3. Волжские булгары

Поволжских булгар считают предками чувашей [72]. Как мы видели [73], эта ветвь булгар отделилась от своих родичей во времена крушения Великой Булгарии, последовавшего за смертью хана Курта. Под напором хазар они двинулись на север к водоразделу Дона и Волги и в конце концов осели в районе средней Волги и Камы. В русских летописях поволжские булгары иногда называются серебряными булгарами, [74] возможно из-за того, что они были богаты серебром, ввозимым из-за Урала. Они также известны как черные булгары [75]. Это название может быть объяснено в свете китайской традиции, в соответствии с которой каждая из четырех сторон горизонта имела свой особый цвет [76]. Название "черные булгары" обозначало, по-видимому, северных булгар.

Государство поволжских булгар [77], как и хазарское государство, процветало за счет внешней торговли и поэтому зависело от контроля над сетью торговых путей. Верхняя Волга предоставляла булгарам линию связи с Прибалтикой, а Кама - с Уралом и Сибирью. Вниз по Волге товары могли переправляться на кораблях из булгарского государства либо в Каспийское море, либо, используя волок между Волгой и Доном, к Азовскому морю. Поскольку Район нижней Волги и нижнего Дона составлял часть хазарского Государства, булгарская торговля зависела там от доброй воли хазарского кагана, и, конечно, из булгарских товаров изымалась десятая часть в соответствии с основными предписаниями Хазарии. Выясняется, что первоначально зависимость булгар от хазар была не только экономического, но и политического характера. Скорее всего поволжские булгары признавали над собой сюзеренитет хазарского кагана по крайней мере до середины восьмого века.

Чтобы приобрести экономическую независимость от хазар, булгарам нужны были новые пути торговых сообщений с югом, которые позволили бы избежать хазарского контроля. В конечном итоге им удалось установить прямую связь с Туркестаном, по яицко-му речному пути. Арабская миссия, которая была послана из Хорезма к булгарам в 921 г., использовала яицкий путь [78]. Что касается Азовского и Черноморского регионов, то булгары были заинтересованы в установлении прямого торгового сообщения. Выясняется, что они время от времени совершали набеги на Тавриду; русский князь Игорь, по крайней мере в своем договоре с Византией, обещал не допускать нападений черных булгар на Тавриду [79].

Булгарская орда на средней Волге вряд ли была многочисленной. Согласно Аль-Бакри, у них было всего пятьсот глав семейств; впрочем, эта цифра относится, скорее, к количеству кланов [80]. Гардизи упоминает пятьсот тысяч семей, что, скорее всего, является поэтических преувеличением [81]. В "Худуд аль-Алам" упоминается о двадцати тысячах булгарских всадников [82].

Эта орда состояла из трех племен, или подразделений (улусов): Барзула, Ишкиль (Ашгиль) и Балгар [83]. Все эти три названия, по-видимому, связаны с названиями племен или местностей на Северном Кавказе. Племя тюркского происхождения под названием балкары и сейчас существует на Северном Кавказе [84]. Название Берзилия (или Барсилт) упоминается в некоторых византийских источниках [85]. Что касается Ишкиля, то в Кабардинском районе есть деревня (аул) Искилти [86]. Мы можем предположить, что когда большая часть булгар двинулась на север (в седьмом веке часть этого народа осталась на Северном Кавказе, таким образом от каждого племени или улуса кто-то мигрировал, а кто-то оставался на прежнем месте.

Границы государства поволжских булгар могут быть определены лишь приблизительно. Как и в случае с хазарским государством, нам следует различать первоначальное ядро булгарского государства и позднейшие захваченные территории. Центр государства располагался в регионе средней Волги и Камы. Здесь находились и два главных города, Булгар и Сувар [87]. Они служили пакгаузами и обменными центрами как для волжского региона, так и для уральской территории. Город Булгар, или "Великий Булгар", существовал еще в тринадцатом веке. Развалины городских сооружений находятся рядом с селом Успенское Спасского района Казанской области на восточном берегу Волги тридцатью километрами ниже устья Камы [88]. В настоящее время руины расположены на расстоянии 6 км от берега Волги, но река изменила с тех пор свое русло; во времена процветания города он, вероятно, стоял прямо на берегу. Судя по тому, что осталось от города, он, очевидно, был большим, [89] располагался на холме и защищался рвом и земляным валом. Остатки его деревянной крепостной стены можно видеть и сейчас. На южном склоне холма был внутренний замок, в котором, вероятно, располагалась резиденция хана. Сохранившиеся развалины мечетей и других каменных зданий относятся к сравнительно более позднему архитектурному стилю, возможно, двенадцатого и тринадцатого веков. Поскольку более древние руины не были обнаружены, можно полагать, что местоположение первоначального города было не здесь. Уже высказывалось предположение, что изначально город располагался в другом месте, около 70 км от "Великого Булгара" недалеко от современного города Билярска [90].

Город Биляр упоминается в некоторых арабских источниках, и высказывалось предположение, что название его является искаженной формой от "Булгар" [91]. С другой стороны, следует заметить, что Билярск расположен не на Волге, а на Черемшане, притоке Волги, а автор "Худуд аль-Алама" специально оговаривает, что город Булгар располагался на берегу Итила (Волги) [92]. Поэтому Биляр не может быть идентифицирован с Булгаром.

Что касается Сувара, то его местонахождение рядом с деревней Кузнечиха на берегу Утки, притока Волги, в Спасском районе Татарской автономной республики, то есть ниже "Великого Булгара" [93].

Постепенно булгарам удалось распространить свой контроль на соседние финские племена, такие как буртасы (мордва), мари (черемисы) и др. [94]. Буртасы в это время были сильным племенем, способным мобилизовать десять тысяч всадников. Как мы видели, [95] они сначала подчинялись хазарам, а затем булгарам. Согласно Ибн-Русте, "у них не было вождя, чтобы править ими <...>. У них в каждом округе был один или двое старейшин, к которым они обращались за судом со своими делами" [96]. Из-за отсутствия централизованной власти у буртасов булгарам приходилось иметь дело с каждым старейшиной в отдельности и навязывать свое господство, посылая войска для сбора дани.

Мед и меха составляли главное богатство буртасов, согласно Ибн-Русте. В связи с этим мы можем также вспомнить те сведения, что сообщал Ибн-Хакал об эрьзя - еще одно название мордовского племени [97].

Он сообщает: "Эрьзя появились [в Булгаре], спустившись вниз по реке Итиль, и привезли свои товары, но они ничего не рассказывали о своих торговых делах и о своей земле и не позволили никому сопровождать их на обратном пути домой. Именно у эрьзи приобретались соболиные и куньи меха, а также и свинец" [98].

Из этого заявления видно, что контроль над финскими племенами был важен для булгар, особенно из-за торговли мехами. Примечательно, что вплоть до десятого века у булгар не было монет, а в качестве валюты использовались куски меха [99].

Можно предположить, что вдобавок к взаимоотношениям с финнами булгары находились в контакте с некоторыми племенами асов и асо-славян. Ибн-Фадлан говорит, что у царя булгар был вассал, известный как царь Аскал, то есть царь племени аскалов [100]. Вполне вероятно, что аскалы жили в районе реки Оскол и могли быть отождествлены с племенем опали-ас [101]. Ниже мы увидим, [102] что асы, жившие в районе верхнего Донца, к восьмому веку была под контролем мадьяр. Булгарский контроль над этим регионом, возможно, предшествовал мадьярскому господству, и территория Оскола стала позднее спорной областью для двух народов. В любом случае, между мадьярами и булгарами, по всей вероятности, были какие-то отношения, и примечательно то, что имя булгарского хана Алмуша, [103] который принимал у себя Ибн-Фадлана в 992 г., звучит по-венгерски. Оно идентично имени видного мадьярского воеводы девятого века [104]. К десятому веку основная мадьярская орда ушла в регион среднего Дуная, и в это время больше не было прямых контактов между двумя народами. Поэтому мы можем оценивать появление мадьярского имени у булгарского хана в десятом веке как пережиток старой традиции.

Что касается организации экономики у булгар, то особую важность имела внешняя торговля; большая часть доходов поступала в казну от сбора таможенных пошлин. Как и в хазарском государстве, иностранные купцы платили десятипроцентную пошлину ad valorem (по стоимости - лат.) [105]. Другой важной отраслью булгарской экономики было коневодство. Согласно Ибн-Русте, "когда кто-то из их мужчин женился, царь забирал у него коня или двух" [106]. Вдобавок, они также занимались земледелием. Выращивались пшеница, ячмень и просо [107].

Благодаря высокому уровню экономического развития булгары пользовались среди соседей репутацией богатого народа. Вот характерная история в русской "Повести временных лет" о походе князя Владимира на булгар в 985 г. Несмотря на победу в первом бою, воевода Владимира Добрыня посоветовал ему заключить мир. "Сказал Добрыня: "Я видел пленников, которые все обуты в сапоги. Они не будут платить нам дани. Давай лучше поищем противника в лаптях". И Владимир заключил мир с булгарами" [108].

Сведения о булгарских властях и правительстве довольно скудны. Согласно арабским источникам титул правителя был "малик" (царь), что, вероятно, является переводом тюркского титула "хан" [109]. Согласно Ибн-Фадлану, имя хана, правившего в 921 -922 гг., было Алмуш, сын Шилки [110]. В другом месте заметок Ибн-Фадлана это имя, в соответствии с версией Якута, звучит следующим образом: "Алмуш, сын Шилки, Блтвар" [111]. В Месхедском манускрипте, в том же фрагменте имя обозначено как "Хасан, сын Блтвара" [112]. О.И. Сенковский и Ч.М. Фраен оба толковали слово "Блтвар" не как собственное имя, а как титул булгарского правителя, и объясняли его как искаженный славянский термин "владавац" (правитель) [113]. Это слово до сих пор существует в сербском языке, но его нет в русском, что делает такое объяснение сомнительным. Должно быть предложено какое-то другое объяснение. По моему мнению, "Блтвар" - сложное слово, состоящее из двух слов: "бл" и "твар". Первое слово, "бл", возможно, читается как "был". Это слово встречается в форме "быль" в знаменитом "Слове о полку Игоревом" (1185) [114]. Его значение соответствует слову "бойл", употреблявшемуся дунайскими булгарами, от которого происходит русский термин "боярин" [115].

Чтобы разъяснить вторую часть слова, "твар", нам тоже следует обратиться к терминологии дунайских булгар. Согласно Анастасию Библиотекарю, один из булгарских послов, прибывших в Константинополь в 869 г., чтобы принять участие в Церковном Соборе, состоявшемся в этом году, носил титул "табар" [116]. Здесь мы имеем со всей очевидностью тот же термин, что и "твар", только в слегка отличной транскрипции. Таким образом, "Блтвар" поволжских булгар - это составной титул, который следует читать: "был тавар".

4. Литовцы и финны в Северной Руси

В предыдущем рассказе мы уделяли главное внимание судьбам Южной Руси. В какой-то степени нас вынудил к такому подходу тот факт, что как в византийских, так и восточных источниках слишком мало сведений о Северной Руси. Однако, даже безотносительно к различию в объеме информации, касающейся юга или севера, политическая важность событий в причерноморских степях склоняет исследователя русской истории отдать предпочтение югу - в определенной мере и до определенного периода. Несомненно, что анты были наиболее сильным из проторусских племен, и столь же несомненно, что они были тесно связаны с причерноморскими землями, как экономически, так и политически. С другой стороны, однако, мы не должны забывать, что некоторые из славянских племен в раннюю эпоху стали продвигаться на север; к примеру, миграция склавен (словене) в район озера Ильмень может быть датирована концом четвертого века [117]. С возрастанием товарооборота в Прибалтийском регионе в седьмом и восьмом веках - в районе, эксплуатировавшемся скандинавами, - и с усилением влияния торговой империи поволжских булгар, [118] северные русские племена оказались на пересечении важных торговых путей.

В своем продвижении к озеру Ильмень славяне вклинились между некоторыми литовскими и финскими племенами [119]. Достигнув истоков Волги, а затем продолжая экспансию Верхневолжья в главном восточном направлении, славяне вступили в более тесные отношения с различными финскими племенами. Чтобы получить определенное представление об обстоятельствах этой ранней славянской экспансии в Северной Руси, нам следует рассмотреть ее основной исторический и этнический фон, и поэтому сказать несколько слов о литовцах и финнах, которые были аборигенами в этих северных землях. В письменных источниках очень мало информации по этому предмету, и исследователь оказывается в зависимости, главным образом, от лингвистических и археологических источников, а также от данных сравнительной этнографии.

Литовский язык относится к балтийской группе индоевропейской семьи, которая ближе к славянской группе, чем к какой-либо другой, с лингвистической точки зрения [120]. Это обстоятельство упростило контакт между славянским и литовским языками в ранние периоды, но в то же время затруднило для филологов и историков возможность определить взаимодействие языков. Поскольку в литовском языке много слов, сходных со славянскими, и наоборот, схожесть во многих случаях может быть вызвана скорее общностью балто-славянских корней, чем влиянием одного языка на другой. Соглашаясь, что следует подходить к этой проблеме с большой осторожностью, надо сказать, что исследование словарного состава обоих языков обнаруживает много слов, несомненно перешедших из одного языка в другой [121].

Среди литовских слов, заимствованных русскими, первым следует упомянуть слово "янтарь". Янтарь был основным предметом прибалтийской торговли в древние времена, и он экспортировался из районов, контролировавшихся предками литовцев. Лингвистическое заимствование, в данном случае, просто отражает собой область торгового взаимодействия. Следующие русские слова, так же предположительно, заимствованы из литовского языка: ковш, кувшин, пуня, ендова. Что касается славянских слов в литовском языке, многие из них были заимствованы в период с тринадцатого по шестнадцатый век, когда Западная Русь была частью Великого княжества Литовского. Однако, некоторые из этих слов, возможно, представляют собой заимствования более ранних лет.

Мы укажем несколько слов, имеющих отношение к пище и земледелию, таких как литовское asetras, русское "осетр": ikrai, русское "икра"; bartys, русское "борть"; kasa, русское "коза". Некоторые слова, относящиеся к городской жизни и торговле, также показательны, например, литовское miestas, западно-русское "место" (город); svetlycia, русское "светлица"; miera - "мера".

Поскольку литовцы в их продвижении на север вошли в контакт с финнами (от которых позднее были частично отрезаны из-за проникновения славян), естественно, финский язык испытал значительное влияние литовского [122]. Результатом этого стало то, что многие финские слова имеют литовские корни: такие, например, как tutar ("дочь") от литовского dukter; silta ("мост") от литовского tilta; tuohi ("береста") от литовского toszis и т.д.

Взаимоотношения между литовцами и славянами и литовцами и финнами могут быть также проиллюстрированы данными археологии. В связи с этим нам следует в первую очередь рассмотреть археологические свидетельства для исследования древней литовской цивилизации, как таковой [123]. На протяжении последних нескольких десятилетий русскими и литовскими археологами проводились раскопки значительного количества курганов и городищ, датирующихся седьмым - десятым веками, на территории раннего расселения литовцев, то есть в районах Вильно, Ковно, Сувалок и в Курляндии. Древние литовские городища обычно располагались на крутых берегах рек или озер, чтобы сделать поселение недоступным для неожиданного нападения. Подступы, в случае необходимости, укреплялись земляным валом и рвом. Литовские курганы обычно очень низкие. В отдельных районах, как, например, в западной Курляндии, вовсе не было могильных холмов. Поскольку известно, что в дославянский период литовские племена распространились на восток за Смоленск вплоть до Оки, [124] некоторые из древних курганов Смоленской и Калужской областей могут рассматриваться как литовские.

С приходом славян их народ часто расселялся в городах, ранее находившихся во владении литовцев, поэтому в некоторых городищах древности более раннего слоя - литовские, а верхнего слоя - славянские. Одним из наиболее важных городищ такого типа является знаменитый Гнездовский могильник под Смоленском [125]. На этой территории насчитывается более тридцати восьми сотен курганов, большинство из них низкие, но некоторые достигают семя метров в высоту. Будучи расположенным на пересечении нескольких важных торговых путей, Гнездово, по всей вероятности, играло большую роль в развитии северо-западных земель еще в сарматский период, но большинство вещей из раскопанных к настоящему времени захоронений относятся к девятому и десятому векам. Гнездовские древности этого периода являются славянскими, скандинавскими и восточными - свидетельство того, что круг торговых связей гнездовских купцов был широк.

Группа захоронений, относящихся к седьмому и восьмому векам и обнаруженных в некоторых курганах Гнездовского могильника, представляет также большую важность, поскольку эти захоронения содержат ряд предметов того же типа, что и предметы, обнаруженные в Азовском и Северокавказском регионах. Это указывает на возможность торговых отношений между Гнездово и юго-востоком даже в тот ранний период. Возможно, рынок в Верхнем Салтове на верхнем Донце был местом встречи гнездовских купцов, с одной стороны, и аланских (асских) купцов, - с другой. Собственно литовские древности обнаружены в самых ранних курганах Гнездовского могильника, особенно в тех, что расположены на берегу реки Ольши, возле деревни Батеки; эти курганы были исследованы в 1922 г. [126]

Среди предметов, найденных в литовских курганах в Гнездово и в других местах, в первую очередь следует отметить железные серпы характерного типа с изогнутым лезвием и длинной рукояткой. Также представляют интерес железные удила, стремена, медные колокольчики и другие части упряжи; что касается медных колокольчиков, то они подобны тем, что обнаружены на территории Северного Кавказа. Оружие там представлено алебардами, копьями и мечами; из украшений следует отметить тяжелые бронзовые браслеты, крученые металлические ожерелья и кольца [127].

Судя по находкам в литовских захоронениях и городищах, можно предположить, что литовцы были воинственным народом и наездниками. Однако, поскольку большинство литовских курганов относятся к позднему периоду, а остальные не поддаются точной датировке, трудно сказать, в какое время появилась литовская конница. Что касается хозяйственной жизни, то серпы указывают на значительное развитие земледелия. Однако, поскольку большая часть территории распространения литовцев приходилась на лесную зону, и лишь небольшие участки леса могли быть расчищены в то отдаленное время, только часть населения занималась сельским хозяйством, оставив охоту и рыболовство, которые являлись основными отраслями хозяйства. Жилищами в большинстве случаев, вероятно, были бревенчатые хижины, и именно потому, что дома строились из дерева, никаких следов старых жилищ в этом районе не осталось. Судя по описанию семнадцатого века, типичный литовский дом возводился из еловых бревен; большая печь, сложенная из камней, занимала середину комнаты; дымохода не было; зимой скот держали в доме [128].

По-видимому, предки литовцев жили не деревенскими общинами, а на отдельных хуторах, так же как и в шестнадцатом-семнадцатом веках. Каждый хутор вмещал в себя большую семью, в которой совместно проживали два или три поколения, таким образом формировался маленький клан, глава которого обладал абсолютной властью над всеми его членами [129]. В случае опасности извне несколько кланов объединялись, и из таких клановых объединений, временных на первых порах, и произошли первые литовские племена.

Русская "Повесть временных лет" дает список следующих литовских племен: [130] литва (т.е. собственно литовцы), пруссы, коры, или куры (отсюда - Курляндия), зимигола, и летгола (латгалы). Поселения двух последних находились в районе Западной Двины, на северной границе распространения литовцев. Происхождение названий этих двух племен объясняются в соответствии с фактом их расселения: zemegola по-литовски означает "край (граница) земли"; latvingola (летгола) означает "край (граница) Литвы" [131]. К вышеприведенному перечню могут быть добавлены следующие названия племен: жмудь - в устье Немана, ятвяги (ятвинги) - в верхнем течении Немана и Нарева, и голядь (галинды) - на берегах средней Оки [132].

Религия древних литовцев, [133] очевидно, была очень близка религии древних славян. Они поклонялись грому и молнии, солнцу и огню. Выясняется, что Перкунас, бог грома, был главным литовским божеством (его можно сравнить со славянским Перуном). Однако, известны имена и ряда других богов, некоторые из них связаны с животными и растениями. Так, согласно более поздней Киевской летописи, князь Миндовг Литовский (тринадцатый век) даже после того, как был окрещен, "поклонялся своим [языческим] богам тайно: он [поклонялся] Нонадею, и Телявелю, и Диверкису, богу зайца и змеи" [134]. Богопочитание змей и муравьев было, по всей видимости, широко распространено среди литовцев. Очевидно были распространены колдовство, ворожба и чародейство, возможно, отчасти, под влиянием финнов. Что касается погребальных обрядов, то наиболее распространенным обычаем была кремация.

Теперь обратимся к финнам [135]. Финно-угорские народы (то есть, более точно, народы, говорящие на финно-угорских языках) могут быть разделены на две главные ветви: угорскую и финно-пермскую. Венгерский, вогульский и остякский языки относятся к угорской ветви. Финно-пермская ветвь включает в себя следующие три группы языков: 1) пермская группа, к которой относятся удмуртский (вотякский) и коми (зырянский и пермский) языки; 2) восточная финская группа, то есть марийский (черемисский) и мордовский (эрьзя и мокша) языки; 3) западная финская группа, которая состоит из следующих языков: карельский, эстонский и суоми (то есть, собственно финский).

Как мы уже видели, [136] предки финно-угорских племен в сарматский период заняли всю северную часть Руси. Можно попытаться определить южную границу их расселения по линии от Финского залива к средней Волге. К востоку от Волги пермские и угорские племена распространились далеко за Уральские горы. Следует заметить, что в пятом веке н.э. некоторые угорские племена мигрировали из Уральского района и Зауралья к северокавказским землям, где они были под контролем сначала у гуннов, а затем у хазар [137]. Это была та ветвь угров, которая позже, после распада Великой Булгарии, двинулась в южнорусские степи. Русская "Повесть временных лет" упоминает их как белых угров [138]. Они были предками мадьяр. Еще одна часть угров мигрировала в конце девятого века из Уральского региона в Венгрию. Они были известны русским как черные угры [139]. Достигнув Венгрии, они слились с белыми уграми. Та часть из них, что осталась на Урале, позднее смешалась с татарами и стала известна как башкиры.

Вогуляне и остяки, также принадлежавшие к угорской ветви финских народов, проживают сейчас в северной части бассейна Оби, за Уралом. По русским летописям вогулы известны как югра [140]. В давние времена часть их распространилась на западе Урала, в районе, где сейчас проживают зыряне (коми).

Что касается восточных финских племен, то мордва и черемисы (мари) после седьмого века признали над собой господство поволжских булгар [141]. Именно к восточной финской группе, должно быть, принадлежали древние племена меря и мурома, к настоящему времени исчезнувшие [142]. Эти племена изначально занимала Ростовский и Муромский районы, но позднее были покорены славянами и полностью русифицировались. Из западных финских племен русская первая летопись знает чудь, весь и емь, [143] из которых первые, вероятно, относились к эстонской группе.

Поскольку финны были аборигенами, а славяне - пришельцами в Северной Руси, последние подверглись значительному влияние того народа, в чью страну они пришли. В антропологическом типе северных русских наблюдаются некоторые финские черты, возникшие от смешанных браков. Вполне естественно, что многие названия местностей и рек в северной части России имеют финское происхождение. Однако, вопрос этот очень запутан, поскольку во многих случаях так называемое финское влияние в топонимике могло быть скорее отраженным, чем прямым. Как верно указывает М. Фасмер, [144] некоторые слова финского происхождения, такие как selga ("делянка"), mandera ("подпочва"), lakhta ("залив") и др. вошли в русский лексикон и, так сказать, натурализовались в очень ранний период: поэтому присутствие такого слова в названии деревни или города еще не говорит о том, что это место было основано финнами. Оно могло быть основано русскими, в чьем диалекте это слово (по происхождению финское) уже существовало.

Кроме того, нам следует принять в расчет географическое распространение самих финских диалектов. Словарь пермских и угорских диалектов вряд ли поможет нам проанализировать топонимику Верхневолжско-окского региона, поскольку он был заселен другими финскими племенами, говорившими на других диалектах. Ввиду этого мы не можем согласиться с предположением В.О. Ключевского, [145] что название реки (и города) Москва следует выводить из якобы финского слова va ("вода"). Va встречается только в зырянском диалекте, в то время как в собственно финских диалектах "вода" обозначается словом vesi [146].

Тем не менее нам следует все же подчеркнуть, что финские пережитки в топонимике Северной и Центральной России действительно многочисленны. М. Фасмеру удалось составить впечатляющий список названий местностей западнофинского происхождения на землях, составивших позднее территории Псковской, Тверской, Новгородской, Санкт-Петербургской, Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний [147]. Характерно, что даже название озера Ильмень (на древнерусском - Ильмер), на берегу которого был построен главный северный город средневековой Руси - Новгород, - финского происхождения (ср. эстонское название Ilmjarv: ilm - "ветер", "погода"; jarv - "озеро") [148]. Анализируя местные названия на территориях Костромской, Ярославской, Владимирской, Московской, Рязанской и Нижегородской губерний, М. Фасмер пришел к заключению, что многие из этих названий могут быть объяснены через восточнофинские диалекты, свидетельствуя таким образом о распространении на этой территории в древние времена восточнофинского племени меря (к настоящему времени исчезнувшего), которое было родственно черемисам [149].

В то время как славяне подвергались значительному финскому влиянию, сами финны также подпадали под влияние сначала иранцев, а затем - пришедших славян. Ряд слов в финно-угорских языках, обозначающих металлы, (такие, например, как медь, серебро, золото и олово), иранского происхождения [150]. Более того, много финских слов, обозначающих оружие и орудия труда (к примеру, слова, обозначающие нож, топор, меч, стрелу, молоток, лемех), пришли из иранского языка. Здесь можно упомянуть следующие финские слова, заимствованные из русского языка: [151] turku (По-русски "торг"); luokka ("дуга", произошло от русского слова "лук"); tappara ("алебарда", от русского "топор"); kloptalo (от русского "кудель"); suntio ("церковный сторож", произошло от русского "судья").

С археологической точки зрения территория распространения восточнофинских и угорских племен совпадает с более ранней культурной средой Фатьянова, Сеймы и Ананьина [152]. Бесчисленные поселения и могильники последующей эпохи - то есть раннего финно-угорского типа - трудно датировать; говоря в общем, они могут быть отнесены к периоду с шестого по девятый век [153]. Финно-угорские городища строились либо как капища, либо как крепости; независимо от их первоначального назначения большинство из них служило также центрами торговли. В основном они располагались на холмах или крутых берегах рек и были защищены земляными валами и рвами.

Финно-угорские захоронения этого периода, как правило, без курганной насыпи или с невысоким могильным холмом. Предметы обнаруженные в городищах Камского и Уральского регионов, свидетельствуют о непрерывном культурном развитии, начиная с ананьинского периода, но железо уже приходит на смену бронзе. Связующее звено между ананьинской культурой и культурой могильников того периода, о котором мы сейчас ведем речь, представлено пьяноборской культурой, [154] название которой идет от типичного могильника у Пьяного Бора на Каме (в прошлом - Сарапульского уезда Вятской губернии). Могильник седьмого-восьмого веков, так называемые "Атамановы кости", был раскопан А.А. Спицыным возле города Малмыжа в бывшей Вятской губернии [155]. Подобные же могильники исследовались на средней Волге в бывших Пензенской, Тамбовской, Рязанской и Владимирской губерниях [156]. Украшения, обнаруженные в этих захоронениях, указывают на преемственность традиции звериного стиля, а также на торговые отношения с прикаспийскими землями. Захоронения, о которых идет речь, находятся на территории распространения восточнофинских, пермских и угорских племен. Среди городищ на территории западно-финских племен особого внимания заслуживает обнаруженное около города Люцин (в бывшей Витебской губернии, сейчас в Латвии) [157]. Оно расположено на берегу озера. Погребальный ритуал люцинцев представляется похожим на ритуал народов со средней Волги, но состав и тип предметов в захоронениях ближе к литовским древностям. Что касается финно-угорских городищ, [158] то их остатки были найдены в районе верхней Волги и Оки, а также на средней Волге и к востоку от Волги на Урале. Одним из наиболее известных является городище Дьяково на берегу Москвы-реки, в 8 км ниже Москвы [159]. Городища дьяковского типа обычно маленькие. Несмотря на их защищенность земляными валами, они скорее напоминали капища, нежели крепости, и, конечно, вокруг каждого из них должно было быть поселение. В этих городищах обнаружили изобилие керамики, обтесанных камней, веретен, ножей, серпов, рыболовных крючков и наконечников стрел.

Находки показывают, что народ на этой территории занимался сельским хозяйством, а также и рыболовством и охотой. Однако, вероятно, сельское хозяйство играло второстепенную роль. Рыболовство обеспечивало пищей местное население, в то время как охота снабжала купцов мехами, которые столь высоко ценились в международной торговле тех времен; торговля мехами ставила финнов в положение партнеров, необходимых для процветания как поволжских булгар, так и хазар. Таким образом, охота и добыча меха были наиболее важными отраслями экономики финских племен на этой территории, с точки зрения общей истории. В обмен на меха финны получали от поволжских булгар и хазаров металлические орудия, оружие и украшения.

Финно-угорское жилище того времени, вероятно, представляло из себя низкую деревянную хижину, возведенную над вырытым убежищем. Крыша была односкатной, а зимой покрывалась землей, чтобы сохранить тепло внутри строения. Очаг был из грубого камня и не имел дымохода. Остатки таких строений были замечены в некоторых городищах дьяковского типа. Вотяки жили в таких же примитивных домах еще в восемнадцатом и девятнадцатом веках [160]. Мордовские амбары для сушки зерна - того же типа [161]. Судя по фрагментам ткани, обнаруженным в захоронениях, одежда финно-угров была сделана из холста или грубой шерсти. Поверх рубахи и широких штанов надевалось нечто вроде кафтана. Мужчины носили кольца на шее в качестве украшения. Женские головные уборы были сделаны очень искусно и состояли из разных лент с нашитыми на них металлическими пластинками. Женщины также носили серебряные и бронзовые подвески, серьги и пряжки [162].

Похороны состояли в погребении, и только в редких случаях замечены следы кремации. Труп завертывали в бересту. В могилу помещались горшки с пищей, и это указывало на веру в то, что жизнь продолжается после смерти и похожа на ту, что была до смерти. Существование капищ является свидетельством того, что у них был особый слой жрецов или чародеев. В русских летописях часто упоминаются финские чародеи, или волхвы [163]. Скандинавы считали их очень опасными, а их искусство восхвалялось Саксоном Грамматиком [164]. Вероятно, в главных финских лапищах практиковались человеческие жертвоприношения, и символические пережитки такой практики могут быть обнаружены в фольклоре некоторых восточнофинских племен даже сейчас [165].

Религия, которую проповедовали волхвы, видимо, близка к сибирскому шаманизму [166]. Должно быть, у них было туманное представление о Высшем Существе, которое пермяки называла Ен, черемисы - Юма, а западные финны - Юмала. Признавалось существование сонма духов низшего порядка, преимущественно злых и недоброжелательных. По поверьям такие духи могли принимать облик животных и птиц. По-видимому, многочисленные бронзовые изображения как животных, так и птиц, обнаруженные в финских захоронениях, имели магическое значение.

Примечания

[72] Gotic, р. 178; Mapp, V, 387 - 388, Н.И. Ашмарин, "Болгары и чуваши", КУО, 18 (1912).

[73] См. Гл. V, 8.

[74] G. Niederle, IV, 49.

[75] Я допускаю дискуссионность проблемы приложения к поволжским булгарам названия "черные булгары". См. Д.И. Иловайский, "Волгаре и русь на Азовском поморье", ЖМНП, 177 (1875), 368 - 378: С.A. Macartney, "On the Black Bulgars", BNJ, VIII (1931), 156 158; Markwart, p. 503; Minorsky, p. 439; Westberg, pp. 386 388.

[76] Groot, Hunnen, 1, 20.

[77] О государстве поволжских булгар см. W. Bartold, "Bulgar", EI, I, 786 791; Gotie, pp. 156 - 185; Григорьев, cc. 79 - 106; И.Н. Смирнов, "Волжские Болгары", Довнар-Запольский, I.

[78] Ibn-Fadhlan, р. 66.

[79] Cross, p. 162; Хрестоматия, I, 13; здесь опять, идентифицируя черных булгар, о которых идет речь в договоре с поволжскими булгарами, я понимаю дискуссионность этой темы. Совершенно противоположная интерпретация этой статьи договора недавно предложена Бромбергом, pp. 33 42.

[80] Macartney, p. 197

[81] Macartney, loc. cit.

[82] Minorsky. p. 163.

[83] Idem, p. 461.

[84] МСЭ, 1 ,565.

[85] Minorsky,p.461.

[86] Семенов, Словарь, II, 3657.

[87] Gotie, pp. 162 - 164; Minorsky, p. 461.

[88] См. В.Ф. Смолин. По развалинам древнего Булгара, Казань, 1926.

[89] Gotie, р. 162.

[90] Idem, р. 163.

[91] Idem, pp. 163 - 164.

[92] Minorsky, p. 163.

[93] Gotie, p. 164; Minorsky, p. 163.

[94] О финских племенах см. 4, ниже.

[95] См. 2, выше.

[96] Macartney, р. 194.

[97] Говорят, что название русского города Рязань произошло от "эрьзя".

[98] Gotie, р. 167.

[99] Idem, pp. 177 - 178.

[100] Ibn-Fadhlan, p. 76.

[101] См. Гл. III, 7.

[102] См. 5, ниже.

[103] Ibn-Fadhlan, р. 65.

[104] См. Гл. VIII, 4.

[105] Macartney, p. 193.

[106] Macartney, loc. cit.

[107] Gotie, p. 171.

[108] Cross, p. 183.

[109] Ibn-Rusta, p. 141 (в арабском тексте).

[110] Ibn-Fadhlan, р. 65.

[111] Idem, n. 8, p. 88.

[112] Idem, p. 55.

[113] Idem, p. 8, n. 88.

[114] Слово, с. 27; Мелиоранский, I, 285 - 286.

[115] См. 6, ниже.

[116] Златарский, I, 2, 795 и ниже.

[117] См. Гл. III, 6.

[118] См. 3, выше.

[119] См. Гл. Ш, 6.

[120] О древних литовцах см.: Brueckner, I, 405 - 413; Brueckner, Litwa; G. Genillis, "Baltische Volker", RL, 3, 354 - 383; Gotie, pp. 186 - 207; Mucllenhoff, pp. II - 34. Niederle, IV, 38 - 47; Vasmer, Beitraege, I; E. Вольтер, "Литовский язык" и "Литовцы" ЭС, 34, 815 - 830; Zeuss, pp. 667 - 683.

[121] A. Brueckner, Litu-Slavisch Studien (Weimar, 1877); H. Petersson, "Baltische" und Slavisches" LUA, 12 (1916); idem, "Baltische und Slavische Wortstudien", LUA, 14, 2 (1918); Wanstrat, pp. 87 - 89.

[122] Setala, p. 25.

[123] О литовской археологии см.: Gotie, pp. 186 - 191; Jakobson, "Sudostbalticum: Litauen", RL, 13, 29 - 32; Niederle, Rukovet, pp. 122 -125; 260: Ф. В. Покровский, "Курганы на границе современной Литвы и Белоруссии", ТАС, IX, 1 (1895); A.A. Спицын, "Предплогаемые литовские курганы", РАО, 8,1-2 (1896).

[124] См. Гл. III, 6.

[125] Gotie, pp. 107 - 108, 209 - 210, 234-236, 253-255; E. Клетнова, сс. 309 - 322; В.И. Сизов, "Гнездовский могильник", MAP, 28 (1902).

[126] Клетнова. сс. 311 - 312.

[127] Gotie, pp. 189 - 190.

[128] Idem, p. 197.

[129] Idem. p. 199.

[130] Барсов, cc. 38 - 44; Cross, p. 140.

[131] Барсов, с. 43.

[132] Там же, cc. 41, 43 - 44: Gotie, pp. 201 - 202.

[133] Brueekner, Litwa; A. Mirzynski, Zrodla do Mytologii Litewskiej, 2 vols. (Warsaw, 1892 - 96); (ни то, ни другое неприемлемо для меня); ср. Gotie, pp. 201 - 203.

[134] ПСРЛ, II, 188.

[135] Барсов, сс. 44 - 67; Gotie, pp. 122 - 155; J. Kalma, Die Ostseefinnischen Lehnworter in Russischen (Helsinki, 1915); H. Jakobsohn, Arier und Ugrofinnen (Gottingen, 1922); R. Meckclein, Die Finnisch-Ugrishen Elemente in Russischen (Diss. Berlin, 1913); J. Mikkola, Beriihrungen zwischen den Westfinnischen und Slavischen Sprachen (Helsinki, 1894); idem, "Die altern Beriihrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch", SFO, 75 (1938) (Ср. обзор этого исследования, сделанный М. Фасмером, ZSP, 15 [1938], 448 - 455). Muellenhoff, pp. 39 - 77; Niederle, IV, 28-38; U. Т. Sirclius, The Genealogy of the Finns (Helsinki, 1925); Smirnov, Populations; Tallgren, Orient; Tallgren, Provinces; Vasmer, Beitraege, 11-111; М.П. Веске, "Славянофинские культурные отношения", КУО, VIII (1890) (неприемлемо для меня). R. W. Wiklund, "Finno-Ugrier", RL, 3, 354 - 383; Zeuss, pp. 683 - 691.

[136] См. Гл. III, 6.

[137] См. Гл. IV, 7; Гл. V, 7 и 8.

[138] Vernadsky, Lebedia, pp. 182 - 185.

[139] Idem, pp. 184 - 185.

[140] Барсов, cc. 60 - 64.

[141] См. 3, выше.

[142] Барсов, cc. 51 - 56; Vasmer, Beitraege, III, 510 и ниже.

[143] Барсов, cc. 44-67, 49-51, 57-60; ср. Vasmer, Beitraege, II, passim.

[144] Vasmer, Beitraege, II, p. 365.

[145] Ключевский, I, 363.

[146] Vasmer, Beitraege, II, p. 357.

[147] Idem, pp. 365 и ниже.

[148] Idem, p. 373.

[149] Idem, III, особенно p. 579.

[150] Gotie, p. 133.

[151] Setala, p. 25.

[152] См.Гл.1, 4 и 5; и Гл. II,1.

[153] Gotie, pp. 113-114, 138 и ниже; Tallgren, Orient; Tallgren, Provinces.

[154] Спицын, Древности Камы, cc. 1 -7 и иллюстрации I - IV; Tallgren, Col. Zaus., II, 11 - 13: ср. Tallgren "Neues uber russische Archaeologic", FUF, XVII (1925), 33 - 34

[155] Спицын, Древности Камы, сс. 8 -.9 и илл. V.

[156] П.П. Ефименко, "Рязанские могильники", МЭ, III (1926); Gotie, pp. III; H. B. Ястребов, "Лядинский и Томниковский могильники", MAP, 10 (1893); ср. Fettich. pp. 190 и ниже; Tallgren, Provinces, pp. 6 и ниже.

[157] А. А.Спицыи, "Люцинский могильник", MAP, 14 (1893).

[158] Gotie, pp. 95 - 99; А. А. Спицын, "Городища Дьякова типа", ОРСА, V, (1903)

[159] В.И. Сизов, "Дьяково городище", ТАС, IX, 2.

[160] И.H. Смирнов, "Вотяки", КУО, 8, 2, (1890), 88.

[161] Там же, сс. 137 - 324.

[162] Gotie, pp. 137 - 141.

[163] См., например, Cross, p. 240.

[164] Saxo Grammaticus, p. 138.

[165] Gotie, p. 153.

[166] Idem, 154 - 155.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]