Дмитрий Попандопуло

- Тю, Лазарь! - кричал один на улице.

- Сам ты Лазарь, - отвечал другой. И всем было понятно, об чем шла речь: один пацан другому просто хотел сказать, что он дурак, а тот отвечал соответственно, потому как Лазарем, то есть дураком, кому охота быть. Это потом пошли косяком разнообразные эпитеты, смысл которых был один - "чокнутый", "февраль", "сдвинутый по фазе", "с приветом". А мы тогда говорили одно слово "Лазарь" и все было ясно.

Лазарь Илиади был сыном пастуха Анастаса, который до войны всей семьей гонял по горам порядочное стадо коз и баранов. Только один из троих сыновей из-за неудачного от рождения умственного состояния не пригоден был ни к какой деятельности. Предоставленный сам себе, Лазарь целыми днями в любую погоду бегал по улицам в единственной одежде - рубашке до колен, хотя ему лет двадцать уже было. Имелась у него такая страсть - лошади, бегал он за ними с хворостиной в руках, что-то мычал им ласковое до тех пор пока конь не ударил его копытом, но тот вскоре очухался и опять забегал. Некоторые пацаны из-за природной своей жестокости не жалели Лазаря, устраивали ему некрасивые штуки с задиранием единственной рубахи и другие пакости, про которые даже вспоминать неохота. А ведь тот Лазарь был совершенно безвредный, беззащитный, как малое дитя, у него даже головка была малая да круглая, что у пятилетнего, хотя сам был рослым парнем. Он таки добегался беспризорно, в первую же сильную бомбежку осколок от фугасной бомбы попал именно в его голову, хотя на улице было полно народу с куда более крупными головами. Так и не стало Лазаря, хотя еще долго после войны многие называли друг друга Лазарем в конфликтной ситуации, особенно пацаны.

В войну появился еще Миша Черноморский Моряк, но тот стал не в порядке после тяжелой контузии и ранения на Малой земле, куда выбрасывался он с морской пехотой. Списали его тогда подчистую, и стал он ходить от калитки к калитке, просить покушать у голодных своих земляков. Был он в черном бушлате на голое тело, двигался весь перекошенный и с трудом, но с постоянной широкой улыбкой на лице. Контузия ему такую память оставила на всю жизнь, будто он все время смеялся. Говорил он плохо, но одну фразу все различали: "Миша - не дурак, черноморский моряк, восемь лет не ел, дайте кусочек хлеба..." И многие люди, сами пухлые с голоду, делились с ним крохами. Позже Миша кем-то был устроен, и хотя мучительная походка и страшная улыбка оставались при нем, вид имел ухоженный. Говорили, что мать его отдавала ему внимание из последних сил. А дурные пацаны Мишу не дразнили и относились уважительно как к десантнику на Малую землю.

А вот Лия был совершенно бездомный и никто даже не знал, откуда он появился в городе. Был разговор, что пришел он с Эриванской станицы через горы, спасаясь от голода. Хотя это очень странно, поскольку кукурузу баночками продавали на базаре кубанские куркули, а у нас в те годы хоть шаром покати было с едой, только на хамсе и спасались. Был Лия небольшого роста, но крепкий и даже румяный, хотя часто голодал. Левая нога была у него колесом, но ходил таки скоро. Целыми днями, бывало, ходит по городу, ищет, кому там огород вскопать иди дров напилить-наколоть или еще чего сделать по хозяйству. Кривая нога не мешала ему делать разнообразную тяжелую работу. Бывало, какой-нибудь вдове целый день долбает киркой яму под уборную, а к вечеру получит тарелку кукурузного супу, вмиг съест, оближет тарелку и сидит, улыбается. А то за кусок хлеба один двуручной пилой распилит воз граба, поколет дрова и аккуратно сложит. Потом тщательно соберет в отдельную кучу щепки, подметет двор и сядет на землю отдохнуть да пожевать заработанного хлеба. В феврале-марте был сытый, в это время копал он огороды, что трактор, по четыре - шесть соток, и все бабы наперебой звали его во дворы. Только ночевать не приглашали, и шел он до моря и ночевал на мягкой морской траве.

В сильно холодной время прятался в каких-то тряпках по разбитым домам. Но оттуда почему-то гоняла его милиция, хотя дураку ясно - не от хорошей жизни человек ночует по развалинам среди засохших куч. На такой случай была у него запасная неприступная позиция в горах в виде каменной берлоги. Берлога та была оборудована из крупных камней в таком месте, что увидеть ее можно было только с одной точки с противоположного склона глубокой щели. Добраться туда можно было только по крутой щебенистой осыпи, хватаясь руками за колючку. которая черт ее где растет. Там он пропадал неделями, а кушал, что можно было найти в лесу - дичку, шиповник, желуди.

Какое-то время прибился он до райпромкомбината. Заприметил его замдиректора по хозяйственной части Женя Сурков, первейший алкаш еще с тех пор. Он, значит, усек то, что Лия безответный человек, и понарошку оформил его дворником, ставку ему определил. Лия чего только не делал у них на дворе: и дрова пилил-колол, и подметал-убирал, и машины мыл, и воду таскал кому попало. Сурков же раз в месяц давал ему зарплату в виде десяти рублей, причем обязательно рублями, иначе Лия ворчал, что мало денег. Остальные деньги за штатную единицу тот сволочной Женя брал себе дополнительно для пропивания. Только однажды в пивной его же подчиненные шофера набили ему морду за такое шкурничество, после чего Лию рассчитали с дворника.

Наконец его приютили при хлебозаводе. Один шофер взял бедолагу и привез к тыльным воротам, где грузились хлебом. Шофера да экспедиторы для начала накормили его, а потом кто-то предложил поставить Лию у ворот, чтобы тот открывал да закрывал ворота, чтобы, значит, не делать то самим шоферам. С тем предложением обратились к директору и тот определил Лию у тыльных ворот вахтером, не оформляя по штату. С того момента Лия неотлучно находился у тыльных ворот, а еще выполнял все, что говорили делать на дворе. Больше всего любил побрызгать водой и подметать, даже тротуар перед воротами убирал.

Платили ему хлебозаводские черным хлебом, из бракованного да подгоревшего чаще всего. Такая шикарная жизнь настала для Лии, что не поедал даже все и ходил с оттопыренными карманами, куда откладывал про запас. Пацанва про то пронюхала и стала отираться на улице под воротами. Лия, когда никого не было, выходил ненадолго за ворота и раздавал те черствые куски пацанам. Пацаны ели куски, а Лия чувствовал себя как бы благодетелем, слегка распускал хвост и даже начинал философствовать.

- Лия, кем ты здесь работаешь? - хитрили пацаны, уже зная ответ.

- Директором хлебозавод, - быстро отвечал тот.

- А директор, между прочим, кушает белый хлеб, а у тебя черный.

- Ленин был великий человек, а кушил толка черный хлеб. Бели хлеб кушил этот проклятый буржуй. Ленин не буржуй, он кушил черный хлеб. Лия тоже кушит черный хлеб.

Пацаны стали звать его Ленин, что было для него просто счастьем, надо было видеть тогда его лицо. На первомайские и ноябрьские демонстрации Лия всегда пролезал под балкон, с которого произносились призывы до демонстрации, что проходила мимо. Идет это, значит, колонна школы © 1 имени Кирова, кто-то увидит Лию и кричит "Ленин, Ленин!" А Лия сделает серьезное лицо, нахмурит брови, быстро сорвет с лысой головы грязную кепку и вытянет вперед руку с кепкой, точь в точь как Ленин в кино. Школа © 1 в ответ восторженно ревет и кричит "ура". Отцы города, что стояли на балконе горкома, почему-то не прогоняли Лию, и тот от лица Ленина не один год приветствовал народные массы. Можно было предположить, что они терпели его из-за того громкого да дружного "ура". Они прямо под то "ура" всегда успевали дать главный гвоздь своей программы - "под знаменем Ленина, под водительством Сталина..." ну и так далее, и это каждый раз приятно удивляло представителя краевого центра. Он, конечно, не мог знать того, что посылается то необычайно громкое "ура" не вождям мирового пролетариата, а хромоногому оборванцу, что стоит внизу с вытянутой, как у Ленина, рукой.

И каждый раз после демонстрации пацаны в красных галстуках окружали радостного Лию и для порядка спрашивали, кем он работает. Тот отвечал, что директором хлебозавода, и начинал доставать из карманов куски черного хлеба...