Просьба к менестрелю. (По мотивам "Утраченного пути" Дж.Р.Р.Толкиена)

                                     Play for me, minstrel, play!
                                       Richie Blackmoore's Nights.

Нет ничего лучше жарко пылающего очага, доброй еды и хорошего пива под гостеприимной крышей в дни осени, когда ветер с моря несет промозглую сырость и завывает в прибрежных скалах. А если у очага рассказывает повести древних и нынешних дней сказитель или поет под музыку арфы искусный бард, можно позабыть о ненастье и тяготах долгого пути.

Поэтому веселились гости и домочадцы эрла Годфреда, и пили здравие хозяина, и внимали песням Ллевеллина эп Гриффида, кимрийского барда, о доблести воинов короля Артура, о сватовстве Килоха и созданной из цветов красавице Блоддведд. Когда же смолк Ллевеллин, взял арфу в руки Эдвард и загремела под сводами пиршественного чертога песнь о победителе чудовищного Гренделя.

Один лишь был невесел среди собравшихся у очага эрла Годфреда. Был то человек средних лет, с сединой в темных волосах и лицом, иссеченным морщинами и обветренным морскими ветрами. Он, казалось, не слышал ни здравиц, ни песен, думая о чем-то своем, и тоской был полон его взор. Эрл заметил это и спросил:

- Что за печаль гнетет тебя, Эльфвин? Или я чем обидел тебя? Так скажи, ибо мало чести хозяину дома, если гости на его пирах тоскуют.

Эльфвин поднял голову и ответил эрлу Годфреду:

- Не видел я от тебя ни обиды, ни поношения, Годфред, и щедро одарил ты меня золотом и серебром. Но ныне не лежит душа моя к веселью.

Он умолк и стал смотреть в огонь очага, как будто видел в пламени нечто желанное и недостижимое.

- Разве не знаете вы, - сказал кто-то из гостей, - что он тоскует по морю, хотя даны должны были бы давно исцелить его от этой тоски? И хоть сам он англ, но сердце его обращено к стране кимров, народу странному и знающему колдовство. Не бывает от того добра!

Эльфвин вскинул голову, словно хотел возразить, но тут передали ему арфу, и он возвысил голос:

Monaр modes lust mid merefolde
forр to feran, thaet ic feor heonan
ofer hean holmas, ofer hwales eрel
eltheodigra eard gesece.
Nis me to hearpan hyge ne to hringthede
ne to wife wyn ne to worulde hynt
ne ymb owyht elles nefne ymb yрa gewealc.

Стремление духа влечет меня 
в странствия по бурному морю, 
вдаль по холмам волн, через владенья китов, 
где я могу отыскать землю иную. 
Не помышляю я ни об арфе, ни о кольцах и дарах, 
ни о женщинах, ни о радости этого мира, 
и ни о чем не мечтаю я, но лишь о волнах морских.

- Раз он не помышляет об арфе, то, выходит, не услыхать нам веселых песен. Есть ли тут кто, об арфе помышляющий?

- Хватит нам моря, - сказал другой. - С моря приходят разбойники-даны.

Тогда поднялся седой старик, что сидел у самого очага, и блеснули жарким огнем золотые запястья и драконья фибула на его плече. Смолкли все, ибо был то Бьортхольм, человек знатный и уважаемый.

- Молчите! - сказал он. - Эльфвин переплыл больше морей, чем известно вам, и речь кимров не чужда ему... Ибо жену свою взял он из Корнуолла. Он бывал в Ирландии и странах северного пути, и плавал далеко на запад, к последним островам людей. Пусть он говорит повеление своего сердца.

Эльфвин коснулся струн арфы, и печали и неземной красоты была полна его песня.

(The minstrel`s bidding - из "The shaping of Middle-earth")

Тихо стало в чертоге, лишь гудело пламя в очаге, и ревела буря за стенами замка. И молчали все, ибо просьбы Эльфвина не мог исполнить никто.

И тут поднялся некий человек, которого никто не знал. Был он высок ростом и красив, темноволос, как кимр, и одет в странные одежды.

- Слушай же, о Эльфвин сын Эадвина, о забытых героях и о зове моря.

Голос его был звонок и чист, словно зов серебряного рога, и так дивно пела его арфа, что казалось гостям эрла Годфреда, будто никогда не слыхали они песни чудесней и певца искусней.

(Horns of Ulmo - из "The shaping of Middle-earth")

Таково было очарование этой песни, что в звучании неведомых имен слышалось людям нечто забытое, но знакомое, и смутным томлением полнились их сердца, и вставал перед глазами Край Ив, прекрасней которого не было в земле смертных, и чайки кричали над волнами, а мальчик и мужчина стояли на берегу, смотрели на запад и ветер развевал их волосы, а у ног их начиналась дорожка расплавленного золота, пролегшая от закатного солнца. И казалось, что виден на грани неба и моря хрустальный остров белых башен и сверкающих шпилей.

Когда же смолк незнакомец, долго молчали люди, и кто-то робко сказал:

- Разве о героях эта песня?

И люди, для которых красота этой песни подобна была стреле, пронзившей сердце, спешили стряхнуть наваждение и вернуться к веселью, пиву и еде, но знали, что никогда более не удастся им забыть, как стояли на берегу моря Туор и его юный сын, Сияющий Эарендел, внимая зову рогов Владыки Вод.

Один лишь Ллевеллин эп Гриффид поднялся и сказал так:

- Воистину, это забыто. Но не только твое сердце волнует западный ветер, не одному тебе, о Эльфвин Многостранствовавший, слышится призывный перезвон далеких колоколов и грезится встающий из волн морских хрустальный остров, не один ты странствуешь во сне Дорогой Грез. Слушай же песнь, занесенную к нам из Ирландии.

Он коснулся струн арфы и запел:

И вот из бездны безбрежных вод,
Под грохот гулких волн,
В подлунный сумрак у низких дюн
Принес скитальца челн -
К Ирландии, из дальних стран,
К стенам монастырей,
Где Клонферта печальный звон
Будил лесной Голуэй.
Где Шаннон к Лох-Дергу в туман
Сквозь мелкий дождь спешил -
Святой Брендан долгий путь земной
Вернувшись, завершил.

"Открой, скажи, отец дорогой,
Коль отрок стоит слов -
О том, что видел, вдаль влеком,
Путем морских валов,
Об островах волшебных грез,
Где жив эльфийский свет:
Путь в Край Бессмертия либо в Рай
Отыскал ли - за семь лет?"

"Немало дивного, что я видал
Угасло навсегда;
Ясны лишь три - мне и ныне видны
Дым, Древо и Звезда.
Мы год и день по лону вод,
Вдали от берегов,
Все шли, не встретив в пути ни земли,
Ни птиц, ни челноков.
Закат, восход - не видел взгляд;
Мир тусклый дым застлал -
Гул рос во мгле, словно рокот гроз,
И алый свет мерцал.

Скала свой гребень вознесла
От вод до облаков;
Черна у дюн, где била волна,
Клобук ее  - багров.
Ни туч гряда, ни дым, летуч,
Ни плащ буранной тьмы
В земле людей не равны мгле,
Что миновали мы.
Мы - прочь, подземный гул и ночь
Оставив за кормой,
И чад поблек, и увидел взгляд
Столп Рока над водой:
Венчал главу, багряно-ал,
Венец, огнем объят.
Высок, как Вышних Сфер чертог,
Ушел корнями в Ад, -
Над мглою глубин, что под волной
Лежат с начала дней,
В забытых землях он хранит
Прах первых королей.

Мы шли вперед, и ветра легли,
И на весла сели мы.
Терзала жажда, глад пытал,
Оборвались псалмы.
Земли лучистый плес нашли
Мы на исходе сил:
Волна звенела в пещерах дна,
Песок жемчужным был.
Зелено-золоченый склон
Ввысь от откоса вел,
Ручей, рожденный среди полей,
Бежал сквозь темный дол.

Портал из камня нам предстал,
Ладья вошла в затон.
Покой на остров пал росой -
Священным мнился он.
Зеленый кубок, что напоен
Лучами до краев, -
Таким предстал нам край, а с ним,
В распадке меж холмов
Открылось древо - не таил
Подобного райский сад;
Подножие - крепости равно,
Крон - не охватит взгляд.
Как гор снега, густой убор
Ввысь ветви вознесли:
Одной достало бы, чтобы зной
Не выжег акр земли.
Зимы белей признали мы
На дереве листы:
Застыли, взмахом белых крыл,
Долги, нежны, чисты.

И мне казалось: словно во сне
Прервался счет минут;
Про дом забыв, мы все об одном
Мечтали - остаться тут.
Безмолвный растревожив дол,
Запели мы хорал:
Негромко - но отзвук над холмом
Органом прозвучал.
И дрогнул ствол, могуч, высок
От кроны до корней;
И листьев вихрь взметнулся ввысь,
Как стая лебедей.
От свода хлынул вниз с высот
Напев - не птичья трель,
Не смертных глас, и не песня сфер, -
Но, может статься, досель
Живет в сем мире третий род -
За твердью под волной.
Но злы ветра и круты валы
За благостной землей".

"Отец!  Рассказу не конец:
Я окончанья жду.
Дым, Древо; три чуда в пути узрев,
Ты помнишь ли Звезду?
"Звезда?  Лучи я видел, да  -
Над прерванным путем
Светлы, на грани Вечной Мглы
Пылают серебром.
Где круглый мир вниз уходит вдруг,
Исконный путь ведет,
Как мост, невидимый средь звезд,
К земле за далью вод".

"Но я слыхал, будто в те края,
Где не был человек,
Ты плавал; скажешь ли слова
Про самый дальний брег?"

"Звезду я в памяти найду,
И разомкнутую твердь,
Дыханье ветра, словно грань
Блаженства - или смерть.
Но если о земле чудес,
Что те хранит цветы,
О слове, что слышал я вне миров,
Узнать желаешь ты, -
Тогда, о брат мой, плыви туда,
Где скрыта даль от глаз,
И сам сыщи ответ мечтам, -
А мой завершен рассказ".

В Ирландии, среди полян,
Над башней крепостной,
Звон Клонферта, печальный звон,
Будил Голуэй лесной.
Святой Брендан долгий путь земной
Окончил, и, отпет,
Уплыл, - и оттуда для ветрил
Назад возврата нет. 

            (пер. С.Лихачевой)

И воскликнул пораженный Эльфвин:

- Воистину, и я видел дым, звезду и древо!

Глаза его вспыхнули нездешним светом, и показалось всем, кто там был, что сделался Эльфвин иным - юность и зрелость сочетались в лице его, и прекрасен казался он, и отблеск иного света лег на него.

Незнакомец же молча поклонился Ллевеллину и Эльфвину, встал и покинул чертог. И лишь сидевший в самом конце стола юноша заметил, что у незнакомца слишком большие удлиненные глаза, а уши, пожалуй, чересчур остры. Он пристальней посмотрел на неведомого певца, и взгляды их встретились. И отныне не мог позабыть юный Этельстан увиденного им во взоре чужака нездешнего света, и искал источник его всю жизнь, и, как говорят одни, в конце концов, пропал в западном море, а как говорят другие - сгинул в полых холмах. Ибо опасно смертным очарование древнего народа.

И вдруг почудилось всем, что слышен в вое ветра перестук копыт, и зов рогов, и лай псов, и ржание коней. Словно неведомая свита поджидала, пока выйдет из ворот повелитель, вождь ночной охоты, чтобы по взмаху его руки ринуться с места в бешеной скачке.

- Кажется мне, - сказал Ллевеллин, - это воинство сидов летит по небу, спеша на запад, к Аваллону, ибо там сияет и поныне свет незапятнанный.

Эльфвин опустился на место и свет, облекавший его, угас, и все снова видели лишь немолодого уже человека, усталого и печального, снедаемого стремлением неотступным, но недостижимым. И всех охватила печаль, ибо нет ничего печальней, чем когда осознает человек, как краток век его и преходяща слава.

Thus cwaeth Aelfwine Widlast:
Fela bith on Westwegum werum uncuthra
 wundra and wihta, wlitescene land,
eardgeard elfa, and esa bliss.
Lyt aenig wat hwylc his longath sie
tham the eftsithes eldo getwaefeth

Так сказал Эльфвине Многостранствовавший: "Многое есть в Западных краях неведомого людям, чудес и странных созданий, земля светлая и прекрасная, родина эльфов, блаженство богов. Немногие ведают тоску того, кому старость не дает вернуться".

Пой же, менестрель, о том, что неведомо людям, о чудесах и странных созданиях, о земле светлой и прекрасной, о бессмертных эльфах, о богах и героях, пой о любви, что не умирает, о доблести и славе... А если стерлись из памяти имена, и лишь море плещется там, где бродили они по зеленым холмам, пройди Дорогой Снов, и зачерпни горстью из чистого источника, и укрась выдумку осколками смутной памяти, словно россыпью самоцветов.

Пой, менестрель!