я бы демонстрировать не стала. Поэтому пускай за всех говорит Йосеф, раз у него произношение в порядке, а мы лучше подержим языки на привязи.
       Так они и сделали, и только безмолвно глазели из-за прилавков, когда Йосеф покупал лекарства, хлеб ли, билеты. Правда, в ситуации с билетами их республиканское происхождение все же вылезло на свет божий - когда они предъявили для списка пассажиров свои личные карты; но перекосившееся лицо диспетчерши уже ничего реально не меняло - поздно было продавать самые дорогие билеты в качестве единственных оставшихся или давать сдачу фальшивыми деньгами. Йосеф, правда, расслышал неизменный эпитет "республиканские крысы", когда самым последним покидал здание кассы, но со спутниками этим знанием он не поделился.
       Несмотря на все, Прайдери был потрясающе красивым приморским городом. До отплытия теплохода оставалось несколько часов, и Граалеискатели посвятили их прогулкам - посмотрев на узкую белокаменную набережную с фонариками в форме цветов над коваными спинками скамеек, на сказочную башню городской ратуши, крытую алой черепицей. Даже вокзал и здание почты были на редкость чисты и хороши собой; кроме того, изогнутые, красиво мощеные улицы города утопали в зелени.
       Кроме эстетических чувств, почта с серыми колоннами, с кипарисами, торчащими вокруг, как указующие в небо персты, вызвала у Йосефа и чисто практические надобности. Попросив друзей подождать, он пошел внутрь; но Аллену тоже хотелось посмотреть здание изнутри, кроме того, ему стало жарко на солнце; и он вслед за другом поднялся по полукруглым ступеням между двух белых львов, вызвавших у него улыбку узнавания. Йосеф прошел к кабинкам телефонов и заказал разговор с Магнаборгом.
       Аллен, стоявший невдалеке, изо всего разговора слышал только партию Йосефа, сильно приглушенную стеклом. Однако он видел, как менялось и серело в процессе беседы лицо его друга, который словно бы становился меньше - и на сердце у него стало нехорошо.
       - Да... К сожалению, не раньше двадцатого июля... За свой счет, отец Лаврентий! Я же говорю, что за свой счет... Понимаете ли... Да нет, я все понимаю, но... Да, неделя молитвенных собраний, я понимаю, но не... Никак. Как это некому служить?.. Ах, да, конгресс... Отец Лаврентий, я в самом деле не могу. Простите, если подвожу... В Прайдери. Да, у моря. Очень важное дело, отец настоятель... Но... Крестовый поход - да, вроде того...
       Лицо Йосефа стало совсем отчаянным. Взгляд его затравленно пробежал по лицу Аллена и, кажется, его не узнал. Такое лицо бывает у человека, загнанного в угол, подумал Аллен - и в этот момент Йосеф сказал:
       - Я ищу Святой Грааль.
       Ох, подумал Аллен, чувствуя, как что-то рушится с большой высоты.
       - Да... Не ослышались. Да, отец Лаврентий. Нет, отец Лаврентий. Что же поделаешь. Простите меня, если... Ну что ж. Я понял, отец Лаврентий. Понял. Значит, так. Вы не... Послушайте... Да. Нет. Я вам сказал. До свидания.
       Йосеф положил трубку. Таким своего друга Аллен не видел никогда. Друга, после смерти Роберта ставшего для него единственным старшим. Их надежду, их духовного лидера.
       Взгляд его был совсем остановившимся и пустым. Не глядя на Аллена, он вышел из кабинки, аккуратно, как всегда, прикрыл за собой дверь - и в этой аккуратности было что-то особенно жуткое. Аллен, сам не свой от тревоги, поспешил за ним, шедшим к дверям медленно и прямо, как лунатик или осужденный на казнь. Когда Йосеф вышел на яркий свет, к ждавшим его друзьям, Аллен на лестнице обогнал его и заглянул в ему в лицо. Йосеф тихо, растерянно улыбался, а глаза у него были совсем безрадостные.
       - Что... случилось? - выдохнула Клара, поднимаясь со скамьи, позади которой бил искрящийся фонтан. Забыв о всякой осторожности, она заговорила по-республикански, и какая-то женщина оглянулась на нее с неодобрением.
       Йосеф потерянно развел руками.
       - На меня наложили запрещение, - сообщил он на родном языке. И, увидев пораженные непонимающие лица друзей, быстро пояснил: - Наложат через неделю. Если я не вернусь. А я ведь не вернусь...

       ...Они шли по потрясающему городскому парку, вдыхая запахи нагретых солнцем трав. Огромный кедр простер над дорожкой свои широкие крылья. Слева в траве сияли звездочки белых соцветий, над ними кружили голубые стрекозы.
       - Но священником-то ты остаешься? - спросил неуверенно Аллен, который шагал рядом с Йосефом, силясь заглянуть ему в глаза. Кажется, он понял, в чем заключалась та часть их силы, которая всегда была незыблема. В нем. В тихом невысоком священнике, ни на миг не терявшем почвы под ногами. Теперь же эта почва превратилась в шаткую палубу корабля - или просто была выбита одним ударом, как табуретка из-под висельника. О Йосеф, Йосеф, в чьих силах было бы выдержать твое растерянное - нет, потерянное лицо?..
       - С того, кто рукоположен, уже нельзя совлечь сан, - ответил он негромко, спокойно шагая по тропе. - Священника возможно даже отлучить от церкви, если он еретик, но он при этом остается священником. Запрещение означает, что все вершимые им таинства будут недействительными. Он не сможет причащать, венчать, крестить, принимать исповедь... Ну, и так далее. Я думаю, отец настоятель обратится к епископу.
       - Да хоть к Папе! - воскликнула Клара, переживавшая за Йосефа едва ли не более, чем он сам. Никто и не знал до этого мига, как много он для них значит - и как много значит священство для него. Только теперь Аллен понял, что у Йосефа отнимают его путь - тот, которым он шел с одиннадцати лет и который был для него смыслом жизни. Поэтому Клара и бушевала теперь, ударяя кулачком по стволу ни в чем не повинного дерева.
       - Да пусть обращается хоть в Ватикан! Мы же знаем, что ты не сделал ничего плохого! Ты, между прочим, спас души целой толпы Файтских призраков - такое твоему настоятелю и не снилось! А Эйхарт?! Да ты же беса из человека изгнал! И за это теперь принято наказывать?! Тогда... плевать я хотела на такие законы! Они... не Божьи, а человеческие, вот!..
       - Тише, тише, не богохульствуй, - Йосеф поймал ее за руку. - Души тех людей спас не я, а Господь. А помогла тому их свободная воля. И отец Лаврентий в своих решениях вполне может быть прав. Другое дело, что я... не могу поступить иначе.
       - У нас еще есть целая неделя, - неожиданно вмешался Марк. - По крайней мере одно воскресенье, когда ты отслужишь мессу. И может быть, это произойдет на Острове Авильон. А пока можешь делать все, что угодно.
       - Я думаю, что это будет не совсем... честно, - тихо, но твердо отозвался Йосеф. - Ведь я знаю, что не собираюсь возвращаться, а неделя мне дана как раз на возвращение. Нет, таинств я вершить более не должен. В любом случае, - он обернулся и скользнул улыбкой по лицам товарищей, - я остаюсь собой, отлученный я священник или нет. Я все тот же для своих друзей - и для... понятно, для Кого.
       Они молча и тревожно смотрели на него, силясь что-нибудь сказать и не находя нужных слов - но молчание разбил радостный и совсем прежний возглас Гая:
       - Смотрите! Каштан!
       Это в самом деле был каштан, дерево не столь уж редкое, чтобы из-за него поднимать такой переполох. Чудо было в другом. В яркий и жаркий июльский день этот каштан цвел.
       Стоящие рядом его собратья уже несли вызревающие плоды в круглых колючих коробочках; листья их глянцевито поблескивали на солнце - вполне добропорядочные листья добропорядочных деревьев. И только один среди них сиял яркими свечами соцветий, и ветер покачивал их, срывая на землю белые лепестки. Роберт, Роберт, каштан цвел в середине лета, и увядать явно не собирался. Каштан наш в цвету.
       Когда они подошли ближе, стало заметно, что он какой-то особенный: цветы у него были не совсем белые. Сердцевинки их алели, как кровь, и прожилки алыми лучами разбегались к краям лепестков. Цветки казались розовыми. Аллен, встав на цыпочки, сорвал длинную свечку и пристроил Кларе в конец косы, прижав черной резинкой.
       - Ну зачем сорвал? Он же тут один такой... - упрекнула его Клара, знаменитая госпожа Здравый Смысл, но по нотам ее голоса Аллен понял, что на самом деле ей приятно.
       - Очень правильно с твоей стороны - деревья портить, - неожиданно злобно бросил Марк, отвернулся и зашагал к оставленной тропинке. Аллен недоуменно посмотрел ему вслед, Клара пожала плечами. Один Гай ничего не замечал: он наклонил к лицу цветущую ветку и вдыхал ее аромат, закрыв от наслаждения глаза.
       -Ух ты, какой же он прекрасный, - сказал он наконец, поворачиваясь к друзьям. Йосеф серьезно кивнул.
       - Очень. Только знаете что, друзья: нам пора на теплоход. Всего полтора часа осталось, очень не хочется опоздать...

       ...Теплоход "Инюсвитрин" был рассчитан на двести мест, но занята из них оказалась едва ли половина. Большинство пассажиров было родом со Стеклянных Островов, некоторые - из Прайдери. Республиканскую часть составляли только пятеро друзей, и это поначалу заставляло Аллена чувствовать себя неловко. Он старался держаться поближе к англоговорящему Йосефу и не раскрывать рта без крайней на то нужды; той же тактики придерживался и Гай, памятуя печальный опыт Прайдери, когда их чуть не побили в ресторанчике в порту за слишком явный акцент. Кларе же было и одиноко, и неловко в компании соседок по каюте - трех островных очень громких дам, тем более что англского девушка не знала вовсе. Поэтому она сразу присоединилась к своим друзьям в их скитаниях по кораблю, которые, правда, неизменно приводили в ресторан. Каюта у них была на четверых, но днем в ней мог оставаться только больной Марк - остальных жажда приключений тянула на палубу. Вернее, на палубы - их было две: нижняя, где располагался ресторанчик и куда вели ступеньки из второго класса, и верхняя, уставленная необычайно уродливыми зонтиками и шезлонгами, которые, очевидно, предназначались для вызывания у пассажиров романтического настроя. Стенку покрывали оранжевые спасательные жилеты, похожие на диковинные охотничьи трофеи. Остальные жилеты покоились вдоль палубы - в длинных ящиках, похожих на гробы. Но вид отсюда и впрямь открывался необыкновенный - в расходящемся за кормой сверкали искры, и неоглядная ширь зеленоватой воды... так, что это я? Опять получается какая-то пошлость. Неужели нет способа говорить о море иначе?..
       Аллен вздохнул и стал спускаться вниз. Сюда направлялась какая-то парочка явно горского вида, очевидно, ища уединения, и расхрабрившийся на одинокую прогулку Аллен что-то резко затосковал по Йосефу. Жалко, что я такой трус, подумал он, сбегая по блестящей белой лесенке и мимо кают первого класса (поду-умаешь, не очень-то и хотелось) направляясь к ресторану. Плохо быть человеком, которому все время нужна защита. Персиваль, небось, не такой был. А уж о Галахаде и говорить-то нечего... Ну что мне сделали эти горские красавцы, что я от них сбежал? Целовались бы себе у одного борта, а я продолжал бы свои лингвистические изыскания у другого...
       В ресторане курлыкала приятная музыка, англские слова песенки сплетались в невнятные фразы, ни одной из которых, увы, Аллен не разобрал как следует. Йосеф и Гай с Кларой сидели за уединенным столиком у белых перилец, ограждавших палубу. На столе высилась бутылка газировки, Клара лениво ковыряла вилкой в салате. Происходил какой-то разговор, но, судя по расслабленным выражениям лиц, не слишком-то серьезный.
       - А по-моему, это очень милый человек, - скромно возразил Йосеф, отпивая воды из пластикового стаканчика. Он был в очках - только что читал то ли газету, валявшуюся рядом на столе, то ли список ингредиентов на газировочной этикетке.
       - Но вот в музыке ничего не смыслит, - не сдавался Гай. Кажется, они спорили о капитане - почтенном седоусом сэре, ходившем в белой фуражке с кокардой и вычищенном кителе. Теплоход принадлежал вольному городу Прайдери и шел под его флагом - чайка над белым косым крестом в синем поле, но капитан был родом со Стеклянных Островов. Собственно, беда была не в этом - а в том, что в свои почтенные полвека он не знал никакого языка, кроме англского.
       - По-моему, весьма неплохая музыка, по крайней мере, ненавязчивая, - ответила Клара как раз в тот момент, когда Аллен взял четвертый стул и подсел к ним. - А ты бы, Гай, какую хотел? "Паранойю" свою любимую или мрачнущую психоделику?
       - Да я фолк люблю, флейты, опять же, рожки... - начал защищаться Гай, - "Паранойи" всякие - это для Марка... Кстати, интересно, он там еще жив?..
       И для Роберта, подумал мельком Аллен, брату тоже нравилась эта группа. Он говорил, у них мелодии хорошие. Кроме того, они не брезговали такими словами в тексте, как "меч", "битва", "готовься к войне"... Честное рыцарское сердце Роберта не могло не купиться - мелодия хорошая, да еще и "про меч"... Милый мой брат. Как он попросил себе в подарок на день рождения, изображая изо всех сил тупого, как дерево, вояку, стихи - "э-э, что-нибудь рыцарское, про крестовые походы или про Круглый Стол..." От друзей не ускользнула тень, пробежавшая по Алленскому лицу. В этот миг закатное солнце коснулось воды, и хотя было еще светло, на палубе зажглись цветные фонарики. Корабль плыл по морю, сияя, как новогоднее украшение.
       - Аллен, водички хочешь? Вот, бери стакан. Давай мы тебе салат купим. Ты где пропадал?
       - Наверху, - отгоняя мрачные мысли, ответил Аллен, прихлебывая газировку. - На закат смотрел. До чего же солнце красивое, правда?.. Слушайте, а это что за черная штука? Давно она там?..
       Со стороны закатного солнца, чернея против света угловатым пятном, приближался корабль. Он был куда меньше теплохода и двигался куда быстрее, и непонятно было - правда ли он темно-серый или это игра света и теней.
       И тут зазвучал Голос.
       Он столь внезапно заменил легкую музыку, что Аллен расплескал свой лимонад. Клара вздрогнула. Один Йосеф невозмутимо встал и пошел в закрытую часть ресторана - покупать Аллену еду. Голос говорил настолько четко, изливаясь из динамика, что поэт понял половину слов. Это был голос капитана, и он, кажется, спросил, почему катер, идущий оттуда-то и оттуда, отказывается выходить на радиосвязь. Катер ничего не ответил.
       Когда Йосеф вернулся и поставил на стол пластиковую тарелочку с горкой салата, катер приблизился настолько, что закрыл собою заходящее солнце. Он был уже вполне хорошо различим и оказался в самом деле темным, кажется, безо всяких знаков и чисел на гладком борту. На носу его поблескивало нечто, Аллен не видел против света - но кажется, из этой штуки торчал ствол. Катер под углом приближался к ним слева и сзади, и вода за ним вскипала белизной.
       Пассажиры уже начали волноваться; большинство столпилось у перил и теперь напряженно и шумно обсуждало происходящее, тыкая в сторону странного преследователя пальцами; некоторые, наоборот, поспешили в свои каюты. За столиками оставались только четверо граалеискателей да пожилая пара, поспешно заканчивающая свой ужин. Аллен, вдохновленный их примером, начал поглощать салат, изредка бросая тревожные взгляды через плечо, на зловещий корабль. Между теплоходом и катером, подходящим слева и сзади, оставалось чуть более километра. Аллен, как и все остальные, не имел понятия, что же происходит - но ощущение, что происходит нечто крайне неправильное, все крепче опутывало его. Лишь благодаря неизменному спокойствию Йосефа, которое передавалось им всем, Аллену удавалось заставить себя жевать. Вдоль борта, заметил он краем глаза, шла покачивающаяся зеленоватая с лица фигура - это терзаемый морской болезнью, а теперь еще и тревогой Марк поднялся на поиски друзей.
       - Ребята! Что тут происходит, мне кто-нибудь объяснит?.. Почему это за нами прет торпедный катер?!..
       - Привет! - окликнул его Гай, и голос его звучал неестественно бодро. - Кушать не хочешь? У нас тут салатик есть...
       Взгляд Марка красноречиво объяснил, куда он предложил бы Гаю засунуть этот салатик, а заодно и все слова о какой бы то ни было еде. Но ситуация, кажется, и впрямь не располагала к дружеской потасовке. Динамик по-прежнему надрывался - теперь уже голосом капитанского помощника. Но на этот раз ему ответили.

       Черная штука, тускло блестевшая в вечернем свете, развернулась. Что-то из нее вылезло длинное - а может, оно там и было всегда - и долгая оглушительная очередь распорола воздух на куски. Сразу же ужасно завизжали женщины, кто-то побежал куда-то - едва не сбив Марка с ног, очень чинного вида старик промчался в свою каюту первого класса, ругаясь, как пират. Несколько столиков упало, задрав белые ножки к небесам. Аллен не успел ни закричать, ни даже по-настоящему испугаться, следя, как летят по воздуху (безумный день) обрывки синего Прайдерийского флага и - что было куда хуже - обломки корабельной радиоантенны.
       Вслед за выстрелами пришли и слова. Катер был уже гораздо ближе, и все шел вперед на малой скорости; хриплый, очень громкий голос проревел в громкоговоритель, и вот тут Аллен действительно почувствовал отчаяние: это был его родной язык.
       - Эй вы, вонючие портовые крысы! Сейчас мы вышибем из вас дерьмо! Ты, мудила, перестань квакать и заткнись, если не умеешь говорить по-настоящему! Сейчас вы все сдохнете, а за что - вам в аду объяснят!
       Йосеф внезапно вскочил и без единого слова бросился прочь. Быстро, как только мог, он карабкался по лестнице на верхнюю палубу, и на миг Аллену показалось, что тот сошел с ума. На лицах у Гая и Клары проступила одинаковая белая паника. Марк обнял девушку и притиснул к груди, и она не сопротивлялась. Тут только до Аллена начало доходить, что они, похоже, попали в самую скверную переделку в своей жизни. Возможно, в последнюю в своей жизни переделку.
       Тут из динамика донесся и раскатился над зеленоватой прекрасной гладью, рискующей превратиться в ад, звонкий от напряжения голос Йосефа, их Йосефа, и громкоговоритель слегка исказил его, неся вовне.
       - Я ваш соотечественник! Здесь на борту находятся женщины и дети! Вы не ведаете, что творите, и я прошу вас явить к ним свое милосердие! Это пассажирское судно, и никто на нем не имеет отношения к любым политическим разногласиям!

       ...Это было одно из многочисленных военных судов, тайно посылаемых главнокомандующими республиканских войск под видом "неизвестных пиратствующих единиц" нарушать все возможные торговые и туристические конвенции. Короче говоря, топить все, что встретится на пути, с единственной целью - осложнить и без того сложную ситуацию и спровоцировать Прайдери на конфликт. И кто ответит на вопрос - "кто стрелял"? Никто. Неизвестно кто. Экстремисты. Пираты. А у пиратов национальности нет. Эти славные ребята в голубом камуфляже, которые могли бы много о чем потолковать с Марком и выпить с ним на кухне немало водки, ходили по морю без флага и без номера, не пользуясь радиосвязью, чтобы на них никто не мог выйти, и честно и безупречно выполняли свой приказ. Пожилая докторша из Дольска Елена Августина, должно быть, прочитает в вечерней газете "Голос Республики", что "пассажирский теплоход был варварски пущен ко дну неизвестными экстремистами". Дальше, наверно, редакция любезно приведет списки пассажиров, спастись из коих "не удалось никому". Какая досада, мэм, ведь это же были свои... Если это правда, что за соотечественников нужно отвечать, то Аллен и его друзья, пожалуй, заслужили от города Прайдери те несколько камней в спину. Пожалуй, заслужили. По крайней мере Марк это точно знал.

       Йосефское красноречие потеряло смысл через три минуты. Люди, которые рванули было на верхнюю палубу в поиске спасжилетов и шлюпок, с воплями посыпались обратно, топча друг друга и превращаясь по пути в жутких гоблинов из мультфильма про Подземье: следующая очередь снесла весь верх капитанской рубки. В этот же момент теплоход ужасно содрогнулся- так могло бы дернуться живое агонизирующее существо - и начал слегка крениться вперед. Никто, кроме разве что Марка, не заметил легкого пенного следа на воде - дорожки, проложенной торпедой; но теперь теплоход, гордый "Инюсвитрин" с двумя палубами, с шезлонгами, музыкой и добрым капитаном (у которого, кстати, была взрослая дочка и внук), - теперь теплоход был обречен.
       - Эй, мудаки дерьмовые! - надрывался катер, и голос этот носился над смертельной паникой, как глас некоего демиурга, со вкусом созерцающего Всемирный Потоп. Самое жуткое, что в нем слышалось нечто вроде веселья. Того адского веселья, которое Аллен однажды видел - но не в человеческих глазах. Здесь же это был человек, и весь экзорцизм, вся магия, мудрость и правота мира не могли спасти одних людей от других. Только Диэс Ирэ. Только День Гнева, который ближе с каждым новым днем. Жаль, что мы и многие другие умрем до этого дня...
       - Не вздумайте лезть в шлюпки, дерьмо крысиное! Будем расстреливать прямо на воде! Дохните, как вам велят, а то еще хуже будет!
       Шлюпки хранились на верхней палубе, которая очень хорошо простреливалась, и никому из представителей дерьма крысиного туда было попросту не пробраться. Когда верхушку теплохода со всеми приборами снесло и корабль потерял голос, а вместе с ним - и управление, стекло и искры брызнули в стороны фейерверком. Уже спускались сумерки, и более всего дико выглядели цветные фонарики, какое-то время еще мигавшие на палубе, вокруг ресторана, на начавшем медленно крениться на нос корабле. Палуба переполнялась мечущимся, ревущим народом - теперь люди лезли снизу, из служебных отсеков, которые уже заливала вода, из кают второго класса, отовсюду. Четверо друзей, которые теперь на то недолгое время, которое им осталось на земле, должны были обходиться без пятого и воздать ему последние почести - хотя бы молитвой - плотно прижались друг к другу у самого борта. Ни один из них не плакал - было слишком страшно, и не пытался говорить с другими - слишком шумно было вокруг. Аллен снова, как уже не раз в своей жизни, разделился надвое - на себя, съеденного черным страхом, и себя - стороннего наблюдателя. Наблюдатель видел орущих людей с провалами вместо глаз; видел, как благообразный бритый старик в разодранной рубашке и парень - кажется, тот, что невольно прогнал его с верхней палубы, придя туда целоваться с подружкой - молча и сосредоточенно дерутся из-за спасжилета. Видел, как старик пытается ногтями разодрать противнику лицо. Видел, как проходит следующая пулеметная очередь - все по верхней палубе, и вниз летят осколки стекла и куски чего-то - может, дерева, может, и плоти - и дерущиеся, закрыв руками головы, падают на палубу, обнявшись, словно братья. Видел, как некий железный обломок бьет женщину - одну из Клариных соседок по каюте - в лицо, и она падает, и остается лежать, и бегущие люди наступают ей на руки. Это было очень страшно, как в реалистическом фильме, так что даже не верилось, что оно взаправду. Некоторые вещи не бывают взаправду, например, смерть Йосефа. Лев поможет нам, подумал второй Аллен, с облегчением закрывая глаза. Лев поможет нам, и все это окажется неправдой. Сейчас я услышу его голос.
       Это был голос Йосефа. Как же иначе.
       Аллен не видел, как он спустился - один из троих, оставшихся в живых там, наверху. Когда он бросился на пол, опять повредил недавно зажившую правую руку. Теперь она болталась, как тряпичная, но, кажется, он все же мог ей управлять. Очки его разбились и остались где-то там, в крошеве остального стекла. Осколок стекла торчал из щеки, как некое диковинное инопланетное устройство - ухо или жабра амфибии, а может, локатор. По лицу текла кровь.
       Иосеф заметил заливающие ворот рубашки горячие потоки, протянул руку, нащупал стекло, выдернул и не глядя отшвырнул в сторону. Он спустился, не пытаясь беречься или нагибаться, и теперь пробился на середину палубы, выстаивая против течения паникующих людей, как человек в горной речке (которую никто из нас больше никогда не увидит). Он поднял вверх руки (пошатнулся и чуть не упал).
       - Всем на корму! - проорал взявшийся откуда-то грязный и безумный капитан. Фуражка его исчезла, в седых волосах торчал кусок проволоки.
       - Йосеф! - завопил Аллен так, будто тот был похоронен и воскрес из мертвых. Но Йосеф его не слышал. Сейчас он не принадлежал своим друзьям. Он был для всех.
       - Я священник. Слышите? Я - священник! Нам вряд ли удастся спастись, но я успею провести общую исповедь. Подойдите ко мне те, кто хочет в этом участвовать.
       Основная масса людей бросилась на корму, которая медленно поднималась из воды, в то время как нос начинал свое погружение. Но Йосеф остался здесь, и четверо любящих его с ним, и еще некоторые люди - числом около тридцати. Они встали вокруг него на колени, вокруг священника, который нарушил ради них закон своей совести, но не нарушил еще, (слава Тебе, Господи, что всегда и во всем заботишься о нас), закона своей Церкви. До запрещения вершить таинства оставалось еще пять (у нас не будет их) - пять дней.
       - Исповедуюсь перед Богом всемогущим и перед вами, братья и сестры... (брат, мой милый, я буду с тобой. Я буду с тобой. Братья, fratteri, вот и наша смерть) что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга (да, да, да!!! ). Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу... блаженную Деву Марию (Мария, сестра. Молись о нас, мы все погибли, ты была права), всех ангелов и святых (и всех рыцарей Грааля) и вас, братья и сестры... Молиться обо мне... в час моей смерти... Господу Богу нашему. Аминь.
       - Именем Господа нашего, братья и сестры, отпускаю вам все грехи ваши - вольные и невольные... Епитимья же будет вам - сейчас идти и делать, что должно, поддерживать других делом и словом, отринув страх смерти и положась на Господа. И еще - прочитать "Отче наш". По одному разу.
       "Это чтобы успеть" - подумал Аллен, и глаза его наполнились слезами горячего восхищения. Йосеф был великолепен. Он победил в этом турнире. Нужно ему сказать, что он добился, чего хотел. Он смог всех защищать. Он таки стал очень сильным, как хотел в детстве. И еще - очень красивым. Аллен никогда не видел такого красивого человека. И совершенно неважно, что у него пол-лица в крови, одежда грязна от ползанья на животе по полу, а правая рука висит, как пустой рукав. Подняв эту правую руку, от боли закрывая глаза, Йосеф благословил ею свою последнюю паству, и сквозь и через хриплые выкрики из оглушающего динамика с торпедного катера, пришла великая тишина.
       Корабль накренился так сильно, что уже нос его коснулся воды. На этой вырывающейся из-под ног палубе, которая недавно светилась цветными огоньками, оставаться было просто нельзя. Однако пятеро оставались.
       Аллен обнял Клару обеими руками, и она спрятала лицо у него на плече. Слабая плоть ее трепетала, не желая, не желая умирать. Еще одна очередь прошила воздух.
       Марк с треском отодрал от борта кусок деревянных перил.
       - Ребята, если сейчас броситься в воду под прикрытием корабля, пока он еще не утонул, и попытаться отплыть как можно дальше... у нас есть шанс. Когда теплоход утонет, всех затянет в воронку. Но пока шанс еще есть.
       Следующим движением он отодрал еще кусок перил. Клара что-то невнятно сказала в плечо Аллену. Ее переспросили.
       - Я не умею плавать, - громче повторила она, жалко улыбаясь сквозь слезы. - Не было возможности научиться. Простите.
       - Я понесу тебя, - Марк шагнул вперед. Лицо его было таким... таким, что Аллен моментально, как при вспышке молнии, понял, что нужно сделать, что нужно сказать, чтобы исцелить это одним касанием.
       Лучи прожекторов ударили косыми потоками, прочесывая палубу и темную, внезапно совсем ночную клубящуюся воду, воду, бывшую их смертью. Голос что-то крикнул о том, что они все сдохнут. За борт с этой, теневой стороны упало что-то тяжелое. Потом еще. Видно, самые решительные из людей решили испытать, насколько они хранимы судьбой, тем же способом, что предлагал Марк. Те из них, кто надел спасательные жилеты, будут замечены и убиты первыми.
       - Марк, мы с Кларой - брат и сестра.
       Все это происходило слишком стремительно, хотя по безумной важности происходящего стольких событий хватило бы на год. Но в этот краткий миг между Марком и Алленом не стало тени, стеклянная стена обрушилась со звоном, лица их стали живыми и исцеленными.
       - Клара, я люблю тебя. Даже если мы не выживем, я просто хочу, чтобы ты знала, потому что это правда.
       - Я знаю, Марк.
       Вот, все было сказано, вот, красные прожилки на каштановых лепестках набухли живой кровью, и тут Аллен понял, что это просто ловушка. Это испытание, и оно ненастоящее, потому что Господь не допустил бы этого на самом деле. Маленькая стриженая девочка, в глаз которой вонзился осколок стекла. Черная вода, хотящая нас всех пожрать. Нет, все это не так. Они же Искатели, и не им обрести смерть в этой черной воде, перечеркнутой лучами прожекторов. Не им превратиться в гоблинов, а потом в трупы, и трупы обгложут рыбы. Сейчас все будет хорошо, и они увидят Грааль. Прямо здесь. Я знаю, сейчас это будет. На мне волшебная рубашка, рубашка с алым гербом.
       Сейчас я открою глаза и увижу льва. Лев, помоги! Кто-нибудь, в кого я верю, ПОМОГИТЕ!!!... Как же иначе моя мама?.. Мамочка, как же ты будешь без меня?..

       ...И ничего не произошло. Господи, Отче, отчего Ты допускаешь все это?.. Или нет, не так. Просто я устал и забыл все, что знал. Я уже мертв, меня больше нет. Потому что Ты оставил меня, о Боже мой, Ты оставил нас всех. Святой Грааль, но я верю в Тебя. Я буду всегда верить в Тебя.

       Марк сунул ему в руки обломок деревянной оградки. Руки его, которыми он ломал твердые доски, кровоточили. Но это все уже не имело никакого значения.
       Они впятером обнялись, и Аллен впервые понял истину, которая была необходима ему все это время, как вода или воздух, но пришла только в самом конце. Его брат был здесь, с ним. Его новые братья, все вместе - и были его братом. И они же были розой, и огнем, и теплом. Любовь похожа на теплый огонь, но иногда - и на смерть. А помнишь ли ты, что там, в сердцевине розы?.. И почему нельзя ни с кем расстаться, не желая того?..

       "Аллен, Аллен, цветет ли каштан? Роберт, Роберт, каштан наш в цвету. Он белый и алый, а иначе и быть не могло. Ты можешь положиться на меня, мой милый брат".
       ...И черная вода в черной тени тонущего корабля, грохоча, как стекло, завывая, как бешеная электронная музыка, шурша, как ломкая слюда, поглотила его. И Лев не помог ему, когда вода с размаху хлестнула его по лицу и груди, и желтый луч прожектора ударил вдали, как дорога в абсолютную смерть. И рубашка с гербом человека по имени Алан не согрела теплом его тело, погрузившееся в лед. Но он любил их всех, и любил Святой Грааль, и даже за такую цену не собирался отдавать.

       ...Наверное, это еще не смерть. Я не знаю о ней. Это просто - тьма...

Конец 1 части.