сон 4

				 
			Рыцарь крикнул поварам и слугам - 
			- Не ждите к обеду меня! 
			Заменил батарейки в лазерном прицеле 
			И отправился седлать коня. 
			(Алексей Свиридов, Песня о благородном рыцаре) 

...После того, как я распрощался с гостеприимными хозяевами и прошел по пустынной дороге еще лиги две, я услыхал шум схватки, доносившийся из леса. Дралось человека три - четыре, если судить по голосам. Лязг мечей и стук железа по дереву изредка перемежался женским криком.

Я скинул наземь свой заплечный мешок, поправил на поясе меч и, ступая по возможности тихо, сошел с лесной дороги и пошел на шум.

Человек моего размера и веса не может передвигаться совершенно беззвучно, но я решил, что никто особо прислушиваться к хрусту ветвей и треску валежника не станет.

На небольшой поляне шагах в ста от дороги, трое высоких, облаченных в кольчуги золотоволосых воинов-людей, вооруженных мечом и двумя копьесекирами -- нечто вроде алебарды, но короче и другой формы --теснили к краю поляны третьего -- темнокожего и низкорослого. Присмотревшись повнимательней, я обнаружил, что это был орк. Длинный, кривой орочий ятаган метался в его руках, с нечеловеческой силой отбивая удары меча и секир. По кожаному доспеху орка в нескольких местах стекала кровь.

Позади него, прижавшись к стволу одного из деревьев, окружавших поляну, стояла молодая девушка-человек. Никто не назвал бы ее красавицей, но в мягких чертах ее лица таилась особая, странная миловидность, свидетельствующая о какой-то силе внутри нее; силе и вместе с тем слабости, незащищенности. Нет, ради нее не отчалит от берегов флот из тысячи кораблей, из-за нее не убьют друг друга братья и не развалится королевство. Ее можно обидеть, обмануть, бросить -- но в ее молчании, в ее безответности -- нечто, пронзающее глубины самой земли, нечто, заставляющее принять за нее и муку, и смерть. В таких женщин, должно быть, влюбляются боги. Я не в силах говорить об этом дальше.

Та часть меня, которую я называю "рыцарем", рванулась было вперед, размахивая мечом над головой, но более рассудительная часть успела твердо упереть ноги в землю.

Орк между тем успешно отбивался от, как я понял из их гневных возгласов, освободителей девушки. Схватившись за одну из копьесекир, он дернул ее, швыряя действовавшего ей воина вперед, на острие ятагана. Упавшее тело задержало оставшихся людей, позволяя орку отпрыгнуть назад, избежав удара второй секиры. У девушки вырвался испуганный возглас. Во мне взыграл "рыцарь" и потребовал, чтобы я сразил похитителя одним ударом, и немедленно.

Не успев последовать его совету, я увидел, как рослый бородач крутанул в руках свое оружие, используя его древко, как шест, и мощным ударом косаря впечатал тупой конец копьесекиры в висок орка. Тот свалился без звука, так и не выпустив ятаган.

Подскочивший меченосец занес клинок для завершающего удара. Я вздохнул с облегчением.

С жалобным криком девушка бросилась вперед и упала на тело поверженного орка.

-- Не убивайте его! -- взмолилась она. -- Он не сделал мне ничего плохого... я люблю его!

Не обращая внимания на возмущенные, полные презрения лица своих спасителей, она заговорила, поминутно сбиваясь, стоя на коленях возле тела своего коренастого, волосатого, с торчащими клыками возлюбленного.

-- Его принесли... привели, взяли в плен, когда наши охотники столкнулись в лесу с отрядом лесных орков... привели к нам в деревню. Он был весь изранен... я не могла, чтобы он умер. Не надо, не убивайте его, не убивайте, пожалуйста... Я спасла его тогда, спасла от смерти, а он... он полюбил меня за это... он был так нежен, как не может быть ни один человек, наверное даже ни один эльф... странно, что орк может любить, по-настоящему любить... и я... мы... мы убежали вместе. Я помогла ему достать его меч, доспехи... мы бежим в горы. Там, в горах, живут варвары, гномы и горные орки -- и они все живут в мире, и если воюют, то не из ненависти, а за настоящие обиды. Там орк может взять себе жену из людей, а гном -- из орков. Вот видите теперь? Отпустите нас, не убивайте его! Вас послали люди из моей деревни*

Мой "рыцарь" -- натура сентиментальная, чуть не расплакался под эту историю. Девушка беспомощно замолкает, только сейчас заметив отвращение на лицах двух воинов. Она поднимается с колен, оправляя платье.

-- Гоблинская подстилка!

Пощечина швыряет ее на землю.

То, что я сейчас сделаю -- глупо. То, что я сейчас сделаю, может быть расценено, как предательство человеческой расы. То, что я сейчас сделаю, откроет мое местонахождение силам, от которых я скрываюсь вот уже очень долгое время. То, что я сейчас сделаю, будет значить для меня еще несколько лет -- или веков -- бегства и бессмысленных сражений. Но то, что я сейчас сделаю, заслужит мне слово благодарности от нее. Я даже не люблю ее -- откуда тут вдруг взяться любви?

Это делаю я, весь я, а не мой глуповатый романтик "рыцарь". Я, циничный, черствый и жестокий, выступаю из-за деревьев на защиту чужой любви. Сокрушающей силы заклинание, готовое вырваться на волю, жжет кончики пальцев.

сон 7

 	 
			Он движется мимо строений, в которых 
			Стремятся избегнуть судьбы, 
			Он легче, чем дым, 
			Сквозь пластмассу и жесть. 
			(Борис Гребенщиков, Иван Бодхидхарма) 

... Проходя мимо горы Шаньдавар, что сразу при повороте на город Фарэвэй, что лежит за перевалом Ноншальпас, я заметил притулившуюся у самого подножья горы одинокую хижину. Так как я устал, а ночь была холодной, я постучал в дверь. Никто не открыл мне. Совсем отчаявшись застать кого-либо дома, я собрался было продолжить свой путь, но вдруг благочестивый послушник, спускавшийся с крутого откоса горы с ковшом в руке, окликнул меня и сказал, что хижина его и что он приглашает меня разделить с ним трапезу.

Обогревшись у очага и утолив голод рисом и вареными листьями растения килы, я поблагодарил хозяина и завел с ним беседу. Имя послушнику было Праведник, Поящий Камни. Будучи спрошен о причине столь странного имени, Праведник сказал, что и вправду он каждый день и каждую ночь поливает камни на вершине горы Шаньдавар ключевой водой из родника, что протекает неподалеку в овраге.

-- Но гора Шаньдавар высока и отвесна, о Праведник, Поящий Камни! -- вскричал я. -- Кто же наложил на тебя такое тяжкое наказание* Ибо даже для умерщвляющего плоть монаха такой подвиг чрезмерно тяжел.

Но Праведник, Поящий Камни, ответил, что через пять тысяч лет Будда будет поэтом. И в языке, коим будут изъясняться тогда, четыре слова будут составлять совершенную рифму: "монах", "камни", "поливать" и "вся жизнь". И вот для того, чтобы будущий Будда написал через пять тысяч лет совершеннейшее стихотворение, в коем будет заключаться спасение мира, он, послушник, и поливает каждый день и каждую ночь камни на вершине горы Шаньдавар ключевой водой.

Обескураженный и смущенный, я вышел из хижины, не простившись с Поящим Камни, и ушел в бездонную ночь.

И до тех пор, пока не загорелся где-то в уголках моих глаз свет Шангри-Лы, продолжал я размышлять об этих четырех словах, четырех иероглифах неведомого языка -- "монах", "камни", "поливать" и "вся жизнь".

сон 11

 
			 Утро - пахарю, день - жнецу, 
			 Ночь - всем тем, кто стоит за спиной, 
			 Тело - любви, а душу - Отцу, 
			 И Вечным Скитальцам - дорогу домой. 
			(Сергей Василенко, Час без страха и жалости) 

"Тедери" - табличка на двери тускло поблескивала медью щитов и мечей наступающих варваров. Я вошел. Пустой коридор глушил эхо шагов и пыль возмущенно окутывала мне ноги. Я должен был найти ее, во что бы то ни стало найти. Двери, двери, несколько дверей. Я потянул за дверную ручку и заглянул в комнату.

Холст с нарисованным единорогом свисал там с потолка.

Золотой узор сверкал на полу, плавные, переливающиеся линии. Картина повернулась на веревке в мою сторону. Единорог качнул головой и улыбнулся. Узор загорелся и одна из его петель издала тревожный, золотой звон.

"Тедери, Алламанс, Уштави" - гласила табличка цвета стальной кирасы на камнях Аэльхинского ущелья, висевшая на двери. Я нажал кнопку звонка и держал ее долго, ибо знал, что она была там.

Дверь мне открыло неприветливое существо неопределенного пола.

- Это к старухе Жозефине - крикнуло оно в глубь пыльного коридора - вас проводить, или сами найдете? - продолжило оно, обращаясь уже ко мне.

- Я найду ее сам - ответил я и двинулся на поиски. В серых недрах тускло освещеного прохода пахло затаенной болью и ужасом. Присутствие паука посмеивалось из-под слоя пыли.

Я продолжал свой путь. Невидимый клинок сверкал в моей руке и невидимые существа, порожденные присутствием паука, пытались дотянуться до меня из очень близкого ниоткуда. Продираясь сквозь серую пыль, как через ряды зверовоинов Племени Айялтах, я шел и шел вперед.

Белым пятном замаячила впереди дверь. Подняв к отсутствующему небу невидимый меч, я сделал последний шаг.

"Тедери". Тонкая белая дверь распахнулась настежь от моего появления. Старуха Жозефина сидела в инвалидном кресле за столом, по которому были расбросаны куски глины и лепила какую-то статуэтку... это был единорог. Она подняла голову и взглянула на меня подслеповато из-под очков. Ее сморщенные руки тряслись.

- Ты пришел, - прошамкал она - сколько времени прошло с того дня, когда я придумала тебя, мой рыцарь...

- Там, откуда я пришел - сказал я - время не имеет значения. Я долго искал тебя в пыльных переходах и наконец нашел. Я пришел за тобой.

- Я стара и больна. Я живу в доме престарелых - ответила старуха Жозефина - у меня парализованы ноги, я почти слепа... вот моя сиделка.

Маленькая серая женщина сидела на стуле в углу комнаты и вышивала что-то на сером шелке.

- Ее зовут Спайдер Презенс - сказала старуха - она ухаживает за мной уже десять лет... она очень хорошая.

Сиделка не поднимала глаз. Невидимый клинок в моей руке запылал еще ярче. Я поднял его и указал на нее острием.

- Оставьте нас, госпожа Презенс - приказал я.

- Ты пришел - сказала Спайдер Презенс - а я уже почти убедила ее в том, что ты никогда не существовал, ты, призрак из пыльных коридоров воображения сумасшедшей старухи, где я ныне властвую!

- Прочь, - велел я, снова видя перед собой звериный оскал Айялтаха-Вождя и его занесенный топор. - Прочь!

- Посмотри на мою вышивку, призрак - спокойно сказала Спайдер Презенс, швыряя мне через комнату свой платок - и пойми, что она в тебя больше не верит.

Серый шелковый платок развернулся перед моими глазами - серый платок с вышитым золотым узором - перплетом волнистых линий. На мгновение мои глаза задержались на одной маленькой, но звенящей петле.

- Не надо, не надо! - закричал я и меня начало тянуть в петлю на платке. Комната качнулась и я рухнул на пол. Сила, жуткая и нездешняя, продолжала тянуть меня, и последнее, что я помнил, был вопль старухи Жозефины "Я верю!" и горькое, глубокое сожаление о том, что это не я остановил варваров Айялтах в ущелье Аэльхина и что я никогда больше не буду носить сверкающий невидимый меч...

Мои глаза болели и были полны слез. Я приподнялся на полу и увидел пустую инвалидную коляску, на которой валялась недолепленная фигурка, в которой можно было узнать единорога.

- Старуха Жозефина исчезла! - раздался где-то визг неприветливого существа - а кресло ее на месте!

Кое-как я встал с пола, не помня, где я нахожусь и что со мной было. Машинально подобрав смятый серый платок, я попытался расправить его, но не смог - он был то ли прошит насквозь ниткой, то ли как-то еще уходил сам в себя. Я сунул его в карман и вышел из этого дома престарелых, где неведомо как оказался.

... Несколько дней назад я все это вспомнил. Но мне так до сих пор и не удалось выяснить, кто была сиделка по имени Спайдер Презенс, и куда исчезла старуха Жозефина, и откуда явился тот призрачный воин, пристанищем которому недолгое время служило мое тело.

сон последний

 
Медленно, медленно, с болью, но все же сползает с очей пелена, 
Нехотя гроход пальбы уступает высокому тону планет. 
		(Михаил Щербаков, Свобода) 

безгранично. И рек Ми-Гья: простри руки свои и склони голову свою, ибо

отметили тебя Гвалны, и умрешь ты. И простер Фо руки свои, и склонил голову свою. И простер Ми-Гья длань свою, и рек: да умри. И умер Фо, и вернулся Ми-Гья назад. И сказал Ми-Гья: умерщвлен мною Фо, ибо так повелели

Гвалны. Ибо закон Гвалнов священен, и каждый, нарушивший его, умереть должен. Ибо... а дальше, о читатель, ты своим разумом решить должен. Ибо притупилось перо мое и не в силах я продолжать повествование мое. Ибо иссякла жизнь моя, и слышу я шаги О-Гро за стеной, посланного Гвалнами.