Равновеликие холодному молчанью
                                Струились реки посреди равнин.
                                Я плыл по рекам, но не дал названья
                                Ни берегу, ни камню средь стремнин.
            
                                Я проходил, я рекам был свидетель,
                                Я знал завет - не выносить суда,
                                И я не осквернил вопросом рта
                                И ничего сужденьем не отметил.

                                Лишь дельты вид мне отомкнул уста,
                                Я закричал, и гулко пустота,
                                Слова мои, разбив об острова,
                
                                Откликнулась бездонным тяжким эхом...
                                Я слышал крик и понимал со смехом -
                                Слова мертвы. Моя душа мертва. 

                                             Сергей Калугин

Они высадились на том острове недели три назад, сожгли свои тростниковые лодки и пошли вглубь. Никто из них не знал даже имени той земли. Им было безразлично, как зовут ту твердь, по которой они идут вот уже две недели.

Никто из них не знал дороги, никто, кроме одного. Его звали Энгол. Он был вождём этого маленького отряда.

Одни боги ведают, как им удалось сотворить такого человека: он был очень молод и столь же умён, красив и жесток. Его никто не любил, и он тоже не любил никого. Он был слаб от природы, однако исключительно стоек духом и от всей души зол на весь свет. К нему тянуло людей, но вместе с тем держало на почтительном расстоянии. Иные шли за ним, проклиная себя.

Он был красив безупречно, как божество: правильные благородные черты лица, тёмные длинные брови, волосы, красные как кровь, с отливом в мрак, в черноту. А глаза золотые, как солнце, как ствол молодой сосны, глубокие, мерцающие.

Словом, такими, как Энгол не рождаются, одни боги ведают, как он такой получился.

Единственным богатством Энгола был тяжёлый золотой обруч на голове, точно в цвет глаз, да ещё был меч, длинный, тонкий и лёгкий.

II

Люди шли через степь, захваченную бесконечными ветрами. Море бушевало вокруг, грозя затопить эту низкую землю без названия. Начиналась осень. Все ждали дождей и холода.

Вечером того дня на горизонте показался лес. Энгол заметно успокоился: значит, он не сбился с пути.

Раздав всем работу, Энгол свалился в траву на берегу маленькой заросшей речки и стал смотреть в небо.

Вот уже несколько недель сушь стояла такая, что даже шелест травы резал слух, а редкие всплески воды казались бредом. Энгол лежал на самом дне своего травяного колодца, где мир казался таким утешительно маленьким, и созерцал, как в небе кружатся полчища чего-то прозрачного и круглого, которого не замечал раньше, но которое, по-видимому, было всегда. Потом он достал из ножен кинжал и, положив ладонь на рукоять и прикрыв клинок рукой, заснул. Энгол спал в траве, и всякая живучесть ползала по его одежде, рукам, в волосах.

Рано утром Энгол вздрогнул и открыл глаза. Он часто так просыпался, а по ночам он углублялся в самые немыслимые видения, от которых к утру не оставалось ничего, кроме непонимания и сладковатого чувства, которого он не знал.

Энгол спрятал в ножны кинжал, который на сей раз не пригодился, и пошёл к стану, потому что понял, что хочет есть нестерпимо. По пути он вытряхивал из волос и рукавов кузнечиков и ночных бабочек. После долгих усилий вытащил из левого уха какую-то гусеницу и, открутив ей голову, бросил. Потом встал на колени на берегу речки, раскидал вовсю цветущие кувшинки и сунул голову в самую гущу водомерок, скользящих по чёрно- ржавой воде. Затем он вытер лицо рукавом и побрёл дальше, цепляя на ноги и плащ семена полевых трав. На этом плаще сохранились ещё кое-где жалкие ошметки уникального золотого шитья, а уж какого он раньше был цвета, понять было невозможно.

Энгол шел, откручивая с плаща ещё оставшиеся там жемчужные бусины, и кидал их в траву. Ощущение у него было примерно такое, словно внутри, под кожей, у него не осталось ничего, кроме глухой бесформенной пустоты, и во рту от неё был удушливый, омерзительный привкус. Перед глазами плыло. Изображение рассыпалось, как цветной песок, и не было видно ничего, кроме вчерашних суетящихся бесплотных кругляков. В голове мутило, словно мозги кто-то ложкой размешал.

Он добрёл до костра, где в закоптелом котелке трепетало и вздрагивало нечто густое и мутное грязно-зелёного цвета. Запах от этого всего исходил соответствующий; Энгола обдуло этим запахом, и ему стало так безысходно тошно, что он поспешил глотнуть воздуха и присел на землю, закрыв лицо руками.

III

К костру подошёл воин с чернющими волосами до пояса, заплетёнными в косу, и большими чёрными же глазами. За всё это его звали Вороном. Он был высокий, широкоплечий и казался в два раза больше Энгола, особенно сейчас.

- Энгол?

Тот сидел на земле и грыз ногти, сосредоточенно уставившись на судороги неизвестного зелёного в котелке. Он оторвал мутный взгляд и перевёл его на Ворона. Лицо Энгола было белым, почти зелёным, как это варево, только бледнее. Волосы и глаза при этом казались ещё невозможнее, чем всегда.

- Энгол, тут в лесах полно зверья, земля хорошая. Мы не хотим никуда идти отсюда. Сколько мест мы прошли, а чем дальше, тем хуже становится. Мы хотим остаться. Тут деревня неподалёку, там жить будем.

- Кто мы и сколько вас таких?

Ворон назвал несколько имён. Когда он назвал три, Энгол был невозмутим; Ворон добавил ещё семь, но Энгол был всё также спокоен. Ворон удивился.

- Ты правда не можешь больше идти? Посмотри - разве я дойду один, когда вы все меня покинете?

Ворон посмотрел на Энгола и глубоко задумался, почему тот до сих пор жив и почему он, Ворон, до сих пор за ним шёл.

- Я никогда этой родины не видел.

- Видел.

- Значит, не помню. Я не хочу туда: мрак, север. Кто там меня ждёт?.. С нами, или без нас - какая разница - ты всё равно не дойдёшь. Я останусь.

Энгол безнадёжно кивнул головой:

- Оставайся... Но как же - здесь, в степи?

- Тут деревня неподалёку.

- Ну да... Да. А мы сегодня уходим. Прощай, Ворон.

Энгол протянул Ворону руку. Тот стоял в недоумении: он ожидал обычного в таких случаях бешенства со стороны вождя.

"Наверное он сам уже ни во что не верит",- рассудил Ворон и тут же примирился в душе с бедным Энголом и всё ему простил. А простить было что - на памяти Ворона было много деяний вождя Энгола.

- И Ганер бы остался, если бы остался ты,- Ворон всё не уходил,- он сам так сказал.

Энгол кивнул одними ресницами.

IV

- Боги Всемогущие! Энгол, пошли к нам плоты, Энгол!- закричал Ворон, оборачиваясь назад; - Что ж ты делаешь, а?- бормотал он.

Они вдесятером стояли по колена в воде, а за их спинами полыхала стена огня, зажжённого от стрел тех, кто был на другом берегу. И бежать было некуда, потому что огонь бежал быстрее. А река слишком широка для того, на ком доспехи - единственное богатство, бросить которое означает смерть ещё более верную.

Энгол стоял на другом берегу, на краю обрыва, скрестив руки и обхватив ладонями плечи. Позади него стоял любимец Ганер.

- Я жду, Ворон,- крикнул Энгол.

Ворон обернулся к тем, что были рядом с ним, ища совета, и понял, что они тоже ждут. Ждёт и та, чьи маленькие руки лежат на его могучем плече. Он знал, что выплывет, потому что сильный; и она выплывет, потому что налегке, но остальные...

Ворон закрыл глаза и рухнул на колени. Холодные брызги замутнённой воды ударили в разгорячённое лицо. Руки стоявшей рядом безнадёжно упали с его плеча.

Энгол обернулся к Ганеру:

- Ну что же вы стоите, безжалостные?

Люди побросали в воду свои плоты.

- Только знаешь, Ворон,- крикнул Энгол,- твоя подруга нам тут, пожалуй, ни к чему.

У Ворона не было сил подняться. Он опустил бессильные руки в воду и больше не пошевелился.

- Как же можно, за что?- прошептал он.

- Ну ладно, только она пойдёт со мной... Что ты, Ворон, перестань, мне же тоже хочется... Только не надо играть в героя, им ведь никому не нужно твоё геройство, тем самым, кто по твоей милости на грани гибели сейчас.

Энгол ждал, пока плоты со "спасёнными" вернутся назад.

Поднимаясь по песчаному откосу, Ворон споткнулся и испачкал руки в песке, но терпеливо встал и подошёл к вождю. Тот рывком достал меч, ткнул им в грудь Ворона и сказал:

- Молись на меня, Черноокий; в другой раз Богов Всемогущих я тебе не прощу. А она может идти. Я думаю, её соплеменники так давно мечтали о пожаре, что возведут её теперь в ранг богини. Жалко тебя там не будет, Черноокий.

Она испуганно огляделась вокруг себя и бросила беспокойный взгляд на Ворона.

- Умоляю тебя... - пробормотал тот.

Энгол беззаботно развёл руками:

- А что я могу сделать?

Ворон и сейчас казался в два раза больше Энгола.

V

Они шли по перелеску, превратившемуся в болото из-за дождей, которые не прекращались уже две недели. Все были усталые и злые: пора было думать о зимовке, а за неё ещё предстояло воевать; позади была битва за корабли, тяжёлый морской переход и дождь, дождь...

Отряд вошёл в маленькую деревеньку. Низина, грязь непролазная, под ногами гнилые лопухи, на деревьях плесень. Все постройки чёрные, кривые.

Жители, как тараканы, повыползали отовсюду и обступили людей в мокрых чешуях.

Энгол огляделся, выплюнул дождевую воду и спросил:

- Где моя сестра?

Молчание.

- Где Аис?- крикнул он и добавил ещё кое-что.

- Ведьма. От неё все наши беды,- сказал кто-то. Кто-то другой махнул рукой в сторону мутного серого пятна вдалеке, на отшибе. В вязком дождливом тумане это меньше всего было похоже на дом.

Энгол пошёл прямиком через полудикие кусты, расчищая дорогу мечом. Потом поднялся на крыльцо и открыл дверь.

Аис сидела на скамейке около печки, подобрав ноги. Когда он вошёл, она вскочила и подбежала. Энгол вытащил из-под одежды золотое женское украшение, снял с себя и небрежно отдал Аис в руку, а потом улыбнулся, крепко обнял её и прошептал:

- Ну, вот я и вернулся, а ты говорила, что не вернусь. Все говорили, сестричка...Поехали со мной, я научу тебя, как сделать нас бессмертными. Пусть эти боги подавятся!

Аис вывернулась из жёстких, но слабых объятий, задохнувшись в непривычной сладкой тошноте.

Племя Энгола поплыло прочь от этого острова искать себе место для зимовки. Аис была с ними.

VI

Я вышел из города в холмы - просто погулять, отдохнуть от книг. В холмах было хорошо. Ночью присыпало всё снегом, погода была неистовая: то ветер, то солнце, а небо - просто стой и смотри, а лучше беги и радуйся. Оно всё живое, могучее, холодное. То и дело порывается идти снег.

Я залез на один из холмов. Запыхался, конечно, но всё равно приятно. Огляделся, плечи расправил. Бунтарское у меня было настроение: бежать бы сейчас, да где мне. Не могу. Молодость бы вспомнить, когда мог, да погрустить, а я не вспоминаю и не грущу: мне и так хорошо. На бороду свою почтенную посмотрел и отрезать решил, когда домой вернусь.

Стою наверху, вокруг холмы, холмы и небо. И не поймёшь, чего больше - холмов или неба. Ветер слушаю, орать хочется. Заорал бы, как псих, почтенный старец. Вокруг никого, а если бы и был кто, не страшно - маразм, мол, у старика.

Здесь, у северных границ империи ветры не редкость, но сегодня особенные ветры, потому что осень ранняя, первый снег, вот, ночью выпал. Да и сейчас ещё что-то кружится.

Стою, вдруг слышу - гомон какой-то, крики. Далеко, но воздух чистый, всё слышно. Оглядываюсь я на Скию - городок, в котором живу,- да ведь глаза я свои все на книжных страницах оставил, ничего не вижу, только пожар сильный, кажется, да дым в небо. Я домой кинулся, конечно.

Бедная моя Ския - тихий, приятный имперский городок. Скука провинциальная, чистота и покой (на северных границах тогда мирно было). А тут страшное творится. Возвращаюсь в город, смотрю: пожар никто не тушит, на окраине улицы пустые, все по домам сидят, в центре гомон. Я туда поковылял. С одной стороны страшно, а с другой - горит-то в районе библиотеки. Да мне уже немножко и всё равно - не шестнадцать же мне лет, пожил, и надоело всё малость, признаться честно. Вот я и пошёл.

Вдруг из-за дома одного выскакивает некто в доспехах и с секирой. Я от него... Догнал он меня, конечно, в снег этот, с холодной грязью замешанный, ткнул, а потом поволок за собой, без церемоний эдак, хорошо хоть не за бороду.

Вот где она - справедливость: в шестнадцать-то лет может и жальче умирать, а только ткнул бы я его сейчас, а не он меня. А так обидно даже, Духи во Плоти!

Дотащил он меня до центральной площади, на ноги поставил. Я огляделся: вокруг меня везде был народ разношёрстный в доспехах - племя бредущее, таких много было в те времена. Мечи у некоторых были кровавые, но не у всех. Потом я кое-где стал имперский гарнизон замечать: лежат в крови, снегом присыпанные, и уже без доспехов.

Тут подходят ко мне двое. Один весь в железе. Так, молодой человек, больше и не скажешь о нём, симпатяга, конечно,- черты приятные, но для меня это интереса не представляет. А другой - Энгол. Вперил он в меня свои глаза золотые и говорит тому с секирой:

- Где взял?

- По улице он шёл.

- По улице?- Энгол прищурился, даже вперёд подался, словно не расслышал,- я, Черноокий, учёного человека просил, а ты мне психа приволок.

- А это одно и то же!- сморозил (иначе не скажешь) тот, что пришёл с Энголом.

- Ты, Ганер, прав, конечно, а только я и неграмотных психов много знаю,- ответил Энгол через плечо и обратился ко мне,- Писать умеешь, человече?

...Он много ещё чего говорил, спрашивал, я, кажется, отвечал даже, только всё это было мимо меня и я не слышал ничего. Просто смотрел на него.

Этот Энгол поразил меня, потряс. Я смотрел на него и оторваться не мог.

На нём была рубаха без воротника, с круглой горловиной и рукавами на три четверти. Рубаха эта была сочного такого вишнёвого цвета. Если бы я вздумал его портрет писать, я бы её и волосы писал одним цветом, только в волосы бы ещё сажи намешал. Волосы у него блестели и переливались глубоким, мрачноватым цветом. И глаза были глубокими, матовыми и с искрой, что ли. И описать-то непросто. Приятные глаза.

Доспехов на Энголе не было, только рубаха эта и плащ цвета непонятного, весь грязный, выгоревший и затёртый. На голых ключицах у Энгола снежинки лежали и не таяли. Морозно было, но его это словно не касалось: одежда лёгкая, и стоит он бледный, с зеленоватым оттенком в лице. То ли кажется, оттого что волосы такие, то ли действительно так, а только на морозе всё равно кожа розоветь должна. Я взгляд ниже опустил, увидел у Энгола на шее что-то белое, присмотрелся, а это крысиный череп у него на цепочке. А цепочка не на шее даже, а на плечах лежит, вокруг горловины. Я потом каждый раз замечал, что Энгол старается шею свою не прятать, потому что удивительная голова его не менее удивительно посажена, и он это знает.

Я посмотрел на его руки: на предплечьях вены отчётливо видны, значит, руки нездоровые, но выглядит мужественно; кисти рук у него были красные, в правой ладони он сжимал рукоять меча с окровавленным клинком.

Я всё думал, какой бы я краской его волосы писал, а он, словно читая мои мысли, разложил палитру прямо на моём плаще - меч свой вытер об него и пошёл прочь.

Ганер махнул рукой у меня перед носом куда-то в сторону и поспешил за Энголом.

А я пошёл, куда мне указали и как в бреду вспоминал и осознавал этот разговор с Энголом. Он спросил, умею ли я писать. Я сказал, что умею. Он спросил, можно ли этому научить. Я сказал, смотря кого. Он объяснил кого - сестру его по имени Аис. Просил пойти познакомиться. Сказал ещё, что если не я, то она погибнет. Я не очень понял, о чём он. Совсем даже не понял.

VII

Я нашёл Аис в библиотеке, которая, к счастью, не сгорела. Здесь было пусто, тихо, как всегда; даже не верилось, что снаружи такое творится.

Аис листала двадцать первый том исторических хроник и медицинский словарь одновременно. Сначала я подумал, что её интересуют только картинки, но в словаре не было картинок. Она вглядывалась в буквы и на лице у неё было мучение, ожидание и надежда. Я никогда не видел впоследствии на её лице ничего, кроме покоя, или этого мучительного искания.

- Ты Аис, сестра вождя?

Она нетерпеливо мотнула головой в мою сторону и снова уткнулась в словарь.

- Твой брат просил меня научить тебя писать.

Аис посмотрела на меня. "Какая же она ему сестра, Духи во Плоти?"- подумал я: Аис нисколько не была похожа на Энгола, да и красавицей её трудно было назвать... Наоборот даже. Мне, по-отцовски так, жалко её стало.

- Ты не поздороваешься?- спросил я мягко, насколько позволил мой скрипучий голос.

Аис никак не отреагировала и снова уставилась в словарь. Я вышел из библиотеки и направился искать Энгола, не понимая ещё, что в жизни моей что-то меняется.

Я нашёл Энгола на окраине Скии. Он сидел на камне и смотрел на холмы и на небо... А, в прочем, я не знаю, на что он смотрел. Когда я подошёл, он обернулся ко мне и спросил:

- Нашёл её?

- Да.

- Познакомился?

- Не знаю. Она ничего мне не сказала.

- Как мне тебя называть?

- Учитель,- сказал я. Потом усмехнулся и добавил:

- Человече... А ты умеешь писать?

- А ты как думаешь?

"Нет, конечно."

- А что же не учишься?

Энгол молчал долго, а потом сказал:

- Разве кривоногому можно оставлять след?

- Это не в его воле. Он же не может летать.

- А в воле бесплотного оставить след?

- Нет,- сказал я жёстко. А потом ещё добавил:

- Письменность - не ритуал. Буквы просто служат человеку.

- Разве не наоборот? Разве не написано ничего недостойного быть написанным?

Я усмехнулся этой нападке. Потом напомнил:

- Аис ничего мне не сказала.

Энгол снова прищурился, только теперь по-другому, и ответил:

- Она молчунья, заметил?

VIII

Через два дня мы ушли из Скии. До этого времени я жил у себя дома, но меня хорошо охраняли. Не пускали даже гулять в холмы. Я все эти два дня ломал себе голову по поводу того, как Энгол дальше собирается со мной обходиться, ведь нельзя же меня всё время караулить. Я даже хотел спросить его об этом, но так и не нашёл его в городе.

А тогда, после разговора с Энголом, я вернулся домой и сел по привычке за книги. (Я ещё не успел к тому времени отказаться от своих привычек.) Я смотрел на страницы и чувствовал себя так, как, наверное чувствовала себя Аис, листая исторические хроники: я словно читать разучился. Просто сидел и листы переворачивал, пока не пришёл Ганер и не избавил меня от этого бессмысленного занятия.

- Здравствуй, Учитель,- сказал он, косясь на лежащий в углу плащ с большим бурым пятном.

- Ну, здравствуй,- сказал я, протягивая руку,- тебя, кажется Ганером зовут?

- Аха,- с каким-то кошачьим удовольствием ответил тот, аккуратно пожал мою руку и снова глянул на плащ.

Я закрыл книгу и убрал её со стола, чтобы она не смущала гостя, хотя его, судя по всему, вообще ничего не смущало.

- Как тебе Энгол?- осведомился Ганер. В его повадках было что-то приятное, даже подкупающее. Он был раскрепощён, немного развязен, но не слишком.

- А я тебя что-то и не разглядел сразу, Ганер,- сказал я как-то невпопад.

- Ещё бы - рядом с Энголом я не смотрюсь.

- Так его зовут Энгол?- спросил я, потому что до последнего момента я этого не знал.

- А его не зовут, он сам приходит!- снова сморозил Ганер, но на сей раз удачно.

- И не один,- добавил я, посмеявшись.

- Ты извини его за плащ.

- Он не нарочно,- сказал я понимающе.

- Да нет, нарочно, конечно, но просто я хочу сказать, что это далеко не самое страшное, что он может сделать.

- Да? А вот это уже интересно. Что он ещё может?

Ганер многозначительно присвистнул (то ли не замечая иронии, то ли подыгрывая мне) и сказал:

- Ты у Ворона спроси.

- А кто такой Ворон?

- Тот самый, что тебя привёл. Черноокий...Ты его тоже извини за обращение.

- А почему ты за всех извиняешься?

- Ну, не за всех,- тут Ганер, кажется, в первый раз с момента нашего знакомства смутился и потерялся, что сказать.

- За Ворона.

- Да этот Ворон...- Ганер только махнул рукой, видимо, не считая нужным продолжать.

- А Энгол?

- А Энгол не чувствует за собой вины... Как тебе Аис?

Я пожал плечами.

- Она мне ничего не сказала.

Ганер хмыкнул как-то и задумчиво так спросил:

- Интересно, почему?

- Аис,- повторил я,- не тиррянское какое-то имя.

- А откуда ты знаешь, что мы тирряне?

- А я, браток, много чего знаю. На то я и учитель,- ответил я, кладя Ганеру руку на плечо. Кажется, я поразил его воображение.

- Аис не тиррянка,- сказал он, глядя на меня.

- А кто она?

По-моему я задал вопрос, который Ганеру никогда не приходил в голову.

- Аис?

- Ну да.

Молчание.

- Аис - это Аис.

- Логично,- заверил я, но Ганеру в этот раз было точно не до иронии.

А я продолжал:

- Значит, Энгол тоже не тиррянин?

- Ты это ему скажи, он тебе...- Ганер подбирал слова, - голову оторвёт!

Я по-стариковски сипло рассмеялся.

- Так Энгол тиррянин.

- Вестимо! И мы идём домой, в Тирру.

- И они при этом брат и сестра?

Теперь расхохотался Ганер:

- Она ему и близко не сестра.

- Так что же, он её любит?

- Кого?- похоже я совсем запутал бедного Ганера,- это ты шутишь так? Ты извини - когда ребята шутят, это немного по-другому...

- Не сомневаюсь. Так что Аис?

- Знаешь, когда мы за ней ехали... За корабли сначала воевали, плыли в другую сторону, чем нам надо, по болотам ползали на проклятущем этом острове, так мы все тоже думали, что любит... Но когда мы её увидели! Да потом, если бы Энгол её любил, то на других бы он не смотрел. Вот так,- заявил Ганер и направился к выходу. Видимо, я сильно озадачил его своими вопросами.

А с другой стороны, зачем ему знать больше, чем он уже знает? С него довольно, что есть "имперские мрази", как они говорят, и тирряне. К тому же впоследствии я понял, что Аис - это просто Аис.

Раздумывая обо всём этом, я прожил в городе ещё два дня, а потом мы спешно ушли искать какую-нибудь деревню для зимовки, потому что оставаться в имперской Скии было просто невозможно.

IX

Я подошёл к Аис и в очередной раз попытался с ней заговорить. Она опять немного укоризненно посмотрела на меня и всё. Мне показалось, что она ждёт, когда я уйду. Ну и как её такую учить? И зачем, главное. Я окинул взглядом всю безрадостную картину нашей стоянки. Кто-то варил обед (от одной мысли об обеде мне стало нехорошо), кто-то чинил доспехи. В самой середине стана на двух брёвнах сидели человек тридцать моих тиррян и развлекали себя какой-то неведомой мне игрой, безбожно при этом ругаясь. Энгол в кольчуге и с двумя мечами в руках отбивался от Ганера и ещё кого-то. Ганер при этом громко хвастался, что его убили всего один раз.

Мне было холодно, всё время холодно с тех пор как мне пришлось покинуть Скию. И зачем я так легкомысленно отнёсся тогда к своему положению? Хотя я всё равно ничего не мог сделать.

Я поёжился на пронизывающем ветру и горестно вздохнул. Я поднял голову и мне стало обидно, что прекрасное небо так глухо ко мне. Мне захотелось, чтобы меня тоже кто-нибудь убил... Хотя бы один раз.

Я встретился глазами с Вороном, он тут же отвернулся и с бездумным старанием продолжил точить свой меч. Это уже не в первый раз: я всё время чувствую на себе его взгляд, но стоит мне обернуться, как он тут же опускает глаза и обращается к своей работе.

Я оставил Аис в покое и пошёл к нему. С моим приближением он всё более давал понять, что ему нет до меня никакого дела.

Я всё же подошёл и сел на землю напротив него. Он молча вытащил из-под себя круглый чурбак и отдал мне.

- Спасибо,- сказал я, присаживаясь на чурбак,- а тебя зовут Ворон?

Он с ещё большим рвением налёг на свой меч.

- Или Черноокий?

Он резко глянул на меня и буркнул:

- Ворон. А Чернооким пусть эта сволочь зовёт. Чего тебе надо?

"Чего надо! Не я же на тебя всё время смотрю,"- подумал я, но сказал другое:

- Просто хотел спросить, почему Аис всё время молчит.

- Потому что она немая.

- Как так? Почему же мне раньше никто не сказал? Бред какой-то! Как же мне её учить?

- Не знаю. Не моё собачье дело. Отстань от меня,- сказал Ворон, но уже не столь резко. Похоже он опасался, что я действительно могу отстать.

- Странно же ты со мной разговариваешь. После нашего-то знакомства, а?

- Извини,- буркнул он.

- А ты ведь недолюбливаешь Энгола?

Ворон наконец остановился и убрал меч с колен.

- А ты бы что чувствовал?

- После чего?

Ворон окинул меня с ног до головы и отвернулся.

- Я не буду говорить об Энголе.

- Почему?

- Потому что у меня есть совесть, в отличие от него.

- А я хороший человек?

- Не знаю.

- Но не такой, как Энгол? Я бы на твоём месте предостерёг неплохого в целом человека против этого Энгола.

- Может я и дурак, но не ребёнок; прекрати так со мной разговаривать.

Ворон и сам уже чувствовал, что сейчас всё расскажет. Он мучительно молчал, глядя своими большими и добрыми глазами мимо меня, а потом вдруг бросил с сердцем:

- А почему я должен душу перед тобой выворачивать? Ты что, плевки с неё слизывать будешь?- он повысил голос,- или тебе просто любопытно? Ну и ладно, чёрт с тобой, мне всё равно, она была чудной, тихой, скромной. Она мне доверяла, понимаешь?- Ворон больно сжал моё запястье. Я терпел.

- Ты знаешь, какие у неё были глаза?- выдохнул он. Я знаю: обычные глаза, как у всех. Один единственный раз мне встретились действительно незаурядные глаза - золотые, и то, у человека, которого никто и никогда не назовёт чудным.

- Она была такой милой, скромной, я даже не знаю, как я умудрился с ней познакомиться, у нее были волосы до колен, как у русалки.

Тут я понял, что это никогда не кончится, и я так ничего и не пойму.

- Кто она?- спросил я.

- Радость моя. Мы шли налегке в передовом отряде, а остальные с Энголом шли медленнее. Он нам сказал, чтобы, когда дойдём до леса, останавливались на ночёвку. Мы увидели лес, остановились в степи, стали готовить лагерь. Потом я и ещё десятеро решили пойти в лес, посмотреть. Переплыли речку с одними мечами и пошли. А лес там дивный: светлый, радостный, зверья полно; идёшь, ступить боишься - везде грибы, ягод тьма. Я давно уже в таком хорошем месте не был. Пошли мы по берегу речки вверх по течению, набрели на деревеньку. Тогда я и увидел её, Радость мою. Мы у них пробыли-то всего один вечер, а мне остаться захотелось нестерпимо, потому что устал я всё время идти куда-то во имя бредней этого Энгола. Я наклонился, землю пощупал; я ведь не воин, человече, я землю люблю. Боги Всемогущие, как же хорошо мне было! Я взялся Энгола уговорить.

- А почему было просто не уйти? Вы же вольные люди.

- Потому что мы отцу его клялись, и ему клялись, что пойдём с ним домой в Тирру и что без его разрешения никто из нас не отделится по пути... Но можно же было просто сказать нет! А он...

Ворон опустил лицо на руки. Я понял, что он не станет больше рассказывать.

- Дальше я знаю,- сказал я,- Но Аис?..

- Я её ненавижу.

- За что?

- За то, что она напоминает мне мою Радость. Только та была красавица... Я их всё время сравниваю.

Ворон горько усмехнулся и замолчал. Я не решился нарушить тишину. Наконец Ворон встал, поднял свой острый меч и сказал:

- Может быть я дурак, ничтожество, и сам во всём виноват; может, если бы на моём месте был такой, как Энгол или Ганер, всё было бы по- другому, но только это не снимает с него вины. Энгол убийца, понимаешь?

X

Кажется, Ворон с Энголом начали войну за моё расположение. Ворон был обиженным и несчастным; Энгола, судя по всему, вполне устраивала роль тирана. Один был страдальцем, другой играл в полубога, и всё это ради меня. Им обоим было небезразлично моё мнение. Меня это даже забавляло, и я развлекался тем, что наблюдал за ними, изображая полное равнодушие.

Первое время я всецело был на стороне Ворона. Энгол же приводил меня в тихое бешенство, и моё хвалёное хладнокровие оказалось не более чем приятным домыслом. Я всегда считал себя человеком спокойным и рассудительным и мне ни разу не представлялось случая в этом разувериться, но тут я сам себя не узнавал. Я ненавидел Энгола, я ловил себя на мысли, что ищу и не могу найти слово, чтобы выразить всё своё бешенство. Даже самые жестокие ругательства оказывались бессильными, и это приводило меня в исступление.

Я искал повод разругаться с ним, но он с удивительным чутьём избегал этого, так что повод мне так и не представился. Я стал откровенно нарываться и выглядел, наверное, смешно, но ироническая ласковость Энгола была непоколебима. Я сам не заметил, как из безразличного наблюдателя превратился в подобного Ворону.

Энгол ни на минуту не оставлял меня в покое. Я ненавидел его безупречные черты, его великолепное себялюбие, его неоспоримый дар быть всегда первым. Будучи в три раза старше Энгола, я чувствовал себя мальчишкой.

Но больше всего меня раздражала та подкупающая нежность, с которой он обходился с Аис и которой я не понимал. Я сам с трепетом относился к своей ученице, но я не мог понять, как этот Энгол может быть кому-то дорог.

Между тем Аис писала мне столько доброго про своего "брата", сколько я никогда ни про кого в своей жизни не слышал. Её корявые послания, начертанные на камнях, остались на всём пути нашего следования к месту зимовки. Я был рад, что Аис не в состоянии пока излить всю свою любовь к существу, которое я ненавижу, но она быстро училась, и с каждым днём оставалось всё меньше букв, мешавших ей "говорить".

Вскоре её короткие реплики разрослись до прекрасных тирад, и я не переставал удивляться её искусству. Она могла написать картину двумя строками, Убедить короткой фразой. Если она хотела, чтобы я чувствовал и видел что-то доселе невиданное и неведомое, она просто писала свои слова- заклинания и я понимал её. Духи во Плоти, а я-то думал, что владею языком, на котором говорю всю жизнь!

У Аис был болезненный страх обидеть. Когда она так аккуратно и робко подбирала выражения, говоря о моих отношениях с её братом, я кожей чувствовал, насколько хорошо эта девочка знает цену меткого человеческого слова. В слове Аис видела божественное начало, слово было для неё самым великим и самым любимым из того, чем она обладала.

Её язык был удивительно ритмичен и музыкален, у неё был обострённый слух, чутьё к безупречному звучанию, а ведь она никогда не говорила.

Аис писала мне об Энголе. Ей было о чём рассказать, но она хотела именно о нём. Я злился, но терпеливо "слушал". Когда Энгол подходил к нам, и спрашивал у меня, что она говорит, я отыгрывался на том, что отвечал:

- Это тебя не касается. Про тебя тут не пишут, значит, тебе не к чему это знать.

Аис жутко сердилась и обижалась на меня, но я был непреклонен.

Но однажды я сам бросился к Энголу, бесцеремонно утащил его с совета племени и сунул в руки кусочек кожи с письменами Аис.

- Что это?- спросил Энгол, глядя на меня с неприязнью. Действительно, я подсовывал рукопись не умеющему читать. Это выглядело как издевательство.

- А ты не видишь?- рявкнул я, раздражаясь таким глупым вопросом,- Я учил Аис по выдержкам из старых летописей, которые писал и рассказывал по памяти.

- Очень приятно, ну и что?

- Ну посмотри же внимательно!

- Чо я тут не видел?- буркнул Энгол удручённым голосом и протянул мне исписанную кожу, видимо, не желая терпеть мои загадки.

- Духи во Плоти,- не унимался я,- Посмотри, тут же в столбик написано, строчек чётное число... Это же стихотворение!

Теперь, кажется, Энгол проникся моим восторгом. Я не находил себе места. Чего угодно ожидал от Аис, но такого!

- Я ведь никогда не говорил ей о стихах, она их изобрела! Человечество училось поэзии сотни лет, а она вот так взяла и придумала!- орал я, тряся несчастного Энгола за плечо.

В конце концов он вежливо, но настойчиво отстранил мою руку и сказал:

- А пошли, отметим?

Мягкие и радостные глаза - две бархатные точки в искрящейся медовой оправе - смотрели на меня. "Я не стану пить с убийцей",- прошептал я про себя,- "Я не стану пить с убийцей!" Я медленно развернулся и пошёл прочь.

Энгол недвижно смотрел мне вслед, я это чувствовал, и, наверное, он "держался" взглядом за мою спину, чтобы не упасть духом. Мне хотелось тогда так думать. Я мечтал его обидеть.